скачать книгу бесплатно
– Ага… – Резвун внезапно усмехнулся. – Ну бедняга Никитка, не повезло ему! Сестра меня пилила всю жизнь, что я племянничку никак не помогаю, не беру под свое крылышко, а меня кто брал? Я всю жизнь сам карабкался как мог, сам пробился и выбился. У меня своя семья, свои проблемы, дочь… не совсем здорова, к тому же проблемы в личной жизни, мне надо внука поднимать, у меня бизнес, дел выше крыши, а Никита – парень здоровый, талантливый, не без дури, конечно, но это по молодости, это пройдет. Одна беда – Казанова такой, что я уже устал слушать россказни о его похождениях, честное слово. Хотя подозреваю, все это больше треп, для форсу такого мужского: если он в мою сестрицу уродился, однолюбку несчастную, то должен быть…
Он вдруг осекся, провел рукой по лицу. Умолк; присел на каменный парапет, свесил плечи так, как будто вся усталость, накопленная за полсотни лет жизни, вдруг разом навалилась на него и придавила. Вроде бы самое время было ему закурить, но нет – просто сжимал трубку в кулаке.
Павел чуть усмехнулся. Ему и прежде случалось – чисто ради спортивного интереса – сообщать жертвам об их грядущей судьбе. В смысле, о том, кто он такой, Павел Малютин, и чего с ними намерен сотворить. Разумеется, он делал это, если время позволяло и если была твердая уверенность, что приговоренный не сумеет оказать сопротивления. И сколько уже раз приходилось наблюдать одну и ту же реакцию: на смену недоверию, ужасу приходила неконтролируемая болтливость, а потом наступала апатия, воистину смертельная апатия. Человек как бы заживо умирал на глазах, он был уже неживой, и Павел своим выстрелом всего-навсего прекращал течение каких-то физических процессов: биение сердца, кроветок, работу мозга в уже неживом организме. Ну вроде как выключить свет, щелкнув тумблером. Не более того.
Конечно, могло статься так, что приговоренный все-таки преодолеет эту свою апатию, вновь исполнится воли к жизни и набросится на убийцу, но Павел старался не дать ему шанса. Однако сейчас ему впервые захотелось, чтобы потенциальная жертва оклемалась от первого шока как можно скорее. Ему было интересно посмотреть, как поведет себя именно этот человек, от которого он ждал столь многого, которому предстояло спасти не только себя, но и своего убийцу!
Резвун вдруг поднял голову. Лицо его было по-прежнему пепельно-серым, потрясенным, постаревшим, однако глаза уже не смотрели так уныло и обреченно. И голос не дрожал:
– Сколько вы хотите взамен?
Павел медленно улыбнулся и вздохнул с облегчением. Недаром он с самого начала чувствовал к этому объекту такую симпатию!
– А давайте прикинем, – сказал он дружелюбно. – За вашу голову мне обещано сорок тысяч. Не рублей, сами понимаете. За дочь – двадцать, за внука – десять. Ну а я хочу ровно вдвое. Надеюсь, вас это не разорит?
– Забавный вы человек, – усмехнулся Резвун. – Более чем забавный. Сумма большая, конечно, но для меня вполне реальная. Нереальным мне кажется другое.
– Гарантий нет? – догадливо спросил Павел.
– Правильно. Разве я могу быть уверен, что вы, слупив с меня эти деньги, потом выполните заказ и получите в двух местах сразу?
Павел кивнул. Он нисколько не обиделся этим явным недоверием. Только дурак мог ожидать, что Резвун сейчас кинется ему в ноги, облобызает их, а потом подпишет чек. Сам Павел на его месте задал бы точно такой же вопрос. Поэтому он был готов к ответу.
Достал из кармана плейер, протянул Резвуну:
– Послушайте-ка пленочку, Николай Александрович. Голоса немного нечетки, потому что запись велась в автомобиле, при работающем моторе, к тому же это копия только одного, самого важного фрагмента. Но вы голос заказчика сразу узнаете. Второй узнавать даже не напрягайтесь, этот человек для вас останется совершенно неизвестным. То есть хочется верить. Боже упаси вас с ним встретиться. От души надеюсь, что и я его больше не увижу. Если честно, это мое самое заветное на сегодняшний день желание.
Резвун глянул на него исподлобья, а потом взял плейер. Он осторожно вставил в уши ракушечки, а Павел вдруг подумал, что плейер тоже может быть орудием убийства! Ведь из чего нынче только не убивают друг друга, из чего только не палят в противника! Из зонтиков, зажигалок, портсигаров, кейсов, сигар, флаконов с духами, патрончиков с губной помадой, бутылок с вином… Все это имитации, конечно, но некоторые можно использовать и с пользой. Помадой губы красить, зонтиком от дождя прикрываться. В портсигаре хранить сигареты. И – убивать людей попутно. Главное – знать, на что нажать и откуда вылетит пуля. Чтобы в себя ненароком не попасть…
Секундочку! А как стрелять из плейера? Где разместить спусковой крючок, чем будет подана пуля?
Нет, с выстрелом не проходит. Вот что надо сделать, идея! Один наушник должен быть снабжен небольшим взрывным устройством, которое приводится в действие, как только жертва нажимает на кнопочку «Play». Ба-бах! – и у человека нет половины головы. А если заминировать оба наушника, то не будет и второй половины. Эффективно, эффектно! Небось ноу-хау в способах убийств? Не запатентовать ли Павлу этот способ?
Но это потом. Сейчас гораздо интереснее казалось смотреть на лицо Николая Александровича. Услышать голос своего ближайшего друга и компаньона, обсуждающего твою смерть… Наверное, именно такое выражение было и у Павла, когда он услышал голос своего хозяина, обсуждающего его, Павла, смерть!
«– Нет, за результат я не беспокоюсь. Малюта работает чисто, красиво, спокойно, тут я ему вполне доверяю. С Сироткиным он мне помог поладить, поможет и с Санычем.
– Подстраховаться не думаете?
– А что, во Франции захотелось побывать? Милая страна, когда-нибудь съездишь. За Малюту ты получишь столько, что вполне хватит отправиться в турне. Но ведь ты языка не знаешь, верно? А Малюта, между прочим, свободно говорит по-французски, он все-таки иняз кончал, да и вообще практиковался, не потерял язык. Жалко мне будет с ним расставаться, но… сам виноват. Начал разговоры вести разные… нехорошие. На тему: я знаю о вас так много, что мне не терпится с кем-нибудь своим знанием поделиться, а если желаете, чтобы я молчал, то гоните монету. Никогда так не делай, Костя. Никогда! Ну да ты парень умный, сам понимаешь, что нельзя кусать руку, которая тебя кормит. Значит, так, по Франции мы вопрос закрыли, да? Ты мне пока нужен тут. Давай-ка потихоньку подбираться к племяннику. Присматривай за ним, ищи подходы. Надо сделать дело так, чтобы никакой комар носа не подточил, понимаешь? На меня явно всех собак вешать будут, когда еще и он отправится в невозвратную даль. Я, собственно, потому и хотел, чтобы Малюта отработал Саныча в загранке, что это ко мне трудновато будет пристегнуть…»
Запись кончилась. Николай Александрович вынул из уха ракушечку, напряженно взглянул на Павла:
– Я так понимаю, Малюта – это вы?
Тот кивнул:
– У меня фамилия Малютин.
– Ясно. Гришка всегда любил исторические романы. И детективы. Мы, когда еще в розницу книжками торговали, еще при самом начале дела, всегда везли из Москвы литературу своего профиля: я – фантастику и поэзию, даром что ее в те годы никто брать не хотел, Сироткин был уверен, что будущее за дамскими романами, и, что характерно, он не ошибся, ну а Гришка таскал попеременно то детективы, то историю всякую. Малюта, значит… Первый зарегистрированный историей русский киллер, да?
– Выходит, что так, – кивнул Павел, которого отнюдь не коробило ни прозвище, ни определенное сходство с упомянутым историческим персонажем. Сходство и в самом деле имелось. Впрочем, некорректно представлять дело так, будто Малюта Скуратов подвешивал на дыбу либо чиркал ножичком по горлу исключительно невинных агнцев. Истреблял врагов царя и отечества, скажем, Афоню Вяземского, отца и сына Басмановых, Ивана Висковатого, которые этого самого царя и родимое отечество пытались продать полякам… Тезка из XVI века исполнял свой долг и приказы государя Ивана Васильевича Грозного, у коего был вернейшим цепным псом.
Павел Малютин тоже был человек верный и преданный – то есть он искренне пытался быть таким, но когда хозяин сам вульгарно продает тебя…
– Костя, надо думать, – это ваш, не побоюсь этого слова, сменщик, – продолжал строить свои догадки Резвун, и Павел снова кивнул:
– Совершенно верно.
– Можно узнать, почему вы решились подслушивать вашего хозяина? Почему подозрения возникли?
– Просто интуиция. И знание человеческой психики. Я ведь о нем и правда слишком много знал. Так, решил проверить свои практически беспочвенные подозрения – и вот вам результат. Я этого будто бы и ждал, а все же был, не побоюсь этого слова, ошарашен.
– Наверное, будешь тут ошарашенным… А вы что, в самом деле пытались шантажировать Бронникова? – Резвун прищелкнул языком: – Опасная игра… Гриша не тот человек, чтобы позволять садиться себе на голову.
– Я и не пытался, – усмехнулся Павел. – Не в моих это правилах. Если я вам сейчас предлагаю определенную сделку, то лишь потому, что мне и самому надо жизнь спасать. Почему бы не спасти заодно и чужую?
– Ну да, особенно если за это хорошо заплатят, – слабо усмехнулся Резвун. – Да нет, я не в упрек, это просто констатация факта. Я вам благодарен… сами понимаете как. Но этот фрагмент, который вы дали мне послушать, вызывает к жизни определенное количество вопросов. Получается, Григорий нарочно оговорил вас перед этим Костей, чтобы оправдать собственное предательство? А как вы думаете, почему он все же решил расправиться с вами, учитывая, что вы безупречно «сделали» Сироткина? Нас, конечно, с Бронниковым вызывали в милицию и в прокуратуру, которая вела это дело, но вопросы я бы не назвал серьезными, они задавались просто для проформы. Факт гибели Сироткина в дорожной аварии не вызывал сомнений… вашими стараниями, надо полагать. Хорошей отмазкой для Бронникова было то, что Иннокентий разбился на его «Линкольне». Все знали, как Григорий трясся над этой машиной. Салон по его собственным эскизам оформляли, это все знали.
– Ну да, – перебил его Павел. – Только никто не знал, что оформление Григорию Александровичу не понравилось. Совершенно! Он хотел продать «Линкольн», но цена ведь строго на любителя, он никак не мог найти покупателя. Тогда он застраховал свою обалденную тачку и велел мне использовать «Линкольн» как орудие убийства Сироткина.
– Бог ты мой… – пробормотал Резвун, тиская в кулаке свою трубку. – Бог ты мой… А какое орудие убийства предусмотрено для нас?
– Вы должны пропасть без вести, – спокойно сообщил Павел. – То есть это был бы для заказчика идеальный вариант. Почему? Да потому что гибель одного компаньона – это случайность. Гибель второго – закономерность. А если при этом погибают и наследники этого компаньона, дочь и внук, а потом, через какое-то время, и племянник, тут уж только ленивый не станет задавать вопросы. Поэтому я должен был откровенно пристрелить вас только в том случае, если мне не удастся устроить ваше бесследное исчезновение.
У меня были три варианта… Не стану обременять ваше воображение всеми тремя, упомяну лишь про отверстие в набережной Луары, неподалеку от Сада камней. Я кое-что читал по истории Нанта – в такие вот отверстия в былые времена сердитые люди частенько прятали трупы неугодных… Река забирала их и уносила в океан. Нечто подобное происходило в знаменитых сточных канавах под Парижем, в так называемой Клоаке. Это описано, если не ошибаюсь, у Гюго в «Отверженных». Ну вот и в Нанте не обошлось без своей «клоаки».
Теперь эти подземные каналы необходимы исключительно для водотока, они забраны решетками, однако запорные системы поднимаются над водой. Нужен минимум технических знаний и оснащения, чтобы открыть такое отверстие. Минимум практики, чтобы загрузить туда три трупа…
Самым трудным было бы заманить вас туда ночью поближе к тому месту. Впрочем, можно было бы организовать убийство где-нибудь в другом местечке, а трупы доставить на машине. Я же говорю, это всего лишь дело техники. Итак, вы и ваша семья исчезли где-то в Нанте. Начинаются беспокойства: в отеле, где остались ваши вещи, среди устроителей фестиваля, et cetera. Круги расходятся, вот затревожились в консульстве, потом в посольстве, ну и в России, конечно. Безумно встревожен ваш компаньон Григорий Александрович Бронников, он ставит на ноги милицию, полицию, Интерпол… ну не знаю, что там еще. А тем временем совершенно случайно в Нижнем Новгороде погибает ваш племянник. Никто больше не мельтешит у Бронникова под ногами, он единолично распоряжается делами и деньгами «Бука». Через год, согласно действующему законодательству, вы будете признаны безвестно отсутствующим. А наш Григорий Александрович вправе официально обратиться в органы опеки, чтобы ему передали в доверительное управление ваши с Сироткиным доли имущества фирмы. А через пять лет вы будете признаны умершим, несмотря на то, что нет доказательств вашей смерти.
– Но мы-то с Сироткиным не собирались никого убивать… – пробормотал Резвун. – Что же это Бронникова вдруг понесло? Мы же друзьями были, а деньги… нам с Кешей денег вполне хватало, это Гришка вдруг одурел. Такое бывает: не зря говорят, что денег всегда мало. Отсюда эти гонки от налогов, это желание непременно вот сейчас организовать дочернюю фирму, продать активы… Как-то вдруг все это произошло. Почему?
– Отнюдь не вдруг, – покачал головой Павел. – Боевые действия готовились не один месяц, мы с ним собрали немалое досье на каждого из вас. Проследили все родственные связи. Григорий Александрович хотел быть застрахованным от любых неожиданностей, чтобы не возник где-то неожиданный наследник, который, к примеру, пожелает получить ссуду, выплаченную Сироткину незадолго до смерти. Это было очень непросто, какая-то информация еще не собрана, осталось кое-что прозвонить, уточнить.
– Знаете, до меня только сейчас дошло, – потрясенно воззрился на него Резвун. – Те бумаги, которые подписал Сироткин накануне своей гибели… я все гадал, как Гришке удалось его убедить, ведь Иннокентий ни за что не хотел дочерней фирмы! Что же его все-таки заставило изменить решение?
– Не что, а кто, – углом рта ухмыльнулся Малюта. – Я его заставил.
Александр Бергер
7 ноября 2001 года. Соложенка
Женщина, которая нашла убитую Римму Тихонову и вызвала милицию, была следователю Бергеру дважды тезкой – по имени и отчеству. Правда, не однофамилица – фамилия у нее была Калинникова. У Александры Васильевны Калинниковой уже полгода не работал телевизор, отремонтировать его в деревне Соложенке было негде, в Семенов везти – накладно, вот Александра Васильевна и ходила каждый вечер к молодой соседке смотреть передачи. Как заявлялась в семь-восемь, так и уходила в десять-одиннадцать, по очереди перебирая все каналы. А если не было ничего интересного, включала видеомагнитофон и смотрела какие-нибудь старые фильмы. «Девчата», к примеру, или «Весна на Заречной улице», или «Добровольцы». Видеокассет с хорошими фильмами было много.
По ее словам, хозяйка Римма Тихонова совершенно ничего против этого не имела – телевизор стоял на первом этаже в комнате, а она обычно устраивалась со своей работой или просто с книжкой на кухне или в спальне на втором этаже. Даже когда она была в городе, позволяла Александре Васильевне приходить и смотреть телевизор сколько угодно. Тем более что та вообще за домиком Риммы приглядывала в ее отсутствие, а иногда и на огороде возилась, если были время и силы. Это летом. А в холодное время, когда Римма приезжала в Соложенку от случая к случаю, Александра Васильевна топила печи и поддерживала в доме чистоту, чтоб можно было в любую минуту заявиться – и застать там порядок и уют.
Она уверяла Бергера, что Римма свой дом в Соложенке очень любила, но к огороду ее и на вожжах было не подтащить. И когда он совсем уж неприлично зарастал, Александра Васильевна все-таки находила часок-другой прополоть и окучить морковку-петрушку и всякую такую мелочевку, которую Римма каждую весну торопливо совала в землю, уверенная, что в этом-то году будет заниматься землей исправно. Но свободного времени потом не оказывалось, вот и приходилось надеяться на помощь соседки.
А у Александры Васильевны какие особенные заботы? Свои пятнадцать соток сада-огорода при доме да еще делянка картошки за селом – десять соток, корова, хрюшка, две козы, семь кур с петухом, пес Бобик и блудливая кошка Зинка. Правда, работать в службе Александра Васильевна не работала, того, что выручала на семеновском базаре за плоды своих трудов, на жизнь вполне хватало. К тому же племянник с женой ей регулярно платили кое-какие деньжата за то, что присматривала за их сыном.
Славику было десять лет, но в школу он не ходил. Опять же за деньги к нему дважды в неделю ходила учительница из соложенковской школы, худо-бедно учила читать и писать. По-хорошему Славику надо было ходить в специальную школу, потому что он считался умственно отсталым ребенком. Но Александра Васильевна предпочитала называть его так, как называли в старину: блаженным либо юродивеньким. Славик в школе никак не мог прижиться – у него начинались припадки от страха. Нет, его никто там не бил, не пугал – просто он боялся людей, а отчего, никто не мог понять. Неведомо ведь, что там происходило, в его крохотном умишке, какие тучи там клубились. Он даже отца с матерью… не то что боялся, но дичился. Вот бабу Шуру не дичился. Учительницу Любовь Михайловну не дичился, ну еще пятерых-шестерых соложенковских жителей. И кроме них – Римму.
– Он ее даже мертвую не испугался, – рассказывала Александра Васильевна Бергеру. Она поминутно смаргивала слезы со своих небольших, очень ярких темно-карих глазок, но все же ясно было, что в очередной раз повествовать о том, как она нашла убитую соседку, причиняет ей не столько боль, сколько удовольствие. Бергеру довольно часто приходилось сталкиваться с такой словоохотливостью свидетелей, и, хоть его это несколько коробило, все же болтливый свидетель лучше молчаливого, поэтому он сам молчал и внимательно слушал, изредка поощряюще кивая. Впрочем, Калинникову и не требовалось поощрять!
– Я чуть не упала, аж ноги отнялись, когда заглянула в комнату, – а она вон в том кресле сидит, голова набок, вся в крови. – Александра Васильевна перекрестилась. – А Славик подошел, стал на нее смотреть. С той стороны зайдет, с этой… Наверное, он даже не понял, что она мертвая, решил, что это игра такая. Риммочка с ним часто играла, они шептались, секретничали… Я думала, он в крик ударится при виде ее, а он – ничего. Смотрел, смотрел… Там на полу валялись бумажки какие-то, видать, из рук у нее вылетели, он все поднял, аккуратно на столе сложил. Видеомагнитофон выключил – фильм кончился, а телевизор все работал…
Он знал, что Риммочка беспорядка не любила, у нее, может, огород и заросший был, зато в доме все чистенько, аккуратненько, все сверкало. И Славик у нее никогда не сорил, вещей не разбрасывал, всякую мусоринку норовил подобрать, если замечал. Риммочка с ним такая ласковая была, своих детей не имела, вот она чужих и привечала.
Я ей вот буквально на днях сказала: «Риммочка, вам первым делом нужно ребеночка родить, как только с Григорием Александровичем зарегистрируетесь!» А она грустно так усмехнулась: «Ну я уже завела себе одного ребенка. Причем весьма капризного!» Не пойму, она это про Славика говорила, что ли? Ну какой же он капризный, он очень тихий.
Риммочка вечно ему что-нибудь дарила, конфеты из города привозила, игрушки, раскраски – ну и он угождал ей как мог. Хоть и блаженненький, а понимал, кто его жалеет, кто к нему добрый. Она его рисовать научила, его теперь от альбомов, да ручек, да фломастеров и не оторвешь. Ой, этих ручек она ему передарила – не сосчитать! Бывало, как увидит у нее новую ручку, так давай просить. Нет, он не выпрашивает, мол, дай, а просто так сядет в уголке и смотрит, смотрит жалобно… Она посмеется и отдаст ему, чего он хочет. Конечно, для нее это пустяк, а для мальчонки такая радость… Правда, Славик, она тебе всегда все дарила, что ты хотел?
Александра Васильевна ласково обернулась к худенькому мальчику, пожалуй, слишком маленькому и худенькому для своих десяти лет. Ну что ж, не всем же быть акселератами! К тому же, вспомнил Бергер, ребенок болен. Хотя выглядел-то он вполне нормально: тонкие черты лица, высокий лоб, глаза хорошие, – только выражение в них какое-то… не то испуганное, не то задумчивое, а скорее все вместе. И отвечал он, когда к нему обращались, не скоро, чаще всего приходилось вопрос снова задать, тогда он обронит словечко.
– Славик, правда, Риммочка тебе всегда все дарила? – снова сказала Александра Васильевна – и аж руками всплеснула, когда он вместо того, чтобы кивнуть, вдруг покачал головой:
– Не-а.
– Да как же тебе не стыдно! – возмутилась Александра Васильевна. – Чего она тебе не подарила, ну чего?!
Славик насупился, отвесил нижнюю губу, опустил глаза.
Бергер тяжело вздохнул. У него не было времени ни выслушивать пререкания бабки с внуком, ни утешать плачущего мальчишку. А то, что у Славика слезы на подходе, и слепому ясно. Еще не хватало!
– Ты с пола-то, кроме бумажек, что-нибудь подбирал? – спросил он, пытаясь отвлечь мальчика, но тот, как надулся, так и стоял, не поднимая глаз. Только чуть головой покачал – ничего, мол, а ни словечка из себя не выдавил. Слез, впрочем, тоже лить не стал. На том спасибо!
Бергер снова, уже не первый раз перебрал бумаги, лежавшие на столе. Та самая рукопись, которую редактировала Римма Тихонова перед смертью. Титульного листа нет, не известны ни название, ни автор, а впрочем, какое это имеет значение? На страницах кое-где пометки карандашом или чернилами, знаки вопросов или восклицательные знаки. Наверное, там, где редактору что-то особенно нравилось или не нравилось. И это теперь не имеет никакого значения… Некоторые страницы были забрызганы кровью.
Бергер взял один листок, пробежал глазами отчеркнутый абзац, рядом с которым стоял восклицательный знак:
«…Тут я решил показать свою образованность и поведал о восхищении, кое вызвало у меня созерцание скульптурной группы Бернини „Экстаз святой Терезы“, виденной в церкви Санта-Мария делла Виктория. Святая изображена в экстазе божественной – и в то же время такой естественной любви, этот прелестный юный ангел со стрелой в руке как будто хочет обнажить ей грудь, чтобы пронзить сердце, а как он смотрит на измученную любовью женщину!
– Какое божественное искусство! – пылко воскликнул я. – Какое сладострастие!
Отец Филиппо слегка качнул головой, и в чертах его появилась печаль.
– Какая жалость, – сказал он негромко, – что эти статуи легко могут вызвать мысль о мирской любви!..»
На взгляд Бергера, в этом отрывке не было ничего, способного вызвать такое уж внимание редактора. Но почему-то ведь отметила его Римма Тихонова этим своим щедрым восклицательным знаком. Почему-то эти слова восхитили ее. Или, наоборот, огорчили? Не потому ли, что здесь речь идет о любви?
По этой странице, исчерканной синими чернилами, особенно щедро рассыпались красные капельки…
Интересно, не эти ли слова спровоцировали Бронникова спустить курок? Он отрицает, что убил свою подругу из ревности, но, может быть, все-таки…
– Александра Васильевна, – повернулся Бергер к соседке, которая притихла, прижимая к себе внука, – при первом опросе, когда с вами ваш участковый говорил, вы показали, что в этот день в Соложенку приезжал Григорий Александрович Бронников. Но время не назвали. Забыли? Или не помните точно?
– Как не помню? – отчего-то обиделась Александра Васильевна. – Точно помню! Я крыльцо подметала, когда он мимо проехал. У него «БМВ» такой темно-зеленый. А Римма на своем крылечке стояла, уж не знаю, то ли она его ждала, то ли просто воздухом подышать вышла. Но как только он из машины начал вылезать, Римма вдруг повернулась и ушла в дом. Уж не знаю – может, они в ссоре были, хотя он такой приятный человек, Григорий Александрович…
Бергер посмотрел на соседку испытующе. Наверняка она еще не знает, что этот «приятный человек» подозревается в убийстве своей любовницы. Иначе не стала бы его нахваливать. За годы работы в районной прокуратуре, то есть фактически – по деревням, Бергер успел узнать: деревенские – народ крайне осторожный.
– Стало быть, Риммочка в дом пошла, – повторила Калинникова. – А на крылечке приостановилась и мне крикнула: Александра, дескать, Васильевна, не забудьте, что сегодня вторник, а значит, «Зимнее сердце» по шестому каналу не в восемь начнется, а в семь, смотрите не опоздайте. У вас ровно четыре часа осталось! Ну а если от семи отнять четыре, то и выходило, что разговаривала она со мной в три. В последний разочек… – жалобно протянула Александра Васильевна.
– А во сколько Бронников обратно поехал? Не обратили внимания?
– Не обратила, – огорченно сказала соседка. – Я в теплицу пошла, а оттуда ничего не слышно, что перед домом делается, на улице. Вот и пропустила машину, виновата.
Бергер кивнул. Ну понятно – в семь Калинникова пришла смотреть это самое «Зимнее сердце» и обнаружила труп Риммы Тихоновой. Убийство, значит, произошло с трех до семи – точнее, как значится в заключении эксперта, «смерть предположительно наступила между пятнадцатью и девятнадцатью часами».
Застрелив любовницу, Бронников спешно вернулся в город, отправился в бильярдный клуб «Карамболь», где слыл завсегдатаем, и весь вечер гонял там шары. Поразительное хладнокровие! Он алиби себе надеялся обеспечить, что ли? В принципе, это могло бы ему удасться. Если бы Калинникова не нашла Римму тем же вечером, тело могло пролежать в пустом доме и до завтрашнего дня, и до послезавтрашнего, и тогда установить время смерти было бы гораздо труднее. И Бронников вполне мог бы смастерить себе алиби, пусть и шаткое. Он же не знал, что Александра Васильевна придет смотреть «Зимнее сердце»!
Нет, почему не знал? Отлично знал. Он не мог не слышать, как Римма крикнула соседке, что ждет ее через четыре часа. Или все-таки не слышал?
А может быть, он, Бергер, переоценивает хладнокровие Бронникова? Вот ведь бросил же он пистолет, а потом вернулся за ним…
Наверное, после убийства Бронников был в таком шоке, что совершенно утратил контроль над собой, вот и кинулся сломя голову в этот «Карамболь». Любитель психологических надломов Федор Михайлович Достоевский счел бы, что стуком шаров Бронников надеялся заглушить грохот выстрела, все еще звучавшего в его голове. Хотя, впрочем, какой там такой уж особенный грохот у «вальтера» калибра 5,6? Пуля даже не прошила голову убитой насквозь, застряла в мозгу…
Надо будет завтра же предъявить Бронникову результаты вскрытия. Бергер знал: порою чтение сухих, протокольных, невыразительных строк, описывающих положение тела после смерти, перечисляющих содержимое желудка, к примеру, скупо описывающих огнестрельное ранение или состояние черепа, из которого была извлечена пуля, производит на убийц самое неожиданное действие. Человек иногда только при таком вот чтении начинает соображать, что он сделал, что натворил! Жаль, болен эксперт Григорьев, не проведена пока что баллистическая экспертиза, но результатов вскрытия, может быть, окажется достаточно, чтобы произвести на Бронникова особое впечатление?
Ну а если нет… Если нет, то надо будет показать ему еще одну страницу – заключение экспертов. Ту самую, где указано, что Римма Тихонова была на момент своей смерти беременна. Срок, правда, совсем небольшой – две недели, но факт налицо.
Интересно, Бронников убил вместе с женой своего собственного ребенка? Или все-таки чужого?
Бергер положил на стол страницу, которую все еще держал в руках, и подумал: а Римма-то Тихонова знала о своей беременности или нет? Наверное. О чем же еще она могла говорить соседке, мол, уже одного капризного ребенка завела себе?
Никита Дымов
24 октября 2001 года. Нижний Новгород
– Ну вот, теперь вы практически и дома, – сказала она.
– Ага, – буркнул Никита и нервно дернулся на сиденье. Взялся за ручку двери и замер.
Странно, что она остановилась именно здесь. Метров сто до его дома осталось, могла бы и довезти. Спасибо и на том, конечно, только как-то очень внезапно она остановилась. Надоел он ей, что ли?
По идее, ему следовало сейчас поблагодарить даму и вылезти из гостеприимной «Ауди». А как быть с платой за проезд? Все-таки она везла его чуть ли не от самого Семенова, час в дороге… Конечно, у Никиты с собой всего ничего, но чем богаты, так сказать. Однако как предложить деньги такой женщине? Мягко говоря, не бедной, это по всему чувствуется. Еще пошлет… Таким же мягким голосом, с теми же изысканными интонациями, с которыми говорила с ним в пути. Знавал он таких вот внешне вполне благовоспитанных дамочек – при случае умеют так размазать человека словесно, что диву даешься, в каком вузе преподают такую науку побеждать. Нет, он все-таки должен ей что-то такое пробормотать, типа, нельзя ли мне как-нибудь отблагодарить вас за вашу любезность… Ага, а она скажет: трахни меня!..
Честное слово, у него уже был подобный случай. Правда, та дама подвозила его не из Семенова, а всего лишь с Автозавода, где отмечали день рождения одного актера из ТЮЗа, однако это не суть важно. Она была молодая, красивая, но Никита на нее никоим образом не запал, поэтому не имел ни малейшего желания исполнить ее желание, тем паче – в машине. А она не унималась. Похоже, его оторопь ее только пуще раззадорила. Заблокировала дверцы с помощью пульта, сунула его себе под задницу и говорит: «Трахни меня, тогда отпущу». Никита только и мог, что брякнул: «Извини, не могу, я ведь голубой!» Она еще долго пыталась уверить его, что он никакой не голубой, а бисексуал, но в конце концов жутко рассердилась, обложила его совершенно убийственным матом и распахнула дверцу. Но только Никита ступил на землю, она рванула машину с места, он упал, вывозился жутко… Противно.
А вдруг и эта незнакомая дама устроит что-нибудь вроде? Хотя не переоценивает ли он свои чары? Она отнюдь не смотрит на него голодными глазами, не играет ими, взгляд у нее скорее задумчивый, отрешенный. Был какой-то промельк нежности в голосе, в улыбке, но только один раз, когда она сказала: «Господи, какое же вы еще дитя!» Да, в самом деле, он по сравнению с ней жуткий мальчишка, ну в дети ей не годится, конечно, а в младшенькие братишки – в самый раз.
Черт, а ведь он даже ее имени не спросил! Время в пути промелькнуло как-то слишком быстро. Рассказывал про свои злоключения – разоткровенничался по-страшному! Что-то в ней было такое, что внушало полное доверие. Такое чувство, что все, что с ним связано, ее необычайно интересовало. Да ну, чепуха какая. С чего бы это? Просто мимолетное любопытство! Так или нет, однако Никите уже через минуту казалось, что они знакомы давным-давно. Имени не знает, а от ощущения, будто хорошо, даже близко знакомы, – не отвяжешься. Даже странно.
Ну и вот, он ей все выложил, и факты, и подозрения, а потом они вместе обсуждали, что все это могло значить, было ли это спланированным покушением или случайностью. Незнакомка больше слушала, изредка вставляя вопросы, которые сразу усмиряли смятенное метание Никитиных мыслей, заставляли сосредоточиться. Даже странно, что женщина может настолько логично рассуждать! Это и помогало Никите, и странным образом раздражало его – где-то на краешке сознания. Обидно, что он, мужчина, не способен выстроить такую стройную цепочку умозаключений, а она – запросто. Женщина! С другой стороны, она, конечно, старше, у нее жизненного опыта побольше…
Короче, объединенными усилиями они пришли к выводу: на свете нет ни единого человека, который мог бы настолько желать смерти Никиты, чтобы тратить время и силы на организацию покушения. Он и сам был уверен: ну нет у него врагов. С мужчинами делить ему было нечего, никому дорогу он не перешел. Женщины, девчонки, которых он отвергал? Он делал это с такой обворожительной улыбкой, так мягко и добродушно, что они продолжали оставаться Никите добрыми подружками. Ему никогда не было жаль поиграть для них глазами, и у многих, самых закоренелых дурочек всегда оставалась надежда, что, может быть, пройдет время… Нет, Никита терпеть не мог, когда его безоговорочно покидали, когда количество умильно взирающих «подружек» уменьшалось. Он умудрился даже с той нервной особой, любительницей трахен-бахен в автомобиле, как-то поладить: она при встречах продолжала лезть к нему в штаны, но только взглядами. Виртуально! Точно так же он научился мило отделываться от приставаний особей мужского пола.
Конечно, была еще Светоня… Смугленькая травести из драмтеатра, более-менее хорошенькая, но простоватая, несмотря на подобие внешнего лоска, так и оставшаяся девчонкой с Автозавода, какой она и была. Вдобавок Светоня чем-то походила на таракашку или другое противное насекомое – столь же неотвязное. Она Никите просто-таки прохода не давала, норовила навялиться в гости, а когда он отнекивался, приходила без приглашения, но у него, к счастью, был «глазок» в двери, и он взял привычку смотреть, кто там явился.
