скачать книгу бесплатно
Давно нужно было сказать, что меня зовут Серафимой, и я решила, что, если напишу книгу об М.К., подпишу ее не по-русски – Серафима Серпан, а по-французски – Sеraphin Serpent, а то и вовсе инициалами – С. С. Кстати, должна сказать, сочетание Sеraphin Serpent казалось М.К. довольно скандальным и изрядно веселило ее. Да уж, змеиный серафим…
Впрочем, я отвлеклась.
– Что вы, Симочка! – сказала М.К. – Подробности – это и есть самое интересное!
Вот какие подробности я узнала тогда о первой встрече Мали и Ники.
– Не скажу, что я что-то особенное предчувствовала, – вспоминала М.К. – Нет, я слишком была возбуждена. Как же – танцевать перед государем, государыней и наследником!
И вот действо началось. Маля от волнения не видела, что творится в зале, но остро чувствовала, как на нее смотрят. Ах, да одно перечисление титулов здесь могло свести с ума! Одна из учениц от страха пару раз сбилась с ноги, другая вступила не в такт, но Мале нервное напряжение сообщило особую собранность, которая помогла достичь точности движений и одухотворенности общего рисунка.
Поскольку Маля числилась среди первых учениц, ей предстояло танцевать соло. Даже более того – она получила право сама выбрать танец. В то время она находилась всецело под впечатлением танцевальной манеры Вирджинии Цукки, а потому выбрала один из ее номеров. Это был прелестный, выразительный танец, лукавый и кокетливый, – па-де-де из балета Герольда «Тщетная предосторожность» в постановке Добервиля. Потом ей придется танцевать его очень часто, но пока она об этом, конечно, не знает.
Наряд она себе выдумала сама, и он получился очаровательный: пышное и легкое голубое платье с букетиками ландышей.
Она решила не просто танцевать – она решила быть веселой, плутоватой и лукавой Лизой, которая всячески старается соблазнить своего поклонника Колена.
Ее будущий возлюбленный потом скажет, что сразу выделил ее среди прочих, и государь, заметив, с каким вниманием он смотрит на нее, лукаво спросил:
– Хорошенькая полька, а? – и толкнул его в бок локтем.
И в тот же вечер, по его собственному признанию, на Малю обратил внимание и великий князь Сергей Михайлович. Он давно мечтал завести нежную подругу не из числа светских дам, и эта девушка показалась ему подходящей кандидаткой. Ко всему прочему она была миниатюрной и изящной, а Сергей Михайлович, высокий и статный, с ума сходил по маленьким дамочкам. Впоследствии он признался, что уже тогда мечтал поцеловать ее крошечную ножку, и во что бы то ни стало решил сесть во время чаепития рядом с ней.
Маля тоже сразу обратила внимание на Сергея Михайловича – высокого, красивого, с приятной улыбкой и застенчивым выражением лица. Но все же взгляды собравшихся первым делом приковывал наследник престола. Он был необычайно хорош собой: с большими глазами, которые казались то серыми, то зелеными, с добродушным выражением лица и легкой улыбкой, которая временами появлялась на его четко вырезанных губах. Наследник был невысок ростом, но величие, окружавшее его, словно делало его выше.
Директор училища выступил вперед, чтобы представить лучших воспитанников, но император перебил его:
– А где же М.К.?
Ники потом говорил Мале, что в эту минуту радостно встрепенулся. То же впоследствии повторил и великий князь Сергей Михайлович.
М.К., скромно стоящую в сторонке, выдернули из рядов и подвели к государю, перед которым она, как полагалось, сделала глубокий реверанс. Император подождал, пока она выпрямится, и протянул ей руку со словами:
– Будьте украшением и славой нашего балета.
Маля припала к его руке и снова нырнула в самом глубоком из всех мыслимых реверансов – не столько от почтительности, сколько чтобы скрыть изумление, смущение и растерянность. Потом она поцеловала руку государыни. Мале показалось, что императрица смотрит на нее странно, словно оценивает, но улыбка ее была вполне доброжелательной.
Потом, много позже, великий князь Сергей Михайлович посвятил Малю в значение этой улыбки. Оказывается, ее величество Мария Федоровна нарочно устроила поход в училище, чтобы показать сыну «хорошенькую польку»!
Бургундия, Мулян, наши дни
Проснулась Алена от петушиных криков. Грохот парижских мусоровозов, которые приезжают опустошать пубели в шесть утра, совершенно не мешал ей спать, а вот петухи разбудили, хотя за окнами только занимался день. Громогласному ку-ка-ре-ку вторило неумолчное воркование диких голубей, которые устроились на высокой садовой ограде – прямо у нее под окном.
– Пижоны, – сердито пробормотала Алена. – Саважи!
Надо сказать, что pigeon – по-французски «голубь», а sauvage – «дикарь». Птицы на правду не обиделись и продолжали ворковать.
Алена взглянула на светящийся циферблат старого будильника. Половина шестого. Не такая уж и рань, как показалось с перепугу. Даже хорошо, что проснулась. Неизвестно, во сколько приедет торговец по фамилии Торговец, но сидеть дома, когда за окном разгорается прекрасное мулянское утро, было выше Алениных сил.
«Далеко не побегу, – сказала она себе. – Только вокруг деревни нарежу кружок-другой и вернусь. А мсье Маршану оставлю записку с номером телефона. Приедет – наберет меня, и я сразу вернусь. Он увидит, что все ставни открыты, и поймет, что дома кто-то есть и его ждут, просто отлучились на минуточку!»
Она торопливо приняла душ, натянула шорты, майку, кроссовки и сунула в карман мобильник. Даже кофе не выпила, чтобы не терять времени. Торопливо нацарапала записочку, прикрепила ее скотчем к калитке и ринулась вперед, от души надеясь, что успеет вернуться прежде, чем прикатит антиквар.
Любимой ее дорогой среди множества, пересекавших Мулян, была та, что вела во Френ. По ней Алена и понеслась, чувствуя себя совершенно счастливой в Мулянии, стране ее сердца и души. Героиня наша была отчаянной патриоткой, но поделать с любовью к Бургундии вообще и к Муляну в частности ничего не могла. Выходило некоторым образом по Маяковскому: Алена хотела бы жить и умереть в Муляне, если б не было такой земли – Россия.
Она смотрела по сторонам и радостно узнавала ароматные бледно-зеленые стены кипарисов, лиловые, с одуряющим запахом глицинии, низко раскинувшиеся заросли лаванды, кусты огромных розово-желтых роз чуть ли не у каждого крылечка, причудливые лужайки, прекрасно ухоженные, и столь же прекрасно заброшенные сады, дворики, украшенные остовами старых телег, превращенных в опоры для кашпо, простые, но красивые статуи, вырубленные из известняка местным скульптором Гийомом…
Пробегая мимо крайнего дома, Алена замедлила шаг. Здесь жила старая-престарая, очень может быть, даже девяностолетняя дама, которая, впрочем, носила клетчатые брючки и сабо на каблучках, лихо водила симпатичный синий «Ситроен» и так же лихо постригала свою лужайку триммером. Положим, клетчатые брючки и каблучки наша героиня тоже носила, с триммером в случае необходимости управилась бы, а вот машину не водила (боялась), отчего даму эту очень уважала и весьма приветливо кланялась ей при встрече, хотя они и были не знакомы.
Алена уже почти миновала невысокую каменную ограду, за которой виднелись серые стены одноэтажного дома и окна, прикрытые на ночь белыми ставнями, как вдруг увидела на ограде узкий конверт. Он был придавлен камнем, но не слишком надежно и мог сорваться при любом порыве ветра.
«Вдруг там что-то важное», – подумала наша героиня, для надежности придавила неподписанный конверт вторым камнем и отправилась дальше.
За деревней развернулись во всю ширь просторы мулянских пшеничных полей, и Алена, забыв обо всем на свете, понеслась по шоссе, разве что не взвизгивая от счастья. Правда, далеко она не забегала – носилась вокруг деревни, чтобы не пропустить машину броканта. Само собой, она не имела представления, как эта машина будет выглядеть, но держала в уме классику жанра из знаменитого сериала «Луи-брокант» – как раз о приключениях добродушного торговца антиквариатом. Этот сериал в семействе Детур обожали все и смотрели только при ней раз пять, а значит, вместе со всеми смотрела и Алена. Серый фургон, очень напоминающий броневик, пока не показывался. Вряд ли Маршан приедет за картинами в субтильной легковушке, утешала она себя и продолжала кружить вокруг деревни и пересекать ее в разных направлениях, постоянно возвращаясь к пятачку у дома Детур.
И надо же, она все-таки прозевала антиквара! Он приехал, нашел записку и позвонил.
Ничего себе, ранняя же пташка этот мсье Маршан. Часы на церковной колокольне едва пробили девять, что означало семь. С другой стороны, кто рано встает, тому бог дает.
– Бегу! – завопила Алена. – Как я вас пропустила – ума не приложу. Буду через минуту, я сейчас около лавуара.
– Лавуар от вашего дома не меньше чем в пяти минутах, – отозвался брокант. – Но ничего, время есть, я подожду.
Ого, откуда этот господин так хорошо ориентируется в Муляне?
Алена стрелой пролетела по дороге, ведущей от лавуара, красивого здания общественной прачечной, построенного примерно в XVIII веке (источник, снабжавший «ванну» водой, бил до сих пор, хотя, понятное дело, теперь лавуаром пользовались только многочисленные мулянские лягушки), поднялась на горку и повернула было к дому, как что-то внезапно заставило ее замедлить шаг.
Какие-то, что ли, тряпки валялись под забором.
Алена обернулась – да так и ахнула, когда поняла, что это никакие не тряпки, а пожилая дама, о которой она недавно вспоминала, лежит под собственным забором! Старушка была в халате, наброшенном поверх длинной ночной рубашки. В пальцах у нее что-то желтело. Ветерок гнал прочь конверт – кажется, тот самый, который недавно придавила камушком заботливая Алена Дмитриева.
Желтоватый, словно выгоревший от времени листок, очевидно, лежал в конверте. Неужели у бедной дамы случился обморок после того, как она прочла то, что там написано? Да ну, ерунда. Наверное, что-то с давлением, с сердцем или еще с чем-нибудь, что настигает человека в таком возрасте.
Алена подбежала, опустилась на корточки, осторожно перевернула пожилую мадам – и поразилась, какая же она легонькая. Надо же, совсем как птичка. Иссохла, бедная, от долгой жизни.
Цепочка с каким-то украшением, похожим на крестик непривычной формы, скользнула в вырез ночной рубашки.
– Мадам, – осторожно позвала Алена. – Мадам, очнитесь, пожалуйста!
Она легонько похлопала по высохшим бледным щекам, размышляя, не позвонить ли в «Скорую», но пожилая дама вдруг открыла глаза, неожиданно яркие на ее бледном лице.
Она бессознательно пошарила по тонкой морщинистой шее, пытаясь поправить сдавившую ее цепочку, но не смогла. Алена помогла ей и обнаружила, что на цепочке висит не крестик, а ключ, витой и затейливый, чем-то напоминающий ключ от чердака Детур. Только его украшали буквы X-Z, а может, это было X-2.
Мадам отстранила ее руку и невнятно выговорила:
– Тебя послал Рицци?
– Нет, что вы, – улыбнулась Алена, радуясь, что симпатичная старушка так быстро очнулась, – я не знаю никакого Рицци! Просто проходила вон там, по боковой дороге, и заметила, что вы лежите.
– Не ври, – выдохнула мадам, – я видела в окно, как ты положила письмо на ограду и придавила камнем. Кто тебе его дал?
– Я не имею никакого касательства к этому письму, – сказала Алена с ноткой нетерпения. В самом деле, ей пора спешить к антиквару, а не оправдываться в том, чего она не совершала. – Шла мимо, увидела, что конверт вот-вот слетит с ограды, вот и придавила его понадежней. Мадам, вы можете встать? Отвести вас в дом? Или позвонить врачу?
Можно было подумать, что ее слова унес шаловливый утренний ветер, потому что пожилая дама словно не расслышала ничего – сунула Алене желтоватый листок и пробормотала:
– Верни это тому, кто тебя послал, и скажи, что у меня ничего нет и не было, а тот серый конь руэн давно сгорел во Френе!
– Мон дье! – воскликнула Алена, вспомнив школу верховой езды во Френе и ужаснувшись этой вести. Наверное, там не один этот конь сгорел, но и другие лошади… – Какой кошмар! Бедные животные!
Некий проблеск сознания появился в глазах дамы. Она взглянула на Алену более осмысленно и проговорила уже не таким безжизненным голосом, как раньше:
– Прошу прощения, мадам, я, кажется, наговорила какой-то ерунды. Приняла вас за другую. У меня случаются приступы сомнамбулизма, и тогда я несу чепуху, брежу. Иногда мерещится прошлое, видятся старые знакомые… В мои годы что только не примерещится!
Алена растерянно кивнула, и тут шум мотора заставил ее повернуть голову. Рядом остановилась зеленая приземистая машина, немного похожая на лягушку. Распахнулась дверца, и на дорогу выскочил мужчина лет сорока. Это был типичный бургундец – широкоплечий, крепкий, загорелый, с лобастой головой и курчавыми, темными с проседью волосами. На подбородке рдело небольшое родимое пятно, впрочем, не слишком заметное благодаря загару. У незнакомца были мускулистые длинные руки с широкими ладонями. Кого-то он ей очень напоминал, только Алена не могла понять кого.
Незнакомец бросился к даме.
– Бабуля, что с вами? Снова ходили во сне? Или сердце? А где Эппл? Почему вы здесь и в таком виде?
«Хм, – подумала Алена, – высокие у них здесь отношения, однако! Быть на “вы” с собственной бабушкой! А кто такая Эппл, интересно? Собачка? Или служанка?»
– Эппл вчера уехала в комиссию по делам мигрантов, но к вечеру вернется, – проговорила старая дама, и Алена поняла, что речь все-таки о прислуге. – Я вышла подышать воздухом, но вдруг мне стало дурно, голова закружилась, и я упала. Эта любезная дама пришла на помощь. Благодарю вас, мадам! И ты поблагодари, Жак.
Жак сдержанно кивнул, а пожилая дама с неожиданной силой стиснула руку Алены, и та невольно скомкала загадочный листок, который они только что так бурно обсуждали.
– Это что? – насторожился Жак, увидев бумажку.
Сухонькие пальчики, сжимавшие руку Алены, дрогнули с таким откровенным испугом, что к нашей героине, словно переданное электрическим импульсом, пришло понимание: листок не стоит показывать типичному бургундцу. Еще это совершенно недвусмысленно свидетельствовало, что пожилая мадам вовсе не бредила, когда требовала вернуть письмо неведомому Рицци и утверждала, что какой-то серый конь сгорел. Здесь крылась тайна, и явно очень важная, не зря же мадам рухнула в обморок, прочитав письмо!
– Это мое, – сказала Алена спокойно. Сунула скомканную бумажку в карман шортов и достала одноразовый платочек. – Я хотела вытереть мадам лицо, но нечаянно вытащила эту бумажку.
– А вы, мадам, – начал Жак с какой-то странной, скорее даже обличительной, чем подозрительной интонацией, – вы русская! И, кажется, знакомая Детур? Я не люблю русских!
Да что ты говоришь? Кто бы мог подумать!
– Почему, позвольте спросить? – усмехнулась Алена.
– Моего деда убил русский. Во Френе! – злобно выкрикнул Жак. – В сорок третьем году туда пришел отряд этих разбойников маки?[15 - Маки? – партизанские отряды, часть французского движения Сопротивления (Rеsistance), которые действовали в годы Второй мировой войны в сельской местности. Среди маки? было немало беглых советских военнопленных.], и среди них был какой-то русский. Они убили моего деда. Досталось от них и другим коллаборационистам.
Алена не без труда подавила коварную усмешку. Коллаборационисты, ах, как красиво звучит! Это в переводе значит «сотрудники». Сотрудники оккупантов, фашистов, врагов! Предатели, ребята, предатели ваши коллаборационисты – вот самое точное для них определение. Таких сотрудников во Франции было хоть пруд пруди, и среди них попадались весьма именитые персонажи, взять хоть Жоржа Сименона, рукописи которого оккупационная цензура вполне одобряла. Коллаборационистами были и звезда кино Коринна Люшер, и ее отец, знаменитый журналист Жан Люшер по прозвищу Король Прессы, и сама Коко Шанель – да-да, представьте себе!
Само собой, плохо пришлось бы всем этим сотрудникам после победы над фашистами, но, на их счастье, мудрый де Голль[16 - Шарль де Голль – президент Франции в 1959–1969 годах, основатель французского Сопротивления.] объявил политику национального примирения. Иначе ему пришлось бы поставить к стенке чуть ли не каждого третьего соотечественника за это самое сотрудничество. Не зря французы до сих пор говорят: «Де Голль спас нашу честь!»
В Муляне сохранились две мемориальные доски – там, где были расстреляны молодые резистанты, жители этого села. Их просто швырнули к каменным стенам, увитым виноградом и плющом, и убили. Очень может быть, что их выдал фашистам Жаков дедуля-коллаборационист…
Глаза Алены сверкнули опасным огоньком, и весьма вероятно, на окраинной улочке Муляна сейчас приключилось бы что-то вроде Бородинской битвы, которая окончилась бы полной и окончательной Березиной, если бы пожилая дама в этот самый момент не простонала:
– Мон дье, о чем ты говоришь, Жак? Если я об этом давно забыла, ты-то зачем вспоминаешь? Ты же не видел никогда своего покойного деда, и даже твой отец появился на свет уже после его смерти! И вообще, при чем здесь эта милая особа, которая мне так помогла? Перестань болтать чепуху и отнеси меня в дом!
На свое счастье, типичный бургундец послушался. Он подхватил бабулю на руки и понес к дому, а Алена, вспомнив, что где-то рядом мается в ожидании антиквар, понеслась к себе. В спину ей, впрочем, прошелестели два мерси – одно очень искреннее, а второе явно брошенное через губу.
Да и господь с ними и с этими их мерси. Главное, чтобы торговцу не надоело ждать и он не уехал!
Из «Воспоминаний об М.К.»
Великий князь Сергей Михайлович говорил потом Мале, что императрица Мария Федоровна держала в крохотных ручках судьбы всех своих детей и ничего не собиралась пускать на самотек, тем паче в таком деликатном деле, как приобщение к радостям плоти.
Сергей Михайлович однажды намекнул М.К., будто наследник престола в ранней юности влюбился в какую-то неподходящую особу, которую вместе со всем семейством пришлось в двадцать четыре часа выслать из Петербурга. После этого он стал относиться к женщинам не без некоторой робости, а его увлечение юной гессенской принцессой Аликс усилилось.
Когда они познакомились, ей было всего двенадцать, Ники – шестнадцать. Но уже через день после встречи они стояли у окошка Петергофского дворца и алмазным кольцом Аликс писали на стекле свои инициалы, сплетая их вензелями, как это делают влюбленные.
«Мы друг друга любим», – записал Ники в тот вечер в дневнике и немедленно решил на ней жениться.
Это не нравилось императрице, вот она и решила отвлечь сына. То же советовал и новый воспитатель наследника Константин Победоносцев, которому император и императрица безоговорочно доверяли. У мальчишки возрастное любовное томление. Ему требуется романтическое увлечение, попросту говоря, ему нужна женщина. Пускай побесится, пускай перебесится – может, позабудет эту никчемную любовь к Аликс Гессенской.
Отвлечь, отвлечь. Но как?
Можно было приказать какой-нибудь фрейлине его соблазнить, но постоянно видеть перед собой особу, которая похитила невинность любимого сына, Марии Федоровне было бы неприятно. Представить ему какую-нибудь хорошенькую дочку сговорчивого дворянина? Однако здесь потребуются не только подарки девице, но еще чины и выплаты папаше. Зачем лишние расходы, когда их можно избежать?
Марию Федоровну осенило: не выбрать ли для цесаревича актрису? Ходили слухи, что даже у его предка и тезки императора Николая Павловича имелись какие-то амурные дела с актрисой Варварой Асенковой. Да и нынешние великие князья актерок весьма жалуют.
А впрочем, императрица не любила театр: актерки бывают вульгарны и ведут себя ненатурально. Нельзя, чтобы у будущего государя испортился вкус. Может быть, оперная певица? Нет, не дива, конечно, а красивая хористка. Хорошая мысль!
Но все же надо посоветоваться с мужем.
Государь идею не одобрил и сказал, что оперный голос к амурным делам никакого касательства не имеет, и вообще Ники равнодушен к опере, а вот на балетных премьерах оживляется, потому что ему нравятся женские ножки.
Балерина, балерина, задумалась Мария Федоровна. В Петербурге есть Императорское театральное училище, а в нем балетный класс. Неужто там не отыщется по-настоящему порядочная девушка, которая возьмет на себя почетный труд развеять тоску цесаревича?
Так, теперь нужно решить, какой национальности будет барышня. Только не русская – они слишком громогласны и грубы. Видно, императрица так и не могла простить соотечественницам мужа, что вынуждена смотреть на них снизу вверх. Немка? Нет, незачем лишний раз напоминать Ники об Аликс Гессенской. Француженка? Бог знает каким постельным пакостям она может научить бедного мальчика. Еще войдет во вкус распутства! Вот если бы удалось найти польку… В польках есть настоящий шарм!
Здесь весьма кстати императрица вспомнила один давний эпизод.
Дети великого князя Михаила Николаевича, дяди императора, стали брать уроки мазурки. К ним привозили знаменитого танцовщика Феликса К., артиста Императорских театров. Михаил Николаевич предложил императрице привести на эти уроки и наследника. Ники был почти ровесник своим дядьям. Предложение показалось Марии Федоровне занятным, однако сначала ей захотелось посмотреть, как эти уроки проходят, и она появилась одна.
Юные Михайловичи, известные своим непослушанием, слушались изящного, невысокого учителя танцев как миленькие. К. привез с собой трех- или четырехлетнюю дочь – кудрявую, крошечную, миниатюрную, в польском костюме, таком маленьком, что он годился бы для куклы. Да и сама девочка напоминала куклу. Отец называл ее Малей. Она была сама непосредственность! Очаровательно кокетничала с подрастающими юношами и не только бойкого щеголеватого Сандро, отличного танцора, но даже самого застенчивого из братьев, Сергея, умудрилась вовлечь в вихрь мазурки.
Поскольку Ники тоже был очень застенчив и, честно признаться, весьма неуклюж, Мария Федоровна рассчитывала, что он рано или поздно не устоит перед этой маленькой кокеткой и тоже начнет танцевать. Однако на другой день К. появился у Михайловичей один и сообщил, что Малечка прихворнула и не смогла прибыть. Без нее обучение пошло не столь весело. Потом императрица где-то слышала, будто дочь К. поступила в театральное училище и подает надежды.
Теперь ей лет семнадцать. Балерина, подходящего возраста… Очаровательная, бойкая, к тому же полька! Bonne idеe, как говорят французы. Хорошая мысль, в самом деле хорошая!
Эта идея и привела венценосных гостей на выпускной спектакль Императорского театрального училища.
Предвижу некоторое недоверие со стороны читателей, которое возникнет по прочтении этой сцены. Разумеется, я не готова поклясться в подлинности каждого слова, которое услышала от М.К. или тех, что говорили ей великий князь, наследник престола и прочие. Буду рада, если мне удастся передать одно только ее впечатление о событиях, в которых она участвовала или о которых знала со слов своих близких. Впрочем, любые мемуарные записки весьма условны – вот и мои таковы.
Вернемся в училище. Когда выпускниц по очереди представили императору и императрице, все перешли в столовую, где был сервирован праздничный ужин. Угощение расставили на трех столах – двух длинных и одном поперечном.
В столовой император громко спросил Малю, скромно стоявшую поодаль:
