Наблюдающее Я

скачать книгу бесплатно

И несложно догадаться, почему. Ведь он обнаружил, что его нейронная система бесполезна для объяснения явления, охарактеризованного им в работе «Я и Оно» как «наш последний ресурс, единственный маяк во тьме глубинной психологии», а именно «то, что в нас определяет, быть нам сознательными или нет» [2].

Впоследствии Фрейд никогда не возвращался к неврологической модели. Как клиническая процедура его психоанализ был разработан на основе гипноза. В основу этого подхода легла протестантская модель «исцеления душ», но всякая связь с религиозным контекстом была им совершенно разорвана, а понятие души отброшено.

Психотерапия невротических расстройств, ведомая психоанализом, стала развиваться в направлении, уходящем все дальше и дальше от научной медицины в сторону психологии, философии и метафизики. Психоанализ обогатил ее техническими процедурами: интерпретацией процессов сопротивления и переноса, пониманием поведения взрослого через опыт детских переживаний, анализом симптомов как адаптивных стратегий. Все вышеназванное попадало скорее в разряд искусства, потому что это трудно, если вообще возможно, измерить; подобные явления могут быть отнесены к конкретному классу только в самых общих чертах, что возможно передать в процессе ученичества, а не посредством текста. В психотерапии трудно получить результат, опираясь только на технику и теории, – и это также роднит ее с искусством. Для постижения терапевтического эффекта необходимо сосредотачивать внимание на менее осязаемых качествах, таких, как «теплота», «эмпатия»[9 - Эмпатия – сочувствие, соучастие, сопереживание. – Прим. перев.] и «искренность», а связи между подобными вещами сложны [3, 4]. Проанализировав эти непростые вопросы, Митчел с коллегами пришли к заключению, что для психотерапевта важны следующие качества:

Мы хотим подчеркнуть, что терапевт–личность даже важнее, чем терапевт–эксперт или терапевт–техник. В связи с этим необходимо отметить то общее, что психотерапия имеет с другими сферами жизни, и заявить, что терапевт как полноценное человеческое существо вовлечен в делание, которое можно назвать поистине человеческим [5].

Психотерапия может быть очень эффективной, не в результате теоретической осведомленности или овладения особыми техниками. Скорее всего, эффективность зависит от таких качеств терапевта, как способность сопереживания, знание самого себя, внимательность, от возможности образовать совместную пару с пациентом. Многое опирается на основанную на руководстве старшего терапевта систему обучения, помогающую ученикам перенять «безмолвное знание» от того, кто приобрел клиническую мудрость [6]. Книжки могут подсказать вам, что делать, но не подскажут, когда.

Хотя психотерапия скорее искусство, нежели область научной медицины, многие неотъемлемые качества хорошего терапевта существенны и для врача–физиолога, способного учесть психологические аспекты своих пациентов и применять именно «искусство» медицины. Различия в подходах научной медицины и психотерапии весьма тонки, но грань между тем и другим все же существует. Не лишним было бы применить к различиям между психотерапевтическим подходом и методом ортодоксальной медицины ту систему, которую Элленбергер использовал для сопоставления примитивного целительства и научной терапии. Для этого в приведенной ниже таблице нужно просто озаглавить левую колонку «Психотерапия», а правую – «Научная медицина».

Таким образом, «народное целительство» и психотерапия так же соотносятся с психологическими аспектами жизни человека, как «научная терапия» – с соматическими. Первое по необходимости более субъективно, нежели второе. Народный целитель и современный психотерапевт в силу задействованных психологических измерений должны прибегать к иному способу познания, чем ученый, сосредоточенный на физических объектах и производимых ими эффектах. Этот способ можно назвать «познанием через соучастие» – изучение психической и физиологической реальности другого через переживание аналогичного состояния. Мы не осознаем, насколько подобное субъективное понимание задействовано в повседневной жизни, не говоря уже о психотерапевтической ситуации. Например, слушая чью–то речь, мы гораздо теснее связаны с говорящим, чем думаем. Исследователь Кондон подверг «микроанализу» кинопленки с беседами, в которых кадр за кадром изучал видеозапись мимолетных телодвижений разговаривающих друг с другом людей, и обнаружил, что они в точности совпадают с микроединицами речи. Например, сочетание ае длилось 3/48 секунды и сопровождалось специфическими двигательными паттернами головы, пальцев, рта и плеча. Это было поразительным открытием, но еще более ошеломляющим оказался следующий феномен:

Как было замечено, слушатели двигались абсолютно синхронно с речью говорящего. Казалось, что мы наблюдаем своего рода отрепетированное представление, поскольку не было различимого отставания, хотя бы на 1/48 секунды. Данный феномен получил название интерактивной синхронии. Похоже, что это универсальная характеристика человеческой коммуникации, которая, вероятно, присуща и большей части поведения животных. Таким образом, коммуникация напоминает танец: каждый участник вовлечен в замысловатый совместный комплекс движений, пронизанный другим сочетанием совместных движений, внутри них можно выделить множество мелких измерений, и при этом никто не осознает подобной активности [8].

Если подобное имеет место в обычной беседе, то в психотерапевтической ситуации познание через соучастие должно присутствовать еще в большей степени, ведь терапевт тем более является активным слушателем и ведет себя совершенно по–другому, чем отстраненный, анализирующий наблюдатель, служащий идеалом для западной науки.

На эмоциональном уровне коммуникация предполагает еще больше взаимной вовлеченности, чем при простом вербальном взаимодействии. Мы понимаем чувства другого благодаря эмпатии и идентификации с ним, сознавая, что нам известны его переживания, потому что сами испытывали нечто сходное. Врач, напротив, исследуя физическое состояние пациента, измеряет количество белых кровяных телец, берет плазму, устанавливает эффект от лекарства, прибегает к объективному наблюдению, логике и анализу фактов. Эмпирические наблюдения и лабораторные данные могут помочь сделать вывод о соматическом заболевании, но при лечении психических процессов терапевту может потребоваться подключение его собственных эмоциональных реакций. Чтобы определить состояние пациента, например, если терапевт во время сеанса реагирует на пациента скукой, гневом, сексуальным влечением, повышенным чувством собственного достоинства или страхом, он может с помощью проявлений своих чувств получить информацию о действиях и эмоциях пациента, причем такие сведения будут более надежны, чем те, что передаются словами или движениями лицевой мускулатуры.

Студентов, обучающихся психотерапии, учат использовать самих себя как измерительный прибор. Такой субъективный подход, составляющий сущность искусства, является антитезой рациональной науке. Если западный ученый изо всех сил старается быть объективным, руководствуясь исключительно опытными данными, пытаясь не зависеть от собственных эмоций и желаний, то терапевт учится рассматривать свои эмоции и импульсы как доступные данные об объекте изучения. Поэтому, когда современные психотерапевты используют свое знание психодинамики, они занимаются искусством, как и их древние предшественники. По этой же причине психиатры, посвящающие себя исключительно психотерапии, встречают затруднения в узаконивании своей деятельности как медицинской практики. Возможно, наступят времена, когда все мы поймем, что, стремясь к целостности, медицина должна будет объединить в себе и способ мышления, используемый в искусстве, и тот, что существует в науке. Однако в настоящее время между психотерапией и научной медициной существуют серьезные разграничения, и это необходимо учитывать.

И для психиатров, и для психотерапевтов важно понимать различное происхождение психотерапии, с одной стороны, и органической психиатрии так же, как и медицины, – с другой, и не чувствовать себя обязанными равняться на общепринятый взгляд, навязываемый миром естественных наук. Ведь, как и во все времена, нам приходится решать проблему достижения осмысленного и счастливого существования перед лицом неопределенности, катастроф, преклонного возраста и смерти. В отличие от древних, мы обращаемся за помощью к психологам и психотерапевтам, потому что священники и философы более не способны помочь в решении возникающих в современном контексте проблем. Однако психологи и психотерапевты, связанные поистине метафизическими предпосылками современной науки, также неспособны нам помочь. Требуется подход, адекватный трудноуловимым аспектам человеческих переживаний. Он неизбежно окажется ближе к искусству, чем к академической науке, поскольку потребует интуитивного чутья и внимательного отношения к иррациональному наравне с рациональным. Нет нужды отказываться от современной психодинамической теории, но стремиться выйти за пределы предложенного наукой описания реальности и принять возможности, которые реализуются скорее через искусство, чем через математику, действительно необходимо. Такой подход вкупе с пониманием того, что психотерапия восходит к традиции священного целительства и близка к нему по способу действия, позволит нам обратиться к мистической традиции за помощью в решении экзистенциальных проблем, которые современная психотерапия оказалась не в состоянии разрешить.

Глава 3

Происхождение мистицизма

Чтобы усвоить базовые принципы мистицизма и разоблачить ложные концепции и предрассудки, препятствующие правильному пониманию, мы должны обратиться к классической мистической литературе. Таким образом мы обнаружим, что различные направления этой традиции созвучны в своей основе. Мы снова и снова наталкиваемся на сходные принципы и процедуры, используемые для достижения особого понимания реальности. Такое совпадение данных в мистических системах должно возбудить любопытство даже самого скептически настроенного читателя. Это неожиданное согласие заставляет поверить в то, что мистическая традиция имеет дело не с фантазиями и заблуждениями, а с чем–то реальным. Когда становится очевидным, что мистические процедуры часто направлены на изменение автоматических паттернов восприятия и мышления – источников многих человеческих страданий, – идея, согласно которой мистицизм совместим с психотерапией, становится весьма правдоподобной. Если мистики правы, западные психотерапевты не могут себе позволить игнорировать учения, выдержавшие многовековое испытание во всех частях земного шара.

Пытаясь прояснить для себя основные принципы мистицизма и продемонстрировать их одновременное возникновение в целом ряде различных культур, стоит обратиться непосредственно к мистическим текстам.

Веданта

Никто не может сказать, когда возник мистицизм. Наиболее ранней задокументированной традицией является ведическая литература Индии, которая была создана, как считается, где–то от пяти до трех тысяч лет назад, но до сравнительно недавнего времени существовала только в устной форме. Хотя мистическая деятельность, скорее всего, могла иметь место и в более древних культурах, самые ранние записи, сделанные иероглифами или клинописью, содержат очень мало каких–либо практических советов. Итак, начнем с Индии.

Индийская ведическая литература состоит из четырех разделов: «Ригведы», «Брахманы», «Араньяки» и «Упанишады». Последние отличаются от прочего ведического материала и созданы позднее предыдущих, но не позже IX века до н.э.

«Упанишады» представляют собой свободную и дерзкую попытку прийти к правде, без малейшей идеи о системе. Несмотря на то, что тексты «Упанишад» принадлежат перу разных авторов и охватывают довольно большой период времени, мы можем увидеть в них единство цели и ясно почувствовать духовную реальность. Они отличаются от ведических гимнов и Брахман акцентом на идеях монизма и субъективном анализе, а также безразличием к ведическим авторитетам и церемониальному благочестию [1].

«Упанишады» учат, что, абстрагировавшись от мыслительных категорий и пережив в результате реальность, лежащую в основе всего существующего, или реальное Я человека, можно избавиться от страданий. Стейс и другие указывали, что сущность мистического опыта состоит в переживании недифференцированного целого, трактуемого в «Упанишадах» как реальное Я индивида [1], где реальное Я понимается как конечная реальность[2], пронизывающая всю реальность, физическую и психическую, и даже выходит за пределы этих категорий. Так, Уддалака в «Чхандогья–Упанишадах» рассказывает сыну о природе Брамы (реальности):

– Он есть истина. Он тонкая сущность всего. Он это я. О, Шветакету, ОН ЭТО ТЫ [2].

Это утверждение в различных формах часто встречается в мистической литературе последующих веков.

Выражение «недифференцированное целое» можно легко и быстро произнести, но большинство людей понятия не имеют, что оно означает. Мистики называют так переживание, при котором исчезает ненормальное разделение между Я и миром объектов. Это состояние высшего блаженства, абсолютной реализованности, непохожее на удовольствие, которое мы испытываем, когда, например, едим мороженое. Человек здесь не отделен от переживания, а становится с ним единым целым. И что важнее всего, недифференцированное целое, не относясь к сенсорным ощущениям, никак не сопоставимо с «наивысшим оргазмом». Человек переживает это состояние интуитивно. В чистом виде подобное может присутствовать только временно, но познавший его может расширить свое понимание жизни и трансформировать собственную личность.

Народ Индии воспринял утверждение «Он это ты» неоднозначно. В «Упанишадах» встречаются различные толкования этого высказывания, от идеи Единого до более традиционного дуализма человеческого и божественного. Дуализм оказывает наиболее сильное влияние на тех, кто приступает к изучению мистицизма, не имея столь важного преимущества, как предварительный опыт мистических переживаний. Провозглашенное мистицизмом базовое Единство, какую бы благодать оно ни сулило, не является достаточно убедительным аргументом для преодоления опыта индивидуального восприятия – свойственное обыденному сознанию разделение на Я и внешний мир. Мистическое интуитивное проникновение в Единое и обыденное чувство отдельного Я – это как магнитные полюса, противоположные заряды которых формируют целый спектр промежуточных философских учений, заполняющих все пространство между ними. В интуитивно ощущаемую мистиками реальность можно поверить, только когда сам ее воспринимаешь; если же людям недостает подобных переживаний, они сводят действительность к видимому миру, доступному чувствам.

Так, мы обнаруживаем, что к VI веку до н.э., с распространением брахманических ритуалов и церемоний жертвоприношения индуистским богам, учение «Упанишад» с главенствующим принципом «Он это ты» ушло в тень. Кастовое социальное устройство позволило сформировать религию, в которой священнослужители (брахманы) заняли верховное положение. Чтимые боги ведической литературы более раннего периода превратились в дуалистические и независимые существа. Такой формализм вызвал ряд протестов. Вдохновителем одного из них выступил Сиддхартха Гаутама, сын и наследник воинствующего царя, оставивший мирскую жизнь, чтобы изучать и практиковать аскетизм под руководством религиозных учителей. В итоге Сиддхартха отверг все мирские традиции и достиг «реализации Абсолюта». Его имя Будда означает «просветленный».

Реальность в описании Будды лишена Бога, божеств и души. Принципиальным для его учения было утверждение, что обычный опыт индивидуального Я, или души, – иллюзорен. Страдание, происходящее из этой иллюзии, исцеляется осознанием истины. Будда, однако, подчеркивал, что его учение – это Путь, а не философия, и он отказывался отвечать на такие вопросы, как «Вечна вселенная или нет?». Он говорил, что его путь ведет к постижению реальности Абсолютного, называемой нирваной. Как и «Упанишады», да и другие мистические источники, учение Будды дает негативистское определение Абсолюта. Нирвана, или Абсолют, есть «утрата иллюзий; не рожденное, не выращенное и не обусловленное». Нирвана находится вне обыденных категорий мышления и переживания [3].

Помимо этого, новым в учении Будды был акцент, сделанный на необходимости нравственного поведения. Будда учил, что непричинение вреда, прощение врагов и дружелюбие – наиболее существенные составляющие его пути. В качестве критерия человеческих поступков выступала мотивация, тогда как в индуизме того времени праведность связывалась с соблюдением церемониальных процедур и ритуалов или с общим числом определенно добрых или явно злых видимых деяний, совершенных человеком.

Согласно буддийским текстам, главнейшей техникой достижения просветления является сосредоточение, или медитация, – процедура, начинающаяся с концентрации сознания или внимания на сенсорных стимулах и приводящая нас к точке повышенной восприимчивости и чистой осознанности. В конце концов медитирующий оказывается за пределами постижимого ощущениями, мышлением или чувствами и приходит к остановке всех этих функций – к безымянной Пустоте[10 - Шуньята (санскр.) – пустота, – одно из ключевых понятий философии буддизма Махаяны. Нагарджуна сформулировал три принципа Шуньи: все вещи пусты, бессущностны; все вещи временны, все вещи являют собой синтез пустоты и временности. – Прим. перев.]. Только с помощью моральной дисциплины и уничтожения понятия «Я» человек может достичь нирваны, реализуемой через сосредоточение.

Буддизм быстро распространился из Индии в Бирму, Цейлон, Китай и наконец в Японию, где, смешавшись с даосизмом, привел к формированию китайского и японского учения дзэн. Появилось огромное количество писаний, возникло множество расколов, из которых образовался целый набор разнообразных философских учений, сходных с теми, что были развиты из различных толкований Веданты в Индии. В конце концов Будда, проповедовавший мир, где нет Я, Бога или богов, различными школами стал интерпретироваться по–разному, начиная с изначальной доктрины о не–Я и кончая учением о пудгалавадинах. Оно постулирует существование некоей пудгалы, подобия души, которое проживает несколько жизней до тех пор, пока не достигнет нирваны. Множество статуй разных будд и бодхисатв, найденных в буддийских храмах, подтверждают тот факт, что если для монахов достаточно нирваны, то миряне нуждаются во множестве разных будд, которым можно молиться, уповая на их милость. Интересно, что сама буддийская литература пророчит неизбежное нисхождение человечества от изначальной энергичной фазы к стадиям, на которых достижение просветления станет почти что невозможным.

Греческая философия

В это же самое время сходное течение стало распространяться и в Греции. Согласно учению Парменида (род. около 500 – 400 годов до н.э.) бытие не имеет начала и конца, оно неизменно, бесконечно и неделимо. Он заявлял, что Бог пребывает в сознании человека и является истиной и причиной. После него Платон (427(?) – 347 до н.э.) учил тому, что причина и истина бессмертны и душа должна освободиться от материального через созерцание красоты. По его мнению, человеческая раса заключена в пещеру и принимает тени вещей за реальность. Когда человек освободится из этого плена, он сможет увидеть истинный источник теней и света.

Сократ:

– И тогда он обнаружит, что солнце дает нам времена года и течение лет и управляет вещами, находящимися в поле его зрения, являясь в некотором роде и причиной всего, виденного им прежде. Если бы теперь он мысленно вернулся туда, где жил раньше, к тому, что его собратья по рабству считают мудростью, разве не испытал бы он радость от произошедших перемен и одновременно жалость к этим людям?

Главкон:

– Конечно же, испытал бы[4].

Идеи, аналогичные по сути высказанным одновременно в «Упанишадах», буддийских сутрах и греческой философии (предположительно между 500 и 350 гг. до н.э.), мы находим и в даосских трудах Лао Цзы, и в ветхозаветных книгах, созданных, как полагают, в тот же период. Такая синхронность мысли в столь несхожих культурах весьма изумляет. Никакое объяснение этого феномена не будет казаться убедительным, если только оно не допускает, что утверждения мистиков опираются на какую–то реальную почву.

Суфизм

В средние века на Ближнем Востоке развилась еще одна широко распространившаяся мистическая система – суфизм. Суфизму я уделяю особое внимание, поскольку он выражен в форме, более близкой к нашей современной культуре, чем какая-либо из традиций, обсуждавшихся нами до сих пор. Многие утверждают, что суфизм был инспирирован Мухаммедом, однако задолго до него существовали люди, которых называли приближенными, людьми истины или мастерами. Позже для обозначения этих людей стали употреблять слово «суфий», а термин «суфизм» не имел хождения вплоть до XIX века, пока не был введен одним немецким ученым.

По сравнению с более ранними мистиками, суфии более явно акцентируют внимание на том, что все формы религий суть культурные преломления единого интуитивного восприятия. Так, Ибн аль–Араби утверждает:

МОЕ СЕРДЦЕ МОЖЕТ ПРИНЯТЬ ЛЮБОЕ ОБЛИЧЬЕ

Мое сердце может принять любое обличье. Сердце может быть разным в зависимости от состояния глубинного сознания. Оно может принять образ луга, на котором пасутся газели, монашеской кельи; может стать таким, как храм божества, как Кааба, к которой тянутся пилигримы; или превратиться в дощечки Торы, содержащие особое знание, или стать даром, завещанным страницами Корана [5].

Как и мудрецы более ранних традиций, суфии утверждают, что существует сверхчувственная реальность, знание которой доступно человеку. Такое знание открывает человеку смысл его жизни и хода событий. Суфии делали особый акцент на том, что люди «спят», так как их сознание, будучи в услужении у жадности и страха, находится во власти автоматических реакций. Как говорят суфии, мозг, занятый только этим, неспособен к особому восприятию, развитие которого и есть истинное предназначение и цель человеческой жизни. Таким образом, «тайна хранит самое себя». Согласно суфиям, если человеческая раса освободится от обусловленных предположений и эгоцентрического мышления, она сможет приобщиться к сознательной эволюции.

Первая задача суфийского обучения состоит не в погружении в аскетизм, медитацию или другие традиционные практики, но призывает «учиться тому, как учиться». А для этого были созданы обучающие истории. Хотя подобный материал существует и в более древних традициях, именно суфии, судя по всему, разработали способы наиболее широкого применения историй как инструмента и рассматривают названный метод как действенное средство подготовки сознания ученика к дальнейшему обучению. Функция обучающих историй – вскрыть утвержденные обществом паттерны и мотивы поведения, которые искатель не осознает.

Согласно суфизму, «пробуждение» – первоочередная задача в жизни человека, его эволюционное предназначение. Руми говорит:

ЭТА ЗАДАЧА

Перед тобой стоит задача, которую необходимо выполнить. Можешь заниматься чем угодно еще, делай множество разных вещей, расходуй на них все свое время, но ты растратишь жизнь впустую, если не выполнишь эту задачу[6].

КАК МНОГО ТЫ УЖЕ ПРОШЕЛ!

Изначально ты был глиной. Из минерала ты превратился в растение, потом стал животным, а из животного – человеком. В течение всего этого времени человек не знал, куда идет, но все же был взят в долгое путешествие. Тебе предстоит пройти еще через сотню разных миров [7].

Здесь более явно, чем в литературе ранних традиций, сделан акцент на сознательной эволюции. В индуистских и буддийских текстах говорилось о бесконечно сменяющих друг друга циклах, о «танце» Кришны или неизменной реальности нирваны, что лежит в основе пустых «теней», воспринимаемых нашими чувствами. Однако тема эволюции звучит и в буддийской молитве «Во спасение всех сознательных существ», а в индийской мифологии иерархия божеств может рассматриваться как аллегория этого процесса.

Для суфиев духовный рост – это развитие скрытой интуитивной способности, имеющейся у всех людей. Суфийские учителя пользуются следующей метафорой: слепого учат развивать зрение по методу некоей науки, которая кажется ему бессмысленной до тех пор, пока он не обретает опыт «видения». Такой подход, говорят они, должен быть индивидуализирован, соответствовать конкретному времени, месту и человеку, к которому он применяется. В этом случае имеющий надлежащую мотивацию и обладающий всем необходимым искатель обретает способность непосредственно воспринимать реальность, лежащую за видимым миром. В то же время, бережно чтимые устаревшие системы и их фрагменты бесполезны для достижения подобной цели. Суфийская литература подробно и обстоятельно описывает, каким образом некогда жизнеспособные обучающие системы неизбежно автоматизируются и искажаются, переходя на службу социальным и эмоциональным потребностям. Только Учитель, некто, достигший «видения», может подобрать адекватную задаче программу обучения, исходя из окружения любого человека и арсенала доступных техник. Суфии говорят, что именно по этой причине активная школа мистической науки часто остается невидимой для тех, кто ожидает чего–то традиционного.

Не только суфии сосредоточены на особом типе восприятия. Сходная тема прослеживается во всей мистической литературе, где говорится об опыте сверхчувственного восприятия, лежащего за пределами понятий и ощущений. Однако у суфиев описание проблем, связанных с достижением такой способности, многим более специфично, а их психологический анализ представляет собой совершенно новый подход к вопросу мотивации. Суфийский акцент на эволюции, на адаптации Учения к различным культурам, на проблеме обусловленного мышления, на тонкостях поведения и мотивации делает их труды особенно интересными для исследователей, живущих в нашей культуре, ориентированной на психологию.

Наука развития интуиции

Памятуя об этих текстах, мы можем задуматься обо всей истории мистицизма как об истории науки интуитивного развития. Эта наука принимает различные формы, соответствующие стране, где она работает, и дает начало религиям, но не зависит от них и основывается на практическом учитывании человеческой психологии. Цель ее – понять реальность, лежащую в основе мира, доступного обыденному опыту.

В отличие от естественных наук, опирающихся в первую очередь на рациональное, на применение аналитического подхода к информации, обрабатываемой органами чувств, мистицизм основан на прямом интуитивном восприятии. Его особые стратегии и техники нацелены на пробуждение интуитивной способности искателей. Как только это происходит, ученики продолжают свой путь самостоятельно, не завися от обучающей системы, обеспечившей развитие их знания.

Согласно мистикам, фундаментальная реальность, лежащая в основе видимой действительности, непознаваема с помощью органов чувств. Она не может быть описана в терминах, позаимствованных из обыденного мира, но доступна мистической интуиции. Восприятие этой скрытой реальности наделяет смыслом индивидуальное существование и избавляет от страха смерти и эгоцентрических желаний, которые управляют жизнью большинства людей. Интуитивное проникновение в природу реальности знаменует переход к следующей стадии эволюционного развития, связанной с судьбой человеческой расы. У этого процесса нет видимого конца.

Приведенный здесь краткий обзор мистицизма с очевидностью показывает, что западная психотерапия не сможет обогатить себя с помощью мистической традиции, пока не изучит последнюю на ее собственных условиях. Нет нужды оставлять в стороне открытия рациональной науки. Напротив, наше знание психического развития полезно и даже необходимо для понимания логики и задач, лежащих в основе метода науки мистицизма.

Глава 4

Интуиция

Мистическая наука основывается на возможности непосредственного познания сущностной реальности – способности, которая сродни тому, что мы называем интуицией. Если такого дара не существует, если чувства и обычный интеллект – наши единственные источники знания о мире и о самих себе, то изучение мистицизма – ложное и глупое предприятие. Таковым его и считают большинство современных психологов, психиатров и представителей естественных наук. В то же время, гипотеза о мистической интуиции вполне законна и с точки зрения нашей рациональной науки. Технические процедуры мистицизма, кажущиеся столь странными и непрактичными, могут быть поняты как необходимые и вполне логичные средства для развития интуитивной способности.

Формальный взгляд психиатрии на человеческую психику никогда не включал понятие интуиции. Для иллюстрации этого факта давайте сравним две следующие метафоры – первая позаимствована у Фрейда, а вторая взята из суфийской литературы. Фрейд уподобил человеческое существо всаднику на лошади:

Отношение Эго (Я) к Ид (Оно) можно сравнить с отношением всадника к лошади. Лошадь обеспечивает движущую энергию, тогда как всадник имеет привилегию выбора цели и управляет мощной силой лошади [1].

При таком взгляде главенствующим оказывается разум. В аналогичной суфийской метафоре в качестве возницы предстает интуиция:

Вообразим себе возницу. Он сидит на колеснице и правит запряженной в нее лошадью. Интеллект – это колесница, внешняя форма, находясь в ней мы устанавливаем, где, по нашему мнению, находимся, и решаем, что делать. Мы называем это ташкил – внешняя форма, или формулировка. Лошадь олицетворяет мотивирующий импульс, представляющий собой энергию, которая называется «эмоциональным состоянием», или другой силой. Она нужна, чтобы приводить колесницу в движение. Человек в нашем примере – тот, кто в некотором смысле более совершенным образом, чем другие участники, воспринимает назначение и возможности данной ситуации и обеспечивает условия движения колесницы и достижение ею пункта назначения [2].

Для Фрейда, как и для большинства современных психологов и философов, человек – это разум, тогда как для мистиков человек – это интуиция. Данное расхождение отражает фундаментальное различие между западным научным эмпиризмом и мистической наукой.

Западная психотерапия в своих взглядах на мир почти исключительно опиралась на представления научного материализма. Таким образом появилась весьма скудная модель человеческого сознания, а смысл и значение жизни оказались утерянными. Хотя бы только по этой причине особенно важно и крайне необходимо прояснить значение интуиции, ведь человеку свойственно стремиться к более возвышенному способу существования, что обычно не встречает сочувствия и поддержки в основанной на науке системе культурных установок и даже, наоборот, сталкивается с противоборством. Титульный лист настоящей книги содержит цитату: «Прошлой ночью мне был голос, прошептавший: “Голосов, которые шепчут в ночи, не бывает!”» Для того, чтобы признать этот голос реальным, нет необходимости отрицать преимущества научного познания. Мы можем открыть для современной науки новые рубежи.

Определения интуиции

Мистицизм настаивает на том, что человек обладает врожденной способностью познания смысла своей жизни и природы своего реального Я. Это прямое знание – интуитивное, – не опосредованное разумом[11 - Хотя слово «разум» определяется по-разному, особенно в философии, мы здесь будем им пользоваться в следующем значении: “Интеллектуальный процесс поиска истины или знания посредством выводов, сделанных на основе фактов или логики” [3]. – Прим. автора.] или органами чувств. Слово «интуиция» восходит корнями к латинскому intueri – смотреть на что–то или в сторону чего–то, созерцать. Типичное словарное определение этого понятия гласит: «Акт познания или способность познавать без участия рациональных процессов: непосредственное познание» [4]. Термин «интуиция» использовался при описании такого процесса приобретения знания, который не является сознательным мышлением и протекает, минуя память и ощущение. Так, предчувствие, внезапное решение проблемы, «чувство» правильного выбора при разрешении дилеммы, научное творчество, аксиомы геометрии, то трудно выражаемое «знание», к которому стремится мистицизм, – все это называют интуицией. Соответственно, предлагалось множество различных определений интуиции, а подлинное значение этого слова, его понимание в мистицизме оставалось туманным.

В сущности, интуиция – древнее понятие. Из истории известно, что человеческие существа иногда узнавали больше того, что им могли сообщить органы чувств. Такое необъяснимое знание связывалось либо с божественным вмешательством, как в случае пророчеств, либо с особыми квазимагическими способностями, которыми обладают лишь немногие индивиды, например ясновидцы или великие ученые. Этот «дар» долго считался достоянием богов или духов, а не врожденным наследием обычных мужчин и женщин. Немногие всерьез рассматривают внезапные проблески интуиции как низшие проявления способности, которую можно развить до такой степени, что она станет надежным каналом доступа к знанию.

В космологии и психологии западной науки нет места никаким средствам познания, помимо рационального разума и ощущений, и поэтому существование источника информации, функционирующего за пределами интеллектуальных и сенсорных возможностей, представляется нам невозможным. Мы не способны представить себе иного способа приближения к истине. В самом деле, мы не заинтересованы в том, чтобы бросать вызов научному рационализму или искать новые пути, ведущие к знанию, поскольку смогли добиться значительного контроля в области физики и биологии. В конце концов, что еще там может быть? Ответ – интуиция.

История понятия

«Мы приходим к понятию интуиции через осознавание недоступных нашему сенсорному опыту концепций – мы знаем больше, чем это возможно»[5].

Тысячелетиями мыслители бились над решением вопроса, каким образом мы можем знать больше, чем должны были бы. Они придавали понятию интуиция разные значения, каждое из которых отражало конкретную теорию или область знания и основывалось на базовых допущениях какой–либо конкретной культуры. Краткий исторический обзор позволит выяснить, откуда произошли разнообразные смыслы, лежащие сегодня в основе самого понятия интуиции, и какое отношение имеет то или иное значение к разным воззрениям на человеческое сознание.

В «Меноне» Платона Сократ говорит:

– Итак, душа, будучи бессмертной, множество раз рождаясь заново, уже видела раньше все, что существует, в этом ли мире или в загробном, и обладает знанием того и другого мира. Неудивительно, что она способна восстановить в памяти то, что некогда знала ибо все изыскания и любое обучение— не что иное, как припоминание [6].

Такое припоминание было названо интуицией, потому что оно не связано с использованием интеллекта или чувств. Это скорее процесс восстановления: мы уже знаем и поэтому распознаём истину. Если быть точными, то платоновское определение не совсем тождественно понятию интуиции в мистицизме. В последнем случае это означает восприятие более высокого уровня, чем понимание геометрической аксиомы или общепризнанное представление о «добре». Более того, мистическая интуиция не дана с рождения, ее нужно развить. Но Платон мог прибегнуть к подобному определению в обучающих целях – всего лишь как к способу передачи другого, сходного понятия. Такое предположение оправдано, потому что в других фрагментах, особенно в отрывке из «Государства», где приводится метафора пещеры, подчеркивается необходимость освободиться от погруженности во внешний мир, посредством чего обретается способность ясного видения. Узники пещеры не могут сразу вынести свет солнца и вынуждены шаг за шагом продвигаться к этой способности.

…природная сила, способность к учению обитает в душе и подобна глазу, который не может обратиться от тьмы к свету, если все тело не повернется [к источнику света]. Инструмент познания должен приникнуть к бытийным вещам, тогда душа постепенно обретет способность мало–помалу выдерживать свет истинного бытия и взирать на самое яркое [7].

Так, если человеческие существа перестанут сосредотачиваться на тенях, то с помощью силы, более высокой, чем ощущения и обычный разум, они смогут воспринять некую извечную истину.

Во взглядах народа хопи, обладающего такими же древними корнями, как и древнегреческая цивилизация, мы можем обнаружить удивительные параллели с высказываниями Платона. Традиция хопи повествует о том, что люди отпали от благодати и стали чувствовать себя все более и более отделенными от земли, животных и друг друга в результате того, что забыли свою истинную природу и предназначение. Возвращение к благодатному источнику осуществляется через обретение соединенности с ним. Согласно верованиям хопи, в районе макушки у человека существует психофизиологический вибрационный центр, воспринимающий указания Великого духа. Этот центр служит своего рода проводником – он «видит» то, что недоступно другим органам чувств. Люди, у которых «врата открыты», не забыли о своей связи с божественным и продолжают восхвалять его. В какой бы эпохе ни жил такой человек, он обретает спасение, потому что способен слышать веления Духа [8].

Почему же мифы хопи обнаруживают параллели со взглядами Платона? Труды Платона интерпретировались по–разному, но, с точки зрения мистической науки, он учил, что к основной истине приходят интуитивно, а не логически. Его диалоги не преследуют цели что–либо «доказывать»; они скорее сообщают о восприятии, сходном с мистическим, не являющимся собственностью или прерогативой какой–то одной культуры или эпохи. И у греков и у хопи глубинное понимание истинных целей человечества было сходным. В их учениях упоминается особого рода «постижение», к которому приходят не посредством чувств и не с помощью разума; оно интуитивно и охватывает разные культуры и времена.

В XVII веке Спиноза более, чем другие философы, приблизил определение интуиции к мистическому. Он различал знание, получаемое через чувственное восприятие, всестороннее осмысление наблюдаемого феномена («мнение» и «знание»), и высшую стадию человеческого познания, на которой вселенная понимается как единая целостная система, где все взаимосвязано. Это высшее знание он назвал интуицией – постижением, которое вырастает из эмпирического и научного знания, но превосходит его. В сущности, это есть знание Бога. По Спинозе, Бог имеет различные «манифестации», каждая из которых – часть единой системы, а ее элементы находятся в гармонии между собой. Рациональный разум расширяет поле зрения для интуитивного видения, но не в состоянии провидеть, подобно интуиции [9].

Кант полагал, что привычно понимаемые пространство и время абсолютно истинны, подобно аксиомам геометрии, и существуют как «категорический императив», первичный по отношению к логическому мышлению и ощущениям. Он считал понятия пространства и времени продуктом «чистой интуиции»[12 - Бертран Рассел отмечает, что словом «интуиция» в данном случае неправильно переведено немецкое Auschauung, которое означает «взгляд» или «воззрение». Пространство и время, согласно Канту, существуют априори в том смысле, что являются частью аппарата восприятия. Из их существования для Канта не следует, что существует иная реальность или иной канал получения знания [10]. – Прим. автора.].

К несчастью для философии Канта, современные математики и физики показали, что базовые геометрические аксиомы, на протяжении веков считавшиеся незыблемыми, представляют собой лишь относительные истины. Все зависит от системы отсчета. Обычные понятия пространства и времени, как выяснилось, являются делом привычки – повторением прежде заученного образца. В сходном ключе Рихард фон Мизес цитирует Гонзефа: « …законы логики и здравый смысл – не что иное, как абстрактная схема, в которую помещают мир конкретных объектов» [11].

Исследователь Фон Зенден, изучавший слепорожденных людей, которые впоследствии обрели зрение, на примере конкретного материала поясняет, почему «пространство» может быть ошибочной концепцией. Его исследование показывает, что это понятие не является некой данностью, т.к. его нам прививают через обучение. Результаты его исследования подробнее приводятся в главе 6. По протоколам этого эксперимента можно предположить, что опыт восприятия пространства развивается у человека в процессе практики смотрения на предметы. «Интуиция» пространства, вероятнее всего, проявляется вторично, существуя a posteriori[13 - А posteriori (лат.) – явление, регистрируемое на основании опыта. – Прим. перев.], а не a priori.[14 - A priori (лат.) – изначально и бездоказательно существующая, независящая от и существующая прежде опыта данность. – Прим. перев.] С точки зрения мистиков, интуитивно воспринятая истина – явление более высокого порядка, нежели то, что можно выразить в понятиях простого предметного мира, как, например, аксиомы геометрии. Таким образом, понятие «интуиции» у Канта ближе к «косвенному умозаключению», как его называют современные философы, чем к мистическому пониманию феномена интуиции.

Мыслительный процесс, посредством которого человек познает концепции, относимые Кантом к категории интуитивно постигаемых, выходит за пределы сознания, но принципиально не отличается от сознательного мышления или обучения.

В начале XX века, через 250 лет после Канта, Анри Бергсон подчеркивал важность использования интуиции в противовес тому, чтобы полагаться исключительно на интеллект или «анализ».

…философы согласны с тем, что необходимо в основе различать два способа знания вещей. Первый подразумевает хождение вокруг них, второй – проникновение вовнутрь. Первый путь зависит от избранной позиции и используемых символов, тогда как второй свободен от какой бы то ни было точки зрения и не базируется на символах. О первом типе знания мы можем сказать, что он ограничивается относительным; о втором – он, где только возможно, приводит к абсолютному Абсолют доступен только в интуитивной форме, тогда как все остальные явления приходится постигать с помощью анализа.