скачать книгу бесплатно
Первое испытание длилось слишком долго для людей.
– Ну пойдем, Варя, – горько вздохнул хозяин после получасового ожидания. – Пойдем. Вольная птица. Улетела. Правильно. Дома рев будет.
Варя и ухом не повела.
– А… ну, тебе видней. Ждем.
Ворона мягко спланировала на ошейник.
Варя поднялась, отряхнулась и с достоинством повела своих домочадцев под родной кров.
Такие испытания ворона устраивала в исключительно редких случаях: после прихода к Варе парикмахера, когда собака не откликалась на предупреждающие вопли да еще и хвостом виляла чужому с острыми железяками в руках. Или если гулять уходила без птицы (были пару раз такие происшествия, так до конца и не понятые).
Прошло несколько лет. Река времени течет незаметно, бесшумно. Девочки почти сравнялись ростом с матерью. Волосы хозяина начали менять цвет. Но семейная жизнь тем и хороша, что поверхностные перемены с близкого расстояния не воспринимаются. Особенно если повседневный уклад устоялся прочно. А жизнеломными переворотами руководит судьба.
Как-то решили, что хватит Варе скучать и почему бы ей не стать снова матерью. Получить новый импульс. Обновить организм. Ну, и повели в нужный момент встречаться с отцом тех, отнятых до времени детей. Этому отцу вообще не доставалось негативных впечатлений. Крепкий убежденный оптимист. На Варю его запах навел тоску, поднял со дна памяти печаль и тревогу. Хотя они даже поцеловались и побегали вместе. И все такое. Но что-то не случилось, пошло не так.
Сначала, правда, все развивалось как полагается, живот рос. Поговаривали, что вот Варя родит, и одного малыша, самого-самого, оставят при матери насовсем. Придумывали имена новым ребятам-собакам.
Но потом заметили отклонения от прошлого раза. И вызвали на всякий случай доктора. Того, спасителя. И Варя, и ворона не опасались его. Видели его доброту и стремление быстро помочь.
Только день визита был неудачный. Плохой день. Доктор усыплял ротвейлера. Здорового, нестарого парня. Его хозяева уехали насовсем туда, где нельзя с собаками. Они, правда, долго искали, чтобы отдать своего умнющего верного пса в хорошие руки. Однако хорошие руки не справились с отчуждением сильного зверя, уверенного, что он был хитростью уведен этими доброхотами от своих, которые теперь мечутся и рвутся, как он, у чужих дверей. Он выл и рычал на обитателей, ничего не ел и наводил страх глубиной своего отчаяния. Пытались перетерпеть. Детей увели пожить к бабушке – от греха подальше. Уговаривали. Он выл и гадил, где мог, по квартире. Мстил.
Наконец терпение лопнуло.
Приводить в исполнение приговор должен был доктор. Он в звериные врачи пошел по большой любви и интересу ко всему живому. И не собирался никого умерщвлять в угоду всяким идиотам. Но любая профессиональная деятельность связана не только с радостями, но и с муками.
Пес смотрел на человека со шприцем, все зная. Он был не против. Он устал.
А потом врач в тесном облаке собачьей смерти пошел осматривать Варю.
Он только в подъезд вошел, а ворона уже была уверена, что к Варе приближается что-то ужасное. Она стала кричать и биться на кухне, куда ее заблаговременно изолировали, чтоб не дурила во время медосмотра.
– Варя – Варя – Варя!!! – предупреждала она беспомощную свою любовь, долбя стены клювом и бросаясь на них слишком легким телом.
Осмотр был недолгим и не причинил Варе беспокойства. Ложная беременность – и все дела.
И вдруг заметили невозможную тишину. И побежали впустить птицу к Варе. Она лежала на каменном полу, как тогда, у бульварной скамейки. Но оживить ее было нельзя. Сердце остановилось.
– Это я виноват, – сказал доктор. – Я принес с собой последний страх. Эти птицы все знают… Одно за другим, одно за другим…
Так кончается эта история. И только не надо говорить, что она тяжелая. И всплакивать в конце. И даже чтоб просто в носу щекотало.
Мало, что ли, этого добра вокруг? Ворон. Собак. Людей…
Елка
У них была нормальная семья. Вполне полная. Она и дочь. С мужем у Али как-то не заладилось сразу после рождения Витуты. Наверное, внутренний ребенок, который, оказывается, гнездится в душе каждого взрослого, заставил большого и вроде бы сильного мужика ревновать жену к собственной новорожденной дочери. Муж, скорее всего, не дозрел до отцовства и не приходил в восторг от сладких мелочей, которыми теперь восторгалась еще недавно всецело принадлежавшая ему юная женщина.
– Ну, подумаешь, стала держать головку. Ну, подумаешь, научилась пить сок из ложечки…
Все это было скучно и бесперспективно. Он себе любви хотел, когда женился. Себе заботы. Себе верности. А тут вдруг стал крайним: подай то, принеси это. Вполне можно расценить как предательство и покинуть зону отчуждения с чистой совестью. Алименты платил исправно, но никогда не наведывался к тем, кто заставил его чувствовать себя несчастным и брошенным.
У нее тоже были основания считать себя преданной. Она же рожала ребенка от собственного мужа, не от случайного залета. Верила в надежность их любви, ведь три года уже были вместе, когда встал вопрос о ребенке. Да, собственно, что такое «встал вопрос»! Забылись во время отдыха, дни свои она не так посчитала, что ли, ну и забеременела. А почему бы и нет? Если так хорошо вместе. Если есть, где жить, есть работа, есть силы, любовь. У всех, в конце концов, рождаются дети.
Но он с заметным ужасом отвращения прикасался к ней беременной. А после родов и вовсе изменился. Знать бы ей, что это ревность! Можно было найти тысячу способов убедить мужа, что он для нее главнее всего. Но для этого нужна была мудрость, знание жизни, вера в себя, наконец.
Однако молодые женщины чаще всего мечутся по жизни впотьмах, руководствуясь обрывочными сведениями, полученными от замотанных бытовой рутиной матерей, идиотскими советами женских журналов и беспомощным лепетом подруг. Все они очень хорошо знают, каким должен быть настоящий мужчина, и, чуть что, упрекают своего спутника жизни в ненастоящести. При этом настоящего никто никогда не видел, и где находится эталон неизвестно.
Удивительно, что мужчины в этом отношении гораздо терпимее и не требуют от своих подруг доказательств их подлинности как женщин. Так уж они устроены: или желают свою спутницу – или нет. У них по-честному.
Женщина, переставшая быть желанной, не способна к анализу причин краха отношений, еще недавно казавшихся вечными и незыблемыми. Она только подбирает слова: предал, бросил, подонок, подлец, эгоист. И крепчает и закаляется в гордом одиночестве. Потому что даже вдвоем с ребенком – одиночество. И полное погружение в любимую работу – одиночество. И поездки в выходные в гости к такой же, как сама, подруге с сынишкой – одиночество.
Оно коварно. Оно нашептывает: ты сильная, ты можешь одна. Ты вырастишь дочь, и у нее все будет не хуже, чем у других. Лучше. Намного лучше. Потому что и дочь лучше других. Гораздо. Ей не повезло с отцом. Ничего. Зато с матерью – повезло. У нее будет все, потому что она способная, умная и красивая. Добрая и обаятельная. Лучшая мамина подруга и советчица.
Одиночество научит гордыне. Одиночество отучит терпеть естественные недостатки другого человека. Одиночество приспособит душу лениться, ибо общение – серьезный труд, сочувствие – подвиг, на который вряд ли станет способен тот, кто с головой погрузился в себя.
Миновали ожесточенно-неопределенные годы раннего Витутиного детства. Переболели, какими положено, болезнями. Поизнуряли себя поездками в какие положено кружки и спортивные секции. Приспособились к бессмысленно жестоким требованиям спецшколы. Вышли на нужных репетиторов. Поступили в университет.
За это же самое время защитили мамину кандидатскую, выпустили монографии, подготовили докторскую.
Аля привыкла рассуждать о себе и о дочери во множественном числе: мы сдали выпускные, мы прошли ученый совет. У них все общее. Хотя все Витутино – важнее.
Девочка вышла такая, как мечталось. Вита – жизнь. Витутой ее в младенчестве дачная хозяйка в Паланге называла. Так и пристало это имя.
Жизненные силы переполняли Витуту. Она все могла, и ничего ей не было трудно. Одно только казалось непостижимым: что за зверь такой – мужчина? Как с ним управляться? Она никогда не жила с мужчиной под одной крышей. Кратковременные дедушкины визиты в раннем детстве в счет не идут. От матери к девочке передалось недоверие к существам противоположного пола. Они с матерью не могли бы считаться настоящими подругами, если бы та не рассказала все про внезапное предательство и безответственность Витутиного отца, которого дочь не могла ни простить, ни понять: оставить такую безупречно-прекрасную женщину мог действительно только законченный негодяй.
И все же ее тянуло к этим неведомым существам, от них исходило обещание какой-то совсем иной жизни – настоящей.
С недавних пор к Витуте пришло понимание, что их с мамой жизнь – нечто не совсем подлинное, как бы ущербное.
Выросшая в атмосфере поклонения и полной самоотдачи матери, Витута привыкла воспринимать любовь извне и даже награждать любящего человека ответными ласками. Но сама любить она не умела. Пока.
Огромное жизнелюбие, темперамент, любовь к самой себе – все это привлекало к ней необыкновенно. И она играла молодыми людьми, как кошечка с пойманной мышкой.
Аля любила это ее особое выражение лица – охотничье. Внешнее безразличие и даже некая апатия притягивали очередную жертву. Витуте самое главное было – услышать объяснение в любви. Напитаться силой отчаянного мужского чувства. Увидеть, как покоряется большой, непонятный, чужой. Ей ничего больше нужно не было.
Они вечерами болтали о Витутиных поклонниках: о тех, кого пора уже было отшивать из-за слишком большой настойчивости, и тех, кого интересно бы одолеть.
Какая-то веселая пошла у Али жизнь, молодая. Звонки постоянные. Голоса мужские ее с дочерью путают. Начинают ласково курлыкать в трубку всякую чепуху:
– Алло, Витутик, ну чего мы такой печальный? Один дома, а? Давай я приеду? Чего тебе привезти?
– Я не один дома и не печальный, и не Витутик, – отвечает, давясь от смеха, Аля.
И радуется смущенному восклицанию о ее молодом голосе и сходстве с дочкой. И тут только начинает потихонечку догадываться, что если кто-то невидимый удивляется ее молодому голосу, то, стало быть, ее молодость уже в расчет не принимается. Она вроде бы считается уже ушедшей, ее так и не начавшаяся, между прочим, молодость.
Время, конечно, меняло ее лицо, делая его серьезно-взрослым. Но чтобы измениться внутри, надо приобрести какой-то опыт человеческих взаимоотношений, взять на себя ответственность не только за часть себя – собственную дочь, а за совершенно чужого человека, который мог бы стать самым близким, но мог бы и нанести страшный удар, чего она больше всего и опасалась. И что в итоге? Сидит глубоко в душе запрятанная девочка, так и не прожившая свою женскую жизнь, не навлюблявшаяся как следует, не нацелованная до полного изнеможения. Сидит в оболочке такой «рабочей лошадки», порядком объезженной жизненными обстоятельствами и трудами праведными во благо дочери.
А дочь – удалая охотница все реже бывает вечерами дома. И хотя Аля знает, где она и с кем, и в любой момент может отзвонить чаду на мобильный, чтобы удостовериться в полной ее сохранности, нет в ее душе покоя и радости.
И именно в такой поворотный момент – от радости счастливой слиянности с выросшей дочерью к осознанию неминуемой с ней раздельности – что-то новое появляется в ее собственной жизни.
Он пришел на кафедру, чтобы поговорить о том, что его интересовало. С ее монографией в кармане куртки. Спросил у Али, где можно найти такую-то – вытащил книгу из кармана, подчеркнул пальцем фамилию.
– Уже нашли. Это я, – торопливо ответила собравшаяся убегать на лекцию Аля.
– Вы?! – потрясенно переспросил молодой человек. – Я думал – она старая, мудрая такая профессорша.
– А я и есть старая и мудрая. Ну, давайте ваши вопросы, времени нет совсем.
Ему надо было поговорить обстоятельно, не спеша. Назначили встречу на следующей неделе. Собеседник оказался интересным. Шесть лет, как закончил университет, теперь представитель конкурирующей фирмы. Работает успешно. Хочет в аспирантуру. Под ее руководство. Наработано много, статьи есть. Кто ж от такого аспиранта откажется? И столько общего с ней! В одном направлении мысли идут.
Он, разумеется, поступил. Работать стал истово. Вышел на идеи, полностью идущие вразрез с общекафедральными установками. Аля понимала, что он прав. Она давно подошла к подобным выводам, но не хотелось трудностей с докторской, поэтому пока отмалчивалась, концептуальных революций не затевала.
– Вы подождите пока, Олег, не будьте экстремистом. Вот защититесь, тогда…
И вспомнила, как перед вступительными экзаменами в институт спросила что-то на консультации и вслух удивилась абсурдности ответа.
– Да, это абсурд, – подтвердила преподавательница, – но на экзамене советую произнести этот абсурд, а потом уже, поступив, вы обретете свободу этот абсурд ниспровергнуть.
Но даже подойдя к защите докторской, не решилась Аля стать ниспровергателем: ей всегда было что терять и во имя чего подниматься к вершинам премудрости.
Олег упорно не желал впитывать положительный житейский опыт. Как-то в пылу спора он случайно перешел на «ты», обмолвившись:
– Для меня дело не в защите, я на хлеб и так зарабатываю. То, что я говорю, на сегодняшний момент – истина, да и в твоей книге – о том же, только намеками, понимай, кто умный.
Он даже не заметил оговорки. А с ней – как в кино – произошли мгновенные изменения. После этих его слов «в твоей книге» она словно бы отодвинулась от него далеко-далеко и вгляделась внимательно: перед ней сидел мужчина. Не очередной робкий ученичок, не смеющий слова поперек сказать, и не трусоватый эгоист, как тот, что оказался способным оставить жену с грудным ребенком. Вот мужчина другой генерации. Твердо стоящий на ногах и уважающий себя за дело. И мужчине этому двадцать девять лет. А ей – сорок один. И у нее восемнадцатилетняя дочь. Поезд уходит. Но почему тогда возникает отчаянное – до слез – желание чувствовать себя женщиной, любимой, желанной, ведомой, покорной. И откуда это стремление прожить наконец не прожитую по трусости молодость – беззаботную, веселую, нежную, добрую, какой нет и не может быть в по-настоящему молодые годы из-за кучи тревожащих душу проблем, на поверку оказывающихся пустяками.
Она не спала ночь. «В твоей книге… в твоей книге»… Она хотела, чтобы это «ты» не было оговоркой, хотела услышать его голос. Пусть он просто позвонит. Пусть на «вы». Пусть о научной чепухе. Но он. Ей. Пусть.
Он и позвонил, как только настало утро. Хотя было воскресенье и по выходным научные руководители не консультируют аспирантов.
– Я, знаете, все ждал, когда утро настанет, чтобы позвонить вам, – честно сказал он.
– Я тоже ждала, – бесстрашно призналась она.
– Тогда пойдемте в музей.
– Тогда пойдемте.
И в Пушкинском, проходя по залам мимо греческих богов, мимо знакомых с детства картин, они говорили, говорили, говорили. Будто впервые увиделись. О детских снах и страхах. О том, кто что любит. О зиме и лете. О море и реке. О солнце и дожде.
Только вернувшись, Аля вспомнила, что Витута вроде бы не ночевала дома. Но как-то спокойно вспомнила, без паники. Ну, не ночевала дома взрослая девочка. А я и не заметила!
Боже, какое счастье! Все-таки это со мной случилось!
Все прежнее отошло в тень. Началась ее собственная жизнь. Сейчас она состояла из ожиданий встреч и ожиданий звонков. Встречи и звонки – это было полное счастье. Ожидание – беспредельное мучение. Все вместе составляло новую реальность.
Аля училась быть женщиной. Приглядывалась к Витуте по-новому. Оказывается, та знала, как правильно одеться, какая прическа молодит, а какая старит, что надо есть, чтобы не толстеть, и как накраситься по-хитрому: чтобы никто не заметил макияжа, а просто удивлялся твоему свежему сиянию.
Ей ничего не понадобилось объяснять про них с Олегом: умная девочка все поняла и приняла просто и естественно. Вполне можно было сказать, что она подружилась с маминым другом – так, неопасно подружилась, общалась, как с приемлемым взрослым, доверяя материнскому вкусу.
Иногда, критически глядя на Алю, Витута выдавала ценные объективные рекомендации, которым, как показывал дальнейший опыт, стоило следовать неукоснительно, но которые при этом безжалостно обозначали возрастную дистанцию между матерью и ее долгожданной любовью:
– Нет, мам, ты в этих очках с Олегом не ходи. В таких уже никто не ходит. Лучше линзы.
Аля покорно заказывала линзы. Олег восхищался ее молодостью и удивлялся, почему это раньше она все в очках да в очках…
– Что ты все время в этом пиджаке ходишь, как заслуженная учительница! – возмущалась Витута.
И правда: столько лет все в одном и одном, да еще радовалась – удачный какой пиджачок попался, и не мнется, и стройнит. Немедленно покупался свитерок, как у дочери.
Одного только и боялась она: как бы до времени не узнали на кафедре. Тогда с докторской ее точно прокатят. Пока она была одинокая мать, бьющаяся, чтобы поднять ребенка, и при этом всецело отдающаяся работе, завидовать было нечему. Ей даже помочь старались.
Но радостная роль счастливой любовницы молодого аспиранта… Б-р-р… даже подумать страшно, что начнется и какие серьезные недочеты обнаружатся в ее научном труде…
На кафедре она появлялась в привычном пиджачке, старящих ее очках. Олег правильно понимал причины этого маскарада. Он тоже должен был решать свои непростые проблемы. Его преклонных лет родители суровели с каждым прожитым годом, не собираясь делить единственного сына ни с кем извне. Он не раз порывался купить себе собственное жилье, да так и не решился из сострадания к своим старикам, не представляющим жизни отдельно от сыновней.
Время шло. Они сближались все теснее. По большей части Олег ночевал у Али. К командировкам сына родители привыкли давно и пережить отсутствие такого рода могли вполне – надо так надо.
Аля боялась привыкнуть к тому, что ее балуют подарками, деньгами, которые Олег приказывал тратить, не считая: еще будут. Все-таки привыкла. И настоящего стало мало, мечталось о будущем. Вот бы пожениться. Она еще успеет родить и вырастить сына. Девочку не хотела: лучше Витуты все равно не будет.
Но не самой же предлагать руку и сердце. Да еще с такими препятствиями, как ее докторская и его родители.
Морозным снежным декабрьским вечером все произошло само собой. Не так, как мечталось, но все же…
Аля пошла проводить Олега до метро: остаться не мог, прихварывала мать. Все в этот день шло наперекосяк: машина у него не завелась, после работы добирался к ней в час пик общественным транспортом, пробыл совсем чуть-чуть и засобирался к неведомой разлучнице-матери, не понимая, как в эти темные длинные вечера он нужен здесь. До метро шли молча, даже не под руки: оба забыли перед выходом перчатки, и оказался повод показать раздражение, не развивая его в дальнейшую ссору: идти, сунув руки в карманы, сосредоточенно глядя под ноги, чтобы не поскользнуться на ледяной колдобине. Так бы и идти. И попрощаться сухо у метро, но в самом людном и светлом месте он остановился, развернул лицом к себе, провел пальцем по ее губам, очертив их линию, нагнулся и поцеловал, долго-долго.
Очнувшись, Аля столкнулась глазами с женщиной, пристально на нее глядящей. И в ту же секунду узнала ее, но не нашла в себе решимости хотя бы кивнуть.
Попалась! Она все-таки попалась! Узнала ее эта кафедральная крыса. И ведь никогда раньше с ней здесь не встречалась! Головокружение от поцелуя мгновенно улетучилось. Аля крепко стояла обеими ногами на твердой почве тоскливой зимней Москвы. Оставалась одна надежда: в целовавшем Алю мужчине кафедральная карга могла не признать их же аспиранта.
– Да наплевать, – засмеялся Олег, – пусть узнала. Все равно скоро поженимся. Ты не против? – он смотрел с улыбкой, сверху вниз, как взрослый на маленькую.
Она потянулась к нему, обняла, мороз щипал руки, и было действительно наплевать на все, кроме них и кроме тех слов, что он произнес. Эти слова все звучали и звучали в ней всю ночь. Всю ту одинокую, бессонную ночь.
Они так решили: раз скоро Новый год, пусть будет двойной праздник. Устроить помолвку в Новый год, отпраздновать вместе с родителями. Почему обязательно ждать сопротивления с их стороны? Может, они как раз обрадуются их счастью. Ведь перед ними открывается будущее их сына, у них наконец, вполне возможно, появится внук…
Аля нашла небывалую елку: такие же точно голубые красавицы росли у Кремлевской стены. Стоило это чудо целое состояние – плевать! Витута впервые отказалась встречать Новый год дома – плевать! И на многочасовые хлопоты у плиты – плевать! Все равно она была веселой и молодой. Любила весь мир, кто сможет устоять перед силой ее любви? Родители на то и родители, чтобы первыми почувствовать, любят их сына или притворяются ради незнамо какой выгоды.
На звонок в дверь она летела, готовая обнять тех, кто создал это чудо – ее будущего мужа, готовая любить и жалеть.
На пороге стоял Олег с нестарой, приземистой, квадратной женщиной, широко улыбавшейся накрашенным ртом.
– Знакомься, Алечка, это моя тетя Лида.
– Отца его сестра, – добавила гостья, обнимая разгоряченную Алю.
