скачать книгу бесплатно
– Ага, дядя Вить, – обрадованно произнёс Андрей. Его настроение быстро передалось и Мишке. Как только мальчик услышал слова «дядя Витя», он захлопал в ладоши.
Теперь даже время будто побежало быстрее. Бабушка Шура продолжала лежать под одеялом, несколько раз звонили родители. Конечно же, они беспокоились. Папа с мамой сказали им, что, скорее всего, вернутся, как и планировали, – завтра утром. Это была хорошая новость.
Часы летели один за другим, секундная стрелка неустанно прыгала по циферблату, издавая сухие, мерные щелчки: тик-так, тик-так, тик-так… Андрей с Мишкой играли в шахматы и в карты, потом рисовали всяких крокозябр, импов и зомби. Андрей начинал рисунок, а брат завершал его. Потом они менялись. Иногда в течение дня Мишка с тоской глядел в окно: с раннего утра погода была хорошей, ярко светило солнышко, ребятня резвилась во дворе.
Вот и сейчас, в тягостном ожидании дяди Вити, Мишка неподвижно стоял у окна. Только солнце уже скрылось, а с севера на город надвигались бесформенные громады тяжёлых туч. Ребята разбежались по домам, и двор опустел. Сиротливо поскрипывали на поднявшемся ветру брошенные качели. Из-за непогоды стемнело раньше обычного. Часы показывали пятнадцать минут седьмого.
Зазвонил мобильник. Это была мама.
– Привет, Андрей. Как вы там? Как бабушка?
– Привет, мам, – отозвался Андрей. – У нас порядок. За весь день бабушке не было плохо. Математику и русский я уже сделал.
– Молодец. А как дела у Мишки?
– Хорошо. Мы с ним рисовали. Он смотрит в окно. Погода сначала была хорошая. Теперь тучи.
– А у нас льёт как из ведра, – ответила мама. – Дядя Витя к вам заходил?
– Ещё зайдёт, – сказал Андрей. – Он звонил по телефону.
– Ну хорошо. Послушай, Андрюш. После того, как проводите дядю Витю, закройтесь только на верхний ключ, не запирайтесь на щеколды. Мы с папой завтра утром вас сами откроем. Не хотим будить тебя и Мишу. Хорошо?
– Ладно, мам.
Пока старший брат разговаривал, Мишка в нерешительности стоял перед дверью бабушкиной комнаты. Боялся ли он? Да, страх был, но это, наверное, при данных обстоятельствах было нормальным. Он боялся ровно настолько, насколько может бояться мальчик его возраста.
Несколько раз сглотнув, Мишка, наконец, толкнул дверь. Мальчик смотрел в темноту. Несколько ободрённый голосом разговаривающего с мамой старшего брата, он осторожно, с опаской переступил порог комнаты. «Темнота не кусается, а под кроватью и в шкафу не водятся монстры», – сказал однажды папа. «А если темнота всё-таки укусит?» – подумал сейчас Мишка.
Глаза медленно привыкали к мраку. Лишь только тонкая полоска между занавесками пропускала с улицы тусклый, робкий свет. Мишка сделал маленький, боязливый шажок вперёд, в том направлении, где лежала под одеялом безмолвная бабушка Шура. Хоть Мишка и испытывал страх перед темнотой, включить свет в этой комнате он боялся ещё больше. Ещё один шажок вперёд. Темнота исторгла стон. Глухой, отчётливый. И страшный. Мишка его точно услышал. За окном вдалеке пророкотал гром – словно в ответ на стон. Дрожа, мальчик остановился, попытался оглядеться в темноте. Теперь, когда глаза привыкли, он стал узнавать окружающие предметы, однако они казались ему какими-то не такими. Ему чудилось, что они зловеще наблюдают за ним, будто у них есть глаза и уши. Вдруг комната представилась ему полной разных коварных ловушек. Везде подстерегала опасность, и темнота следила за каждым его шагом. Мальчик обернулся: тусклый прямоугольник раскрытой двери казался таким далёким, почти недосягаемым.
Мишка вздрогнул, едва не вскрикнув. Стон прозвучал громче. И ближе. Мишка, затаив дыхание, стал всматриваться. Одеяло казалось нечётким расплывчатым пятном, и, к ужасу мальчика, оно стало менять свои очертания, стало расти и подниматься вверх, к самому потолку…
Они с братом ведь не так часто заходили к бабушке в комнату, и она успела превратиться в голодного и злого монстра. Теперь она – монстр! И она их съест!
– А-а-а-а-ы-гх… – раздалось с кровати. Одеяло сползло на пол и двинулось к мальчику.
Развернувшись, Миша с криком бросился бежать. Спасительный прямоугольник дверного проёма резко приблизился. Он мгновенно выскочил в коридор, захлопнув за собой страшную дверь. Вбежал в комнату, где сидел брат. Мальчик задыхался, был бледным, и глаза его стали влажными от слёз.
– Ты что? – привстав, Андрей вопросительно поглядел на брата. – Что-то с бабушкой?
– Она… она… бабушка… она… бабушка превратилась… в огромного монстра… – всхлипывая, пролепетал Мишка.
– Да быть такого не может. Ты выдумываешь, – однако в голосе Андрея проскользнула тень тревоги. «Вдруг бабушке стало плохо?»
– Ничего я не выдумываю, – сдавленно произнёс мальчик. – Она… Бабушка… рычала в темноте!
– Вот только не хнычь. Ты мужик или кто?
Слова старшего брата подействовали на Мишку гипнотически. Он утёр слёзы, зашмыгал носом. Конечно, он мужик.
– Что мы теперь будем делать? – спросил Миша, немного успокоившись. Брат не даст его в обиду.
– Сейчас мы пойдём к бабушке и посмотрим, как она, – сказал Андрей. – Бери меня за руку и идём.
Мишка протянул ручонку, и Андрей крепко сжал её. Наверняка его младшему братишке всё только померещилось. Они вошли в коридор, встали у закрытой двери. Андрей взглянул на брата – тот зажмурился.
– Ты свет в комнате включал?
В ответ Мишка потряс головой. Не включал. Всё понятно.
Честно говоря, Андрею потребовалось немало мужества, чтобы открыть дверь и нажать на выключатель. Вся комната вспыхнула ярким светом, и если тут и пряталась какая-то нечисть, она забралась куда-нибудь подальше.
Когда Андрей увидел кровать, в его груди взволнованно забилось сердце. Кое-что действительно произошло. Их любимая бабушка, конечно, не превратилась в чудовище, как сказал Мишка. С неё только сползло на пол одеяло, а у самой кровати были рассыпаны пузырьки и лекарства. Наверное, бабушка, ворочаясь, нечаянно смахнула их на пол.
Оставив испуганного брата у двери, Андрей приблизился к кровати. Он поднял с пола одеяло, заботливо поправил его, выровнял. Затем подобрал рассыпанные лекарства и положил их на прежнее место. Когда к бабушке Шуре часто ходили врачи, этих самых таблеток, пузырьков и тюбиков было гораздо больше. И всё это, похоже, бабушке не помогало.
– Бабуль, – позвал Андрей тихо. Он заглянул бабушке в лицо: ввалившиеся глаза закрыты, желтоватого оттенка кожа обтягивает морщинистый лоб, рот приоткрыт. В полной тишине Андрей посмотрел на одеяло, накрывавшее грудь бабушки. Оно не вздымалось. Бабушка казалась совершенно неподвижной.
– Ба? – снова позвал Андрей, глядя в раскрытый беззубый рот.
Но бабушка Шура не отзывалась и не двигалась. И тогда Андрею стало по-настоящему страшно. По коже скользнули мурашки, сжалось сердце. Вдруг бабушка умерла? Они могли не уследить за ней. Могли что-то сделать неправильно. Что скажут родители, когда вернутся домой?
Андрей медленно приник ухом к левой стороне бабушкиной груди. Её сердце, кажется, не билось. Зато учащённо колотилось его сердце, во рту стало сухо, очень хотелось пить. Мальчик прощупал пульс. Ничего. Но был ещё способ проверить, бьётся сердце больной или нет.
– Мишка, сбегай за маминым зеркальцем, – обратился к брату Андрей. – Только смотри не разбей.
Мишка принёс маленькое зеркало, и Андрей подставил его к бабушкиному рту. Поверхность зеркала запотевала. Бабушка дышала, но очень-очень слабо, почти незаметно. Андрею сразу стало как-то легче. «Кажется, пронесло…».
Напоследок Андрей взглянул на бабушку, затем взял брата за руку, погасил свет, и они вышли в освещённый коридор. Никто и подумать не мог о том, что стало происходить в темноте покинутой комнаты: за долгое время пожилая женщина открыла глаза – они были чёрными; её лицо скрылось под одеялом, на ткани которого появилось несколько больших тёмных пятен; под кроватью закапало, а к полу свесилось что-то длинное и извивающееся.
3. Перевоплощение
Прошло больше часа, прежде чем в дверь позвонили. Это был их долгожданный гость.
– Кто там? – громко спросил Андрей.
– Дядя Витя, сосед ваш, – послышалось из-за двери. При этих словах Мишка засиял как солнышко.
Андрей отпер дверь, потянул её на себя. На пороге, лукаво улыбаясь, стоял Виктор Петрович. Дядя Витя. Лёгкая клетчатая рубашка, синие тренировочные штаны, старые матерчатые тапочки. Мишка, восторженно взвизгнув, запрыгал на одном месте.
– Добрый вечер, ребята, – сказал дядя Витя. – Только пожимать вам руки через порог я не стану, так и знайте.
– Проходите, дядя Вить, – пригласил Андрей.
Они с братом посторонились, впуская соседа в прихожую. Правую руку старик держал за спиной, левая была свободной. Однако из-за спины добрый дядя Витя достал отнюдь не обещанные гостинцы, а огромный столовый нож. Их сосед неприятно лыбился, и его глаза сделались узенькими щёлочками. Окинув взглядом пространство перед собой, он мгновенно оценил обстановку: свет горит только в прихожей и в одной из комнат, между тем кухня и две другие комнаты, вероятно, пусты – света там нет. Скорее всего, форс-мажора не будет.
Когда ухмылка сползла с морщинистого лица Виктора Петровича, он сделался суровым, страшным, будто постарел ещё на несколько десятков лет. Глаза его горели лихорадочным огнём. Андрей похолодел. Он не мог поверить в то, что видел. А дядя Витя стал медленно шаркать вперёд, тесня их с братом в глубину квартиры. Андрей взял Мишку за руку, и они попятились по коридору. Когда Виктор Петрович уже почти минул прикрытую дверь бабушкиной комнаты, послышался какой-то глухой стук. И этот самый стук донёсся, похоже, из комнаты бабушки Шуры.
Виктор Петрович, Мишка и Андрей так и застыли на месте, когда дверь со скрипом приоткрылась. Из темноты в коридор вырвалась плотная волна непередаваемой вони. Ошарашенный сосед опустил вниз руку с ножом. От этого смрада у него внезапно запершило в горле и заслезились глаза. Андрей с Мишкой уже переступили порог своей комнаты.
В следующий момент из тёмной комнаты вышла вовсе не бабушка Шура. Маленький Мишка оказался прав. Их бабушка превратилась в настоящего монстра: у неё были длинные, непрерывно извивающиеся склизкие щупальца; множество моргающих жёлтых и красных глаз и кривых ртов; туловище, неуклюжее и уродливое, покрывали отвратительные язвы; разинутые рты и язвы сочились какой-то мерзкой на вид белёсой жидкостью; и в этом хаосе совершенно несуразно выделялось лицо бабушки Шуры, одновременно родное и чужое – из её широко открытого беззубого рта вылезали длинные тонкие щупики. Виктор Петрович встал столбом и лишился дара речи при виде представшего перед ним кошмарного существа.
Между тем влажные и скользкие, напоминающие больших змей щупальца заскользили к ногам мужчины. А потом Андрей и Мишка закричали. Три крика слились в один пронзительный, полный ужаса вопль.
* * *
С тех пор прошло время. Странное, жуткое событие так никто и не смог толком объяснить – ни маленькие свидетели, ни полиция, ни детективы, ни врачи. О происхождении разлитой по полу среди истерзанных останков пожилого мужчины маслянистой зеленовато-белёсой субстанции тоже никто ничего не мог сказать определённо. Андрей и его младший брат Мишка знали определенно только одно: их любимая бабушка Шура больше никогда не расскажет им интересных историй и не приготовит блинчики с пирожками. Пропали два человека, и оба были в преклонном возрасте. Выяснилось также, что зверски убитый одинокий пенсионер Виктор Петрович Гаринов замучил больше тридцати ни в чём не повинных детей. Этот «скромный» и «добрейший» человек иногда порешал и подвернувшихся некстати взрослых – так что общее количество его жертв было гораздо большим.
Между тем жизнь шла своим чередом: Андрей, подтянув математику, успешно учился и лидировал во многих творческих школьных конкурсах, а его младший брат пошёл в первый класс.
Мишка как-то нарисовал в тетради свою бабушку – у неё были щупальца, как у осьминога, и длинные тонкие ноги, как у большого паука.
– Бабушка убила дядю Витю, потому что он стал плохим, – сказал Мишка своему брату. – Бабушка – добрый монстр. Она ещё нас навестит.
Андрей слушал несуразицу, которую говорил его брат, а сам в глубине души понимал, что всё это правда, что всё это – по-настоящему. Бабушка не ушла насовсем. Она ещё вернётся. А ещё бабушка что-то оставила в них, частицу чего-то инородного, неземного. Но этого, кроме них, никто не знал. Бабушка велела им хранить тайну.
Воображение
Один из ранних рассказов, представленный в этом сборнике с незначительными авторскими правками и изменённым финалом.
Джошуа Геттинберг слыл фантазёром, будучи ещё совсем простым мальчишкой. Впрочем, не совсем простым. Как раз наоборот – он был, если можно так выразиться, весьма странным ребёнком. Те вещи и обстоятельства, которым другие дети не придавали особого значения и не заостряли на них внимание, Джошуа видел совсем в ином, отличном от привычного восприятия свете. Воображение его – живое, невероятно богатое и в какой-то степени болезненное – рисовало самые причудливые картинки и ситуации, как бы вычленяя выбранные предметы из окружающего мира. При этом эти вещи и предметы несколько искажались, обрастали дополнительными деталями, где-то упрощались, претерпевали самые причудливые и невероятные изменения. Если Энди Гервин, школьный друг Геттинберга, не видел ничего особенного в ничем не примечательном огрызке старого, потерявшего кору дереве с большим дуплом и неровными краями, то Джошуа мог разглядеть в этом дереве, к примеру, дряхлого старика с косматыми бровями, тёмными щелями старческих глаз, с незакрывающимся ртом, наделённом кривыми, неровными зубами. Глазами были для Джошуа два отверстия от сучков; стариковским ртом – большое, зияющее чёрным провалом дупло; руками служили обрубки сухих мёртвых веток. В этом дереве Джошуа могло привидеться самое жуткое создание, чудовище, от которого холод скользил по спине. Взять, к примеру, древесное дупло. Мальчик мог вообразить себе, что в нём обитает какая-то неведомая кровожадная тварь, ждущая своего часа, чтобы разорвать потерявшего бдительность человека на куски. Ровесники с трудом понимали странного, несколько замкнутого, часто молчаливого мальчика с чудной, искажённой фантазией.
Джошуа, по правде говоря, находился как будто в стороне от подвижных игр, весёлых шалостей и забав сверстников. Они его не прельщали, даже отталкивали. И потому часто он оставался совсем один. С ним были лишь его мысли и странные, причудливые, а порой и пугающие фантазии. Несмотря на замкнутость, какую-то общую отрешённость от окружающего мира, Джошуа очень даже неплохо учился, и успеваемость его по наукам, как гуманитарным, так и точным, была почти одинаковой. Живой интерес мальчик проявлял к истории, географии, астрономии. Никакого хулиганского поведения за Джошуа не водилось. В целом все его учителя отзывались о своём ученике довольно хорошо, при этом отмечая в нём такие черты, как замкнутость, некоторую отрешённость, немногословность, рассеянность и чрезмерную задумчивость, погружённость в самого себя. «Бог весть что у этого мальчика в голове, – говорил его школьный учитель по арифметике. – Но задачки, однако, он решает довольно лихо». Или же, как говорил учитель иностранного языка, «наблюдая за Джошуа, видишь, как он подолгу глядит неподвижным взглядом в одну точку на стене или смотрит в окно, где кружат снежинки. Но когда задаёшь ему вопрос, он будто бы сбрасывает с себя оцепенение и задумчивость и точным своим ответом раскрывает самую суть вопроса. Так что винить мне его не за что. Разве что мальчик очень задумчив и погружён в себя». А другой учитель рассказал о Джошуа следующее: «Однажды после продолжительной беседы с коллегами я возвращался в свой класс, который, как мне помнится, я оставил открытым. Но пройдя по коридору, я упёрся в закрытые створки двери. Дёрнув за ручку, я убедился, что дверь в класс заперта. Это показалось мне необычным. Я нагнулся и заглянул в замочную скважину. Зрелище было чудным. Почти в полной темноте на фоне большого классного окна неподвижно стоял маленький мальчик, устремивший взгляд через стекло на тёмное вечернее небо. Почему-то в тот момент дрожь пробежала по моему телу, из замочной скважины меня словно обдало холодом. На самом деле я и впрямь ощутил поток холодного воздуха, вырывающегося из-под двери запертого класса. Фигура мальчика в зыбком свете луны сама по себе казалась призрачной. Сначала я тихо постучал в дверь, потом позвал мальчика по имени. Спустя мгновенье в двери послышался скрежет ключа, и класс оказался открытым. Джошуа вышел из классной комнаты, ни на кого и ни на что не обращая внимания, ни слова не говоря. Он просто прошёл по коридору, где бесились и визжали его сверстники, и скрылся на лестнице. Войдя в класс астрономии, я вдруг почувствовал сильный холод. По классу гулял ледяной ветер. Причина была в распахнутом настежь большом окне, расположенном как раз напротив моего стола. Туда-то и врывались ветер и снежинки. Поёжившись от холода, я запер окно, сел за стол и в задумчивости принялся вертеть глобус. Действительно, поступок мальчика был странным. Не находите?»
От учителей школы, где учился Джошуа Геттинберг наравне со своими одноклассниками, можно было услышать немало подобных историй о нём. В случаях этих отсутствовала какая-либо чёткая последовательность и закономерность, но все подтверждали неоспоримый факт того, что поведение и поступки мальчика были странными и сложно объяснимыми. А вот ещё один необычный пример, и здесь вниманию предстаёт рассказ Уилла, ровесника Геттинберга: «Мы бегали в школьном дворе, сооружали снеговика, забрасывали друг друга снежками, а Джошуа, далеко отойдя от нас, уставился на огромную ярко светившую луну. Мы окликали его, но он продолжал стоять на одном месте как вкопанный. Тогда я с нетерпением бросился к нему и уже собирался развернуть его к себе лицом, как вдруг он сам медленно повернулся. Я очень испугался, когда увидел его немигающие глаза. Ничего не сказав, он поправил свой портфель на плече и ушёл. Потом он два дня не появлялся в школе».
Внешность у Джошуа была самой обыкновенной, в общем ничем не примечательной. Правда, особенно выделялись на его лице довольно большие водянисто-голубые глаза. Уши были немного оттопырены, но не до безобразия. Телосложение хрупкое, пальцы на худых руках тонкие, кожа бледная. Вообще, мальчик имел достаточно слабое здоровье, часто простужался и болел. Подобное состояние здоровья он унаследовал от отца и матери, которые по молодости часто прихварывали. Упоминая о родителях Джошуа, можно обозначить их замкнутый характер и редкие выходы в свет. Дворяне из довольно знатного рода, ведущего своё начало ещё из позднего средневековья, были они очень чопорны, последовательны и никогда не изменяли своим укоренившимся привычкам. Основательные консерваторы, они не любили перемен и редко допускали в свою жизнь и традиции посторонних. Признаться честно, родители Джошуа были весьма загадочными личностями, весьма загадочными. О роде их занятий доподлинно никому известно не было, из уст в уста переходили лишь догадки, домыслы и слухи. Зато известным было то, что семья Геттинбергов имела внушительное состояние, доставшееся им в наследство от далёких предков. Хозяин вёл довольно расточительный образ жизни, слыл заядлым картёжником и шулером. При этом работал он в какой-то богатой американской конторе, где зарплата была очень даже приличная. Ходили тёмные слухи о том, что Геттинберг-старший, как и его покойный отец, приходящийся Джошуа дедом и умерший почти в столетнем возрасте, состоял в какой-то весьма таинственной организации, но не масонской, как кто-то говорил. Вообще, местные жители редко заговаривали на эту тему, а если и упоминали о какой-то таинственной организации или, по другим словам, культе, то непременно произносили это низким голосом, почти шёпотом. И только беззубые старушки, сидя вечерами на скрипучих скамейках, пускались порой в длинные тирады о культах, древнем проклятии и языческих богах седой старины. Опять-таки говорилось всё это вкрадчивым старческим шёпотом, как будто старухи опасались, что кто-то неведомый мог услышать их скрипучее брюзжание.
Харольд Геттинберг, дед Джошуа, скончался в 1897 году, то есть год назад. Поразительным было то, что в местном кабаке, куда часто захаживал старик со своими друзьями (ибо на склоне лет очень уж часто прикладывался он к бутылке), кто-то из его знакомых однажды увидел – как этот знакомый сам сказал – в дальнем углу помещения угрюмое старческое лицо, как бы повисшее в воздухе. Но, как заявил приятель старика, такой же любитель выпить, ему это, видно, померещилось. Оно и понятно – ведь как можно было видеть в добром здравии умершего год назад человека. Вероятно, старый Гарри Фаустер совсем сбрендил, раз отправился на местное кладбище, дабы убедиться, что его покойный друг действительно мёртв. Всё, что произошло с ним, пьяница Фаустер как на духу выложил полиции, заставшей его за осквернением. При этом задержавшие чудака полисмены были уверены, что тот был абсолютно трезв и капли в рот не брал с тех пор, как якобы повстречал в кабаке «Кохер» своего умершего собутыльника Харольда.
Таковы были показания Фаустера, которыми он поделился в местном полицейском участке: «18 августа 1898 года я, Гарри Фаустер, портной, спрятав в мешок лопату, сторонясь прохожих, направился на старое кладбище городка Рипплтона. Спустя полчаса я очутился возле кладбищенской стены. Признаться, жутко было там. Туман и безмолвие. Даже луны не было. Неверными шагами направился я через приоткрытые покосившиеся ворота к могильным плитам и склепам. Мне не давала покоя только одна мысль: мог ли мой друг Харольд Геттинберг быть живым? А вдруг он жив и вовсе не умирал? Не знаю, думайте что хотите, доблестные служители закона, но, несмотря на своё пагубное пристрастие к алкоголю, притом хорошему, это не горячечный бред пьяницы. Я говорю правду. Я принялся орудовать лопатой, которая вскоре ударилась о крышку гроба – мне изрядно пришлось с ней повозиться. Наконец, помогая себе лопатой, я вскрыл гроб. Я ужаснулся, когда обнаружил его совершенно пустым. На какое-то время я впал в оцепенение, из которого меня вывели окрики ваших коллег. Наверное, они, проходя мимо кладбищенских ворот, услышали стуки лопаты. Скованный ужасом, я еле поднялся на ноги и бросился бежать меж могильных плит, пролез в прореху в кирпичной стене и оказался на глухой улочке. Ну а потом я угодил в ваши сети, господа полицейские…»
В то время как ополоумевший от страха Гарри Фаустер, мелко дрожа всем телом, рассказывал свою историю, несколько полисменов оказались на кладбище, где недоумённо уставились на разрытую могилу и пустой гроб. На плите значилось: «Харольд Геттинберг» и годы жизни: «1800–1897». Никаких серьёзных улик против Фаустера не обнаружилось, и поэтому скоро он был отпущен. А вот пустой гроб в могиле привлёк к себе гораздо больше внимания, и полиция тут же взяла это загадочное дело под свой контроль. Был допрошен священник, который произносил заупокойные молитвы, когда гроб с телом старика Харольда был опущен на дно могилы. Святой отец Митчелл абсолютно точно был уверен в том, что гроб положили именно в ту самую могилу, где должен был быть похоронен Харольд Геттинберг, а затем стали засыпать землёй. Тут никакой ошибки быть не может. Был также опрошен глава похоронного бюро Реджинальд Майерс, который сообщил, что тело Харольда Геттинберга было соответствующим образом подготовлено к захоронению. Подобрали старомодный костюм, рубашку, галстук, тщательно начистили обувь. Всё было сделано как нужно, а после усопший был положен в гроб из добротного дерева. Допрашивали и врача, констатировавшего смерть пожилого Геттинберга: «Остановилось сердце». Оно, конечно, понятно, ведь возраст старика был весьма почтенным. Дело о пропавшем мертвеце, похоже, зашло в тупик. Однако событие это взбудоражило весь городок. Журналисты, воспользовавшись столь удачно подвернувшимся необычным случаем, создали большую шумиху, в местных газетах появились соответствующие статьи. От родственников усопшего особого толка не было: они ничего не знали и ничего не видели. После случившегося местные вообще старались даже близко не подходить к дому Геттинбергов, впрочем, и последние не особо-то стремились к обществу. Некоторые блюстители порядка подозревали, что Геттинберги неким образом причастны к таинственной истории, произошедшей на кладбище, однако указывающих на это прямых улик против владельцев усадьбы всё же не было, так что все обвинения и подозрения пока являлись беспочвенными. Между тем маленький Джошуа ещё больше отдалился от своих сверстников.
Некоторые жители уверяли, что в старинной готической усадьбе Геттинбергов поселилась потусторонняя сила. Кое-кто рассказывал, что якобы видел Нила Геттинберга, нынешнего хозяина усадьбы, облачённого в какие-то странные одеяния, чем-то напоминающие рясу священника. Притом этот жутковатый наряд венчал большой, скрывающий лицо капюшон, похожий на капюшон средневековых пилигримов. В этом самом наряде, говорила какая-то крючконосая старуха, Геттинберг-старший вышел из усадьбы, когда уже была глубокая ночь, и направился (как будто бесшумно заскользил) куда-то в сторону старого кладбища. После этого никто его не встречал и не видел. Прошёл день, другой, третий, но Нил Геттинберг всё не возвращался.
Дальше, когда всё это вновь принялась ворошить местная полиция, дело обстояло совсем необыкновенно. Маленький Джошуа остался в огромной старинной усадьбе наедине с матерью, которая, казалось, совершенно не была обеспокоена долгим отсутствием своего мужа. «Он скоро вернётся», – отвечала на вопросы детективов Лавиния Геттинберг и как ни в чём не бывало продолжала почёсывать и поглаживать кошку на своих коленях. При этом во взгляде женщины метнулся какой-то дикий огонёк, что-то жуткое, и детективов как ледяной водой обдало. Они поспешили ретироваться, сказав напоследок: «Если что-то будет не так – обращайтесь. Мы – к Вашим услугам, мэм». Старинный дом словно бы прогонял их, служители закона чувствовали, как необычайно сильный ветер дул им в спины, хотя погода была не такой уж и ветреной. Детективам казалось, что множество ненавидящих взглядов сверлило их сзади. Действительно, от усадьбы веяло какой-то гнетущей, чуждой, невероятно мощной силой. Куда и зачем ушёл Нил Геттинберг, глава семейства? Эти вопросы так и остались без ответа.
Однако, несмотря ни на что, полиция выставила наблюдение за загадочной усадьбой Геттинбергов. Эти замкнутые люди вызывали недоверие и могли принести вред окружающим. Через десять дней после своего таинственного ухода хозяин появился вновь – он был всё в том же диковинном облачении, а лицо его скрывал капюшон. Спустя пару дней рыскавший вблизи усадьбы полицейский соглядатай обнаружил в верхних окнах усадьбы загадочный зеленоватый свет, который то становился ярче, то внезапно тускнел. Источник этого свечения был непонятен. Никакое известное средство освещения так светить не могло. Ещё через два дня, когда наступила ночь, соглядатай снова увидел в тех же окнах странный свет – он мерцал и подрагивал. А потом из старого дома донеслись звуки органа. Звуки торжественные, даже величественные и вместе с тем зловещие. Сначала они были тихими, а потом звук стал нарастать. Это неясное зыбкое свечение и жуткие переливы органа подействовали на соглядатая угнетающе. Непередаваемый ужас овладел им. Он вдруг выпрыгнул из кустов и, спотыкаясь и падая, не разбирая дороги, бросился бежать прочь, а пугающе-торжественные звуки органа неслись за ним вслед. С тех пор этого человека никогда не видели. Конечно, его искали, но безуспешно. Правда, какой-то житель из деревни неподалёку утверждал, что видел человека (если только это жалкое существо можно было назвать человеком), бегущего по улице, временами оборачивающегося и выкрикивающего что-то нечленораздельное. Беглец, весь осунувшийся, грязный, в изодранных лохмотьях, стремглав бросился к лесу и исчез за деревьями. Люди, видевшие это, были поражены и взбудоражены. Чего же или кого можно было так испугаться? Да кто бы знал – в том-то всё и дело.
К тому времени несчастный Гарри Фаустер окончательно обезумел и с небывалой навязчивостью рассказывал всем, что во сне и наяву он видит своего умершего приятеля Харольда Геттинберга. В конце концов рассудок старого пьяницы совсем помутился, и его поместили в психиатрическую лечебницу. Один из детективов по фамилии Беледжер, давно заинтересовавшийся семьёй Геттинбергов и собравший немало любопытных, для сведущего человека, конечно, материалов и сведений относительно данного семейства, чувствуя, что весьма интересная ниточка, ведущая к Харольду Геттинбергу, может вот-вот оборваться из-за полного сумасшествия Фаустера, взял кэб и отправился в лечебницу «Хардибофф», стоявшую в густой тени клёнов на некотором отдалении от города, словно отторгнутая им.
В ходе разговора, если так можно было назвать встречу детектива Беледжера и Фаустера, прояснилось немногое. Оказывается, Харольд Геттинберг когда-то носил такую же чудную одежду, что и его сын Нил – действительный хозяин усадьбы. Также на шее его висел странной формы амулет. Всё это Фаустер видел на расстоянии, но был уверен, что это был его друг Харольд, потому что тот, отправляясь на некие тайные собрания, сначала не надевал капюшон. Геттинберг, никому ничего не говоря, уходил из усадьбы и направлялся куда-то в сторону кладбища. Однажды, сгорая от любопытства, Фаустер решил проследить за приятелем. Но как ни искал он Геттинберга среди каменных плит, того нигде не было видно. А сказать что-то или спросить приятеля насчёт такого чудаковатого облачения и ночных похождений Фаустер не заикался – побаивался. Таким образом, вновь наружу всплыли сведения о предполагаемой тайной организации, занимавшейся оккультизмом, чёрной магией и кто ещё знает чем. Но ни о расположении этой организации, ни о её лидерах, ни о том, кто конкретно входил в её состав, доподлинно ничего известно не было.
Во время разговора с детективом Гарри Фаустер выглядел очень измождённым и едва шевелил сухими, потрескавшимися губами. Весь он как-то осунулся, похудел, и облик его не мог вызвать ничего, кроме чувства жалости и сострадания к старику. Говоря, Фаустер часто запинался, делал продолжительные паузы, а потом и вовсе замолкал, устремляя нечёткий взгляд своих мутных глаз куда-то в одну точку на стене. Служащие лечебницы попросили детектива Беледжера воздержаться от дальнейших расспросов их пациента, поскольку это могло пагубно сказаться на его общем состоянии. Беледжер кончил свой допрос, но было уже поздно: Фаустер вдруг широко распахнул глаза, и рот его вместе со слюной исторг дикий вопль, всполошивший всю клинику. Взгляд спятившего, минуя плечо детектива, вперился в окно, где колыхались на вечернем ветру клёны и где застыл полумрак. Все разом посмотрели в окно, однако ничего примечательного там не увидели. Фаустер сжался на стуле, его забила сильная дрожь. «Уйдите, детектив!» – рявкнул рослый служащий клиники.
Беледжер с каким-то смешанным чувством покидал клинику «Хардибофф», которая превратилась в растревоженный улей. Со всех сторон доносилось улюлюканье, крики, стоны, хрипы и кашель. Но в ушах детектива всё продолжал звучать дикий, истошный крик заточённого в жёлтые стены Гарри Фаустера. После посещения клиники никто больше не видел детектива Беледжера. Как в воду канули кэб и лошадь. Полиция не на шутку переполошилась. Вскоре появилась новость о смерти Фаустера. Его нашли на кровати. Лицо его было серым, в широко раскрытых глазах застыл нечеловеческий ужас. Врачи установили причину смерти: разрыв сердца. Казалось бы, банальная причина. Но не всё было так прозаично. Фаустера что-то очень напугало. Но вот что или кто – осталось невыясненным. Полиция и лучшие детективы ломали головы, совершали обыски, допросы, но так ни к чему конкретному и не пришли. Один человек умер от страха в клинике, другой бесследно исчез вместе с лошадью и кэбом. Во втором случае выдвинули версию, что якобы на детектива в районе перелеска было совершено нападение с целью грабежа. Вся местность была прочёсана вдоль и поперёк. Ничего. Ни вещицы, ни какой-либо другой улики. Следов борьбы, примятой травы, сломанного кустарника тоже обнаружено не было.
Выходило так, что все люди, которые тем или иным образом соприкасались с семейством Геттинбергов, умирали, сходили с ума, с ними приключалось что-то невероятное, а кое-кто и вовсе исчезал. Непревзойдённые и лучшие полицейские умы пребывали в тупике. А семья Геттинбергов продолжала проживать на прежнем, окутанном дурной славой, месте, в своей старинной усадьбе в окружении вековых деревьев, которые будто стерегли эти туманные, сумрачные покои. Теперь уже все, даже те, кто до конца не верили во всякие сказки и слухи, окончательно и бесповоротно уверовали в то, что над семейством Геттинбергов довлеет какое-то проклятие, и что члены этой семьи большую часть времени скрываются в своей огромной усадьбе, будто что-то прячут внутри. В привычном жизненном укладе самих Геттинбергов ничего кардинально не изменилось.
С тех пор прошли годы. Люди вступили в новое столетие, открылось которое Мировой войной. И в то время как ровесники в большей своей массе отправились на поля сражений, где им предстояло погибать и пожизненно становиться несчастными калеками и психическими инвалидами, Джошуа Геттинберг неизменно находился в стенах старой усадьбы, по-прежнему проживая с родителями. Его не приняли на воинскую службу по состоянию здоровья. Парень остался всё тем же фантазёром и мечтателем, каким был в детстве и подростковом возрасте. Вот только его воображение значительно обогатилось, фантазии стали более живыми и ещё более необычными, почти запредельными. Из маленького мальчика Джошуа превратился в худого, приятной наружности молодого человека с выразительными глазами и аккуратно причёсанными светло-каштановыми волосами. Неизменно Джошуа носил хорошего покроя костюм, чистые белые рубашки. Реже поверх рубашки или жилета он надевал кофты обычно тёмных, неброских тонов. Для женщин юноша был весьма привлекателен, но шансов встретить девушку у него было немного. Он редко выбирался в общество, на какие-либо мероприятия или события, общался с немногими, в основном в их числе были его редкие друзья, а когда один его друг Эндрю Вайт отбыл на фронт, их у него стало ещё меньше. Но это не угнетало Джошуа, наоборот, он чувствовал какую-то особую атмосферу, особое вдохновение, когда в одиночку бродил по местности вокруг своей старинной усадьбы. Его окружала старина, дух минувших лет, деревья, чей возраст заслуживал почтения. И ещё книги. Много старинных, порой весьма причудливых и необычных книг. У его деда Харольда была превосходная библиотека, поражающая жанровым разнообразием и национальным колоритом. Молодой человек упивался чтением, шелестящие страницами книги влекли его с детства, они только питали и обогащали его воображение, фантазии и мечтания. Один из друзей несколько раз пытался вырвать Геттинберга из книжного плена и заточения стен, приобщить того к обществу девушек, но всё было бесполезно. Молодой затворник предпочёл женской красоте чтение и долгие одинокие прогулки в компании галок, ворон и трясогузок днём, сверчков, светляков и сов – вечерами и ночами.
При взгляде на величественно-мрачную громаду усадьбы Геттинбергов помимо ощущения невероятной старины и восхищения её архаичной готической архитектурой у наблюдателя возникало и чувство какого-то труднообъяснимого подспудного страха, даже благоговейного трепета. И действительно – это здание заставляло содрогаться. Обширная и высокая, подпирающая облака постройка, казалось, была окружена некой своеобразной аурой очарования, что не могла не притягивать стороннего внимания. Усадьбу окружали вековые деревья-великаны. Перед самыми стенами разросся пышный старый сад, и в летнее время плотная листва еле пропускала солнечный свет. Забор был высоким, а верх его усыпан битым стеклом. Хотя сам вид усадьбы, производя какое-то гнетущее ощущение, едва ли мог привлечь злоумышленников. Такое, на самом деле, случалось несколько раз, как в девятнадцатом веке, так и в самом начале двадцатого. Но во всех этих случаях грабители и воры предпочли не соваться в усадьбу, от которой веяло какой-то зловещей, потусторонней силой, удручающе действующей на настроение и психику человека. В стене забора располагались мощные железные ворота, рядом – довольно узкая калитка. В нескольких местах окружающие усадьбу стены были увиты бурно разросшимся плющом и вьюном, как, впрочем, и две кое-где потрескавшиеся стены самого строения. Тяжёлые ветви деревьев, точно сгибаясь под тяжестью минувших столетий, касались даже самых высоких прямоугольных окон усадьбы. К территории родовых владений Геттинбергов вела старая аллея, по обе стороны которой росли высоченные тополя, чьи ветви причудливым образом сцеплялись между собой на самом верху. За аллеей простирались поля с редкими невысокими деревцами, а за полями виднелась кромка леса.
Вечером 20 августа 1918 года к Джошуа Геттинбергу должен был приехать его давний школьный товарищ Эндрю Вайт. Война закончилась, и солдаты возвращались домой. Вайт жил не очень далеко и собирался ещё раньше навестить своего друга, но не мог ввиду того, что уже несколько месяцев находился в разных госпиталях, от которых его уже воротило. Вайт никогда не чурался Геттинберга, а видел в своём сверстнике немного неординарного, эксцентричного, непохожего на всех, интересного молодого человека с богатым воображением. Вайт не верил, что семья Геттинбергов проклята, что над ними тяготеют демонические силы – местные жители любили подобные истории и выдумывали их сотнями, чтобы попугать друг друга на сон грядущий. Этим двоим всегда было о чём поговорить, что обсудить. Родители Джошуа находились в отъезде, и он остался наедине с огромным старинным домом и соответствующим окружением.
По-августовски рано смеркалось, и солнце, в течение дня порой скрывавшееся за облаками, уже садилось за дальний лес. Ржавое золото последних солнечных лучей скользило по верхушкам шершавых тёмных стен и черепичной крыши усадьбы, касалось макушек вековых деревьев и тополей на длинной аллее, ведущей прямиком к усадебным воротам. Большую часть этого ветреного дня Джошуа провёл за книгами, а потом бродил по аллее и полям, дойдя до самого леса, шумевшего от быстрых воздушных порывов. Даже сейчас листва таинственно, вкрадчиво шелестела, точно пытаясь поведать какую-то необыкновенную тайну. Вечер неуклонно приближался, а за ним уже притаилась ночь – повелительница теней и мрака. Вот уже на всё окружающее стали опускаться сумерки. Прошёл час, другой, а Эндрю Вайт всё не появлялся. Ночь опустилась мягко и неслышно, в компании перемигивающихся звёзд взошла полная луна, которая стала бросать на всё свой призрачный свет. Запели сверчки, земля дышала свежестью. Ветер, наконец, угомонился, уснув. Джошуа вышел из ворот на аллею – Вайт не показывался. Не случилось ли чего?
Вскоре на аллее возник сутулый, сильно прихрамывающий призрак. Силуэт его, словно сотканный из тусклого лунного света, медленно, но верно приближался. Джошуа едва смог узнать в хромающем, сгорбленном, казавшемся ниже своего обычного роста калеке своего некогда энергичного и бодрого друга Эндрю Вайта. При приближении товарища, который одной рукой опирался на трость, Геттинберг мог видеть, что одет тот был в военную форму, а за спиной его был прямоугольный рюкзак, державшийся на потёртых лямках. Эта бросающаяся в глаза перемена во всём облике его товарища поразила Джошуа. Когда же он получше разглядел лицо Вайта, его невольно бросило в дрожь. Лицо… Да можно ли это было назвать человеческим лицом? Словно бы сущий дьявол расписал своей страшной лапой этот лик, бывший когда-то очень даже привлекательным. Лунный свет хорошо осветил это… Под фуражкой с козырьком взгляду Геттинберга предстала дикая гримаса: искажённые черты; взбухшая, покрытая уродливыми волдырями левая половина лица, где вместо щеки зиял чёрный с неровными краями провал; чуть ниже обнажились сомкнутые ряды удивительно ровных зубов; правый глаз представлял собой какую-то щёлку, а на месте надбровной дуги выпирал бесформенный, уродливый нарост… Если бы на месте молодого Джошуа был человек со слабым сердцем, его тотчас же хватил удар, а какая-нибудь женщина с чувствительной психикой, издав вопль ужаса, мгновенно лишилась бы чувств. Это было не лицо, а грубая, жутко исковерканная маска неведомого актёра-трагика. Джошуа потребовалось много мужества, чтобы не издать вскрик от поразившего его зрелища. Сердце гулко колотилось в его груди, волнение заполнило каждую клетку тела, на коже выступил холодный пот.
– Я понимаю твоё смятение, дорогой Джошуа… – вполне нормальным голосом произнёс Вайт. Луну скрыли облака, и всё кругом погрузилось во тьму. Приятель Геттинберга проковылял ещё ближе.
– Всё в порядке, Эндрю, – ответил хозяин усадьбы. – С возвращением.
– Да… Чёрт возьми… – только и вырвалось из изуродованных уст Вайта.
Они обнялись. Джошуа пригласил приятеля пройти. Затем он запер калитку, и оба направились по дорожке к тёмной громаде усадьбы, утопающей в огромном саду. Иного человека колотила бы дрожь, а в сердце поселился бы ужас при таких обстоятельствах: ночь, огромные зловещие деревья, старая усадьба, словно затаившаяся за листвой, и этот бедный солдат с изуродованным войной страшным лицом. Но подспудный страх и оцепенение, в первые секунды сковавшие Джошуа, довольно быстро испарились, и теперь он с большим интересом предвкушал рассказ своего приятеля о его фронтовых похождениях и приключениях. Вообще, молодой Джошуа Геттинберг был первым, кого посетил на родной земле Вайт. Выдержит ли это жуткое зрелище бедная, вечно переживающая и хлопочущая над ним мать? Переживёт ли она эту встречу? Ведь её больное сердце может и не вынести этого ужаса…
Они перекусили и выпили. Вайт делал это с трудом, привычные действия и движения доставляли ему сложности. Джошуа был терпелив и вежлив в отношении своего друга. Большую сумрачную комнату освещала только тусклая керосиновая лампа на столе, другим же источником света была луна, вкрадчиво заглядывающая в прямоугольник высокого окна, чуть прикрытого тяжёлой шторой с золотистой бахромой. Эндрю Вайт пустился в своё долгое, изобилующее всевозможными событиями и невероятными перипетиями повествование. Оказалось, что многие их общие школьные товарищи, воюющие плечом к плечу, погибли или сделались инвалидами. Один покончил с собой, не выдержав немощи после тяжёлого ранения, другой, насмотревшись всяких ужасов и побывав на местах жутких побоищ и человеческой мясорубки, угодил в сумасшедший дом. Вайт доставал из матерчатого свёртка потёртые и потрескавшиеся фотографии, медали. Так просидели до глубокой ночи. Вайт был растерян и не знал, куда ему податься. В конце концов он решил остановиться на ночь ещё у одного друга, у которого было лёгкое ранение и с которым Вайт вёл активную переписку. Пообещав зайти как-нибудь, Эндрю поблагодарил Геттинберга и вскоре уже заковылял прочь, сильно прихрамывая на одну ногу, которая была короче другой. Призрачная фигура растворилась в конце аллеи тополей, словно тут никого и не было никогда.
Проводив своего друга Вайта взглядом, Джошуа прислушался. Без устали стрекотал где-то сверчок, и больше – ни звука. Лишь безмолвие, таинственное молчание огромной луны и далёких звёзд. Созерцая звёздное небо, он, засунув руки в карманы брюк, не спеша направился по дорожке к дому. По пространству над садом, шумя тонкими перепончатыми крыльями, скользнула пара летучих мышей, вскоре скрывшаяся за листвой: эти создания давно облюбовали сумрачные, тенистые места.
Оказавшись в здании совсем один, Джошуа поднялся в свою обширную комнату и решил потренировать своё воображение. Сделать это он собирался довольно необычным способом. В комнате из всех посторонних звуков был только стук старинных массивных часов ручной работы первой половины девятнадцатого века. Юноша решил убрать часы из комнаты, и ему пришлось изрядно напрячься, чтобы выволочь их на большую площадку перед дверью. Керосиновую лампу Джошуа погасил, а штору полностью отодвинул, дав путь лунному сиянию. Теперь необходимая обстановка была создана. Комната оказалась погружённой в полумрак, а на полу призрачно вырисовывался вытянутый прямоугольник лунного света. Взяв стул с резной спинкой, Геттинберг поставил его у стены рядом с входной дверью. Если смотреть на обстановку комнаты, сидя на стуле спиной к двери, – а именно таким образом молодой человек хотел расположиться в комнате, – то с правой стороны посередине оказывалось свободное от шторы готическое окно; здесь же, у окна, примостился большой, уставленный книгами стол из качественного дерева; в правой части дальней стены стояло два массивных книжных шкафа; дальний угол левой стены помещения оказывался свободным; у левой стены, только ближе к входу, находились кровать, небольшой столик со светильником, а рядом – шкаф с одеждой. Дальний угол той же левой стены помещения оказывался, таким образом, свободным.
Джошуа Геттинберг сел на стул, закрыл глаза и попытался целиком сосредоточиться на своих ощущениях. Одновременно он прислушивался к тишине. Эта звенящая тишина, охватывая всё кругом, вскоре начала давить. Ни шороха, ни какого-либо другого постороннего звука. Просидев некоторое время в полнейшей тишине и полутьме, молодой человек внезапно широко раскрыл глаза и вперил взгляд в дальний левый угол комнаты – туда, где ничего не располагалось. Взгляд молодого Геттинберга был исполнен жуткого вожделения и горел ненасытным порочным интересом. Человек, видевший его взгляд со стороны, мог бы без сомнения определить, что юноша тронулся умом, что налицо явные признаки безумия. Да и вообще, всё это было очень странно: юноша, оставшись ночью один, гасит свет, садится на стул и что-то там себе воображает. Но это был Джошуа Геттинберг – эксцентрик, склонный к молчаливому уединению фантазёр и мечтатель.
Юноша не моргал и не отрывал взгляда от пустого угла в левой части своей просторной комнаты. Наконец в том самом углу из мрака медленно стало проявляться что-то ещё более тёмное и неясное. Чёрное пятно всё разрасталось, контуры его были расплывчатыми, нечёткими. Сначала пятно это имело размер вороны, затем оно стало увеличиваться до размеров собаки и всё продолжало расти. Джошуа сидел на стуле без малейших признаков движения, он словно окоченел, и дыхание его будто застыло. И только сердце бешено разгоняло кровь по всему организму юноши. А между тем чёрное пятно, подрагивая, разбухало и ширилось – теперь оно несколько вытянулось и по размерам уже превосходило рослого мужчину. Нечто бесформенное поползло выше к потолку, потянулось вправо, к книжным шкафам. Вскоре эта чёрная масса, являющаяся плодом невероятного воображения юного Геттинберга, заполнила собой половину комнаты: она стлалась по кровати и столику со светильником, она ползла по створкам шкафа с одеждой, она обволокла стопки книг на столе… Это нечто – что-то совершенно невообразимое и жуткое, будто явившееся из потустороннего мира, было здесь, в комнате, и всё множилось, будто проистекая из незаметного отверстия в стене. Джошуа мог видеть, как волнообразно извивающееся щупальце медленно приближалось к его левому ботинку. В это время чёрная тень застлала часть освещённого луной окна. Геттинберг вздрогнул от того, что к его штанине что-то прикоснулось…
Сердце неистово колотилось в груди молодого человека, проводившего столь странные эксперименты, узнав о которых, кое-кто мог покрутить пальцем у виска: «Безумец!» Силой своего буйно и нездорово разыгравшегося воображения Джошуа стал загонять жуткую тень назад в пустой угол комнаты. Он так же выпятил глаза и смотрел всё в ту же точку в углу. Чернота стала невообразимым образом сползать со стен, потолка, шкафов и стола. Скоро нечто сжалось, скукожилось до размеров маленького шарика и скрылось в неведомой точке пространства, которую выбрал молодой человек по одному ему известному правилу или закону. Всё происходило в полной тишине и темноте. Мог ли молодой Джошуа Геттинберг тронуться умом, занимаясь такими вещами? Нет, с ним всё было в порядке, и состояние его психического здоровья находилось в норме. Единственное, что ощущал Джошуа, был невероятный внутренний подъём, какой-то совершенно неописуемый, одному ему ведомый восторг. Он словно бы «заряжался» какой-то энергией, питался, упивался ею, как вампир. Но что это была за энергия, откуда она бралась и каков был источник её появления, было непонятно. Неужели эту самую энергию аккумулировало не на шутку разыгравшееся воображение юноши, настолько богатое на выдумку, приукрашивание и преувеличение? Вообще, такой своеобразной тренировкой воображения Джошуа занимался частенько, когда оставался в одиночестве.
Необыкновенный прилив сил взбодрил юношу, как это случалось и прежде после подобных тренировок. Какой там сон – он страстно желал тотчас же отправиться к звёздам, чтобы изучить их неведомые тайны и загадки, неподвластные простому смертному. Он с упоением пожирал луну своим взглядом, точно это была не далёкая звезда, а великолепный торт на день рождения. Любуясь небом, молодой человек простоял у окна до самого рассвета, на который указало светлеющее справа небо, поскольку окна усадьбы выходили на север, где вдали чернел лес. Звёзды исчезали, луна меркла, за далями и пространствами не спеша пробуждался новый день. Тени прятались по углам. Джошуа распахнул настежь высокое готическое окно, и в комнату влетел свежий и душистый ветер августа. Зашелестела листва пышного сада, закивали головки шиповника, сонная муха ударилась в мозаику витражного стекла.
Постояв некоторое время в раздумье, Геттинберг отправился на кухню, быстро приготовил нехитрый завтрак и кофе. Вообще, ел он немного, а рацион его был не слишком разнообразен. Более всего он нуждался в другой «пище» – для разума и воображения. В этом отлично помогали самые разнообразные книги, среди которых изобиловали готические романы и стихотворения; исторические новеллы, детективы, книги по географии и астрономии; толстые, живо иллюстрированные атласы о причудливых видах животных и птиц; тома по мистике, эзотерике и магии; всевозможные справочные пособия и руководства по самым разным областям знания. Всё это представляло обширнейшую область необыкновенного, загадочного, неизученного, потустороннего, подчас пугающего и жуткого, проглядывавшего со страниц старых, а порой и совсем старинных книг с причудливо тиснёными потёртыми обложками и чудными, таинственными названиями.
Перекусив, Джошуа принялся жадно зачитываться Эдгаром По, а позднее, взяв стул, молодой человек вышел во двор, захватив с собой несколько толстых книг по эзотерике и магии. Он решил сначала почитать на открытом воздухе, а уж затем отправиться в одну из своих прогулок наедине со своими мыслями и фантазиями. Книги, которые взял почитать юноша, были увесистыми, с качественным переплётом, страницы пожелтели от времени, местами бугрились и вздувались. Здесь были странные изображения всевозможных, причудливых по форме символов. Нелепые чертежи, загадочные и зловещие заклинания на чуждых языках невольно притягивали взгляд и взбудораженное внимание. И ещё были закладки, пометки и подчёркивания. Их хватало в этих старых пожелтевших книгах. Похоже, кто-то усердно старался осмыслить и вникнуть в те причудливые, загадочные записи и рисунки. Ведь только сведущий в этих знаниях и тайнах человек сумел бы применить их в реальной жизни, смог бы заставить древние заклинания и магические символы источать могущественную зловещую силу. Несомненно, эти таинственные книги оказывались в руках деда и отца Джошуа – Харольда и Нила Геттинбергов. Они и оставляли все эти пометки и закладки. И вот теперь мистические книги предков оказались в руках молодого человека, маня своими тайнами и загадками. Объёмистые труды по большей части были переведены на английский, однако на полках шкафов располагались книги и в подлинниках – из них тоже торчало множество закладок.
Привольный ветер гулял по территории усадьбы Геттинбергов, волнуя сады. После полудня, когда солнце, ещё высоко находясь в небе, уже понемногу стало отходить к западу, Джошуа надел шляпу, покинул свои каменные пределы и отправился в дальние прогулки, которые могли завершаться почти у самого леса на севере. День выдался погожий, по синему небу изредка пробегали маленькие облачка. Старая тополиная аллея тем не менее хранила сумрак и прохладу, не допуская к земле прямых солнечных лучей. Солнце властвовало здесь только когда клонилось к западу, и тогда все высокие тополя окрашивались в густой золотистый свет закатного солнца – было в этом что-то завораживающее и красивое. Сама по себе аллея тополей хранила секреты давно позабытых дней. Эти южные деревья были свидетелями жизни Харольда Геттинберга, и вот теперь со своих высот безмолвно взирали они на его внука, выглядевшего жалким карликом в сравнении с этими мудрыми великанами, росшими ровными рядами по правую и левую стороны ведущей вдаль дороги. Широкие поля, простирающиеся до тёмных лесов, встретили юношу-мечтателя шёпотом трав. С каждым ничем не ограниченным порывом ветра трава волнообразно колыхалась, почти так же, как волнуется бескрайнее море. Кузнечики стрекотали на все лады, стрекозы с перепончатыми крыльями, ничего не опасаясь, приземлялись на какую-нибудь засохшую тростинку или ветку и любопытно крутили своими большеглазыми мордами. Пёстрые бабочки беззаботно порхали над этим колышущимся зелёным морем. Раздолье и простор. Джошуа остановился и огляделся, созерцая окружающее. Как он был мал, убог и ничтожен, находясь один среди этих широких пространств, где только ветер был полноправным хозяином. И как вообще был ничтожен и жалок человек, когда с бескрайних и далёких небес на него взирали звёзды и неведомые планеты. Древность застыла в этих бесконечных межзвёздных пространствах, где жизнь текла по совсем иным законам и порядкам. Едва ли человек мог охватить своим ограниченным разумом все те великие космические просторы, что скрываются за дымкой далёких пространств. Человек потонул в суетном быте, погряз в мелочных склоках, погоне за деньгами и выживании, а в это время древние звёзды, старые планеты, зародившиеся, когда и в помине не было Земли, с презрением и надменной насмешкой наблюдали за этой, по их меркам, пустяковой вознёй, толкотнёй и копошением. И пусть лучше планета Земля молчит, робко кружась вокруг своей оси, дабы не привлекать внимания могущественных и властных межзвёздных жителей – последствия могут оказаться самыми непредсказуемыми. Кто знает, что у пришельцев на уме? Небеса всё видели и всё слышали со своих великих, головокружительных высот. Небо старее и мудрее, чем человечество.
Наконец, постояв на дороге и поразмыслив над вопросами мироздания, Джошуа Геттинберг отправился полями в сторону своей усадьбы. На долгое время он вновь погрузился в чтение эзотерических, магических и мистических книг. За этим занятием он просидел до тех пор, когда уже начало смеркаться. Он любил гулять вечерами – в этом было какое-то особое обаяние, исполненное магией таинственности. На поля вдали лёг туман, а солнце кренилось за горизонт, скрываясь в лесу. Гомон насекомых утих. Наступало время сов, летучих мышей и светляков. Туман начал скапливаться в тополиной аллее, поскольку она проходила через низину. Готическая же усадьба Геттинбергов и окружающий её большой, буйно разросшийся старый сад с множеством птичьих гнёзд располагались на холме. Впереди, за переплетением веток деревьев, была различима крыша здания, темнеющая на фоне тусклого небосвода – закат уже почти совсем потух, и солнце, опускаясь в причудливые узоры вечерних облаков, только что зашло за горизонт. Мрак сгущался.
Вместо того чтобы отправиться домой, Джошуа решил зайти на местное кладбище. Последние краски уходящего дня уже совсем стёрлись, засияли звёзды, и взошла полная луна. На старом кладбище стояла мёртвая, можно даже сказать, зловещая тишина. Поросшие мхом плиты, покосившиеся массивные кресты и потрескавшиеся склепы вырастали тут и там по мере продвижения Геттинберга вглубь огороженной территории. У входа расположились захоронения преимущественно более новые, а вот в дальней части кладбища можно было повстречать могилы второй половины семнадцатого века, и именно здесь стояли ещё величественные потемневшие от времени склепы. Здесь особенно веяло тленом и затхлостью, сорные травы прикрывали наготу земли, а на некоторых могилах грунт осел, приблизившись к источенным червями и паразитами старым, полусгнившим гробам. От плит и склепов исходил сырой холод. В самом дальнем углу кладбища высился массивный готический склеп с зияющим провалом входа. А за склепом высились мёртвые, почти лишённые коры деревья. Дальше буйно разросся колючий кустарник, пробиться через который было непросто. В западной части кладбища, ближе к покрытой уродливыми пятнами каменной изгороди, находилась могила деда Джошуа – Харольда Геттинберга, о котором издавна ходила недобрая молва по причине якобы его занятий магией и демонологией. Его могила казалась более свежей, чем остальные – это было заметно по холмику земли. Полиция так и не смогла разрешить непонятное, загадочное дело, связанное с исчезновением из гроба почившего старого Харольда Геттинберга. Всякий, кто начинал ворошить это дело, кончал плохо. Например, ещё в 1898 году исчез, ничего после себя не оставив, достойный детектив Беледжер. В начале двадцатого века пропало ещё несколько детективов и полицейских, в руки которых попало дело о пустом гробе. После этого местные окрестили усадьбу Геттинбергов проклятым местом и старались как можно меньше сталкиваться с её необщительными, замкнутыми обитателями, а сам дом предпочитали обходить далеко стороной.
Молодой человек глядел на массивную плиту, где виднелись истёршиеся надписи имени и фамилии покойного, а также годы его жизни. Дата рождения и дата смерти. А в самом ли деле старик умер? Некоторые, особо заинтересованные, задавались этим, казалось бы, странным и нелепым вопросом и не могли отыскать ответа. Чего тут странного? Человек дожил до преклонных лет, и его земной путь подошёл к концу – ведь с логикой не поспоришь. Однако кое-кто до сих пор втайне считал, что старик Харольд вовсе не умирал. Тогда куда же он мог деться? Никто после его смерти – действительной или мнимой – ничего о нём не знал и не слышал. Впрочем, всё это уже быльём поросло, затерявшись где-то в прошлом веке, и мало кто теперь судачил об этом, разве что местные старожилы. Наконец, обходя могильные плиты, потрескавшиеся памятники и склепы, Джошуа покинул кладбище. Ночь была тёмной, как это обычно и бывает в августе. Стояли тишина и безветрие. Промелькнули в вышине летучие вампиры, словно крупные и чёрные летучие мотыли. Огромная готическая усадьба выглядела совершенно заброшенной, однако скоро молодой Геттинберг вошёл внутрь, запалил свечу и стал подниматься по широкой скрипучей лестнице – тени заметались по стенам и резным перилам. Лунный свет проникал через большие окна, частично освещая лестницу и картины. Время приближалось к двенадцати часам ночи.
На этот раз Геттинберг во время своей необычной тренировки воображения не стал выносить старинные и тяжёлые маятниковые часы на площадку перед лестницей, и потому в комнате слышался их мерный, однообразный стук. Луна высвечивала на ковре серебристый прямоугольник. Как и в прошлый раз, Джошуа поставил стул спинкой к закрытой двери, сел на него и принялся всматриваться в свободный левый угол своей комнаты. Вновь юноша глядел в одну точку широко открытыми глазами безумца, и снова сердце в его грудной клетке бешено колотилось.
Спустя несколько минут в самом углу комнаты зародилось какое-то тёмное, неясное пятно, которое из безобидной чёрной кляксы, пугающе пульсируя и разрастаясь, вскоре достигло уровня потолка. Неведомая чёрная субстанция стремительно росла, у неё вырастали какие-то кривые, извивающиеся отростки. Любого другого человека это могло до ужаса напугать, но молодой Геттинберг, не шевелясь и не моргая, в упор разглядывал появившееся из ниоткуда пугающее нечто. То, что сформировалось в результате деятельности воображения юноши, выглядело жутко. А было ли это и в самом деле только плодом буйного, нездорового воображения, причудливой фантазии? Колышущаяся масса уже ползла по потолку.
