скачать книгу бесплатно
– Что остановилось-то? – непонимающе сдвинул брови Денисов.
– Спросил, умный какой! – буркнул «кулак», которого обаяние «господина доктора» явно не трогало, а скорее раздражало. – Кабы кто знал! Не сказал Валька! Бросился с лоджии – и умер.
– Бросился! – всплеснула руками старая Масяня. – Откуда тут бросаться?!
– А я говорю, что бросился! – сердито топнул «кулак» Савелий. – Так бросаются, когда убиться хотят!
– Откуда тебе знать? – задиралась Масяня.
– Оттуда! – огрызнулся Савелий. – Знаю, коли говорю. К примеру сказать, в 51-м дело было. Пришли брать одного – по делу о вредительстве на «ГАЗе». Он с балкона и сиганул! Я как раз внизу стоял, у машины, он мне под ноги и бросился. Вот я и видел, какие лица у людей бывают, когда они бросаются!
– А что ж ты делал в 51-м году, а? Вроде ж ты говорил, что шофером в военном госпитале работал?! – потрясенно пробормотала Масяня. – Это значит, пока мы… без права переписки… лишение в правах… – Она начала заикаться. – Ты, значит, из НКВД?!
– О господи, нам еще только группы «Мемориал» тут не хватало! – в сердцах воскликнула Света. – Да где милиция-то, почему не едет?
Милиция и впрямь задерживалась. Свидетели вот-вот могли разойтись. И Алена подумала, что все-таки ноблесс оближ [8 - Положение обязывает – искаж. французский.]. Она детективщица или кто?
– Может, вы в сторонку отойдете и потихоньку между собой выясните, кто плохой, а кто хороший? – со всей возможной вежливостью попросила она престарелых антагонистов, а потом обернулась к остальным собравшимся: – Кто-нибудь еще видел, что произошло?
– Я видел, – после некоторого молчания с явной неохотой пробормотал невысокий, очень широкоплечий парень с классическим лицом боксера: перебитый нос и перечеркнутая шрамом бровь. – Все правильно, все как дед сказал. Я на балконе курил, вон, наша лоджия соседняя, тоже первый этаж, только у нас не решетка, а стекло, – показал он куда-то в сторону. – Ну, курю, вдруг вижу – во двор входит Валька. Идет прямо по лужам, но не шатается, а весь сосредоточенный, ничего вокруг не видит, потому что смотрит на часы. Рукав куртки отвернул и прямо впился глазами в свое запястье! Потом остановился, вот так пошатнулся, глаза закрыл – и как побежит к своему балкону! На решетку запрыгнул, повернулся, огляделся, закричал: «Остановились! Остановились!» Ну и… – Он резко мотнул головой: – Правильно дедок сказал: Валька бросился! Такое ощущение, что он прыгнул этажа так с пятого. Мне вообще показалось, что он падал медленно-медленно… у меня аж сердце замерло. Я, конечно, сразу выскочил, первый к нему подбежал, но…
– Что остановилось-то? – удивленно спросила Света.
– Часы, наверное, он же на часы смотрел, – пожала плечами Алена. – Но при чем тут они? Не мог же он покончить собой из-за того, что часы остановились?!
– Часы идут. Я же попыталась пульс посчитать – стрелки двигаются, – сообщила Света. – Непонятно как-то…
– Да чего непонятного, – пробурчал Костя, – сдвинулся на почве общего алкоголизма. Мало что с виду трезвым казался – они знаете как умеют, алики, комар носа не подточит, хоть по канату пройдут, а сами вусмерть!
Женщина, лежавшая на земле, вскочила, словно ее с силой подбросило вверх, с пугающей внезапностью.
– Что ты знаешь про моего мужа! – закричала она, некрасиво кривя испачканное грязью лицо, и тут же начала падать, запрокидываясь назад.
Костя и «боксер» едва успели подхватить ее. В толпе соседей завздыхали, кто-то начал всхлипывать. Только Масяня и «кулак» беспрестанно наскакивали друг на друга, сводя какие-то счеты, которые на самом деле давным-давно ни для кого из них не имели значения.
В машине реанимации затрезвонил вызов.
Виктор Михайлович высунулся из кабины, хмуро поглядел на Алену и по инерции так же неприветливо позвал:
– Денисов! Спрашивают, мы можем на вызов ехать? Попытка суицида!
Доктор Денисов, которого все называли просто по фамилии (наверное, потому, что тяжеловесное, могучее имя Илья и столь же основательное отчество Иванович казались странными в сочетании с его тонким, быстроглазым лицом и сухощавой, стремительной фигурой), отмахнулся:
– Они что, только проснулись? Мы здесь уже минут пятнадцать, скажи им.
– Да нет, – отозвался Суриков. – Другой адрес, на Капитальной, отсюда еще пилить дай боже.
– Это что-то! – пробормотал Денисов, оглядываясь не без растерянности. – Что происходит, а? Главное дело, прошлый вызов у нас тоже был – попытка суицида! И тоже – успешная. По рассказам очевидцев, мужик – вполне нормальный, с виду работяга – спокойно стоял на трамвайной остановке, дождался, пока вагон приблизился, помахал вожатому рукой, крикнул что-то – и свалился на рельсы. Мы приехали, он еще не умер, не стонал, ничего. Довезли живого, он даже адрес смог назвать, куда жене позвонить, просил ей часы свои отдать, но преставился, как только мы через порог больницы его перенесли.
– Часы? – рассеянно спросила Алена.
– Ну да, у него часы были страшно дорогие, «Консул». Как-то вроде такому типажу не по карману.
– Украл небось, – с доброй улыбкой предположил Костя.
– Ага, ты, как всегда, прав, – зыркнул на него Денисов. – Света, может, ты тут побудешь с этой женщиной, женой… подождешь, пока милиция приедет? Видишь, вызов какой? Надо бы поскорей…
– Неужели не побуду? Только ты, Денисов, возьми барышню с собой, ладно? – Света исподтишка подмигнула Алене: – Для нее это такая экзотика, суицид, она про тебя потом в романчике напишет. Возьмешь?
Денисов насмешливо поглядел на Алену. Отчего-то он всегда, с самой первой встречи, смотрел на нее или безразлично, или насмешливо и все, что бы она ни сказала, воспринимал исключительно с надменным приподниманием бровей. У Алены было такое ощущение, будто он с великим трудом удерживается, чтобы не брякнуть что-то вроде: «Детективщица из Нижнего Новгорода – это такой же нонсенс, как сергач [9 - Старинное ремесло жителей г. Сергач Нижегородской губернии – дрессировка медведей и показ их на ярмарках.] из Парижа!» Но ей-то Денисов нравился, поэтому она благоразумно делала вид, будто ничего не замечает. И была от души счастлива, когда он великодушно кивнул:
– Поехали, так и быть. Всю жизнь мечтал быть изображенным в дамском детективе! Только заодно уж и Михалыча изобразить придется, договорились?
Чудилось, водитель с великим трудом подавил желание перекреститься: свят, свят, свят, чур меня, чур!
Денисов хохотнул было, потом огляделся, спохватился, сел в кабину. Алена забралась в салон, помахав на прощанье Свете.
– Созвонимся! – крикнула та, ответно махнув, и «Фольксваген» тронулся с места.
Из дневника Елизаветы Ковалевской. Нижний Новгород, 1904 год, август
Проснулась ни свет ни заря после кровавых кошмаров и силой затащила себя за дневник. Обойдусь сегодня без предисловий, чтобы не отвлекаться. Итак – «Дело пятого вагона».
В ночь на 22 августа на станции Растяпино, что близ Подвязья, в товарно-пассажирском поезде, в пятом вагоне третьего класса, проводник обнаружил два рогожных куля с частями тела неизвестного мужчины. В одном куле находилось туловище без головы, в другом – ноги и руки. Части трупа были завернуты в оберточную бумагу и газеты – номера «Нижегородского листка» двухгодичной давности. Туловище было завернуто в грубую льняную простыню с красными каемками. В том же куле нашлись черные штаны и старая желтая клеенка с круглыми оттисками, образовавшимися от некогда стоявшей на ней посуды. Все, конечно, залито кровью.
Наши врачи, осмотрев останки, пришли к следующему заключению: роста неизвестный был невысокого, возраст имел от двадцати до тридцати лет, голова и конечности отделены от тела острым режущим предметом, умелой и сильной рукой.
Однако в том же заключении не было сказано ни единого слова о возможной причине смерти. Нет следов насильственного или нечаянного отравления; судя по состоянию легких, асфиксия здесь тоже ни при чем. Он был трезв, то есть алкогольное отравление не имело места. Конечно, возможно, отыскав голову трупа, мы обнаружим в ней пулевое ранение, однако сейчас причина смерти остается столь же загадочной, как у Натальи Самойловой.
Конечно, я слишком рано делаю выводы, но отчего-то мне кажется, что между этими двумя странными, загадочными, зловещими случаями есть нечто общее. Два человека умирают от непонятных причин вне дома. Однако они находятся в это время в таком месте, у таких людей, которые будут жестоко скомпрометированы их смертью. Люди эти не могут позволить себе никакого скандала, ни малейшей огласки! Поэтому идут на все, дабы избавиться от тел.
Недурная завязка для новеллы в стиле пресловутого Конан Дойла! Куда там «Концу Чарлза Огастеса Милвертона»!..
А впрочем, не следует отвлекаться от реальности.
Конечно, от внезапно случившегося трупа избавиться нелегко. Но все же возможно. Ночи позднего августа безлунны и темны, в городе нашем много глухих закоулков, буйных зарослей, куда можно было вынести труп и оставить его, не тратя времени на переодевание в чужую рубаху или на вовсе жуткое расчленение. Зачем брать на себя лишние хлопоты?
Однако же это наводит на некоторые размышления. Предположим, хозяева квартир, в которых внезапно умерли эти двое, живут в оживленных, людных кварталах; предположим, привратники их домов весьма внимательны; допустим, что досужие соседи не сводят с них глаз ни днем, ни ночью. Во всяком случае, если из дому в разгар дня вынесут и погрузят на извозчика сундук или просто выйдет некто с двумя кулями на спине, это привлечет меньшее внимание, чем тайный вынос тела под покровом темноты…
Так. Что следует проверить? Послать сыскных агентов опросить извозчиков, не припомнит ли кто из них, что вез к берегу сундук или на станцию – рогожные кули. Быть может, извозчики, народ приметливый, запомнили и нанимателей?
Путь второй. «Нижегородский листок». Несколько выпусков его нашли в мешке с кровавыми останками. Видимо, положены они были, чтобы впитать кровь. Сколько мне известно, в розницу «Листок» начал продаваться всего лишь год назад, а до сего времени распространялся исключительно по подписке. В почтовой конторе следует выяснить список получателей этой газеты двухгодичной давности. Не исключено, впрочем, что с тех пор газета не раз переходила из рук в руки…
Но все же, как ни хлопотен сей путь, в этом направлении стоит предпринять шаги.
Путь третий откроется, конечно, если нам все же удастся установить личность человека, чей труп найден в поезде. Уже теперь полиция опрашивает и проверяет всех знакомых Натальи Самойловой. Точно так же, частым гребнем, будут прочесываться все знакомые этого неизвестного. Впрочем, вполне может статься, что он одинок, ведь до сих не поступило заявления о пропаже молодого мужчины, приметы которого хотя бы частично совпадали с приметами покойника из поезда.
С другой стороны, возможно, он прибыл в наш город из какого-то другого и просто еще не успел зарегистрироваться в полиции?
Судя по единственной детали его одежды – черным штанам довольно хорошей шерсти и пошива, – убитый не был стеснен в средствах. Правда, штаны изрядно поношены… Ежели следовать логике Хольмса, это свидетельствует, что убитый знавал лучшие времена. Или просто был равнодушен к одежде? Во всяком случае, его руки подтверждают, что он не был знаком с тяжелым физическим трудом. Да и ступни, не изуродованные тяжелой, грубой, неудобной обувью, свидетельствуют, что ему не приходилось слишком много времени проводить на ногах. Итак, скорее всего, это был мужчина из приличного общества…
Однако вернусь к обстоятельствам, при которых был обнаружен его труп.
Ночной товарно-пассажирский поезд направлением на Казань принадлежит к числу самых дешевых. Билет в общем вагоне стоит меньше, чем даже на пароходе в третьем классе, а остановок поезд делает куда больше и чаще. Это привлекает людей, а потому все вагоны третьего класса были переполнены народом, как всегда бывает перед окончанием и закрытием Нижегородской ярмарки. Ее многочисленные посетители разъезжались по губернии. Некоторые везли с собой кое-какие покупки, и мужчина с двумя рогожными кулями не привлек к себе ничьего пристального внимания при посадке. В вагонах третьего класса было народу больше, чем сидячих мест, поэтому некоторые, особенно наглые, норовили пристроиться и в первом, и во втором классах, к неудовольствию «чистой публики». Кондукторы и проводники замучились гонять лишних пассажиров, охранять подступы к дорогим вагонам призваны были даже истопники, и вот тут-то один из них, по фамилии Олешкин, обратил внимание на какого-то высокого, худого, бедно одетого человека, возле которого на полу лежали два куля. Завидев его в тамбуре, Олешкин сначала ощетинился, однако пассажир не делал никаких попыток перейти в вагон второго класса: стоял да смотрел в темное стекло, словно бы с нетерпением ожидая приближения станции.
– В Растяпино едешь? – спросил Олешкин, который был весьма словоохотлив. – Уже вот-вот прибудем.
Человек кивнул. Тут Олешкин обратил внимание, что на нем шляпа с обвисшими полями, которая явно знавала лучшие времена, однако они миновали настолько давно, что о них вряд ли кто мог вспомнить. Теперь-то, по размышлении, можно предположить, что хозяин сих кулей нарочно надел такую бесформенную шляпу, чтобы скрыть лицо понадежней, однако Олешкину сие в голову не пришло.
Присмотревшись, он заметил, что кули явно запачканы кровью. Однако этот простодушный, а проще сказать – скудный умом человек ничего не заподозрил. Он сказал:
– Видать, у тебя жена родила, что так много крови!
На взгляд Олешкина, он изрек что-то до крайности смешное и остроумное. Дураков бог бережет – глупый истопник и не знал, сколь близко подошел к собственной смерти. Ведь, судя по всему, он имел дело с человеком рисковым и опасным…
Обладатель помятой шляпы зыркнул на него из-под нависших полей, а потом ответил:
– Да что ты, какая жена! Я бобылем живу. А что до кулей… На ярмарке рыбки да мяса прикупил. Вон кровушка и подтекла.
И снова Олешкину не почуялось, не увиделось ровно ничего несообразного в этом ответе. А между тем несообразность была налицо. Ехать из Нижнего в Подвязье, в село, стоящее на реке, и везти из города в деревню мясо да рыбу! Паче всего – рыбу!
Тут в тамбур повалил новый народ – станция приближалась. Истопник ушел, чтобы не мешать. А когда поезд тронулся, оказалось, что пассажир в мятой шляпе сойти-то сошел, да вот беда – «забыл» свои кули.
Можно только диву даваться человеческой глупости! Олешкин и теперь не почуял ничего странного и зловещего. Он взалкал чужих «рыбки да мяса» и захотел присвоить эти кули, но сначала все же решил полюбоваться на свою добычу. Поезд в это время тронулся, Растяпино осталось позади (право, я усматриваю особенный смысл в том, что все это происходило на станции с таким символичным названием). Тут появился проводник пятого вагона и застал Олешкина, что называется, на месте преступления. Проводник этот, по фамилии Саранцев, не возмутился поступком своего сотоварища, а потребовал своей доли. То есть страшное открытие они сделали вдвоем…
Но, даже развязав кули и увидев, что там лежит, никто из них не бросился к главному кондуктору или машинисту с требованием остановить поезд и воротиться на станцию, позвать смотрителя и полицейского, предпринять шаги к задержанию неизвестного в мятой шляпе: ведь он был в те минуты еще в Растяпино или поблизости от него! Нет, эти двое не нашли ничего лучше, как попытаться побыстрей избавиться от страшной находки. Некоторое время они спорили, что лучше: открыть дверь и выкинуть кули, а может быть, отнести их в вагон с углем, да там и зарыть. Однако до угольного вагона было далеко, надо идти чуть ли не через весь состав. Саранцев опасался, что кто-нибудь обратит на них внимание по пути. Поэтому решено было – выкинуть зловещий груз из поезда.
Видимо, «Дела пятого вагона» никогда не возникло бы, не окажись в эту минуту, что Саранцев забыл ключ от двери в своем служебном купе. Да, с персоналом на нашей железной дороге дела обстоят печальным образом! Младенцу известно, что проводник никогда не должен расставаться с мастер-ключом, который отпирает все помещения в вагоне!
Ну что ж, Саранцев сходил за ключом, принес его, приятели начали отворять дверь… и в это время вдруг появился главный кондуктор. Он, конечно, сразу обратил внимание и на вороватый вид истопника и проводника, и на окровавленные кули, которые, кстати сказать, уже перемазали кровью и стены, и пол в тамбуре.
И вслед за этим события наконец начали развиваться так, как следовало быть.
Возвратиться в Подвязье, конечно, поезд не мог, однако с пути даны были телеграммы куда следует. На промежуточной станции в вагон сел полицейский чин, который произвел осмотр места происшествия и снял показания со злополучного истопника Олешкина и его невольного сотоварища Саранцева. Затем полицейский воротился со страшным грузом в Нижний на рабочем паровозе, в компании тех же Олешкина и Саранцева, которых было решено немедля доставить для допроса. Дали телеграмму и на станцию Растяпино, но время-то было ночное, и человека в мятой шляпе, разумеется, и след простыл. Он словно растворился в темноте… Конечно, были проверены все, кто жил в Подвязье. Посланы также запросы на пароходы «Алексей» и «Быстрый», той ночью делавшие остановку в Подвязье по пути в Нижний. Может статься, тот человек воротился в город водою. Однако никто на пароходах – ни кассиры, ни кондукторы, ни матросы – не упомнят, чтобы им попался на глаза такой вот – в мягкой шляпе. Других, более подробных, примет его, увы, Олешкин дать не смог. Только и сказал, совершенно обалдев от тех неприятностей, которые сам же навлек на себя своей глупостью и жадностью: он-де худощав и вообще – на сельского учителя похож. Нет, истопник выразился куда точнее: на сельского учителишку. Видимо, перевозчик страшного груза (а может быть, и убийца) был внешне весьма неказист. Что не мешало ему обладать очень крепкими нервами и острым, проворным умом. Эксперт уверяет, что между смертью неизвестного и его расчленением прошло не более двух часов. А со времени смерти до времени обнаружения трупа – не более суток. Что и говорить, этот человек не терял даром ни минуты! Он не потерял также присутствия духа, разговаривая с истопником, он не потерял самообладания, и исчезая из Подвязья…
А нам, тем, кому предстоит расследовать столь злодейское и загадочное преступление, можно пожелать одного: не терять надежды на то, что это удастся!
Нижний Новгород. Наши дни
Взял он саблю, взял он востру…
Ах, взял он саблю, взял он востру —
И зарезал сам себя.
Веселый разговор!
Алена в ужасе обернулась. Она сидела в кабине: доктор Денисов остался с пациентом в салоне. Там же был и фельдшер реанимации Шура Кожемякин. Неужели это он поет, развлекается?
Шура перехватил Аленин взгляд и, видимо, моментально понял его значение, потому что качнул головой. Алена перегнулась еще сильнее – и увидела, что губы человека, лежащего на носилках, шевелятся. Прислушалась – и сквозь шум мотора уловила скрипучее, мучительное:
Не поверил отец сыну,
Что на свете есть любовь.
Веселый разговор!
Взял сын саблю,
Взял он востру —
И зарезал сам себя.
Веселый разговор!
Это он поет! Больной, то есть раненый, то есть самоубийца! Поет, а Люба Измайлова, второй фельдшер реанимации, ставит ему капельницу.
– Сирену! – скомандовал доктор Денисов, и раздался раздирающий душу и уши вой.
Денисов поймал взгляд Алены, нахмурился и отвернулся к человеку на носилках. Сирена заглушила все звуки вокруг, но Алена видела, что губы этого самоубийцы все еще шевелятся. Неужели он снова пел?!
Да уж, веселый разговор! Потому что этот человек пел о себе.
Жуть, конечно. Доктора Денисова и фельдшера Шуру уже ничем, такое впечатление, не прошибешь, и если они будут реагировать на всякую ерунду, вроде попытки суицида, то и сами недолго проживут, – однако женщины – существа куда более чувствительные. Добродушное, толстощекое Любино лицо напряжено так, что пухлые губы вытянулись в ниточку. Люба тоже навидалась в своей фельдшерской жизни всякого, но такого даже ей видеть еще не приходилось!
Хотя, в принципе, в первую минуту Алена даже не испугалась, а скорее удивилась. Что ожидает увидеть бригада «Скорой», которой дают вызов: «Попытка суицида»? Человека либо только что из петли вытащили, либо он лежит с перерезанными венами, либо таблеток наглотался, а то, господи помилуй, нахлебался уксусу и катается по полу, рыча звериным голосом от лютой боли в прожженном насквозь желудке… Однако застали они в той квартире на улице Капитальной картину вовсе неожиданную.
Лицо у молодой женщины, отворившей им, было цвета, какого человеческие лица в нормальном состоянии не бывают: зеленовато-синюшного, с набрякшими, красными веками. Она беспрестанно утирала то рот, то слезящиеся глаза, и Алена вдруг поняла, что перед ней не опойка какая-нибудь, как почудилось в первый момент, что эту женщину только что жестоко рвало, вот почему у нее такое лицо. И взгляд у нее блуждающий, и голос невнятный, а слова так и разбегаются именно потому, что она никак не может овладеть собой, сосредоточиться – от невероятного потрясения.
Что оказалось? Сорок минут назад ее муж вернулся с работы мрачный, молчаливый, достал из внутреннего кармана пиджака бутылку водки «Кристалл», тут же, стакан за стаканом, влил ее в себя, – не слушая истерических криков жены и закусывая водку заветрившимися ломтиками сыра, которые лежали на тарелке, прикрытые салфеткой. Взял из ящика стола большой кухонный нож, задумчиво осмотрел его, потрогал лезвие, порезав при этом палец и досадливо сморщившись, – а потом, тяжело вздохнув и даже не оглянувшись на жену, с силой вонзил себе нож в солнечное сплетение.
Жена закричала так, что не слышала, издал ли хоть звук, хоть стон ее муж. У нее подкосились ноги – упала на колени, превозмогая беспамятство, видела, словно сквозь пелену, как он стоит, согнувшись и покачиваясь. Потом сделал шаг, другой – и нетвердо двинулся к дивану, все так же согнувшись. Осторожно прилег – сначала на бок, потом повернулся на спину – со странным, каким-то съежившимся лицом. Между пальцами, вцепившимися в рукоятку ножа, извивались какие-то красные ниточки – она не могла понять, поверить, что это кровь ее мужа.
И тут же ее начало выворачивать, она едва успела добежать до унитаза. Потом ей стало чуть легче, муть сошла с глаз. Она подскочила к мужу и уставилась на него, все еще не веря глазам. Он лежал на диване с тем же скукоженным лицом, смотрел в потолок, дышал тяжело – но все-таки дышал и смотрел! Он был жив, он не убил себя, а только ранил! И она вспомнила наконец про «Скорую помощь»…
Когда доктор Денисов, Шура и спешно вызванный на подмогу Виктор Михайлович понесли раненого на носилках в машину, Люба быстро сделала хозяйке укол и принялась уговаривать ее лечь, а не ехать в больницу. Хозяйка, не слушая, кинулась в прихожую – одеваться.
– Что наделал, что он наделал?.. – бормотала женщина. – Почему ж он мне даже ничего не сказал?! Мы так хорошо жили! Пусть не так много денег было, как раньше, но все равно – хорошо! Он даже курить бросил, он закодировался от курения! А пить и не пил никогда, мы не ссорились, нам ссориться даже было не из-за чего!
Наконец-то слезы хлынули из ее глаз, и Алена совершенно точно знала, о чем она сейчас думает. Вспоминает самое лучшее, самое счастливое, что у них было, а еще мучительно спрашивает себя, не сама ли виновата в том, что муж решил покончить с собой, ничего, ничего не сказав при этом ей, жене, самому близкому человеку?.. А может быть, он внезапно сошел с ума, и никто не виноват в этом, кроме его собственной несчастливой судьбы?
Тут из школы вернулся сын самоубийцы, и хозяйка отчаянным усилием воли взяла себя в руки: предстояло рассказать двенадцатилетнему мальчишке страшную новость. Люба и Алена поспешно ушли: надо было как можно скорее вернуться в ждавшую их машину.
– Как думаете, он выживет? – спросила Алена, стремглав сбегая вслед за Любой по ступенькам.
– Может быть, – неопределенно ответила та. – Вообще-то ранения в живот опасные, но всякие чудеса бывают. Главное, чтобы нож не потревожить.
– А как же его в больнице будут извлекать? – ужаснулась Алена.
– Нам бы его довезти живым, а там хирурги знают, что делать, – буркнула Люба.
Алена побаивалась, что Петр Николаевич Поливанов (так звали этого несчастного самоубийцу) уже умер, не выдержав спуска по лестнице (лифта в хрущевке не оказалось), однако он был жив. Лежал в салоне на носилках, и Шура осторожно накрывал его двумя одеялами: от плеч и от ног, оставляя открытым живот с торчащим из него ножом.
Денисов махнул Алене, чтобы села впереди: понятно, доктор должен быть рядом с таким пациентом. У водителя Сурикова губы были точно так же вытянуты в напряженную нитку, как у Любы, он, похоже, и не заметил, что рядом сидит не любимая им писательница!
Алена тоже не обращала на него внимания: почти все время она сидела, глядя в салон, отворачиваясь только, когда к горлу подкатывала тошнота. Нет, дело было не в страшной ране, тем паче что из-за свернутых одеял виднелась только рукоять ножа: писательницу всегда укачивало в автотранспорте, а уж если приходилось сидеть задом наперед, то хоть святых выноси!
Пока мчались по проспекту, сирена завывала беспрестанно, и звук ее разметал машины в стороны, словно ветер – осенние листья, но вот свернули на тихую улицу, ведущую к дежурной больнице, и шофер выключил сирену. Алене сразу стало легче, словно бы даже тошнило меньше. Она снова повернулась в салон, и в это время Поливанов открыл глаза.
