скачать книгу бесплатно
Руки Ирэны колдуют над клавиатурой. Две белые птицы, они ныряют в океан в поисках пищи. И одновременно, это руки дирижера: интеллект, танец торжествующей мысли. Небольшая, совершенной формы, голова, объятая пламенем рыжих волос, как факел во мраке, узкие молочные плечи с крылышками лопаток – в полете. Узкая же спина падает к крутым бедрам, а стройные ноги отплясывают на педалях с ловкостью пилота. Позже, в тишине спальни, мы проходим Венецианский карнавал еще раз, все вариации; и вдохновенно импровизируем на уровне фантазии генуэзского волшебника. И из белоснежной, усыпанной золотистыми веснушками груди девушки без конца рождаются вздохи «мамочка дорогая».
Чистое безумие – вот моя первая реакция на случившееся между нами. Но именно чистое. Настолько все произошло неожиданно и естественно. По канонам критической массы. Я всегда восхищался этой девушкой, ее красотой и умом. Мы много работали бок о бок, и деловой стиль наших отношений долго был неосознанным препятствием для отношений другого рода. Но, похоже, не один я восхищался своим прекрасным партнером. И вот два восхищения сошлись, смешались, и – бах! Прелюдии и фуги.
В нашей столовой мы насладились королевской гастрономией от Виктории Артуровны. М. С. возглавил наше застолье, угостил свежим анекдотом на профессиональную тему, но поглядывал на нас с Ирэной довольно подозрительно. Ирэна выглядела как греческая богиня. В мраморе.
– Как позанимались? – поинтересовался профессор.
– Ирэна – партнер от бога. – И только чистое восхищение прозвучало в моем голосе.
– Спасибо, Генрих! – на мраморном лице богини ожили огромные черные глаза прекрасной южанки и вспыхнули волосы. А под столом я почувствовал прикосновение ее туфельки и понял это как предложение хранить секреты. Предположение мое получило подтверждение в виде подчеркнуто дружеской улыбки, выбранной из богатейшего арсенала женских улыбок. Прекрасная актриса. И я подумал, что не уверен в ее положительном ответе на предложение руки и всего остального. А не уверен, не обгоняй.
– Хочу продать своего японца, – объявила Ирэна. – Он хороший, надежный… старик.
– Новая машина делает нас моложе, – сформулировал почти рекламный слоган М. С. – Что хочешь?..
– Мерседес.
– Седан?
– Внедорожник.
– Вот что не отнимешь у этого времени, при всей поганости ситуации в стране, это возможностей. В моей молодости пределом мечты было изделие отечественного автопрома. Губа не дура у тебя, деточка.
– А как бы я еще оказалась в такой компании? Такие мужчины!
Жизнь учит нас не слишком доверять умным женщинам. Ведь даже дурочки умудряются порой оставить нас в дураках, нас, таких умных! Таких мужчин!
Вечером, в полном одиночестве, в тишине большого дома, где-то в его темной глубине, в утробе, свободный от лишних мыслей и чувств, прохожу (пробегаю!) фугу Баха из первой сонаты. Великое свершение духа сверкает в сознании, как воздушные замки и горы. Оптимизм, отодвигающий зло.
Человек весь день ходит, стоит, сидит, но на ночь, если все нормально, ложится спать, сливаясь с ночью и горизонтом. Время отчета и вопросов к себе. Лежа на спине, я вспоминал прожитый день, все перипетии, каждое событие, каждый час, каждое слово и каждую ноту. Я чувствовал, что все, что произошло и случилось, было сделано хорошо и правильно. М. С. и Ирэна, с которыми я имел честь и удовольствие сыграть-прожить пьесу этого дня… были у меня перед глазами. Живые и в чем-то неуязвимые. Это было похоже на репризу в сонатном аллегро: все уже сказано и сделано, но нужно повторить. И когда по логике формы наступило время адажио, я восхитился его адекватности ночи: такое же медленное, тяжеловесное и глубокое. Какие-то полузабытые стихи рваными облаками прошли в засыпающей памяти…
с перламутровыми крылышками белый сверчок
как ты любишь сверчать в ночной тишине
разбудил меня стал звуковой свечой
в сердце высветил то что потяжелей
все неискупимые обнажил вины
счастья тонкий стакан разбил
подхватил тот звон и звенишь звенишь
свет включу почему он тебе не мил
почему умолк щуришься на свет
в тишине слышней пауза и звук
нам нельзя чтоб музыки прервался след
потеряемся все никого не найдут
…
он скоморошничал на скрипке зло
закатывал эстетам буффонады
но никогда так дико не везло
людским ушам такое лишь однажды
врывается в размеренность секунд
и распинает их и склеивает разом
по стенкам душ мгновения стекут
и залпом выпит изнуренный разум
его смычком водил сам Вельзевул
по струнам ангелы перстами пробегали…
Я не помнил продолжения, и сон тихо закрыл книжку, никем не изданную.
День перед вечерним концертом я старался провести просто и естественно встречая каждую новую минуту как маленький подарок которому нет цены я остро ощущал пульс и ритм течения времени потому что это было мое личное время проходящее сквозь все мое существо уносящее меня вперед и оставляющее в прошлом в одно и то же время я был тот удивительный механизм приводимый в действие мелодично звенящими ключами который способен на самые разные действия готовить себе скромный завтрак чистить зубы пить чай или кофе отмахиваться от тысячи мелочей быта быть замешанным во что-то невольно попадать в смешную ситуацию или катастрофу или в любовную историю из одной истории в другую нести в себе зародыши всех чувств и музыку ста концертов для скрипки символы образы жидкий металл застывающий в стали метафор и простые радости способность менять состояния переходя из субъекта на всех замках в объект чужого внимания улица подарила знакомство с новой соседкой очень молодой и поразительно красивой блондинкой нежная чистая кожа совершенные формы носа глаз губ подбородка овал лица кисти Рафаэля красивая фигура и голос сирены при чистой интонации и ни единой глупости в диалоге достойном прозвучать в хорошей пьесе имя Виктория я оценил как хороший знак джинсы USA черная кожаная курточка пока лес живущий своей жизнью озеро дорога обратно тонущий в синем небе серпик луны птицы фантастическая гармония чистые линии совершенства и ад бесконечной войны абсурд прекрасная жизнь и страшная смерть снять с полки памяти тяжелый том в нем один день одиссея маленького еврея фарш из сокровищ и мусора мира в другой руке у меня канон трагедий и комедий короля драмы в сердце музыка Баха вооружение непобедимого миротворца хорошее начало дня голод жажда все жилы и струны тела и духа в потенции динамике чудо плоти способной на перевоплощения метаморфозы модуляции вариации поражающие воображение в длинном кармане итальянка пошетта спутница и время капало шло струилось текло летело на закат и вся жизнь пронеслась перед глазами как в последний час вспомнилось все вечер.
Вечером, в Григе, все было забыто. Мужественная, хрупкая, знающая о смерти мучительную и удивительную правду и несущая именно поэтому несокрушимую красоту, музыка ошеломила норвежцев. Северная холодность, невозмутимость слетели с лиц дипломатических работников, неприкосновенность была нарушена властью короля норвежской музыки. Видимо, маэстро своих соплеменников добре знал. Супруга посла сидела с мокрым от слез лицом. Представители королевской семьи проявили большую сдержанность, но было видно, что они серьезно задеты. Сам посол счел возможным блаженную улыбку не скрывать. Ну а после "Венецианского карнавала" дипломаты зашумели как дети. Мы с Ирэной легко добили их Фантазией Сарасате на темы из оперы "Кармен". В этой вещи важно не дать утащить себя в виртуозность, помнить каждую ноту, какую убийственную цену платит за все Кармен. Это не игра, хотя в музыке – каскады и фейерверки. Но такова жизнь: ловушка, трагедия, хорошо, если высокая. Норвежцы поняли, встали и плохо владели собой. От восторга. Но ведь это и хорошо, музыка для этого и создана. Я дал Ирэне отдышаться, а сам принялся за сольные Вариации на тему Паизиелло, этот гимн независимости инструмента, воздвигнутый Паганини. Ария, на которую наверчены вариации, называется "Как сердце замирает". Суровые викинги и роскошные валькирии вдруг ощутили себя на борту авиалайнера, попавшего в поднебесный шторм. Ямы и горки головокружительных пассажей заставляли их сердца замирать, брови при этом взлетали, глаза округлялись, губы вытягивались в дудочки. И все это почти синхронно! В такие минуты душа артиста и получает свою плату лучшей валютой. На бис я выполнил волю заказчиков: Первый и Двадцать Четвертый каприсы Паганини прозвучали как Ключ и Заключение к сокровищнице скрипичной музыки.
Секретарь посольства, с которым мы встретились после концерта в небольшом кабинете, вручил мне красивый конверт с приятно тяжелым содержимым (я немедленно вспомнил про декларацию о доходах) и пресек нашу с Ирэной попытку смыться по-английски: посол-де и высокие гости, да и все посольство просто жаждут видеть нас на банкете. Вильома обещали охранять до последней капли и, нечего делать, мы вошли во внушительного вида помещение для приемов, где от небольшой толпы шикарно одетых мужчин и разодетых (или искусно раздетых) дам стоял в воздухе гул: волны фонем норвежского сталкивались, смешивались, дробились, сливались в гармоническом хаосе. Наше появление стало сигналом: аплодисменты и рассаживание за огромный овальный стол, накрытый с королевской роскошью. Немецкий фарфор, великолепный хрусталь, серебро и яркие цвета всевозможных деликатесов… А главное, запахи! Так пахнет только очень качественная пища, боги свидетели. Меня усадили между двух рослых и довольно молодых валькирий, старавшихся наперебой услужить и ублажить соседа с такой энергией, что через десять минут я почувствовал себя в бурных волнах Норвежского моря. Ну и северяночки, удивился я. Штормит! После большого фужера шампанского, который мне пришлось осушить под бдительным взором посла, провозгласившего тост в нашу музыкантскую честь, я мог позволить себе только немного водки, и я выбрал финскую. "Абсолют" был настоящим (в наших магазинах порой нарвешься на такую гадость!), прекрасная закуска, и понеслась душа в рай, как говаривал один любитель пожить, теперь покойный. С противоположной стороны мне лучисто улыбалась юная особа королевских кровей. Она успевала все: уплетать за обе щеки, смеяться своим грудным смехом, сводящим с ума мужчин, заигрывать сразу с двумя кавалерами, доводя их до дуэльного состояния и болтать со мной о музыке. Призналась, что она скрипачка тоже, пианистка, певица. Для принцессы что-то многовато всего. Достаточно того, что ты принцесса. Боковые дамы игрой на инструментах похвастать, скорее всего, не могли, но решительно избрав своим инструментом меня, испытывали на мне весь арсенал средств женского обольщения, вплоть до концентрации мужского внимания на умопомрачительно роскошных бюстах (неужели все-таки силикон? а жаль), причем, без намека на ревнивое соперничество, а что, чем норвежки хуже шведок с их тройками! Почти невидимые официанты скользили между столом и кухней, я потерял счет блюдам, но, удивительное дело, объевшимся себя не чувствовал, настолько легкой была еда, а водку я контролировал – два-три маленьких глотка. Рай: принцесса глаз с тебя не сводит, по бокам секс-бомбы ведут подрывную работу, прекрасный стол, всеобщее восхищение твоей особой, карман набит честно заработанными деньгами, бог не обидел ни внешностью ни талантом (то есть способностью к длительной сосредоточенности плюс необходимый для виртуоза реактивный мышечный двигатель класса "люкс", что дает свободу), но… Что-то на краю сознания или даже под ним тревожило, кололо ледяными ножичками беспокойства. Родители. Может, что с отцом? Два года мы живем в разных не то, что квартирах или городах – странах! У отца с матерью хорошие контракты в Испании и дом под Мадридом. Виолончелист и певица, как Растрап и Вишневская, но без их политического пыла. В последний раз виделись мельком, проездом, в аэропорту, и на лице отца мне почудилась тень. Как облачко, на миг закрывшее солнце. Черт возьми, возьми и позвони! Но я не успел: мобильник в кармане проснулся сам. На дисплее телепатическим образом стояло МАМА.
– Гарик, ты можешь говорить?
– Мама!
–Какой-то шум…
–Банкет.
–Найди тихое место.
– Сейчас-сейчас!
Большой холл был пуст и слабо освещен.
– Мама, я готов!
– Папа заболел и… Приезжай.
– Хорошо.
Вопросов, которые обожгли сознание, я не задал. Хотелось оставить себе хоть какой-то ничтожный шанс.
Хорошо, что проблема с почти немедленным перемещением в Мадрид возникла в месте, где такие проблемы легко решаемы. Посол, проницательный читатель по чужим лицам, расспросил, проникся и распорядился. В результате был забронирован билет на ближайший рейс. Я переговорил с Ирэной, передал ей ее долю и простился.
Посольская машина с трепещущим флажком на бампере доставила в аэропорт и почти без паузы «Боинг» поднялся в ночное небо и понес своих пленников в шишковатый хвост Европы, каким видится на карте и из космоса Пиренейский полуостров. Мой друг Вильом остался в норвежском посольстве, по предложению посла.
Без особых транспортных проблем через два часа после посадки я добрался до места. Испанский дом родителей. Мама в недвусмысленно темном платье. Бледная, прекрасная, молодая. И папа, молодой, полный сил. Никогда не болел. Папы нет? Я не мог представить это. Ерунда. Чушь собачья.
Мы обнялись, и я ощутил дрожь, неуловимую внешне вибрацию горя и отчаянья бедной женщины, которая не плакала, хотя хотелось выть. Мамочка моя!..
– Мама, что?
–Тромб.
Время всесильно. Время лечит. Время убивает. Время летит. Время еле идет. И время останавливается. Вместе с сердцем. И мое сердце запнулось, упало, провалилось на самое дно меня, я почувствовал присутствие чего-то чужого и холодного – времени не было, оно остановилось, и воздух пропал – но что-то, сильнее меня и чужой силы, выхватило и вернуло во время, которое пошло, затикали часики. Всему свое время, у каждого свой срок, подсказал кто-то сбоку. А может, сверху.
– Они ничего не смогли. Лучшие врачи.
–Мама…
– Он потерял сознание – и всё.
– Мама…
– Мы уезжаем домой. И он с нами.
– Что? Да, конечно.
– Я все сделала.
Все, что в силах человеческих. А сберечь, охранить ту певучую струну виолончельную, на которой подвешена была его жизнь, нам не дано.
Самолет, красиво раскрашенный в цвета испанского флага, принял нас на борт и понес на восток. Рядом со мной стоял кофр с урной, все, что осталось от бренного тела моего отца, покинувшего этот свет так неожиданно для себя и нас, беззвучно, без прощания и завета. Но его кровь теперь заговорила во мне внятно, с наследственной силой и колючий ком, стоящий в горле в равной мере принадлежал нам двоим.
Стюардесса, неплохая копия Пенелопы Крус, только крупнее своего оригинала-бесенка, остановила на мне свои испанские маслины и заскользила по проходу походкой вампирши от Тарантино. Белый удав, как чудовищный гибкий фаллос, слава Аллаху, не свисал с ее высокой шейки.
– Сеньор, Вам принести воды? – «Следите за своим лицом, сеньор!»
– Я бы выпил испанского красного вина.
– Марка вина, пожалуйста!
–Любое красное вино.
– Si, Senior!
В салоне поддерживалась прекрасная прохлада, мама дремала, далеко внизу проплывали одно за другим государства Европы, великие города с великолепными концертными залами, в которых, в которых я играл. Я пил вкусное вино, эту кровь земли, чувствуя себя немного вампиром и ощущая смутное родство с подавшей мне вино «Пенелопой». И мотив возвращения, тайное рождение побочной партии, шифр Улисса, вибрировал в жилах.
Мама спала; красивое лицо ее осунулось, побледнело, стало беззащитным, на веках тени печали. Сон – ежедневная репетиция смерти, это так явно, обыденно и ужасно.
Мои глаза закрылись, как будто жили отдельной жизнью, и во сне явилась мне Салма Хайек, арабка, мексиканка, одним словом, взрывчатка с насмешливой улыбкой. «Ты ошибся, глупый. Это я вампир, я твоя dream!». Даже во сне я почувствовал свое смущение: чертовка была права, я мечтал о ней, сам того не подозревая. «Но вы так похожи!» Ярость исказила прекрасное, полное соблазнов, лицо женщины, и началась мутация. Я проснулся и испытал счастливое облегчение, как после повторяющегося сна, в котором воруют мою любимую машину. Я инстинктивно отыскал взглядом ладную фигурку стюардессы, любуясь ею и испытывая естественное и бессознательное влечение, которое сохраняло меня здесь, на земле – и на сумасшедшей высоте – и подпитывало желание жить и творить жизнь.
Москва приняла самолет без задержки. В зале прилета нас встречал Михаил Савельевич, весь в черном, но одет он был не для траурной церемонии, а для торжественной встречи. Артист встречал своего умершего друга артиста, не было только традиционных аплодисментов. Поцеловал руку вдове, обнял меня. Мама залепила рот рукой, сумка упала, и я не успел ее подхватить.
Машина М.С., мощный Cadillac Escalade, легко поглотила наш большой багаж и нас и быстро унесла из суеты аэропорта в целительную тишину и сверхмедленное время жизни леса. И когда из-за высокой ограды показался дом и, как живой, всмотрелся в нас и, даю голову на отсечение, молча сосчитал нас и недосчитался хозяина, я понял, наконец, что все изменилось. На планете каждый день может наступить конец света, но каждый из нас вдобавок носит в себе свой собственный апокалипсис, и когда он таки наступает, изменяется все. Но это еще надо увидеть. Умер мой отец, и я остался один и вышел на линию огня, последний в роду, заключающий в себе множество метафор, в том числе и трепещущее звено в мыслимой и немыслимой сцепке со звеном моего отца, который ушел и остался во мне и до меня. А внутри меня зона, в которую бегут мгновения, и это место для следующего звена.
Поминальный обед приготовила Виктория Артуровна сама, никого не подпустила. Фарфор, хрусталь, серебро украшали большой стол. Чудесная еда – папа любил вкусную еду, прекрасное вино, армянский коньяк, финскую водку. Память вернула меня в недавнее прошлое, на банкет в норвежском посольстве. Абсолютно другой вкус при одинаково высоком качестве.
– Никогда не поверил бы даже Кассандре, что мне предстоит пить за упокой души вашего мужа и отца, – начал М.С., и говорил он, человек-молния, медленно и тяжело. – Он был в тысячу раз живее меня. Он всегда удивлял меня; я очень сильно подозревал, что он дал жизнь не одному своему сыну, а всему живому, как сила, которую чаще всего называют богом. Какая там искра божья – в нем всегда горел огонь. Мне он казался прямым потомком античного бога-мастера. То же волшебное мастерство, тот же масштаб. Я старше его, которого имел честь называть братом, но иногда вдруг понимал, что я перед ним мальчишка. Он был каким-то вечным, а значит, он есть. Он там, куда иду я. И теперь-то мне стало абсолютно ясно, что важнее его, дороже его в моей жизни не было никого. Исключая, конечно, маму. Память о нем для меня свята.
– Спасибо, – нарушила долгое молчание мама. А когда зазвучала ее поминальная речь, мы все, М.С., Виктория Артуровна и я, став ее маленьким народом, то есть единым целым, заплакали разом. Я не приведу ни слова из сказанного ею, не потому, что забыл. Прекрасно помню каждое слово и не забуду никогда. Просто ее голос, наполнявший слова, невозможно повторить. Невозможно.
Прошедшие днем похороны, на Новодевичьем кладбище, получились большими, неожиданно многолюдными. Времени почти не было, но все узнали и успели. Стало зримо, как его любили, и музыканты, и любители музыки. Знакомые и незнакомые лица, старые и молодые, породнились в неравнодушии и сострадании и на время забыли о соперничестве. Всех поразила эта смерть: в самом расцвете жизненных и творческих сил, ни дня не болел, любимый женой и обожаемый всеми, само олицетворение жизнелюбия и жизнестойкости, счастливчик, любимец богов – и без шансов, в мгновение ока он там, где нет обратной связи. Где справедливость? Где хоть одна молекула смысла?
Горе не может уволить с работы, и приходилось возвращаться к делам и занятиям, без которых жизнь концертирующего музыканта невозможна: ежедневной работе с инструментом. Мама осталась в Москве, а я отбыл на дачу. Со скрипочкой работы Штайнера я бродил по дому и заполнял его звуками, будил его. Начал с фуги Баха, совершенство которой залечивает страшные раны. Бах сам играл на Штайнере, и это обстоятельство меня волнует, когда я беру в руки инструмент того же мастера. Адреналин, полученный от фуги, я использовал в Паганини, запоем сыграв, почти без пауз, первые пять каприсов. Они такие разные, что чувствуешь себя прошедшим пять разных миров. Сумасшедшие ощущения. Стендаль, которому сказочно повезло слушать Паганини в интимной обстановке салона, слушать именно каприсы, испытывал, несомненно, похожие чувства. Есть его признания, к счастью. Вернувшись к Баху, я погрузился весь в работу над Чаконой и мог бы оставаться под сводами ее вариаций часами, но бесцеремонный мобильник вернул меня в настоящее. Новая соседка, весьма уверенная в себе особа (молодость, красота, деньги) просила показать ей окрестные места. Пришлось пойти навстречу, подсесть в ее мощный джип в качестве штурмана и поездить по местным проселкам – то еще ралли. В награду был приглашен в аптекарский дом на чай, но вынужден был отказаться: галопы хороши в танце и в верховой езде. Дома наверняка ждала меня мама, мы нею были приглашены на обед к М.С., так что красивой соседке и ее таинственному отцу-мафиози были принесены очно-заочные извинения. Простились холодно, но в нас не стреляли. Будем поддерживать добрососедские отношения!
М.С. встретил нас у ворот своего дома и провел внутрь. Великолепная и вездесущая Виктория Артуровна уже ждала у накрытого стола. Не из чревоугодия, но из чувства сиротства нас тянет объединиться за одним столом, подумал я, взглянув на печальные лица мамы и М.С. Хозяин, в синей сорочке и лучшего качества джинсах, выглядел, назло почтенным летам, моложаво. Статность, породистая сухощавость фигуры, благородное смуглое восточное лицо с армянской особинкой: мягкие черты, большие темные печальные глаза под чистым лбом. Тонкий нос и губы, вылепленные чудесным армянским языком. Концерт Хачатуряна он играет лучше всех, у него преимущество перед другими великолепными скрипачами: кровь, в которой растворены язык и мелос. Ойстрах – да, он первый, и Арам Ильич доверил концерт и посвятил ему. Но для абсолютного слияния с армянским концертом нужно быть своим в стихии армянского народного танца, в ашугской манере исполнения, где скрипку зовут джутак и где нежнейшая мелизматика происходит из родной фонетики. Можно войти в образ, но влезть в шкуру невозможно.
– Армяне – христиане с 301 года, – внимательно разглядывая рюмку констатировал М.С. – А до этого времени, как и многие другие народы, были язычниками. И одну из главных богинь армян звали Анахит, а одно из самых любимых армянских женских имен – имя Ануш. Я вижу в этих созвучиях, дорогая Анна Львовна, волшебную для меня связь. Может быть, и наверняка, я грешник, и нет мне прощения, но мои боги Бах и Бетховен и еще другие, их немного, а Ваш супруг и мой духовный брат для меня не ниже архангела, и Вы наша царица и богиня. Вот так все высоко, голова немного кружится! Но не страшно, не можем упасть, потому что хорошо сидим. Сами сели и сидим, не боимся. Пусть боятся те, кто избрал своим инструментом, на котором они играют с людьми, подлость. Мы играем на куда более благородных инструментах. Хотя в этом мире никто не застрахован…
– Меня позвали на партию Розины в Мариинку, – объявила мама.
– Когда спектакль?
– В октябре.
– Значит, когда я Моцарта в Зальцбурге буду играть, ты будешь петь его в Питере.
– Почему я все узнаю последним? – шутливо возмутился М.С. – И что заказали австрийцы?
– Четвертый, Пятый, Шестой и Седьмой. И Третий.
– Какое пиршество! Отправиться на родину бога, прожить там три чудесных жизни – и остаться в живых! Вот это жизнь! У меня хорошее предчувствие: под покровительством Амадея с тобой случится что-то хорошее.
Серебристо-стальная, побитая чернью густейшая шевелюра М.С. воинственно топорщилась. Для пророчества требуется выплеск энергии, даже для сбывающегося лишь частично.
Что может со мной случиться?
На следующий день М.С. улетал в Израиль, и я отвез его в аэропорт. Шел дождь, дворники не справлялись с водопадом на лобовом стекле, но самолет, не оправдав наших опасений, вылетел вовремя и взял курс на Ближний Восток, в земли с историческим процессом сумасшедшей интенсивности, населенные народами с вечно натянутыми нервами и горящими глазами. Монотеистические идеи, испепеляющие их умы и души, доставили много хлопот всему остальному миру. И этой истории не видно было конца, безумие прогрессировало. Но даже в полном мраке горит огонь светлого разума, и вот, прекрасный армяно-российский скрипач летел на встречу с прекрасным американо-израильским скрипачом, чтобы помузицировать, поиграть вместе и порознь бессмертную классику и народную музыку. Израильский коллега слыл большим мастером игры в манере народных еврейских скрипачей, клезмеров, а М.С. был не менее искусен как армянский скрипач-ашуг, и была идея сопоставить и сблизить два этих своеобразных мелоса. Аэровокзал был забит мятущейся публикой под завязку: многие рейсы откладывались до лучших времен. С трудом пробившись к выходу, я шагнул было в сторону парковки, но тут в меня врезалась молодая особа и, не извинившись, помчалась дальше, сметая все на своем пути. Воспитание это то, чем мы можем похвастать все реже. Я посмотрел вслед этому урагану в юбке, успел отметить аккуратную попку и стройные ножки и простил грубиянку. Надо уметь прощать.
Дождь выбивал дробь на моем зонтике с безумием кавказских барабанщиков. Я выудил из кармана плаща смарт-ключ и нажал на кнопку дистанционного включения двигателя, заставил электронику помигать мне, чтобы отыскать свою машину в стаде железных коней. Чудеса электроники восхищают меня, вселяя робкую веру, что человечество небезнадежно. Но в руках очередного дремучего получеловека все чудеса техники выглядят все более экзотично. Но хватит ворчать! Подойдя к машине, я нашел ее живой и готовой к движению. Но кроме машины, рядом с ней, я обнаружил и что-то еще более восхитительное: девушку с шоколадной кожей, красивую как знаменитая Бейонсе. Мокрая, замерзшая мулатка, одетая хоть-сейчас-на-подиум, сверкнула белками черных глаз и на забавной смеси русского с английским спросила, могу ли я ей помочь. Очень красивая и не менее сердитая девушка. Я предложил ей перейти на родной английский, что вызвало у красавицы удивление, восторг и прилив доверия. Речь ее потекла гладко и с огромной скоростью. Через несколько мгновений я был в курсе дела. Джип, припаркованный рядом с моей машиной, был ее, но проникнуть в него не было ни малейшей возможности: аэропортовский воришка стащил у нее сумочку с ключами и вот-вот должен был появиться на парковке, чтобы попытаться угнать ее тачку. Логично, хотя из-за специализации, рационализирующей воровскую деятельность, в логику могла вкрасться и ошибка. С другой стороны, воришка мог возомнить себя универсалом, способным на смену окраски не хуже хамелеона. Помощь она вызвала, скоро они будут здесь, а пока могла бы она подождать в моей машине? Ну, конечно, тысячу раз конечно! Утвердившись на переднем пассажирском сидении, она завертелась, высматривая и чужих и своих – кто раньше успеет. Соблазнительные формы порывисто двигались в танце, самопроизвольно рождавшемся из напряжения, овладевшего девушкой и передавшегося мне. Руки, груди, ноги – все высшего качества – мелькали передо мной, и чтобы как-то снять лишние эмоции, я достал из бардачка пистолет. Всего лишь газовый, но смотрелся он грозно и был красив. Соседка моя мельком взглянула на него и усмехнулась. Я удивился ее реакции на оружие.
– Газовый пистолет?– уверенно определила она.
