скачать книгу бесплатно
Дергая шторку, муж пытается прорваться внутрь. Я одной рукой борюсь со средством красоты и стройности, другой задергиваю занавеску с криками: «Иди, иди отсюда, мальчик!». У меня ведь есть отличный план – прожить с ним долго и счастливо. На что человек с моей фамилией в его паспортном штампе обиженно дует губу: «А что, мне даже посмотреть нельзя?». И снова убегает куда-то в недра торгового центра, к своим братьям по разуму – мужьям на выпасе. На пятачках зон для отдыха они сбиваются в стаи серых в яблоках коней и сидят там с грустными глазами и с пакетами.
Тем временем я, вся в поту и мыслях, смотрю на отражение в зеркале, и оно эффекта «вау» не показывает. Жалуюсь консультанту, что в это нельзя проникнуть без посторонней помощи. Мне парируют наличием рукастого мужа со стальными нервами, а быть женщиной-загадкой в моем положении поздно. И потом, такое натянуть – уже физкультура.
Я грущу, вздыхаю и почти соглашаюсь с безысходностью, но таки покупаю облегченный вариант брони, где есть шанс одеться самостоятельно. Дома, под пустырник, нахожу свой индивидуальный способ засупониться – белье надо надевать через ноги, почти нетравматично.
А вот теперь о главном.
Дорогие мужчины, опытным путем на одной женской женщине было установлено, что корректирующее белье – это адов аналог пояса верности. Надеть подобное можно, только имея под рукой ловкого помощника с нулевым темпераментом и нервами из стали. И если ваша женщина в такое влезла – будьте уверены, враг не пойдет, в смысле никому ваше богатство не достанется. Ведь показаться в таком живому, неконтуженному совместным бытом воздыхателю – значит, поставить на себе крест как на нимфе и неземном существе.
Это совсем несексуально, это кошмар, зато без бельевых швов.
Если вы сомневаетесь в верности своей подруги, если вам хочется каких-то гарантий, пока вы вдали от дома, – покупайте ей корректирующее белье.
И чем у?же, тем лучше, чтобы наверняка. Соврите даме, что в нем она – сама грация.
И все, вы в дамках, зуб даю, свистящий.
Баграт Саруханов
Последний штурм
Как-то раз бравый капитан флота (будучи тогда младшим офицером) повез свою супругу лечить зубы. Поездка отличалась тем, что супругу ожидала не банальная пломба, а установка коронки. Доверить столь ювелирную работу моряк мог лишь лучшему специалисту, а посему направлялись они не куда-нибудь, а в больницу при Академии Наук СССР, где работал его дядя, местный стоматолог. Замечательный специалист, правда всего на шесть лет превосходящий по возрасту племянника.
– Не бойся, дорогая, – будучи любящим и заботливым супругом, капитан всю дорогу успокаивал свою благоверную, – ничего страшного и болезненного не будет. Простая примерка, и все.
– Дорогой, я это знаю, – в очередной раз отвечала супруга. – И, если ты не хочешь стать следующим его пациентом для вставки всех зубов, прекрати меня бесить.
Радушно приняв гостей, дядя осмотрел обточенный им же зуб капитанши. Удовлетворившись увиденным, он предложил даме руку, приглашая в свой кабинет на примерку и подгонку.
– Я тебя тут подожду, дорогая, – с нежной любящей улыбкой приободрил моряк супругу.
– А ты пока готовься, – вдруг, улыбнувшись, сказал дядя офицеру. – Меня твой кривой зуб давно раздражал. Так что удалю и сделаю тебе красивую коронку. Все равно он без нерва, больно особо не будет.
Старательно скрывая внезапную бледность кожи, племянник вежливо кивнул носителю клятвы Гиппократа, изображая щенячий восторг от открывающихся перспектив широкой улыбки во все оставшиеся 27 зубов. И, пока по ту сторону кабинета раздавался неповторимый звук работающей ременной бормашины, бравый флотский лихорадочно разрабатывал в голове план стратегического отступления.
Ввиду нахождения кабинета на пятом этаже капитан сразу же отмел план «А» (акробатика), заключающийся в картинном прыжке в окно. Теоретически завершающийся на дереве на высоте четвертого этажа, практически он мог закончиться на асфальте подле местного представителя флоры. Поэтому, не желая делать из офицерской жены офицерскую вдову по столь мелкому поводу, моряк прибег к не столь зрелищному, но не менее эффективному решению, разработанному его сухопутными коллегами. В соответствии с данным планом, он подошел к дядиной куртке, висящей на вешалке, и, выудив кое-что из кармана, направился к выходу «покурить».
Вечер, улица, фонарь, двор поликлиники. Прекрасный редкий декабрьский снег в Москве. Он медленно опускается на дорожки, плавно и незаметно укутывая их в белую шубку… Романтичность сегодняшнего вечера, однако, плавно, слой за слоем, сдиралась по мере построения новых этажей мата. Автором экстравагантных словесных конструкций являлся не ждущий аплодисментов работник зонда и бормашины. Сейчас он, прямо в белом халате, требовательно барабанил в боковое стекло собственного автомобиля, коварно захваченного. Страшные пророчества о возможном изменении прикуса, вывихе челюсти и столкновении Земли с небесной осью должны были, по задумке начинающего мерзнуть автора, убедить, наконец, обороняющегося в тщетности попыток оттянуть неизбежное.
Гарнизон же неприступной цитадели производства Волжского Автомобильного завода из одного человека, сжавшегося на переднем сиденье, в ответ брал новые высоты децибел в исполнении бессмертного хита «Смелее, товарищи, все по местам…».
Распугивая ворон, членкоров Академии Наук и вышедших перекурить коллег, именитый врач взывал к совести оккупанта, присяге, к половой принадлежности и доказательству того, что он может когда-нибудь стать дедушкой, а не бабушкой.
Ввиду всего крошечной разницы в возрасте отношения дяди с племянником выглядели скорее отношениями братьев, что, несомненно, влияло на неформальность общения по любой теме и по любому вопросу. Сейчас подобная обоюдная непринужденность достигла своего пика.
– Вылезай немедленно, трус! – требовательно взывал штурмовой отряд в составе стоматолога, халата и огромной мотивации добраться и до больного зуба, и до его счастливого обладателя. – Будь мужиком! Ты офицер или кто?!
– Дядя, раз ты закончил ставить моей жене коронку, то иди одевайся, и поедем домой, – пытался успокоить его племянник.
– Я переоденусь, когда ты, зараза, выйдешь из машины, пойдешь со мной и дашь, наконец, убрать этот чертов зуб! – ответил ему спаситель прекрасной улыбки офицерской супруги, все еще находящийся под впечатлением от коварной выходки собственного племянника.
Попытка офицера миролюбиво улыбнуться обернулась демонстрацией зуба, подстегнувшей энтузиазм врача убедить племянника вывесить белый флаг и торжественно проследовать в царство маленьких жужжащих дрелей, щипцов и неудобных кресел с лампами.
– Ты же моряк, почти капитан! Какой ты пример своим подчиненным подаешь?! – Фигура в белом халате, возмущенно топорща усы, уперлась руками в капот, играя в гляделки с бравым офицером. – А если они тебя увидят с этим зубом, который в сторону торчит?!
– Не увидят, дядя. Они, когда я на посту, с поручениями носятся, им не до разглядывания зубов начальства.
По истечении четверти часа, когда даже делавшие ставки академики согласились на ничью и разошлись, врач, устало махнув рукой и пожелав племяннику поиметь рогато-хвостатого приятеля в качестве компании, отправился переодеваться. Спустя еще пять минут он вместе супругой моряка спустился вниз, раздраженно глядя на мило улыбающегося ему племянника, который так услужливо распахнул перед ним водительскую дверь.
– Я тебе этот зуб удалю, понял? Именно я тебе его и удалю, – красноречиво пообещал едва ли не мурчащему от счастья, как увернувшийся от тапки кот, офицеру дядя, пока они ехали к нему отмечать обновленную улыбку его супруги. – Сам ко мне приползешь через год, чтобы я удалил его.
Прогноз дяди сбылся частично. Неутомимый желтый резец пережил распад страны, несколько путешествий и даже встречу нового тысячелетия. И вот спустя много лет отставной, но не ставший менее бравым капитан вместе с супругой вновь оказался на приеме, на этот раз в частном кабинете дяди.
– Ну, проходи, – приглашающим жестом и с непонятным для офицера торжеством сказал жрец бормашин.
– Прошу, дорогая, – начал было капитан, но, к своему удивлению, обнаружил, что жена стоит позади, закрывая выход из кабинета.
– Нет-нет, племянничек. Сегодня я начну с твоего зуба.
Прикинув кокарду к носу, капитан осознал, что куртка с ключами от машины дяди заботливо упрятана в шкаф. Свою куртку он оставил в гардеробе. Спасительную дверь для «покурить» перекрыла жена. Да и курить он бросил. А вариант «А» отпадал, поскольку, бросив курить, он перестал пролезать в оконный проем.
Через пару минут капитан лишился уже безнадежно шатавшегося кривого костяного приятеля. Больно действительно почти не было. И все жили долго и счастливо. Кроме зуба.
Юлия Чаглуш
Гладиатор
В принципе, я – счастливая семейная женщина, у которой под боком имеется любящий супруг, двое разнополых детей и один наглый кот по кличке Жуть. Но мое вполне себе безмятежное существование на этом свете отравляют четыре всадника апокалипсиса, методично превращающие мою жизнь в серые, унылые будни. Это мытье грязной посуды, оставшейся после ужина, вытирание пыли, заправка одеяла в пододеяльник и… глажка белья!
В один из достопамятных дней я не выдержала, воздела руки к небу и заорала на всю Вселенную: «За что-о-о?!». Вселенная вздрогнула и виновато подсунула посудомоечную машину и волшебные салфетки для уборки. Когда же я недвусмысленно указала на то, что список подарков не полон, Мироздание посмотрело на меня матом. Тоже недвусмысленно. И обещало на ближайший праздник подогнать мне губозакаточную машину.
Закончив на минорной ноте сеанс прямой связи с космосом, я посовещалась с мужем, и мы приняли гениальное по своей простоте решение – вообще не заправлять одеяло в пододеяльник. Конечно, в этом нам помог климат, в котором мы обитаем. Холодов у нас практически не бывает, а если уж и становится некомфортно, то из темного комода на свет появляются махровые простыни и – вуаля!
Но вот глажка осталась для меня камнем преткновения в череде домашних дел. Я бы даже сказала, памятником моей прокрастинации и отвращению к этому бессмысленному занятию. Надгробием, под которым похоронен мой орден «Отличник быта». Последним гвоздем, вбитым в гроб моей нервной системы. Потому что стоит мне открыть шкаф, где спрятан этот скелет (зачеркнуто) ворох белья, как меня тянет на философию и познание устройства этого бренного мира юдоли и скорби.
Зачем мне и моим домашним столько барахла? Откуда эта страсть к стяжательству? Почему я не родилась в Африке, где из одежды носят только бусики и набедренные повязки? К чему гладить это все, когда максимум через полчаса надетые на людей вещи возвращаются в свое привычное состояние и снова похожи на нечто, вытащенное из естественного выходного отверстия?
Какое-то время я пыталась воспользоваться одним из многочисленных советов из тренинга по психологии семейной жизни. На официальном языке эта волшебная мантра звучит как «делегируй обязанности». На простом русском – несколько попроще, но смысл не искажает: «Сами гладьте свою одежду, я вам не домработница!». И знаете, что я вам скажу, достопочтенные коучи? (Да простит мне Мироздание это непотребное слово!) Ваши советы, мягко сказать, малоэффективны. А если уж по правде, то идите вы… Потому что, как оказалось, мужнины рубашки и футболки сына составляют всего десять процентов от общего объема вышеобозначенной проблемы и ее, проблему, не решают в принципе.
В общем, рано или поздно в жизни каждой женщины наступает тот самый день. День, который она решила посвятить глажке белья. День, вычеркнутый из жизни и судьбы. Сегодня я – гладиатор (от слова «гладить»)! Собираю всю свою волю в кулак, поджимаю губы, делаю глубокий вдох и с криком «Идущие на смерть приветствуют тебя!» решительно распахиваю дверцы шкафа.
Вот она! Во всем своем великолепии! Монблан и Эверест в одном флаконе. Моя личная Голгофа. Олицетворение страдания и мученичества во славу прилично одетой семьи.
Если хорошенько покопаться, то в этой Пизанской башне можно найти любимую летнюю футболку, официально признанную пропавшей без вести, коробку от позапрошлогоднего новогоднего подарка, спящего кота, яйцо динозавра, а на самом дне – пять новых сюжетных линий.
Но отступать некуда. Рубикон перейден. Меня спасет спокойствие, терпение и выдержка. С грохотом ставлю гладильную доску, достаю с верхней полки утюг, включаю в розетку, пыхаю паром в сторону притихшего семейства и начинаю гладить.
Те же коучи, о которых я упоминала выше, настоятельно советуют при глажке думать о чем-нибудь хорошем. И вообще утверждают, что этот процесс сродни медитации. Интересно, они сами пробовали хоть раз погладить за один присест четыре комплекта постельного белья и пять скатертей? Если да, то они – йоги, достигшие просветления. Хотя мне кажется, что под словом «медитация» они имели ввиду совсем другое, потому что лично у меня, когда глажу очередную наволочку, возникают мысли, как при плохом сексе: «Лучше бы на работу пошла» и «Когда же это закончится?».
Самое лучшее, что можно извлечь из данной ситуации, – это право на внеочередной просмотр «Властелина колец». Мое живое воображение рисует меня в гуще битвы, где я, размахивая здоровенным мечом, с воплями «За Фродо!» крушу направо и налево орды воинствующих орков. Время в пылу сражения летит незаметно, настроение на высоте, а гора неглаженого белья потихоньку уменьшается в размерах…
«Зай, ты скоро закончишь?» – вкрадчивый голос мужа вырывает меня из кровавой борьбы за освобождение Средиземья. А я ведь уже почти дошла до Роковой горы.
Оборачиваюсь и смотрю на благоверного взглядом соседского ротвейлера, в котором сквозит всеобъемлющая любовь и нежность. И еще интрига по поводу того, какое полупопие у него вкуснее, левое или правое?
Никогда не мешайте женщине гладить. Старайтесь не начинать разговор первым, а лучше – посмотрите на нее внимательно, запомните ее лицо. Потом желательно удалиться с глаз долой. Потому что неизвестно, о чем она думает в данный момент. Вполне возможно, что она крушит орды орков, пишет в уме очередной рассказ или вспоминает самый плохой секс в ее жизни. Не рискуйте, в общем.
И еще у нее в руках горячий утюг.
Евгения Ерофеенко
Не первое, но важное слово
За окном дождь. Капли ползут по стеклу. Каждая своей дорожкой. А вот две объединились, стали одной. Я представляю, что это водное чудище начинает поедать своих собратьев.
– Ленка, ты опять сидишь на этом кресле, ну-ка геть отсюда! – гневно хмуря брови, восклицает бабушка.
Я послушно слезаю с неустойчивого кресла, переношу вес тела на край, сиденье переворачивается, я съезжаю по нему и падаю на пол.
Мне смешно, а бабушка испуганно поднимает меня, ворча под нос, что нельзя меня оставить ни на минуту.
– Бери азбуку, пошли читать, – командует бабушка.
Читать не очень весело, но лучше, чем сидеть одной. Беру на печке зеленую картонную коробку, открываю и вдыхаю запах дерева. Квадратики небольшие, удобно вмещаются у меня в руке. Буквы как будто прячутся в своих деревянных домиках, они выжжены по контуру несколько раз, чтобы быть ярче и значительнее картинок рядом. Бабушка выкладывает слоги, и мы вместе повторяем: «М, А – ма. М, О – мо». Бабушка больше тридцати лет проработала учительницей в начальной школе, свое дело знает.
– А теперь напишем. – У бабушки получаются красивые и изящные буквы, а у меня – дрожащие, да еще и разного размера.
Читаем дальше. Слоги превращаются в слова: мак, кот, лес. Бабушка, как умеет, рисует, а мое воображение уносит меня в мир, где маковый кот идет по перевернутому верх ногами лесу.
Слова становятся сложнее, и моя бабулечка уже не может их изобразить: каша, сало, си-ла, ко-за.
– Ба, нарисуй козу! – умоляюще прошу я.
Бабушка сердито отнекивается, потом соглашается. Видно, что старается, но, похоже, она умеет повелевать только буквами, а разные зверюшки, как, например, эта коза, яростно упираются и не желают жить на бумаге.
– Ба, а почему у козы пятачок, как у поросенка? А почему у нее усы на лбу? А как коза может бегать на таких худеньких ножках?
– Не получается у меня рисовать, пусть мама твоя приходит и рисует, у нее лучше выходит.
Вечер. Приходит с работы мама. Наскоро ужинает и садится проверять тетради, она тоже учительница.
– Сегодня контрольные, весь день по классу ходила, чтобы не списывали. Устала, ноги гудят, – поглаживая икры вверх-вниз, пожаловалась мама.
Я легла к маме на колени, прижала ухо к ногам, прислушалась.
– Мама, я не слышу, как ноги гудят!
Мама рассмеялась, растрепав мои короткие волосы.
– Глазастик мой кареглазый, это оборот речи такой.
Мама умная, рассказала, что в речи есть поворот, который ведет туда, где слышно, как ноги гудят, значит, так и есть.
Последним пришел папа. Я бросилась к нему навстречу. Он поднял меня и посадил на плечи.
– Но, лошадка!
– Лена, дай папе отдохнуть!
– Папа, а мы сходим погулять?
– Да, через полчаса.
Половинка часа тянулась медленно.
Наконец мы вышли в еще теплый сентябрьский вечер. Остановились на нашем любимом месте у реки.
Мягкий песок легко проскальзывает между ладошек. Когда мне надоедает возиться с песком, папа достает из кармана кусочек хлеба и бросает в воду. Через секунду вода начинает бурлить, словно в чайнике. Это мекая рыбешка жадно отщипывает кусочки от лакомства.
– Папа, я тоже хочу бросить!
Мои крошки редко долетают до воды, чаще остаются у кромки берега.
Это замечает пролетавшая мимо чайка. И вот черная горбушка быстро исчезает в клюве птицы. Ее хитрый глаз пристально смотрит, наблюдая за каждым жестом, ожидая новой порции еды.
Тут нашу идиллию прерывает противный голос:
– О, Валера, здравствуй! Как хорошо, что я тебя увидела. Мне надо лестницу починить, сможешь прийти?
Чайка улетает, а взрослые начинаю долго и нудно говорить.
Наконец тетка обращает внимание на меня.
– А это дочка твоя, совсем большая, сколько ей?
– Леночке недавно четыре исполнилось, а она уже читать умеет, – похвастался мной папа.
– Ну пусть почитает.
Женщина взяла прутик и на влажном песке начертила буквы.
Я присела и старательно, как учила меня бабушка, следя маленьким пальчиком, четко называя каждую букву, читала: «Ж, О – жо. П, А – па. ЖОПА!».
Я удивленно посмотрела на отца. Он улыбался в усы. Дамочка рассмеялась блеющим смехом: «Ге-ге-ге, правда умеет!».
– Па, с бабушкой мы это слово не читали…
И, решив попытать удачи, я попросила странную тетку: «Нарисуйте мене жопу».
