скачать книгу бесплатно
– У нее квартира где-то в Лапшихе, но она ее сдает, а живет именно что в развалюхе, которую снимает за гроши. Там же и самые важные встречи по вечерам назначает. Говорят, она скупая, как… как… – Костик замялся в поисках сравнения.
«Как Скупой рыцарь у Пушкина, Плюшкин у Гоголя, Гарпагон у Мольера, Гобсек у Бальзака, Скрудж у Диккенса, Шейлок у Шекспира», – мысленно подсказала Алёна, однако Костик телепатическими способностями не владел, а потому пошел по пути наименьшего сопротивления и сказал:
– Скупая, как… как сука!
Ну что ж, в этом была даже некая изысканность… некая фонетическая игра, даже намек на аллитерацию… не «чуждый чарам черный челн», конечно, но тоже ничего себе!
Алёна на миг задумалась о любимом – о всяких лингвистических чудесах – и чуть не пропустила опасного момента. Данила сказал:
– Ну ладно, спасибо и на том. – А потом дверь колыхнулась, и Алёна едва успела отскочить и с неподдельным – то есть ей хотелось так думать – интересом углубилась в разглядывание коробок со сменными мешками для пылесосов.
Она схватила какую-то коробку и поверх нее украдкой бросила взгляд на служебный вход. Оттуда вышли два парня: один высокий и темно-русый – в знаменитой куртке, другой среднего роста, худенький, в красной фирменной робе магазина «Видео». Высокий пошел к выходу, а второй свернул к Алёне:
– Вам чем-нибудь помочь?
Поверх робы болтался бейджик с надписью: «Менеджер Константин».
– Э-э… – пролепетала Алёна, делая простейший логический вывод, что высокого парня звали, стало быть, Данилой. – Я ищу мешки для своего пылесоса.
– Какой он марки? – заботливо спросил Константин.
– «Самсунг».
– А какая модель?
– Что значит – какая модель? Ну, он синенький такой, кругленький… – показала руками Алёна.
– Я имею в виду номер модели, – улыбнулся Константин с тем выражением, с каким врачи обычно улыбаются идиотам. В смысле, идиоткам.
– Я не знаю… – развела руками Алёна, оправдывая диагноз. – А у него что, есть номер?
На самом деле она отлично помнила, что у ее «Самсунга» есть номер – 1500. И пылесборники ей в самом деле были нужны! Но если сейчас она назовет номер и мешки найдутся, придется для конспирации их покупать, а в это время Данила исчезнет! И Алёна ничего не успеет у него спросить!
– Извините, – пробормотала она, приклеив к лицу виноватую улыбку, – я теперь вспомнила, на пылесосе и правда какие-то цифры написаны. Я посмотрю, а завтра приду. Хорошо?
– Как вам будет угодно, – кивнул Константин, – хотя у нас есть одна модель пылесборников, которая практически для всех «Самсунгов» подходят. Универсальные мешки!
– А вдруг к моему они не подойдут? – старательно испугалась Алёна. – Нет, я лучше посмотрю номер… спасибо, до свиданья!
– До свиданья, – пробормотал Константин, даже не поглядев вслед рассеянной клиентке, которая с невероятным пылом вдруг рванула к выходу. Поработайте в «Видео» – и не такого еще насмотритесь!
Дела давно минувших дней
Утром я надел фрак (правильнее будет сказать, фрачок, настолько он кургуз и неказист, а впрочем, без ложной скромности сознаюсь, что я, по отзывам, выглядел в нем весьма авантажно и, главное, старше своих лет!) и отправился с визитом к их превосходительствам.
Петрозаводск показался мне неказист. Каменных домов раз-два и обчелся, а именно три. Один из них оказался гостиный двор – одноэтажный, узкий, с галерейками и арками. Напротив находилось деревянное и тоже одноэтажное здание театра. Я обрадовался, увидав, что расположен он на столь бойком месте, как торговая улица. Значит, о предстоящих спектаклях все извещены!
Неподалеку нашел я небольшую площадь, где полукругом располагались так называемые присутственные места. Неподалеку стоял и губернаторский дом, каменный, в три этажа, очень просторный, вытянутый в длину крыльями и флигелями. Вокруг раскинулся очень недурной парк – понятное дело, занесенный снегом, но с тщательно расчищенными дорожками. Собственно, единственный этот дом производил поистине городское впечатление, и я, петербургский житель, русской провинции в глаза прежде не видавший и побаивавшийся ее, несколько приободрился.
Я был удивлен той быстротой, с какой приняли меня их превосходительства. Я как актер привык к пренебрежению со стороны сильных мира сего. Я тогда недооценивал скуку здешней жизни, когда всякий новый человек – вдобавок прибывший по своей воле, а не ссыльный! – становился сразу интересен. А к актерам, благодаря увлечению губернаторши, вообще было особенное отношение.
Губернатор оказался сморщенным, сгорбленным седовласым старцем весьма почтенного вида. Его супруга – очень высокой, почти с меня ростом и гораздо выше своего мужа, с великолепной фигурой. Лет ей было… ну, словом, как говорится, женщина бальзаковского возраста. Одетая в синее платье, она казалась большой удивительной птицей рядом с воробьишкой-мужем. Говорил губернатор мало, хотя и приветливо, порою украдкой позевывал и очень скоро удалился, сославшись на необходимость читать какие-то важные бумаги. Помню, мелькнула у меня мыслишка, что он отправился просто-напросто поспать.
– Ангел мой, – выразился он по-старинному, обращаясь к жене, – предоставляю тебе занять нашего гостя.
Ее превосходительство послала мужу ласковую улыбку и посмотрела на меня. У нее были прекрасные серые глаза, которым синее платье придавало голубоватый оттенок, а волосы темно-русые. Черты лица нельзя было назвать иначе как породистыми. Вообще лицо поражало не столько красотой, сколько оригинальностью. Впечатление ее внешность и манеры производили очень сильное. Я вдруг подумал, как скучно, должно быть, такой очаровательной женщине в этой глуши – неудивительно, что она так увлечена театром!
Я робел и путался в ответах. Особенно часто спотыкался на словах «ваше превосходительство», которые почему-то вставлял то и дело, и в конце концов хозяйка приказала – именно что приказала! – мне называть ее Эльвирой Михайловной.
Я с восторгом подчинился. Ну, первое дело, повторюсь, мне еще не приходилось быть в такой короткости с сильными мира сего. Кроме того, эта женщина рождена была властвовать людьми и их сердцами. Что скрывать – я влюбился в нее с первого взгляда, но, конечно, понимал, что это навеки останется влюбленностью пажа в королеву. Ну что ж, для начала я решил ни в коем случае не выдавать своих чувств, чтобы не показаться смешным.
Собственно, говорили мы только о делах. Для начала Эльвира Михайловна посоветовала мне съехать из гостиницы и сыскать квартиру в городе.
– Не то разоритесь у этого Яаскеляйнена, он с проезжающих, по слухам, три шкуры дерет, – сказала она. – У любой, самой жадной старушки комната дешевле, да еще и со столом.
– А кто такой Яаскеляйнен? – удивился я. – Неужто хозяин гостиницы? Так он финн?! Я бы скорей принял его за жителя южных наших губерний. Неужто бывают черноволосые и черноглазые финны?
– Среди жителей Похъёлы было много черноволосых, черноглазых и смуглых, – сказала Эльвира Михайловна, и глаза ее неприязненно сузились, но, увидав мое поглупевшее от изумления лицо, она рассмеялась чудесным, чарующим смехом. – В старинных карельских сказаниях Похъёлой называется северная часть Финляндии, Лапландия. Там издавна жили самые страшные и самые искусные колдуны.
«Ее превосходительство без ума от этих сказок!» – вспомнились мне слова казначея. Сердце мое заколотилось. Что и говорить, в этом слове – «Похъёла» – было что-то пугающее и безмерно волнующее. Совсем как в том ощущении, с которым я проснулся нынче ночью.
На самом деле это было предчувствие, случайно озарившее меня, и если бы я тогда дал ему волю…
Но этого не случилось.
Мы продолжали разговор о театральных делах, и я узнал, что любительские спектакли организуются, как в профессиональном театре: ежемесячно премьеры, никаких заминок или сбоев. Эта прелестная женщина держала театр в ежовых рукавицах. Нет, в самом деле, попробуйте-ка отказаться от роли, если она назначена вам ее превосходительством, или опоздать на репетицию, если расписание скреплено ее же подписью!
Я решился спросить, правда ли, что есть в Петрозаводске некий доморощенный драматург, который мечтает о постановке своих пьес.
– Ах, Карнович! – сделала очаровательную гримаску Эльвира Михайловна. – О да! Он носится с вариацией расиновской «Федры».
– Расин?! «Федра»?! – ужаснулся я, почему-то сразу вспомнив рассказы одного ветхозаветного старожила, который видал еще Екатерину Семенову в этой роли и доводил до истерического хохота всех желающих (и нежелающих!) слушать своими попытками изобразить ее в особенно патетических монологах.
– Да, вы не напрасно испугались, – вздохнула Эльвира Михайловна. – Правда, это весьма осовремененная версия «Федры» – она так и называется: «Новая Федра» – и, противу классике, зеркально отраженная, если так можно выразиться. Я имею в виду, что наш драматург изобразил Федру непреклонной и добродетельной супругой Тезея, ну а Ипполит, напротив, всячески домогается ее, а потом, не добившись своего, клевещет на нее – и погибает, проклятый Тезеем.
– Это весьма смело, – только и смог выговорить я, удивляясь, почему Эльвира Михайловна так покраснела. И вдруг я понял…
В образе неумолимой, добродетельной Федры Карнович изобразил ее прекрасное и неумолимое превосходительство, а в образе Ипполита – себя, влюбленного в нее!
По выражению моего сконфуженного лица Эльвира Михайловна поняла, что я все угадал, и с трудом удержалась от смеха.
– Сами понимаете, – сказала она с шутливой серьезностью, – что ничего подобного я допустить на сцену не могу. Конечно, моему мужу – а он весьма умен и прозорлив! – будет приятно узнать, что Федра любит немолодого Тезея, однако сознавать, что вокруг ее юбок, вернее, столы и инститы[1 - Стола (лат.) – в Древнем Риме женская одежда типа хитона с рукавами или без них, с пришитой по подолу инститой; надевалась поверх туники. Инстита (лат.) – в VIII–V вв. до н. э. в Древнем Риме плиссированная оборка, пришиваемая к подолу столы.], безнаказанно увивается какой-то бесстыжий Ипполит, ему вряд ли будет приятно. За себя Федра не боится, зато участь Ипполита может быть печальной. Тезей, видите ли, покровительствует ссыльным… о, разумеется, не политическим… – в голосе Эльвиры Михайловны прозвучала брезгливость, – тем, кто слегка порастратился на казенный счет или впал еще в какие-то незначительные должностные грешки. Он устраивает их здесь на тепленькие местечки, скажем, Карновичу весьма уютно в роли заведующего канцелярией. И если у него недостает ума самому позаботиться о себе, мне приходится печься о том, чтобы Тезей не лишился хорошего работника лишь потому, что тот чрезмерно много о себе вообразил.
Я слушал Эльвиру Михайловну, восторгаясь ее насмешливым умом, ее очаровательной речью, столь не похожей на речь известных мне светских дам, – и в то же время прощался с последней надеждой привлечь ее внимание. Ах… не дай бог «чрезмерно о себе вообразить» – лишусь не только работы, но и ее общества!
Стыдясь, что не смогу скрыть волнения, я подошел в окну и уставился в парк, делая вид, будто некий шум, раздавшийся внизу, привлек мое внимание. К моему изумлению, там в самом деле происходило нечто странное. Из полосатой будки часового (такая будка стояла у ворот губернаторского парка) выскочил охранник с ружьем наперевес и преградил путь женщине в большом клетчатом платке, покрывающем ее чуть ли до пят.
Она пыталась пройти, она показывала на дом, но солдат качал головой и норовил отогнать ее подальше.
– Что там происходит? Куда вы смотрите? – спросила Эльвира Михайловна, подходя ко мне и касаясь моего плеча пышным рукавом своего платья. Сладостный аромат коснулся моего обоняния… словно в тумане, смотрел я, как женщина внизу подняла голову и с мольбой уставилась на окна верхних этажей губернаторского дома, на то окно, за которым стояли мы с прекрасной и недосягаемой «Федрой»…
«Да ведь я видел эту самую девушку вчера в гостинице!» – мелькнула – нет, вяло, полусонно проплыла в моей голове мысль.
– Чего она хочет? – удивилась Эльвира Михайловна. – А ну-ка, отворите окно, господин Северный, я спрошу.
– Умоляю, называйте меня Никитою… Львовичем… – едва выговорил я, понимая, что ничего так не желал бы, как услышать свое имя из этих прелестных уст.
– Конечно, конечно, – уступчиво проговорила она, – да раскройте же окно!
Я схватился дрожащими руками за створки, однако они были накрепко законопачены и заклеены вощеной бумагою для тепла.
– Ах, не стоит, – разочарованно вздохнула Эльвира Михайловна. – Поздно, она уже убежала. Интересно, чего ей было нужно?
– Вам это и правда интересно? – спросил я с нежностью, пораженный ее великодушием по отношению к неизвестной девушке.
– Вы же должны понимать, – сказала она тоном капризного ребенка, – что жизнь наша здесь удивительно однообразна, поэтому радуешься самомалейшему развлечению.
Развлечению? Я вспомнил, с каким отчаянием рыдала вчера эта девушка, как только что рвалась в губернаторский дом, как отгонял ее ружьем солдат… ах, бедняжка мечтала получить помощь у женщины, для которой она и ее беды – всего лишь развлечение!
Итак, Эльвира Михайловна с ее равнодушием к живым людям и самозабвенной любовью к театру была совершенно такой же, как все виденные мною прежде высокопоставленные дамы, которые искали на сцене чужих, выдуманных страданий, потому что сами жили не страдая…
Сердце мое дало изрядную трещину. И Эльвира Михайловна, которая, как я потом узнал, обладала непостижимой чувствительностью, мгновенно почувствовала перемену в моем настроении. Она отошла от меня и официальным тоном сказала:
– А теперь, господин Северный, давайте поговорим о первом спектакле, который вы будете ставить. Мне бы хотелось, чтобы это было «Горе от ума» господина Грибоедова. Первая репетиция состоится завтра. Все актеры мною будут оповещены. Вы должны будете представить ваш план постановки.
– Слушаюсь, ваше превосходительство, – отчеканил я.
Наши дни
Алёна слетела по лестнице, распахнула дверь на улицу – и, суматошно оглядевшись, увидела метрах в двадцати приметную куртку. Однако ее обладатель удалялся весьма проворно. Алёна уже открыла было рот, чтобы закричать что было сил: «Данила!» – однако вовремя спохватилась, что имени его ей знать вроде бы неоткуда. Если парень заметил ее в магазине – а редко кто не замечал Алёну Дмитриеву, тем паче особи противоположного пола! – то запросто может догадаться, что дамочка подслушала его довольно-таки криминальный разговор. И тогда… читывали, читывали мы детективы, слава богу, в курсе, что происходит с теми, кто слишком много знал! Ни в какие опасные дела мешаться у Алёны охоты совершенно не было. Так что кричать она не стала, а молча кинулась догонять Данилу со всех ног, поскольку он уже подходил к перекрестку улиц Белинского и Ижорской, а на светофоре догорал красный. Время зеленого света здесь истекало очень быстро, а потом по Белинке вновь устремлялся ревущий поток. Вот перейдет Данила на ту сторону – и поминай как звали! Поэтому Алёна прибавила скорость. Однако она забыла о коварстве снега, скрывавшего нечищеные тротуары. И, понятное дело, поскользнулась, и, понятное дело, так и поехала-поехала-поехала, силясь сохранить свой эквилибр, как сказали бы французы, но этот самый эквилибр – штука весьма непостоянная и неуловимая, потерять его легко, а поймать ох как трудно… Вот и Алёна его потеряла – и упала бы непременно, когда б не налетела на пахнущую скипидаром спину Данилы.
Толчок был так силен, что парень пошатнулся и… и, видимо, тоже ступил на лед, потому что и его эквилибр оказался утрачен. В попытках поймать его Данила сделал странный кульбит, однако напрасно: все же грянулся в сугроб. Сбившая же его Алёна неведомым образом удержалась на ногах.
– Мать честная, – зло сказал Данила, глядя на нее снизу вверх, – держаться на ногах нужно!
Алёна удивилась такой самокритичности и сочувственно пожала плечами:
– Да с кем не бывает!
– Ничего себе, – сердито проговорил Данила, не без труда поднимаясь. – Да вы на меня налетели, как танк! Хоть бы извинилась!
В принципе он был прав, однако писательница Дмитриева – дама довольно злопамятная и ехидная, поэтому не преминула показать норов и с самым невинным видом ляпнула:
– Вообще-то я с вас беру пример.
Данила зыркнул удивленно:
– Это в каком же смысле?
Ничего себе! Так он даже не заметил, как недавно сбил в снег женщину, и не просто женщину, а даму, можно сказать, и не просто даму, а красавицу, писательницу, детективщицу, распутывательницу и запутывательницу… ну и все такое! Немудрено, что Алёна обиделась и обиду свою скрывать не стала:
– А припомните, минут двадцать назад вон там, на том перекрестке, вы сшибли в сугроб женщину с шестью сумками и даже не оглянулись?
– С шестью?! – ужаснулся Данила. – Нет, правда?! А вы уверены, что это я? Потому что под тяжестью шестью сумок немудрено упасть и без посторонней помощи!
– Не обольщайтесь, – сухо сказала Алёна. – Она упала с посторонней помощью, а именно – с вашей. Вашу куртку ни с какой другой не перепутаешь. Это были вы!
– А вы что, теперь за нее, ну, за эту женщину, мне отомстили? – удивился Данила.
– Почему за нее? – удивилась и Алёна. – Если уж на то пошло, мстить мне следовало бы за себя, потому что это была я, но месть тут ни при чем, на вас я налетела совершенно случайно. Просто поскользнулась – ну и…
– Про то, что я вас сшиб на том перекрестке, вы прямо сейчас придумали? – хмыкнул Данила.
– С чего вы взяли?
– А где же ваши сумки? В снег закопали и побежали меня догонять? И что вы делали в «Видео»?
Ух ты, глазастый какой!
– Искала пылесборники для своего «Самсунга», – с невинным видом ответила Алёна. – Мне предлагали какую-то универсальную модель, но я решила уточнить номер моего пылесоса.
– И с такой скоростью помчались его уточнять? – хохотнул Данила.
– Вообще-то я гналась за вами, – решила прекратить это затянувшееся словоблудие Алёна.
– Ага, все же месть, – вздохнул Данила. – Или… что-то иное?
Вот наглец! Как заиграл глазом! Конечно, парень симпатичный, слов нет, и как раз в том возрасте, представители которого весьма чувствительны к чарам так называемых взрослых дам – а ведь Алёна, к слову сказать, принадлежит к их числу, – и отлично знает о том, что представители его возраста у взрослых дам весьма пользуются успехом, и в других обстоятельствах, может быть, Алёна с охотой поиграла бы с ним глазами, а может, и не только…
Но слишком уж он оказался самоуверен. Не вредно такого и обломить немножко.
– Конечно, иное, – улыбнулась наша героиня. – Вообще-то, я хотела спросить, как найти вашего брата.
Данила покачнулся, и Алёне показалось, что он сейчас снова упадет. Она даже схватила его за рукав, но он сам удержался на ногах и высвободился так резко, что теперь потеряла равновесие она. Но Данила даже попытки не сделал помочь прекрасной даме. Поэтому она довольно увесисто шлепнулась на то место, на которое обычно шлепаются все и для обозначения которого существует множество эвфемизмов. Данила быстро склонился к ней, однако совсем не для того, чтобы поднять!
Он с ненавистью глянул в Алёнины изумленные глазищи и выдохнул:
– Держись от меня подальше! И про брата моего даже думать забудь, если жить хочешь! Он из-за таких, как ты, в могиле лежит. Поняла, кретинка? Залезь в свой пылесос и сиди там!
И с этим совершенно несусветным пожеланием он ринулся через Белинку почти в ту самую минуту, когда зеленый сигнал светофора сменился красным и поток стремительно несущихся в обе стороны машин отрезал его от Алёны, сделав дальнейшее преследование невозможным.
Совершенно ошарашенная, она сидела на снегу и даже не слышала обращенных к ней сочувственных вопросов и восклицаний:
– Девушка, что с вами? Что вы сидите? Вы можете встать? Неужели она ногу сломала? Наверное, головой ударилась, не отвечает…
Последняя реплика достигла слуха Алёны, и она медленно закопошилась, пытаясь подняться. Несколько рук подхватили ее и поставили на ноги. Все же свет не без добрых людей!
– Вас проводить? – предложил какой-то темноглазый, смуглый, в черном куцем пальтишке.
