скачать книгу бесплатно
Грань
Олег Артюхов
«Грань – граница, предел, конт, край, кромка, конец и начало, черта раздела…». Толковый словарь Даля.Никто не знает, что случится с ним в следующий миг и куда его забросит чужая воля, почему-то называемая судьбой. Мог ли подумать 32-летний москвич Антон Латов, что причина и следствие, жизнь и смерть вдруг поменяются местами, а он окажется в центре невероятных событий…Фото на обложке моё из личного архива.
Олег Артюхов
Грань
Изгиб грани
Дорогой читатель, ты открыл книгу, сюжет которой навеян событиями, потрясшими мир в недалёком прошлом и потрясающими поныне. Занимаясь помимо медицины вопросами древнейшей истории, я не раз наталкивался на поразительные парадоксы, которые не перестают будоражить воображение. Обратившись к научной критике, я нашёл лишь авторитетную разноголосицу, которая ещё больше растрепала мои представления об истории. И поскольку в моём сознании прошлое и настоящее так и не соединились, я не смог отказать себе в удовольствии пофантазировать на эту тему.
Однако, взяв перо, я споткнулся на коварной парочке вопросов: зачем и как? На первый вопрос ответ нашёлся довольно скоро: пришло время поделиться соображениями, ведь думающий человек, словно донор, испытывает физическую необходимость отдавать нуждающимся свои мысли и чувства. И дай бог, чтобы его «группа крови» совпала с читательской.
Над вторым вопросом пришлось поломать голову. Как писать? Хотя, насколько я знаю, пишущий народ о том особо не убивается. Творческое вдохновение, наитие, озарение – понятия высшего порядка, к тому же рукой писателя всегда водит его муза. В конце концов, в литературных институтах отработаны технологии, имеются признанные авторитеты и современные стандарты. Однако с моей сугубо дилетантской точки зрения практикуемое некоторыми литераторами изощрённое смакование человеческих переживаний и настырное ковыряние в сложных механизмах помыслов не что иное, как вскрытие личности заживо, или в лучшем случае препарирование уже скончавшейся души. Возможно, кому-то всё это интересно и, вероятно, для кого-то познавательно, но, то же самое можно вычитать в любом учебнике по клинической психологии. С другой стороны, бандитско-полицейские и банковско-политические серии во главе с мыльными мелодрамами настолько опротивели, что в отдельных случаях их можно смело использовать вместо рвотного порошка.
Сказать по правде, меня уже давно мутит от засилья округлых и скользких фраз: «надо сделать…», «как бы это…», «неплохо было бы…», «и, тем не менее…», «а что, если…». Не понимаю, почему лежащую на боку бесконечную восьмёрку этого словоблудия нынешняя элита именует странным словом «политкорректность». Я считал и считаю, что личность, прежде всего, характеризуется убеждённостью, честностью, сочувствием и поступками. А потому искренне полагаю, что современной литературе пора взять за образцы произведения Александра Сергеевича и переходить к более активной цифровой символике: стремительной «тройке» действия, отчаянной «семёрке» конфликта и упрямой «единице» поступка.
Так, или иначе, написанные ночами на дежурствах слова постепенно сложились в страницы, а потом как-то незаметно книжка начала жить своей собственной жизнью, превратив меня, скорее в наблюдателя, чем в автора. Но самое поразительное случилось потом. В тот день, когда я поставил последнюю точку, мне в руки попал томик Даниила Андреева. Открыв наугад страницу, я вчитался и затаил дыхание от восторга и гордости за мастера, который в сорока чеканных строчках сказал то, что я попытался записать в прозе.
Мой стих с любезным реверансом
В благополучный дом не вхож.
Чугунных строф не спеть романсом,
Жене не подарить, как брошь.
От лёгких вальсов далеко он,
Затем, что ноша не легка:
Зажатый змеем Лакоон
Способен крикнуть только: А!
Кругом частушки, льётся полька,
Но сердце болью залито.
«Предупреждаю?» – нет, не только.
«Зову на помощь?» – нет, не то.
Мой стих о пряже тьмы и света
В узлах всемирного Узла.
«Призыв к познанью» – вот, что это,
И к осмысленью корня зла.
Задача в том, чтоб разум вещий
Смог отделить Господний дух
От духов мрака – в каждой вещи,
В причинах взлётов и разрух.
Чтоб прозревая глубь былую
И наших дней глухое тло
Не петь осанн напропалую,
И различать добро и зло.
Пусть Моммзен, Греков, Шпенглер, Нибур,
В трёхмерной данности скользя,
Тебе не скажут: «сделай выбор!»,
Не крикнут с болью: «вот стезя!».
Как закатился век риторик,
Так меркнет век трёхмерных школ.
На смену им метаисторик
Из дней грядущих подошёл.
Неотделимы факты мира
От сил духовности, и слеп
Кто зрит от магмы до эфира
Лишь трёхкоординатный склеп.
Мой стих затем, чтоб запылала
Перед тобой другая глубь.
Ни бриллианта в нём, ни лала.
Он нищ. Прости и приголубь.
Как в своё время Конфуций восхитился высокой недосягаемостью мысли Лао-Цзы, так и я склоняю голову перед маэстро, великим провидцем и страдальцем.
О. Артюхов
«Грань – граница, предел, конт, край, кромка, конец и начало, черта раздела…».
Толковый словарь Даля.
Эта история произошла на наших глазах, и наверно ещё не закончилась. Не помню точно, то ли её рассказали мне очевидцы, то ли она приснилась, то ли придумалась, то ли всё это произошло на самом деле. Теперь уже не важно.
Жаль, что многие из вас остались в стороне от этих событий. Многие участвовали, но так ничего и не поняли. Немногие поняли, но не осмелились признаться. А мой друг недавно сказал, что порой у него возникает нестерпимое желание узнать, что же сейчас происходит там…
Глава 1
Я сполз вниз. Значит, сняли оковы. Сломанные ноги и руки онемели. Ничего не чувствую. Не в силах пошевелиться я растянулся на окровавленном полу, как сопля, уткнувшись щекой и носом в грязную каменную плиту.
Потом пол отдалился. Похоже, меня приподняли и понесли. Конечности болтались словно тряпки. Я плыл, качаясь вверх-вниз по волнам, или по воздуху. Липкий холод запутал мысли. В сознании лишь слабо трепетала обида на чудовищную подлость судьбы. Измученный невыразимой усталостью я равнодушно слушал своё затихающее дыхание. Ледяной обруч медленно сдавил сердце, а с краёв начала наползать темнота, и я знал, что это означает. Ну, где ты там, косая, заждалась, небось…
…Хриплый рёв дизеля вспугнул безмятежную тишину и выдернул меня из жуткого мира сновидений. Меж дрогнувших век проскочил лучик света, царапнул сознание и тут же рассыпался на ресницах радужным занавесом.
Я бессмысленно шарил глазами вокруг, жадно хватая воздух и ощущая горький привкус полыни и железа во рту. Узнавание окружающего ослабило хватку жутковатых переживаний, но перед глазами всё ещё маячили тени темницы с окровавленным полом, а в голове медленно угасали отголоски смертной тоски.
Уф-ф. Проклятая ночь чуть меня не угробила. Мой тяжело здоровый скепсис нынче сыграл со мной злую шутку. В силу дурацкой самоуверенности я всегда снисходительно посмеивался над рассказами о ночных кошмарах, а вот они добрались и до меня. Истинно говорю, ещё один такой сон и натурально рехнуться можно, или досрочно окочуриться.
Между тем ворвавшаяся в сознание реальность растормошила чувства, но так и не добралась до туловища, которое напрочь отказывалось воспринимать пробуждение, как необходимость. Однако, собрав по сусекам остатки силы и воли, я подчинился настойчивому дребезжанию будильника и со стоном выдрал себя из мокрой от пота постели.
Колючие струи холодной воды смыли отголоски того, чего не было, но окончательно я пришёл в себя только после большой чашки крепчайшего кофе.
Кряхтя и вздыхая, я вышел из дома, и уже сидя в машине, наконец-то примирил в себе эмоции, действительность и здравый смысл. Втянувшись в круговорот московской жизни, я протискивался в автомобильной гуще, хмуро озирался по сторонам и рассеянно слушал по радио новости и внутренний голос, назойливо шепчущий, что по всем приметам нынче меня ждёт весьма заполошный денёк.
Час за часом время ускорило будничный бег, втянув меня в свою круговерть, и замкнуло суточный оборот солнечным утром следующего дня. С ощущением, наконец-то, обретённой долгожданной свободы я вышел за ворота клиники и с облегчением расправил плечи, будто тяжкие вериги сбросил.
Всю дорогу я насвистывал бодрый мотивчик и без проблем добрался до дома. Немного повозившись с капризным замком, я открыл входную дверь, и приподнятое настроение сразу же рухнуло до уровня плинтуса. Да и как ему было не рухнуть, когда сразу за порогом открылась весьма неприглядная картина. В квартире всё было перевёрнуто вверх дном.
Крепко матюгнувшись сквозь зубы, я оглядел разбросанные по полу книги, ящики из письменного стола, бумаги и документы, перемешанные с одеждой, постельным бельём, разными мелочами и землёй из цветочных горшков. Не иначе кто-то в отчаянной спешке, наплевав на уголовный кодекс и осторожность, попытался что-то отыскать в моём доме. Знать бы что?
Обнесли? Было бы что воровать! Обыск? С какого перепугу, и почему без хозяев? При этом дверь цела, замок не взломан и не поцарапан. Если бы злодеи ломились, то соседи напротив обязательно бы шум подняли. Они пенсионеры, сидят дома и всегда в курсе всех событий. Дверь открыта ключом, и, если учесть, что в природе существует только два комплекта ключей от этого замка, у меня и моего дядьки, то напрашивается невероятный и совершенно идиотический вывод: с определённой степенью достоверности к данному разгрому мог иметь отношение мой родной дядька Николай. Но зачем?!! Зачем устраивать тарарам, если можно спокойно зайти и взять то, что нужно? А здесь явные следы обыска. С другой стороны, при нынешнем развитии отечественного криминала мастер отмычки за секунды вскроет любой замок. Эти виртуозы мощные сейфы щёлкают, как орехи, не то что какую-то паршивую входную дверь. В конце концов, злодеи могли сделать копию ключа. Нет, зря я на дядьку напраслину возвёл. Но опять непонятно, что в нашей квартире брать? Старьё и даже не антиквариат. И, что характерно, вызвать полицию и поднимать шум даже мысль не пришла. Почему? Во-первых, без толку. А, во-вторых, что-то подсознательно во всей этой истории меня сильно смущало и коробило.
Пошевелив ногой край завала, я поскрёб макушку, тяжело вздохнул и направился в душ. Наскоро освежившись, я прислушался к голодному бурчанию в животе и, не смотря ни на что, решил сначала закинуть в организм харчишек, а заодно прикинуть размер невесть откуда свалившегося бедствия. Проглотив пару бутербродов, я наполнил чашку горячим кофе и погрузился в кресло, угрюмо оглядывая разруху.
Вдохнув кофейный аромат, я прихлебнул из чашки и зацепил в пачке сигарету. Скажу прямо, вид разгромленного жилья вызывал смешанное чувство злости, недоумения и озабоченности. Я и так, и этак вертел ситуацию, но в голову лезла лишь всякая несусветная чушь. В конце концов, совсем запутавшись в домыслах, я отложил на время разбирательство и начал прикидывать как бы половчее ликвидировать сей грандиозный кавардак. Поудобнее устроившись в любимом кресле, я поставил чашку на столик и на секунду прикрыл глаза, чтобы морально приготовиться к предстоящей уборке, собраться с силами, чтобы оторвать задницу от кресла и сообразить с чего начинать… Да… И хорошо бы вообще начать соображать… А лучше, и то и другое… нужно… начать…
Из дрёмы меня выдернул негромкий отчётливый удар гонга. Я недоумённо вскинул голову. Передо мной, как летнее марево, струился воздух, обтекая туманную фигуру без лица. Потом у неё появились тёмные провалы глаз и рта, и внутри этой аморфной массы начали переплетаться похожие на морозные узоры.
– Ты кто… что?
Фигура сгустилась до ощущения объёма, приобрела форму, и в моей голове завибрировал голос: «Да свершится воля Творца… Сириус встал… Регул и Солнце в созвездии Льва… время пришло, человек, проживший четырежды восемь. Ты удостоен чести высокой спасти Ануннаков и Землю людей сохранить…».
Вокруг и внутри меня начали происходить непонятные перемены. Зрение, слух и обоняние обострились, что вызвало болезненные ощущения. Я потёр глаза, уши и нос. Не помогло. Ещё хуже стало, когда окружающий мир начал вращаться, скручиваясь в огромную воронку. Исчез вес. Ставшие прозрачными стены, пол и потолок потекли, и в пространстве прокатились гулкие волны звуков: «И-и-и… О-о-о… Е-е-е…». Я висел внутри невероятной пропасти, с ужасом глядя на чёрно-красную бездну, бурлящую внизу, и на бесконечное небо, клубящееся над головой.
Между тем маячивший передо мной призрак окутался синеватым свечением и приблизился. Он держал какую-то старую книгу. Пожелтевшие листы зашевелились, взъерошились и начали быстро переворачиваться, остановившись примерно посредине. Я напряжённо вглядывался, пытаясь понять смысл происходящего, и не мог. И тогда странный гость сделал резкий жест в мою сторону.
Ну, это уже слишком! Плевать я хотел на всякие там привидения и сумею за себя постоять. Я рванулся и…
…очнулся в кресле с затёкшей шеей. За окном шумел солнечный полдень. Я покрутил головой и отложил так и не зажжённую сигарету. Спал то от силы час, но короткий сон прогнал усталость и вернул бодрость с изрядной долей оптимизма. Я с хрустом распрямил спину и решительно принялся за дело.
Наведение порядка заняло уйму времени, и уже ближе к вечеру, потягивая кофе, я стоял в сияющей чистотой комнате напротив книжного шкафа, который целый день притягивал моё внимание. Я не мистик и не психопат, но убедив себя, что всё привидевшееся давеча – ерунда, так и не смог избавиться от тихо звучащего в глубине души тревожного аккорда. К тому же в голове всё время крутились слова призрака: «…человек, проживший четырежды восемь…». Тридцать два. Столько мне лет. Возможно, это совпадение.
Поставив на стол пустую чашку, я решил осмотреть нижнюю полку, не пострадавшую при разгроме. Сколько себя помню, здесь на книжных задворках стояли изрядно потрёпанные жизнью, ветхие, старые и очень старые книги, поскольку с младых ногтей мне было вбито в голову, что книги выбрасывать нельзя. Скользя пальцем по лохматым и потёртым корешкам, я вдруг поймал себя на мысли, что ищу ту самую из сна. И, когда я её увидел в заднем ряду, сердце дало сбой, затем учащённо забилось, предвещая проблемы.
Я осторожно вытянул фолиант и разглядел его со всех сторон. «Русская история» под редакцией профессора Довнаръ-Запольского, том первый. Издание 1904 года. Раскрыл. Бумага жёлтая и ветхая. На титульном листе овальная печать «городская безплатная библиотека-читальня имени Н.В.Гоголя». Красный штамп «проверено цензурой». Несколько перечёркнутых инвентарных номеров и столбики дат выдачи, начиная с 20 февраля 1914 года.
Перевернув полсотни листов с мелкими пометками на полях, я уже хотел захлопнуть книгу, как вдруг в конце очередной главы на свободной части страницы промелькнул едва заметный набросок карандашом. Ничего не разобрать. А если против света. А если наискосок. Ага, есть. Часть рисунка на истрёпанных краях отсутствовала, но в целом изображение можно было разглядеть. Церковь на возвышенности и полустёртая надпись: «…оле Куликово, да хранит… укрыто до поры… сила и слава Бога… и грядёт иная судьба…». Под рисунком церкви слабо проступал квадрат, перечёркнутый косым крестом, а с боков и снизу от него виднелись изображения ладони, глаза и жезла с шестью лучами. Едва различимые штрихи и линии явно нанесла умелая рука, но в большой спешке.
Я передёрнул плечами. Исходящая от рисунка странная энергия вызвала озноб. Что-то подобное я испытывал на экзамене, когда нужно отвечать, а сказать нечего. Затаив дыхание, я напряжённо вглядывался в карандашный набросок. Мудрое подсознание принялось выискивать логические связи, а самоуверенное сознание ухмыльнулось и всё свело к мнительности. Помирив этих вечных спорщиков, я решил сначала порасспросить дядьку, а пока закрыть тему, чтобы не свихнуться досрочно.
Вернув книгу на место, я закрыл дверцу шкафа, и одновременно с дребезжанием стекла услышал звук хлопнувшей входной двери. Послышалась возня у вешалки, и через минуту в комнату ввалился дядька Николай.
– Здорово, Антон, – приветствовал он охрипшим голосом.
– Привет, разрушитель, – проворчал я в ответ, – на кой ляд ты имущество распотрошил? Охота мне была после суток вместо того, чтобы спать, аки младенец, запредельный бардак в квартире ликвидировать.
– Ты чего несёшь, юноша? Какой такой бардак? Ерунда несусветная. Кончай молоть чепуху и лучше предложи любимому дядюшке чё нить вкусенького.
– Деликатесов пока не завезли. Всё, как всегда.
– М-да, – он поскрёб слегка отросшую щетину, – давно интересуюсь, сколько живой человек может протянуть без нормальной еды? Вот, почему бы тебе не жениться на доброй толстой поварихе… – и дядька мечтательно закатил глаза и облизнулся.
Я подсел к столу, молча наблюдая, как, что-то мурлыкая под нос, дядька тонко нарезает сыр и колбасу.
– Слышь, Николай, а ты помнишь, как мы переезжали?
– В общих чертах.
– А, как ты книги таскал и потом сам их расставлял?
– Не, не помню, отстань. Ты дашь спокойно пожрать человеку, или нет? И, коль нормальной еды в доме не имеешь, то хотя бы чай покрепче завари.
Поняв, что расспрашивать голодного дядьку дело бесполезное и даже вредное для здоровья, я раскрыл принесённую им вечернюю газету и только через полчаса опять осторожно забросил удочку:
– Коль, а, когда ты давеча бумаги, книги и барахло зверски ворошил, ты хоть нашёл, что искал?
Сытый дядька, со смаком прихлёбывающий крепкий чай, бросил на меня удивленный взгляд, затем спрятал глаза под веками, помолчал минуту и завёл ворчливый монолог:
– Вся беда нашей медицины в том, что некоторые умники, имеющие диплом эскулапа, порой сами страдают тугоухостью и не слышат, что им внятно говорят уважаемые люди. А старики вроде меня люди, безусловно, уважаемые, а также болезненные с тонкой и ранимой нервной организацией. И каждый, считающий себя культурным человек обычно этому сочувствует и, если уж спрашивает, то вежливо и вполне определённо. И поскольку я сегодня добрый, на твои грубые и невнятные намёки, отвечаю прямо и однозначно: понятия не имею о всяких там книжках и бумажках, поскольку вчера дома не дневал и не ночевал.
Допив чай, он хмыкнул, степенно прошествовал в комнату, завалился на диван и сразу же захрапел, оставив меня в недоумении. Чудо в перьях, прости господи. Незаметно день уступил место ночи, и, следуя старой поговорке «утро вечера мудренее», я забрался в постель и провалился в глубокий сон без сновидений.
Утро, как всегда, наступило не вовремя. Не встану, хоть пристрелите. «Ничего, я тебя сейчас разбужу» – злорадно подумал я, залезая в холодный душ. Затем, вытирая мокрые волосы, я выбрался на балкон. Ноздри приятно щекотал запах молодой зелени с лёгким бензиновым привкусом, громко чирикали воробьи, и сквозь листву проглядывало ослепительное солнце. Было немного грустно, что уже отшумела горластая весна, уступив место долгожданному, но, увы, короткому лету. По всем приметам, наступило время суетливое, когда каждая живая тварь спешила исполнить свой эволюционный долг. А люди к тому же пытались реализовать своё законное право на отдых.
