скачать книгу бесплатно
И пробежать по
Сретенке домой
Ботинки-лодочки берут с собооооооооой!
Рок-хоп-чоп-чоп, эй рок-хоп-чоп-чоп,
Эй рок-хоп-чоп-чоп, агааааааайййййййййй!
Рок-хоп-чоп-чоп, эй рок-хоп-чоп-чоп
Эй рок-хоп-чо-чоп, агааааааайййййййййй!
(Верочка изображала египетский танец, танец живота, лунную походку, твист и танец Умы Турман из «Криминального чтива» одновременно!)
Света махнула рукой – мол, мне дела нет – и ушла на кухню, а Гена так и остался стоять у окна. Нет, это что, Вера Анатольевна, что ль, там так отжигает? Прикольно!
– Слышь, Свет?
– Ну, – донеслось из кухни.
– А че Агузарова пропала-то?
– А я почем знаю?!
Луговая, апрель 2018
Заметка
(выпуск тот же)
Абика[1 - Бабушка по-татарски.] сидит на лимонах
Ангел Victoria’s Secrets татарского происхождения (все сравнения АБИКИ с Ириной Шейк, как известно, всегда в пользу АБИКИ) АБИКА на сей раз решила попробовать себя в роли знатока телевизионной игры «Что? Где? Когда?». Дебют модели пришелся на первую игру весенней серии.
Несмотря на то, что внешний вид АБИКИ вызвал восторг прочих знатоков (на модели было «голое» платье в пол с радикальным декольте и убийственные smokey eyes), ее готовность к игре вызвала неоднозначную реакцию ее партнеров по команде.
После того как началась минута обсуждения, АБИКА просто ошарашила команду беззаботно брошенной фразой: «Нет, а я даже и не поняла, что он спросил…» Как опытный капитан, Балаш Касумов счел своим долгом пересказать «зеленому» игроку вопрос, пока другие обсуждают версии. Но тут вмешалась природная АБИКИна тугость на слух. Балаш говорил «афиша», АБИКА кричала «грыжа?», Балаш орал «мотив» АБИКА вопрошала «детектив?», Балаш, лихорадочно трясясь, завопил «вопрос», АБИКА невинно спросила «понос?» Как очевидно из представленных выше фактов, АБИКИн дебют обернулся полнейшим фиаско, и на втором вопросе раскрасневшийся Балаш попросил АБИКУ покинуть команду. Модель, однако, не унывает, по ее словам, «она даже и не поняла, что произошло», однако вскоре в ходе частного расследования «Московских будней» (далее просто «Будни») всплыл необычный факт: якобы незадолго до игры на АБИКИну карту Viza некий Александр Друзь перечислил из США крупную сумму денег…
Луговая идет ва-банк
Перестали работать старые механизмы достижения личного преуспевания при игнорировании общественных проблем.
Дмитрий Травин,
«Возвращение морали»
Если вам когда-либо доводилось, подлетая к подмосковному аэропорту Шереметьево, наблюдать из окна иллюминатора за симметрично застроенными окрестностями, то ваш глаз просто не мог не выхватить мимолетным взором этот славный оазис, от которого, конечно, уже слабо, но все еще веяло душистым лугом, росистой травой и кислой тиной, но который все сильнее задыхался и все больше сжимался в тисках урбанизации. И вы, конечно, узнали это место – эту дубовую рощу, виляющую дикую речку, желтое поле, поредевший лес – конечно, вы узнали эту старушку-ветеранку, которой принадлежат все эти трофеи, свидетельницу тех страшных дней, некогда захлебывающуюся в крови, а ныне горделиво выставившую свою упавшую на живот, сморщенную, но все еще по-матерински теплую грудь с обилием почестей, – на ее аскетичной платформе крупными буквами написано «Луговая».
* * *
Узенькая заасфальтированная тропка, на которой едва ли разойдутся двое, стелилась вдоль горделиво расправивших свои плечи после бесконечной зимы берез и дубов. Рощица эта между станцией и домом всегда представлялась Роме неким подобием мостика между двух его миров, корпоративным и домашним, по сути, синтезировавшимся единым организмом в виде какой-то мерзкой гидры с двумя огнедышащими головами. Везде надо было играть по правилам, играть разученные роли-архетипы, которые вовсе и не отражали его истинной сути, но отчего-то из всего обширного спектра возможностей он вновь и вновь выбирал именно их, будто они стали для него чем-то большим, чем просто социальные маски… Может, это и правда был он? Может, он просто был такой?
Электричка давала ему уникальную возможность для эксперимента, вот он уверенно заходит, садится колоритной фигурой, широко расставив ноги, подражая ему, аккуратно скользит взглядом по остальным пассажиром, интересно, они купились или нет? Хоп – и кто-то ловит его взгляд, он никогда не умел выдерживать это испытание, он всегда знал, глаза не умеют хранить секреты. Колени сами, будто от отчаянья, склоняются друг к другу, разочарованно опускаются плечи – и рослый господин на глазах превращается в сутулого дылду. Ты жалок, ты просто жалок…
Играть по правилам – играть по правилам, он много думал об этом в последнее время, и, хотя на поезде он ездил всего две остановки, Рома часто проецировал ситуацию из фильма на себя: подсядь к нему эта незнакомка, что бы выбрал он? Играть по правилам, подчиняясь трусости и архетипическому мышлению, или играть по-крупному, рискуя всем и ничего не боясь? Он, конечно, знал, что вопрос был бессмысленным, ибо даже после того, как правила отхаркнули ему в лицо мерзкой желтой мокротой, он бы сам никогда не пошел ва-банк. Раб архетипа, раб китча, раб шаблонов.
Но в этой аллейке он не был артистом; будто в мыльном пузыре, окутанном плацентой, здесь он был просто телом с душой, без прошлого, без будущего, очарованным этим мгновением, дарующим ему самую главную, но недостающую в его жизни возможность – возможность просто быть самим собой, ибо, едва выйдя на Плетеную улицу или лишь занеся одну ногу, чтобы войти в электричку, собой он уже быть переставал, он становился сыном, человеком-который-живет-с-родителями, потным пассажиром (а он всегда потел), который ерзает, типом, что переборщил с дезодорантом, невеждой, что не уступил старушке место, ибо прикорнул, водителем погрузчика… и еще Ббог знает кем, но только не Ромой, а кто он был вне этих ролей – знала лишь одна его спасительная аллейка.
Березы, дубы и заметные проплешины с правой стороны, сквозь которые виднелось поле… Скоро все это будет обкатано, объезжено, высотки разрастутся – дай им только волю – как грибы после дождя, жалкие клетушки которых будут охотно заселены сотнями тысяч россиян, стекающихся в Новую Москву в поисках лучшей доли, а за ними потянутся и безвкусные торговые центры, в которых днем, дабы скоротать время, уныло слонялись выходцы из Таджикистана. Но до этого еще годок-другой, а пока выбегай и лети себе продуваемый ветром, Рома, Саша, Петя, да зовись ты, как душе угодно, ни аллее, ни полю, ни Богу – никому это не важно.
Мальчишкой он любил назначать свидания матушке-природе, она была его самой вожделенной красоткой. Летом, часов в восемь вечера, когда уже медленно начинало садиться солнце и потихоньку спадал дневной зной, он прибегал на смотровое поле (Побегу по мягкой стежке // На приволь зеленых лех), ложился на траву: голова на стоге сена, ноги согнуты в коленях, одна висит на другой – и любовался цветами заката – оранжевый, красный, фиолетовый – провожая очередной день своей жизни, и казалось ему, будто время, часы, годы, старость – все это создано человеком, не природой, и, раз никто не видел времени, значит, его, возможно, и нет, и лежи он здесь хоть целую вечность, никогда не повзрослеет.
* * *
Женя прибыл на Савеловский вокзал раньше времени и вынужден был ждать на платформе номер 9 и ? (шутка!) вместе с остальными ранними, пока подадут поезд. Он неприязненно покосился на девушку справа – серая футболка была неаккуратно заправлена в расклешенную мятую белую юбку, спортивные туфли надеты на босые ноги – зачем она встала так близко к нему, неужто ей было места мало? Высматривая поезд, она то и дело отвлекалась на телефон, постоянно проверяя его, а затем с улыбкой вдруг принимаясь что-то строчить. Чему она улыбается? Будто кто-то стоящий мог заинтересоваться такой неряхой. Стоп. Женя осекся, он же вроде пообещал себе больше не судить людей, хотя сама мысль о том, что он должен думать, что думает, казалась ему просто абсурдной. Он был несвободен даже в собственном сознании – бесталанный актер театра абсурда.
Еще совсем недавно, утром, он, сидя в своем литфондовском кабинете, любовался летним обликом любимого города – Москва вся расцвела и надушилась сиренью, в городе уже летал пух, в воздухе веяло интригующими балетно-оперными июньскими премьерами, Жене, который был зачарован магией своей драгоценной малой родины, хотелось танцевать – а теперь же он мечтал только об одном – поскорее вернуться домой.
Досадный инцидент, от которого до сих веяло полным неудовлетворением от сегодняшнего дня, случился уже под конец его утренней смены, когда опоздавшая пациентка, которую он уже и не чаял увидеть, вдруг застала его добродушно хохочущим над «Муллинером».
– К вам можно? – Женя вмиг отметил, как хороша была эта маленькая просунувшаяся в дверной проем головка, и, с любопытством изучая появившийся силуэт, отложил книгу.
– Да-да, присаживайтесь, вот сюда. Хорошо.
Женя неловко улыбнулся сидящей напротив девочке, получив в ответ какую-то вымученную улыбку. Проблемная… ох уже ему эти проблемные!
– Вижу, беспокоит вас что-то.
– Да! – без колебаний заявила она.
– Что именно? – Женя сменил тон на докторски-фальшивый, которому не под силу было скрыть обычное человеческое любопытство. У него уже целую вечность не было «интересных» пациентов.
– У меня… ну как бы вам сказать, в общем, у меня страхи.
– Ммм, – Женя впечатывал в компьютер «страхи», чувствуя себя глупым шутом, ибо он так и не приноровился к этой – пропади она пропадом – электронной карте. – Страхи какого рода?
– Да… ну… там всякого…
– В смысле? Чего именно вы боитесь? – Женя бросил на девушку взгляд поверх очков.
– Да всего!
– Ну например?
– Я боюсь общественных мест, боюсь ресторанов, театров, метро – да! жутко боюсь метро, самолетов, ну еще и пожаров, засыпать боюсь, в общем… всего, – невесело заключила она, пожав плечами – мол, не моя вина, психика такая.
– То есть смерти, верно? Вы боитесь умереть? – спросил Женя, про компьютер он и думать забыл, тут ведь такое!
– Вероятно… наверное, да.
– Хорошо, а есть что-то, чего вы не боитесь?
– Эээ… нет!
– Мм… и давно это у вас? – Женя вновь вернулся к мудреной клавиатуре (нельзя было в алфавитном порядке буквы расставить?!). – Или вы уже не помните, когда это началось? Может, причина какая была?
– Я помню! Это не на пустом месте возникло. Все началось после Дубровки… – Женя лихорадочно повернулся, неловко задев и уронив локтем левой руки покоящуюся на столе ручку. – Ну после…
– Да-да, я понял!
– Все нормально? – перекосившееся, будто от боли, лицо психиатра напугало ее.
– Да… я помню… Ну… это ведь давно было, что уж вспоминать теперь, – скороговоркой добавил он.
– Но и забывать нельзя!
– А толку помнить?! – резкий тон Жени вновь насторожил впечатлительную пациентку: психиатр сам, по-видимому, был психом. – Было и было, примите да смиритесь.
– Я не хочу с этим мириться, да и можно ли! – возмущалась пациентка. – Зачем-то ведь это случилось!
– Вы что, всерьез верите в какую-то высшую подоплеку всего происходящего?
– Да, верю!
– Пфф… – напускной цинизм так и лился из него. – Мой вам совет – забудьте все и не копайте впредь так глубоко – ни к чему хорошему это не приведет.
– Как я могу «не копать так глубоко», если я такая? Я постоянно думаю: вот что если я зайду не в тот вагон или полечу не тем самолетом?..
– А вы не думайте, не думайте, и все!
– Я не могу!
– Ну так и будете жить в страхах! Отвлекитесь, вам надо отвлечься, – он взял в руки «Муллинера» и протянул книгу пациентке. – Рекомендую! И вообще, вам надо, как у Джерома Клапки, чего там: пинту пива, стейк, хороший сон, ну и прогулки на свежем воздухе.
– Я не ем мяса! – заявила она.
– Ууу… а на свиданья ходите?
– Нет! – лицо пациентки зашло красными пятнами.
– Ну вот отсюда и проблемы!
– Ясно, доктор, спасибо!
– Да ладно-ладно, чего уж там! Выпишу я вам таблетки, но только, скажу вам честно, все это… – он помотал головой, поджав губы – мол, бесполезно, и опустил глаза, не желая выдерживать ее взгляд. Когда она ушла, он еще долго, будто застыв, изучал собственное отражение в погасшем мониторе, от тишины у него звенело в ушах. Ему хотелось сбежать от этой предгрозовой московской духоты, от лицемерия и от себя, но больше всего – от ужасного прошлого, которое вновь отрикошетило болью.
Заходя в электричку, Женя помог немолодой уже женщине перенести хозяйственную сумку-тележку на колесиках с перрона в вагон. Женщина сердечно его поблагодарила и, решив, что подобный жест сплотил их, добродушно плюхнулась на сиденье рядом с ним. По одному ее голосу Женя сразу узнал в ней москвичку.
– Ох, кто ж знал, что такая жара ударит на праздники, а главное, резко, ни с того ни с сего… – Женя заметил, что попутчица, вся обливаясь соленым потом, обмахивала лицо веером. Это навеяло ему мысли о Тане, она всегда потела, но сейчас, когда ударил климакс, особенно.
– Да даже не жарко, душно, как будто вот-вот ливанет!
– Ох, и не говорите! Мне все МЧС сообщения присылает, все смеялись над американцами, а теперь вот, поглядите, какие катаклизмы.
– Точно! – Женя ухмыльнулся, но что у него с глазами?..
– А я сейчас на автобусе сюда доехала, а там кондиционер работал, хорошо, конечно! Еду вот по Садовому и думаю, что это за город за окном, что за дикая безвкусная петрушка разрослась? Надо было либо как-то встраивать, либо уж застраивать новые районы, но зачем портить то, что было? Ох, как я Москву люблю, лю-би-ла! Я ведь всю ее обошла, все раньше знала, а теперь плутаю, совсем не могу здесь больше ориентироваться.
– Да, я знаю, я ведь сам из центра, – у него явно было что-то с глазами, он чувствовал это.
– А вы откуда?
– Я на Покровке родился, люблю эти места, но мы там в коммуналке жили, а потом вот нас на Сокол переселили, – бБоже, его маленькие, близко расположенные глаза сейчас просто слились в один. У НЕГО ОДИН ГЛАЗ! ДАЙТЕ ЕМУ СКОРЕЕ ЗЕРКАЛО!
– О! Так это хорошо еще! Нас-то вон вообще с Патриарших в Медведково отправили, я там думала, с ума сойду, ужас, как будто в ссылке, я так и говорю, мы там как в ссылке жили. Потом вот Бог помог, на Аэропорт переехали.
– И как? – с живостью уточнил Женя. Зеркало успокоит его, оно всегда успокаивало его, ибо он выглядел просто великолепно, ДАЙТЕ ЕМУ ЗЕРКАЛО!
– Ой, ну вы знаете, такая тишина у нас во дворах, жизнь идет, а тишина, птички поют, единственно, конечно, надо смотреть в оба, чтоб чего не испортили.
– В каком смысле? – его юношеский комплекс вернулся, с чего вдруг? ДА НЕТ У ТЕБЯ НИКАКОГО ОДНОГО ГЛАЗА, заткнись ты, урод.
– Ну вот у нас тут недавно пивнушку в соседнем доме открыть хотели, но ничего, вроде отстояли, хорошо – вовремя спохватились, а то было бы поздно! Мы говорим, какая пивнушка, тут вон школа рядом, вы чего?!
– Да… – с горечью протянул Женя. Я не урод, сам урод!! – Все это неприятно…
– Да не то слово!
– У нас на Соколе я, конечно, тоже смотрю, неуютно стало, одни машины, кофейни эти, рестораны, людей полно, раньше поспокойней было. – Она заметила, что у него один глаз, или нет? Ну конечно, она и смотрит как будто на переносицу, на этот постыдный мерзкий ОДИН ГЛАЗ.
– Да, но все же… все же есть своя романтика в Москве. Вся ведь жизнь здесь прошла, каждая улочка, каждый переулок какие-то секреты да тайны хранит. – Женя внимательно вглядывался в попутчицу своим одним глазом, ему показалось, что она даже чем-то похожа на Таню. Между тем его соседка вытянула шею и, взглянув в окно, засуетилась.
– Ой, так это уж моя. – И, словив любопытный взгляд Жени, поспешила добавить. – На рыночек я сюда, так нравится, уж привыкла, к одним и тем же постоянно хожу. «Московские сезоны», так, что ль, они теперь называются… Прям как «Русские сезоны» Дягилева…
– Подождите, давайте я вам вновь помогу! – а вдруг этот один глаз еще и косой?..
– Ой, нет-нет, не беспокойтесь, теперь уж я сама! Счастливо! – Женя выдохнул, ему, по правде говоря, совсем и не хотелось вставать, рискуя потерять свое обдуваемое ветром уютное местечко подле открытого окна.
Оставшись на месте, он наблюдал, как его новая бывшая знакомая суетливо пробивается к выходу, когда объявили Тимирязевскую. Ее коренастая фигура и неловкие движения вновь напомнили ему о жене. Он рад был распрощаться с незнакомой дамой и поспешно раскрыть книгу, надеть очки и опустить взгляд (чтобы точно никто не увидел, что у него, на самом деле, всего лишь один глаз). Перечитывая вновь и вновь один и тот же абзац, не вникая даже в его смысл, он понял, что мысленно был далек от сюжета книги.
Вот так однажды, стоя, как сегодня, подобным образом на перроне и ожидая подачи поезда, он заметил ее; она выделялась из толпы, суетилась, то и дело приближалась к рельсам и смотрела вдаль, мол, ну где там ваш поезд, долго еще ждать? Он сразу узнал в ней не-москвичку, было в ней что-то провинциальное, фривольное, свободолюбивое. Ветер бросал густые, волнистые, непослушные, темные волосы ей прямо в лицо, и она то и дело небрежным движением с раздражением их убирала, ее неприхотливое платье и стертые туфли говорили сами за себя. Женя нарочито вошел с ней в один вагон и сел неподалеку, дабы лучше изучить ее: нервозность так и не исчезла, будто она куда-то отчаянно не поспевала. Он не оставил без внимания тот факт, что его тайная визави бросила на контролера – который смахивал на сторожевого пса – неприязненный взгляд, и будто бы и он вовсе не обрадовался, завидев девушку и пристально изучив ее билет:
– До Долгопрудного, говорите?
– Да! – звонко ответила она, будто приняла вызов.
Женя не преминул заметить, что ближе к Долгопрудному девушка встала и поспешила перейти в другой вагон. Женя, последовав за ней, получил в ответ оценивающий взгляд, наполненный презрением и отвращением, будто она тщетно пыталась прожечь весь его московско-щегольский ансамбль – кепку, футболку, джинсы и кеды. Найдя свободное место, она забилась на сиденье возле окна, а Женя остался стоять неподалеку. Каким-то чудом кондуктор все же умудрился отыскать ее на подъезде к Долгопрудному и попросил выйти – как ожидаемо, промелькнуло у Жени!
– Я никуда не пойду! – огрызнулась девушка.
– Выходите немедленно, или я вызову полицию! – для кондуктора этот вопрос явно стал делом чести.
Стычка привлекала внимание остальных пассажиров, и одна женщина, встав с места, крикнула кондуктору:
– Пусть выходит! Взяли манеру зайцем ездить!
