скачать книгу бесплатно
Но зазвучал из темноты твердый спокойный голос Иллариона: стойко продолжал монах читать молитвы.
Позади Иосифа зашипело; невидимая рука убралась, оставив в покое иноковы волоса.
Одна свеча возле иконы затеплилась сама собой – оказывается, пламя ее не потухло, а всего лишь дрогнуло на мгновение от порыва ветра. Илларион твердой рукой взял эту устоявшую свечу и зажег от нее лампадку и две другие свечки.
В мерцании пламени монахи увидели, что инок Марк валяется на полу с закаченными глазами. Из-под прикрытых век пугающе торчат белесые глазные яблоки, а голова инока сочится кровью, разбитая, видно, камнем, выброшенным из стены.
Не переставая читать молитвы, одну за другой, Илларион осмотрел голову Марка, убедился, что раны его не глубоки (камень острым краем только расцарапал кожу), и указал знаками Иосифу: надо уложить побитого на полати!
В ушах у Рябика шумело; к горлу подкатывала тошнота; мстилось – еще немного, и он скончается от ужаса. Но Илларион, не отводя глаз, смотрел на него в упор, и взгляд его был тверд, ласков и спокоен – словно рука, подающая помощь.
Иосиф обхватил лежащего в обмороке Марка за плечи и вместе с наставником, который не прекращал молитвы, взгромоздил тяжелое тело на полати.
Илларион читал до самой зари; Марк спал, оглашая богатырским храпом стены обители, а Иосиф Рябик пребывал на границе полусна-полуяви, с вытаращенными до боли глазами, опасаясь заснуть, жгучим огнем горя и одновременно в полной бесчувственности. Когда настало утро и угроза встречи с демоном миновала, он просто свалился на пол кельи, будучи уже без сил, и немедленно заснул.
Илларион лег отдыхать с криком петухов.
А на другую ночь демон, казалось, будто бы даже усилился…
Несмотря на то что инок Марк, очнувшись от потрясения, встал со своего ложа и, верный долгу, читал молитвы вместе с Илларионом – хоть и слабым голосом, но все же вторил наставнику, – на этот раз демон при чтении Святого Писания не замолкал, а продолжал вопить, бесчинствовать и разговаривать с монахами. Разговоры эти более всего удручали несчастного Рябика.
Бедный инок, хоть и выспался, и наелся вволю, сколько позволяли церковные обычаи, чувствовал себя на грани жизни и смерти.
Особенно же обидно, что сам он на этот ужас напросился.
Накануне Илларион его спрашивал:
– Ну что, отрок, выдержишь духовный бой?
Рябик только кивнул в ответ. Не признался Иллариону, каково ему приходилось: а вдруг наставник возьмет да и отошлет от себя? А здешний черт, по слухам, привязчивый – не ровен час, прицепится?! И добьет тогда Рябика в одиночку. С бесовскими силами такое бывает – пристанут к тому, кто послабее… Это им, нечистым духам, на доблесть.
Оказаться же с демоном наедине, без своего почитаемого и горячо любимого наставника, который Иосифу приходился почти что заместо отца, – о таком ужасе Рябик и помыслить не хотел! Он предпочел остаться в обители: пускай с чертом, но зато уж и с Илларионом вместе. И будь что будет!
Стоя на молитве рядом с иеромонахом, не чуя под ногами земли, отрок едва шевелил сухими губами, повторяя: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, грядый судити живых и мертвых, помилуй нас, грешных, прости грехопадения наши, и имиже веси судьбами, сокрый нас от лица Антихриста в сокровенной пустыне спасения…»
– А за голыми девками в бане подглядывал? – спросил, пришепетывая, демон прямо в ухе Иосифа, будто там себе новое гнездо свил. – Я знаю: подглядывал!
Иосиф сбился и, заглотив слюну, промолчал. Самое ужасное: Илларион с Марком ничего не услышали. Читали себе по-прежнему, без запинок, будто так и надо. Неужто нечистый разговаривает теперь только с ним, с Рябиком?!
– Ну что ж ты сробел? Иди ко мне! Я тебя приголублю…
Пылая лицом и замирая от ужаса, Рябик почувствовал, как кто-то мягко прижался к его левому боку. Боясь отвести глаза от пламени лампадки и чистого лика Богоматери, дрожащей рукой попытался он оттолкнуть то, что навалилось на него. Пальцами нащупал… Мать честная! Голая человеческая нога! А вдоль нее – длинная коса свисает. Девка… невидимая! От такого открытия инок чуть на месте не помер.
А голая невидимая ведьма принялась беззастенчиво елозить ногой по иноческим костлявым мощам, горячо нашептывать какие-то срамные невообразимые слова…
И никто ее не чуял, кроме Иосифа!
– Изыди, – собравшись с силами, прошептал Рябик. – Оставь меня, говорю, оставь!
Пихнул невидимую рукой да угодил во что-то липкое, страшное. Кровь не кровь, какая-то жижа болотная… Под рукою захлюпало.
– Уйди, брысь от меня!!! – заорал в ужасе Рябик.
– Ой, плакса! Ну и плакса! – пропищал за его спиною голос.
Страшнее всего был он для инока Иосифа – такой явственный и такой НЕЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ… Бесовский.
Иосиф закрыл глаза и, едва удерживаясь на ногах, попытался вторить товарищам: «Господи, иже еси на небесех…» И сбился.
Демон захохотал; громовые раскаты хлестнули по стенам; мигом со всех сторон посыпались на монахов камни. Повыпрыгивали из стен и, со свистом рассекая воздух, летали, едва-едва не задевая лиц.
– Убьет же! – уворачиваясь от камней, взвизгнул Марк щенячьим каким-то голоском.
– Стой!!! – перекрывая шум, крикнул Илларион и схватил за руки обоих иноков. И вовремя: они готовы были уже сорваться с места, убоявшись каменных снарядов.
– Крепко стойте оба, ничего не бойтесь. Слово Божие сильнее всего! – сказал Илларион и принялся креститься и класть земные поклоны.
Внезапно из темного угла кельи выскочил черный кот и, подкатившись под ноги монаху, завертелся возле колен, мешая ему кланяться и креститься.
Иноки оторопели: откуда в закрытой наглухо богадельне взяться коту?
Животное, словно порожденное ночной темнотою, вело себя нагло и дико: кот разбегался и с наскоку поддавал под колени Иллариону, визжа и рыча, пытался сбить монаха с ног; забегал, подставляя кланяющемуся свой зад с задранным хвостом…
Но невозмутимый иеромонах, осеняя себя крестом, не останавливал ни молитвы, ни поклонов: стоял, крепко уперевшись ногами, словно железная скала, – откуда только силы брались? Нагибаясь в земном поклоне, вытягивал руку и отшвыривал от себя настырного зверя; тот улетал с мявом, но тут же со злобным шипением кидался обратно…
Марк, завидя стойкость Иллариона, воспрял духом и тоже начал молиться, креститься и кланяться Богородице. Иосиф же только шептал молитву, не понимая слов. Перед рассветом тьма всего сильнее, и ему казалось, что эта тьма, сгустившись, лишает его разума.
Он не увидел, как первый солнечный луч озарил келью, – упал бездыханным, лишившись чувств.
* * *
– Чего ты боишься? – спросил Илларион.
– Тьмы боюсь, отче. Зла.
– Тьма есть отсутствие света, отрок. Зло есть отсутствие добра – пустота оно, понимаешь? Демон существо пустое, от слабостей наших питается. За счет наших грехов живет. Если же в твоей душе твердо добро поставлено – никакое зло ничего с тобой поделать не сможет. Пойми же: чего ты боишься? Добро поистине существует, а зла на свете вовсе нет, ежели есть добро и любовь! Прежде всего – в тебе самом.
Иосиф смотрел в светлое лицо своего наставника и согревался теплотою его взгляда. С Илларионом ему было не страшно – спокойно и даже весело. Но это ведь он, Илларион, такой.
«А я – что? – думал. – Я мелкая сошка. Так, плевок собачий…» В нем и не поместится никогда доброта, такая как у Иллариона – бескрайняя; мужество, такое как у Иллариона – стальное; знание, как у Иллариона… Куда ему, несчастному Рябику, до своего наставника? Его даже совсем мелкие сопливые пацаны за веснушки дразнят… Откуда бы в нем великому взяться? Нет. Вот пустоты много. Пустоты, тления, праха могильного, ужаса… Тьмы. Эх, проклятье! И что поделать ему с подлой трусливой натурой?!
– Если не справишься с собой – демон и нас с Марком погубит, – сказал Илларион. – Сегодня, думаю, все решится: или мы его победим, или он – нас.
* * *
На третью ночь заготовили Илларион с Марком все для обряда водосвятия. Монахи из храма святой воды нанесли побольше, чтоб хватило каждый кирпичик в богадельне окропить.
Труд предстоял немалый: обойти все коридорчики, кельи, келейки, кладовые, во все углы заглянуть, молитвы на порогах отчитать и каждую пядь в убогом доме свяченой водой сбрызнуть.
– Ну, иноки, сделаем так: на первом пороге вместе молитвы отчитаем, а там разойдемся каждый в свою сторону, но не дальше семи шагов, чтоб и слышать, и видеть друг друга. Дверей нигде не закрывайте, молитесь неустанно и вслух, и безмолвно, как в пустыни вас учили. Но главное: не бойтесь беса – от веры и бесстрашия он слабеет.
Так сказал Илларион и ободряюще улыбнулся инокам.
Встали они трое на пороге длинного и холодного сводчатого коридора, что начинался прямо от дверей богадельни, и отчитали защитные молитвы. Илларион начал обряд водосвятия, сунув кропило в ведерко и размашисто покрестив воздух перед собой: свят, свят, свят!
Капли святой воды оросили лица; Иосифу, несмотря на все его страхи, сделалось весело. Ему всегда нравилось водосвятие; нравилось вздрагивать и ежиться от прохладных водяных брызг. Он представил, как сейчас во всех темных углах будут окачены водой бесы, как им мокро, зябко и неуютно сделается в их насиженных местах. Да и вода-то не простая – святая! От крещеной воды у бесов корчи.
Иосиф чуть не рассмеялся своим мыслям. Но Илларион строго глянул на него: не отвлекайся! Продвинувшись вперед по коридору, они встали напротив первых трех келий и отворили их двери. Марк встал на пороге той, что слева; Илларион выбрал правую, а Иосиф, подавляя неуместные смешки, отчего выходило в его горле какое-то бульканье, прошел на семь шагов от Иллариона и, сделав еще шажок, встал тоже справа.
– Отче наш… – начал Илларион и едва руку с кропилом поднял – пронесся по коридору вихрь. Взметнулись и хлопнули одна за другой все двери; засовы, их запирающие, отскочили. Понесло паленым из каждого угла. Завыло, засвистало, застонало вокруг так, что Иосиф зажал уши – показалось, что от гадостного непотребного звука голова его треснет, словно гнилая тыква. Выронил он свое кропило; нагнулся, чтобы поднять, но только лишь повернулся спиной, как дверь кельи перед ним распахнулась и что-то рывком вдернуло его внутрь, в полную темноту.
А едва он оказался там – дверь захлопнулась.
С разгону налетел Иосиф на стену лбом, треснулся, да и осел кулем на пол, потеряв сознание.
Очнулся в полной темноте. Сколько пролежал он бездыханным: день? два? минуту? Неизвестно.
В густой чернильной тьме не слышал он ни единого звука. Пахло только чем-то сырым. Так земля в погребе монастырском пахнет: прелостью, гнильцой.
«Где я?» – думал несчастный Рябик и ничего не мог сообразить. Может быть, замурован в стене живьем. Похоронен заживо. А может, и вовсе – умер? И помещен в аду…
От таких страшных тоскливых мыслей Рябик чуть не взвыл. Да вовремя спохватился: не ровен час, отзовется ему тут неизвестно что, лучше не рисковать. Не выдавать своего присутствия. Рябик постарался даже дышать тише; тут только и осознал, что, наверное, все-таки еще жив. Во-первых, он дышал. Во-вторых, кожа на лбу саднила страсть как! Еще и дергалась. Пощупал лоб – шишка. Здоровенная, должно быть, гуля. Это ж он на стену лбом наскочил.
Ох! Вот и наказан Рябик за все грехи свои (ведь и правда в бане за девками подглядывал, ирод!). Говорил Илларион: держаться не далее семи шагов. Что теперь делать-то?!
Как Иллариона искать? Марка? А вдруг…
Глупый инок Иосиф по прозвищу Рябик еще много страхов успел бы себе напридумать. Но, к счастью для него, в этот миг дверь озарилась по краю теплым мерцающим светом, и в темную келью со свечой в руке вступил Илларион.
– Иосиф, ты тут?
Ничто на свете не могло бы утешить Иосифа скорее, как только вид этой знакомой ему высокой фигуры в клобуке. При виде Иллариона Рябик расплылся в бестолковой улыбке и залился, горемыка, беззвучными слезами. От счастья.
– Я тут… Я только кропило обронил…
– На тебе твое кропило, – проворчал Илларион и сунул кропило Рябику в руку. – Экий ты плакса!
– А где Марк? А, отче? – спросил Иосиф, поднимаясь с колен, хлюпая носом и вытирая рукавом бегущие слезы. – Где Марк? С вами-то как, обошлось? А, отче?
– Люблю, когда ты так говоришь! – сказал Илларион. И, повернувшись лицом к иноку, поднял свечу повыше, осветив себя. – Скажи-ка еще!
– Что сказать, отче? – не понял Рябик.
Глаза наставника полыхнули в неверном пламени свечи. Отец Илларион усмехнулся.
Ничего страшнее этой ухмылки Рябик в своей жизни ни тогда, ни после не видел.
Рот отца Иллариона внезапно треснул, словно разошелся по швам; рваные края широко раздвинулись, с хрустом отвалилась челюсть и повисла, качаясь, на кожаных лоскутах, но ни одной капли крови не пролилось на землю. Внутри отца Иллариона оказалась бездна, черная пустота.
И это был, конечно, не отец Илларион перед иноком Иосифом Рябиком, это был сам отец лжи – Сатана. Невыносимо холодная, тягучая пустота изливалась из него на божий мир, скручивая, сминая, выдавливая до последней капли, до пустынной жгучей сухоты все живое.
– Из… из… из… – Рябик пытался прокричать Сатане нужное слово, но губы его не слушались. Он не говорил – он скулил и подвывал.
– Это ты меня, монашек, надеялся изгнать? Ну, иди ко мне. Иди же!
Сатана в образе Иллариона протянул к иноку руки – страшные, черные, покрытые колючей шерстью.
– Изыди! – закричал изо всей силы Рябик и замахнулся на нечистого своим кропилом.
Сатана захохотал:
– Кропи, кропи кровью! Будем с тобой кровью повязаны!
Рябик глянул и шарахнулся в ужасе: проклятый демон сунул ему в руки никакое не кропило, а оторванную человеческую руку, с длинных белых пальцев которой капала кровь.
Рябику показалось, что то была рука Марка. Осознание, что товарищ его, возможно, убит, наполнило Иосифа гневом. Марк погиб? Но он не мог бы погибнуть, если с ним был Илларион. Иллариону по велению Господа подчинялись нечистые духи! Значит, эта тварь уничтожила не только его товарища, но и любимого наставника. А виноват в их гибели именно он, никчемный Иосиф Рябик – он их предал! Предал не изменой, а слабостью своей пустой души, которая хуже измены, наверное… Хуже всего! Даже ада. Инок застонал. Ведь предупреждал его давеча Илларион: пустота!
– Боишься темноты? – кротко спросил демон в облике монаха. – Сейчас будет очень темно… Очень! Пожалей себя. Вот я задую свечу, и твое жалкое заячье сердечко лопнет со страху – я знаю! Ну что, хочешь перед смертью помолиться? А за свечку душу продашь? – И залился демон глумливым тоненьким смехом.
Яростный, горячий, непобедимый гнев волною взметнулся в груди Иосифа и захватил все его существо, наполнил по самую макушку, выплеснулся наружу и, бушуя, повлек его дальше и выше – выше собственной человеческой сути.
– Тьма есть только отсутствие света, – объяснил Сатане Рябик.
И, замахнувшись рукой мертвого Марка, перекрестил демона слева направо, разбрызгивая кровь:
– Изыди, проклятый!
Но это была не рука Марка. Это оказалось все же кропило со святой водой.
* * *
После той памятной для инока Иосифа ночи дьявол в стенах богадельни окончательно утратил силу. Он еще пытался обмануть Иллариона и монахов, затаиваясь на время или перебираясь со своими бесчинствами то в трапезную монастыря, то на конюшню. Но раз от разу делался слабее и ничтожнее.
Пять недель читал Илларион с иноками молитвы в стенах богадельни, пять недель противостояли они вместе бесу, и утих наконец проклятый, сдался. Илларион для полной уверенности прожил в стенах обители еще десять недель, а в мае покинул Москву, вернулся во Флорищеву пустынь вместе с Иосифом и Марком.
Вскоре после того хождения в столицу сделали Иллариона митрополитом Суздальским и Юрьевским, а спустя 12 лет он умер.
Над кротким и спокойным Иосифом, ходившим вместе с преподобным Илларионом на духоборство в Ивановский монастырь, собратья в пустыни долго подшучивали. Трудно было поверить им, что такой робкий и слабый человечек вроде Иосифа Рябика может как-то внезапно все свои «страхи растерять», совершенно переменившись характером.
Потому что после Москвы Иосиф до удивления уже ничего и никогда не боялся. А на подначки светло улыбался, щурился в небо и отвечал просто:
– Где мои страхи? Да бросил! Далеко… У черта, на Кулишках.
2.
Ровно через столетие после сражения Иллариона с чертом Ивановский монастырь сделался местом заключения одного из самых страшных российских демонов, память о жестокостях которого не зажила и по сию пору.
Как ни странно, этот ужасный демон был… женщина. Да к тому же еще молодая и хорошенькая.
