Душевный монолог

скачать книгу бесплатно


    КОНЕЦ.
    г. Краснодар, ноябрь 2020г

вологодские мотивы

Традиционно считается, что ромашка это символ и национальный цветок России. Еще бы ведь нежность, красота бело-язычковых лепестков с янтарным пупом этого цветка не может не тронуть, а хрупкость и, одновременно, сила так схожи с нашей землей, на протяжении веков терзаемой внутренними и внешними врагами, но никогда не сдающейся или только, как и ромашка, прорастающая вопреки всему в полях, лесах и даже на выжженных землях. Однако когда я пересекла границу Вологодской области, поняла, толкуя о ромашке, как о нашем национальном цветке, мы сами себя обманываем…

Ибо не белокрылая ромашка, а пурпурно-розовый Иван-чай истинный символ моей Родины.

Это понимаешь, видишь и ощущаешь стоит только направить взгляд на протянувшиеся сиренево-розовые просторы Вологодчины, где-то на удалении мягко входящие в лазуревые небеса, точно оттеняемые такими поразительными по яркости тонами, или также естественно огороженные темно-зелеными массивами леса… И это не привычные мне кубанские древостои, перемежавшие в себе могучие с густо-раскидистой кроной дубы, статные тополя, точно увенчанные турецкими тюрбанами и не менее толстоствольные буки подобные адыгскому герою Сосруко. Это те самые неповторимые по красоте и собственной мощи, ровно седые от времени Вологодские чащи, где царственность елей и сосен соседничает с роскошеством белоствольных берез.

Впрочем, первое, что мне бросилось в глаза, повдоль Федеральной трассы «Холмогоры», это неоглядная даль полей когда-то распаханных, возделываемых веками людскими руками, а нынче возвращенных в собственность истинных их повелителей, травянистых растений и того же малинового Иван-чая, Елушника, Дремухи, Кипрея, Копорского чая, Дикой конопли, Краснушки, Дикого льна, Маточника, Мельничника, Пуховника, Скрипуна, Хрепяльника, Дикой Фиалки, Хлебницы, Шелковицы, Винохода, столь многогранного в названиях, красках и свойствах, чисто русского растения. Меж тем уже в самих травно-красных просторах земли одиночными бирюзово-белыми вкраплениями стали подниматься ельники, сосняки, березники. Вроде вышедшие в первые ряды, подступили почти к краю асфальтного полотна березы, березины, белотелые, и даже навьи деревья (как величал их русский народ), кои прикрыли своими повислыми ветвями не только хвойных собратьев, но и разом сомкнули от человеческих глаз то самое мятно-малахитовое приволье. Прямоствольные раскрашенные черными черточками навьи деревья едва качнули своими утонченными ветвями и встряхнули на них кудельками зеленешеньких листьев, которые со стороны казались и вовсе живыми. Так что чудилось еще миг и березоньки сойдут с места, и, пританцовывая, покачивая бедрами, всплеснув ветвями, примутся плясать, кружа на месте, хохоча, а то и вовсе создавая хоровод, прямо здесь на Вологодчине живописуя красно солнышко с загнутыми или прямыми лучиками.

И таким своим плавным ходом белотелые красавицы также разом станут схожи с помощницами деда Лесовика, добрым духом, оберегающим лесные наделы, которых почитали наши пращуры и которые именовались так по-разному: русалы, лесницы, лесшицы, берегини, в чьих обязанностях всегда оставалось хранить деревья, опушки и растения необъятных лесных нив Руси. Худенькие, фигуристые лесницы, что заботились о березине и имели собственное название Русявы, чью кожу-кору иссякали темные пестринки, вздрагивая каждой отдельной ветвью-волоском затканных матово-зелеными листочками и желтовато-салатными рыхлыми сережками опять же на мгновение, ожив, сомкнут свою наготу или только укажут на собственную чистоту и хрупкость, столь ранимую неуемным человеческим желанием взять все и сразу. Русява, русая, светлая или только белая, та берегиня, аль береза была подобна такой же русой, золотистой или все-таки светловолосой нашей земле и той безупречной красотой, как и неизменным своим соседством с русскими людьми бесспорно являлась символом Руси… стоило только взглянуть на то самое Вологодское раздолье…

Зеленокудрые навьи деревья, будто придерживаясь кончиками веточек за игольчатые лапы стоящих рядышком елей, обряженных в фисташковые хвойные рубахи, всего лишь качнувшись вправо-влево, и вовсе напомнят танцоров, которые еще миг и под нежное, трепетное звучание балалайки такого неоднозначного символа России, разом перейдут в пляс. И тут уже Русява, плавно покачивая плечами, сложив перед собой руки, так что кончики утонченных пальцев одной руки коснулись локтя другой, мелко семеня на месте, горделиво поплывет по кругу и ее с подскоками, притоптыванием, а то и вращением, поддержит, вроде танцора, ель… Звук трех струн балалайки задушевно-застенчивых наполнится внезапно отрывистым бряцанием, усилится и также моментально зазвучит тихо, вызывая волнительные переживания некогда живущего, явного и также в миг ушедшего. И когда от той теплоты навернутся на глаза слезы, и покажется, что березы одетые в белоснежные сарафаны, украшенные по подолу темными чечевичками, качнут зажатыми в руках оливково-зелеными платочками весь этот юный, молодой строй деревьев махом заместят своими величественными телами их старшие братья. Тут уже могутные деревья, сомкнувшие не просто земное раздолье, но и своими вершинами подоткнувшие иззелена-голубой небосвод. Внутри себя те пущи хранят первозданность, не только вроде нетронутости лесной подстилки, но и чистоты воздуха наполненного горьковатым привкусом хвои и медовой сладостью выспевшей, где-то на болотном озере янтарной морошки. Не важно ели, стройные, убранные от самой острой макушки вплоть до подола в игловидно-изумрудные ферязи, сосны одетые в красно-бурые боярские охабни или те же лиственные деревья: густолиственная береза, темно-серая осина в трещиноватой по краю и тут распашной свитке аль ольха, накинувшая на плечи серый кафтан, смотрятся исполинами, чьи лапы и ветви опутывают сине-оливковые бороды лишайников, кое-где свившиеся в плотные комки. Величавые, ровно царственные особы, деревья, в сравнении с которыми человек ощущает себя лишь тем самым опадом… даже не кустиком, травой, веткой, а всего только опавшей хвоинкой. В самой лесной кладовой землю выстилают хвойно-бурые ковры, поросшие салатными нитями земляники, мятно-филигранными опахалами папоротников, белоснежными кичками багульника, которые пересекают, разрубая на части, стволы деревьев, увитые седыми от времени мхами, и точно окаймляют пряди сизо-голубого паморока, напитанного не просто летами прожитого, а мудростью вызывающей уважение.

Та самая медвяная приторность, впрочем, ощущается по всей Вологодчине, единым мгновением отправляя нас в быль и небыль, тем самым связывая, сей неповторимый по ароматам, краскам и звукам край и легендарную страну Счастья, где по поверьям русского народа властвовала радость, изобилие и справедливость, и по привольным пожням, покрытым высокими травами Скрипуна, хаживали такие же вольные, русые, светловолосые люди. Потому и чудится, стоит только остановиться и войти в тот светозарно-розовый надел Иван-чая, растения позабытого собственным народом, как сразу всколыхнуться знания о нем и вспомнится не только то, что он когда-то выступал вкусным напитком, но слыл лечебным растением, чьи отвары могли справиться с почти любым заболеванием, будь то головные боли или даже проблемы с сердцем. Источник силы и здоровья, Иван-чай, он и иными своими названиями указывал на собственную уникальность, а потому будучи Хлебницей или Мельничник использовался для приготовления муки и выпечки хлеба, будучи Дремухой или Диким льном, в виде пуха шел на внутреннее наполнение подушек, из волокон стебля которого вили веревку, будучи Виноходом при сбраживании муки, из корней которого делали спиртовой напиток. Иван-чай, Кипрей, как и Огненная трава, название говорящие о способностях этого растения первым заселять места пожарищ, молодые побеги, листья и даже корни которых употреблялись нашими предками в пищу, подобия капусты. Корм для скота, медонос… ведь неповторимый нежный аромат меда, стоит только замереть в мощных по силе и крепости зарослях Иван-чая окутывает тебя со всех сторон, ровно погружая в него. И в тот же момент скрипучий звук Скрипуна (точно его пытались вырвать из земли) или только сурового жужжания серого слепня беспокойно поддержит бурая горихвостка, своим резким «пить-пить-пить» выпрашивая воды у безбрежнего, в своем наблюдении, прозрачно-голубого небесного купола которое сбросит вниз на такую же неоглядную луговину подрумяненную зарю-зареницу… не то, чтобы восходящего утра, а всего лишь отражения того чудесного пунцового Иван-чая.