скачать книгу бесплатно
Алёна мгновенно все вспомнила и резким движением натянула до горла одеяло. Ужас так и плеснул в лицо: она лежит голая! Проводница все поймет!
Но нет: на ней была родимая футболка и родимые же велосипедки. Она не раздевалась? Ничего не было? Или ее одели – потом? Значит, это было? Наверное… Иначе почему же, прежде чем выскочить из вагона в числе первых и в сей же секунд раствориться в огромной Москве, парни оставили ей деньги? Клиенты оставили деньги проститутке!
– Катя, ты что там застряла? – раздался голос в коридоре.
Проводница отдернула руку, зависшую над столиком, и выскочила из купе:
– Ой, Надежда Федоровна, иду, иду, у меня тут девушка прособиралась! Но она выходит, выходит уже!
Рука проводницы за ее спиной сделала несколько резких движений туда-сюда: живо, мол, выметайся! А потом сжалась в кулак, как бы демонстрируя, что будет, если она не поспешит.
Впрочем, Алёну не нужно было понукать, ей не нужно было грозить. Кое-как натянула поверх футболки свитер, а поверх велосипедок – брюки, сунула в сумку колготки, трусики и лифчик, не глядя, деранула щеткой волосы, сунула босые ноги в туфли. Напялила куртку, схватила сумку, ринулась к двери, стараясь не смотреть на проводницу.
Эта Катя все поняла, конечно. Невыносимо представить, как она будет хохотать над несуразной пассажиркой, которая всю ночь неизвестно чем – вернее, известно чем! – занималась с молодыми соседями по купе, которые напоили ее допьяна, а потом… Наверняка эта Катя решила, что все было именно так. Опытная женщина, небось всякого навидалась. И расскажет другим проводницам, и вообще – всем своим подружкам и знакомым.
Алёну скрутило рыданием.
Катя повернулась, посмотрела холодными, насмешливыми, всепонимающими глазами:
– Ну и что теперь реветь-то? Силком тебя имели, что ли? Небось еще и сама их просила. Помню, как ты в гости зазывала того, кто тебе на постельное белье деньги дал… Ну вот и зазвала. Так что не реви, пошевеливайся скорей. Что ты еле двигаешься, как неживая? Пить надо меньше. Да, да, надо меньше пить! Или что, сразу трое участвовали? Во все дырки драли, что ли?
Проводница хихикнула.
– Вы что?! – с трудом шевеля губами, выдавила Алёна. – Что вы мелете?! Как вы могли подумать такое, как могли…
– Ну, большое дело! – пожала плечами Катя. – Ты поработай с мое на транспорте, еще и не такое подумаешь. Такого наглядишься, что уже ничему удивляться не будешь. Точно тебе говорю! Другие в твоем возрасте мальчиков красивеньких за денежки нанимают. А тебе еще и приплатили как хорошо… по высшему разряду. Нормальным девкам надо небось полмесяца вкалывать, чтобы столько заработать!
Глаза Кати снова с живейшим интересом устремились к деньгам, которые Алёна сжимала в кулаке.
Деньги со столика она брать не собиралась, но они сгреблись как бы сами собой, будто приклеились к косметичке, которая их прикрывала.
Может, отдать проводнице, пусть подавится? Купить этими деньгами ее молчание?
Да больно уж баба поганая. Не уймется, начнет мести языком, будто помелом. Получится, что за свой позор ей же и заплатишь.
Переживет! Обойдется! Перетопчется!
Алёна сунула купюры в карман и ринулась вон из вагона. Хотелось оказаться как можно дальше отсюда – от поезда, от перрона. Как можно дальше!
Желание было таким острым, что она даже не смогла заставить себя зайти в туалет тут же, на Казанском вокзале. Не поленилась добежать до подземного перехода, перейти на другую сторону площади, подняться на второй этаж Ярославского вокзала – и только там начала приводить себя в порядок.
Народу здесь было мало, никто не обращал на Алёну никакого внимания, и она, забившись в кабинку, переоделась – торопливо, как бы воровато, стараясь не касаться своего тела. И так же старалась не думать ни о чем – только о том, как поскорей привести себя в порядок. Но мысли бились, бились, словно птицы о прутья клетки.
Сделали они что-нибудь с ней? Или нет?
Она не помнила.
«Червонная дама, четыре валета…»
Нет, «валетов» было только три. Но и их вполне достаточно!
Вроде бы тело говорило, что нет, ничего эти трое с ней не сделали. Никаких следов… Все же она была опытной женщиной и, уж наверное, поняла бы, если бы провела ночь… вернее, если бы с ней провели ночь трое молодых мужчин.
Мелькнула мысль зайти в пункт анонимного обследования, показаться гинекологу. Ага, хорошая мысль. И что сказать? Извините, меня, мол, собирались трахнуть трое красавчиков, но что-то я не пойму, трахнули или нет, так, что ли?
Можно представить реагаж…
Нет, скорей всего, «валеты» ее не тронули. Но зачем, зачем было проделано все это цирковое представление? С пьяного необъяснимого куража? Или чтобы унизить женщину? Показать: ты была в нашей полной власти, мы могли уделать тебя и так, и этак, но не стали, потому что нам до тебя и дотронуться противно?
Ну да, для женщины с такой степенью гордыни, как у Алёны Дмитриевой, неизвестно еще, что более оскорбительно: отбиваться от разнузданных молодых стебарей или чувствовать их отвращение к ней…
Нелепо, да? Любая порядочная женщина оскорбится такой постановкой вопроса? Одно из двух: или Алёна Дмитриева ненормальная, или… Или пусть нормальная сунет в карман свое ханжество. Пренебрежение оскорбительно любой женщине!
Алена вспомнила Константина и Андрея, двух своих нежных приятелей. Но сейчас воспоминание, которое всегда повышало жизненный тонус, принесло только боль. А что, если и им она противна? Что, если и они приходят к Алёне лишь потому, что она поднакопила за жизнь немалый опыт, который парни с удовольствием перенимают? Потому приходят, что она весела и умна, раскованна, охотно соглашается на самые невероятные эксперименты? А в глубине души и Константин, и Андрей не имеют ничего против того, что встречи происходят при плотно задернутых шторах, в полумраке, когда не видно… Как там было сказано? «Морщинки на мордочке… грудь, наверное, уже того-с, животик дрябленький, пелодка, конечно, небритайа…»
Да будьте вы прокляты с вашим хамством, с вашим сленгом, «падонки»!
Кое-как причесавшись, трижды почистив зубы, умывшись и нанеся на враз осунувшееся лицо крем, Алёна не поленилась спуститься вниз, на привокзальную площадь, купить в продуктовом магазинчике (продавщица смотрела равнодушными, стеклянными глазами, ей не было никакого дела до всклокоченной дамочки с безумным лицом, и Алёна была благодарна за ее равнодушие чуть ли не до слез) большую бутылку воды, в аптеке – три пачки одноразовых платков и гигиенические салфетки, потом вернулась в туалет, разделась в кабинке и устроила себе что-то вроде душа. Стало чуточку легче. В косметичке лежал пробничек любимых «Burberr Touch». Духи эти Алёна берегла пуще глаза, но сейчас уж было не до экономии. Флакончик опустел, и Алёна почувствовала, что от нее перестало шибать коньяком и развратом. Она могла бы теперь послужить ходячей рекламой фирмы «Burberry» и, по совместительству, образцом дурного вкуса (приличные женщины не употребляют парфюм в таком количестве!), но это ее заботило меньше всего. Да и о каких приличиях можно говорить в данной ситуации, вы что, люди добрые?!
Подкрасив глаза и подмазав губы, Алёна сочла, что стала похожа на человека, хотя бы отдаленно. Ужасно захотелось есть. Теперь она направила все свои мысли только в русло насыщения и не позволяла им сворачивать в другом направлении. Думала о любимой овсянке на воде с белым изюмом, старательно жалела о том, что невозможно съесть кашу. Ну ничего, творог – тоже хорошо. Зашла в магазин и купила две творожные «Активии» с курагой (15 процентов бесплатно!), пластмассовую ложечку и стаканчик кофе.
Потом еще один стаканчик. И еще.
Наконец-то сырая вата, которой с самого утра была набита голова Алёна, исчезла оттуда. Но счастья нашей героине это не принесло. В освободившееся пространство полезли мысли, которые она до сих пор старательно изгоняла.
На часах девять. В издательство еще рано, тамошний народ к половине одиннадцатого на работу приходит, касса открывается в половине первого, а встреча с редакторами и корректорами назначена писательнице Дмитриевой вообще на вторую половину дня.
Куда же ей податься, вышеназванной писательнице?
Алёна посмотрела в окно и увидела вывеску отделения милиции.
Так… например, можно зайти сюда и написать заявление о том, что трое попутчиков силком влили в нее полстакана мерзкого коньяка, а потом…
Бред. Никто и слушать не станет. Только на смех поднимут.
Сказать, что они ее мерзко оскорбляли своими разговорами о пелодках и женщинах-апгрейд? Во-первых, поди докажи, что такие разговоры имели место быть. Во-вторых, с точки зрения вокзальных ментов, которые, очень может быть, никаких других слов, кроме матерных, знать не знают и ведать не ведают (и их, ей-богу, можно понять, такова уж специфика работы), подобные слова вовсе даже не оскорбления, а совершенно нормативная лексика. И, конечно, кто-нибудь скажет, посмотрев в паспорт Алёны, где указана дата ее рождения: «А чего вы, женщина, хотели, в вашем-то возрасте? Вам же заплатили! Зачем тогда деньги брали?»
Нет. В милицию – нет!
Никакого преступления не совершено. Убита женская гордость, но это уж, знаете, ваши личные трудности, Елена Дмитриевна Ярушкина, Алёна Дмитриева тож. Скромнее надо быть, девушка! Скромнее!
И что, она все так и оставит? Утрется?
А что, что, что тут можно сделать, кроме того, что утереться? Она ведь даже фамилий парней не знает! Вообще ничего о них не знает, только то, что один из них – блондин, второй – шатен, третий – брюнет, похожий как две капли воды на некоего Игоря Туманова, только зовут его не Игорь. Вся информация!
Вернуться разве к проводнице, как ее там, к Кате? У нее на копиях билетов есть фамилии парней, номера паспортов.
Ага, так она тебе их и даст… Ждите ответа! Скажет, что не положено, не имеет права, – и все. По большому счету, она права. Конечно, если бы данные затребовала милиция…
Ну, с милицией ясно и понятно.
А может, предложить Кате деньги? Вот эти самые тридцать тысяч?
Алёна нерешительно оглянулась, как если бы отсюда, с Ярославского вокзала, могла увидеть свой поезд, стоящий на перроне Казанского. Не видно. К тому же его уже, конечно, давным-давно отогнали куда-то на запасные пути. Поди найди тот ножичек!
Можно будет поискать Катю в Нижнем. Можно. И даже найти можно. А вдруг она упрется и все равно ничего не скажет?
Очень может быть, между прочим. Если история выйдет наружу, она запросто лишится работы. Сейчас с этим строго. Кстати, не исключено, что парни ей тоже заплатили – именно за то, чтобы она их не выдавала. И она отдала им копии билетов. Поэтому будет молчать, как рыба об лед, выражаясь языком какого-то персонажа Тэффи. Конечно, останется еще общий железнодорожный компьютер с фамилиями и номерами паспортов всех, кто покупает билеты на РЖД. Но к нему Алёне вообще в жизни не подобраться. Вот если бы милиция запросила информацию…
Опять за рыбу гроши!
Нет, надо все забыть. Поскорей забыть и не дергаться. Выкинуть из головы, как будто и не было в жизни Алёны Дмитриевой этой ночи, этих трех парней, которые ее… Которые, очень может быть, и в самом деле ничего с ней не сделали, только страшно, невероятно, чудовищно унизили. За что, зачем, ради чего? Чтобы заплатить ей тридцать тысяч?
Нет, правда, сумма очень даже немалая. И за что?
Фантастика какая-то, честное слово…
А что, собственно, фантастического?! Зачем усложнять ситуацию? На самом деле все просто. Ну очень просто. Парни вчера перепились, вот и начали куражиться над невзрачной и с виду затурканной бабенкой. К утру парни очухались, оценили последствия куража и испугались, что бабенка, проспавшись, заявит в милицию. И решили от нее откупиться самым пошлым образом.
Ну и откупились. И даже весьма щедро, не правда ли? Будь Алёна той, за кого они ее приняли, она бы, очень может быть, была даже счастлива…
А она не счастлива. Вот вообразите себе! Не счастлива, и все тут.
Она чувствует себя оскорбленной еще сильнее. Поруганной себя чувствует!
Надо вышвырнуть поганые деньги, эту оскорбительную подачку! Пусть их ветром разметет, пусть вокзальные бомжи подберут презренные бумажки и пропьют их!
Алёна с яростью сжала кулак в кармане куртки и вытащила его. Скомканные купюры торчали между ее пальцами, как разноцветные червяки. Алёна брезгливо передернулась и уже начала разжимать было пальцы, как вдруг нахмурилась озадаченно.
Ну да, все это очень хорошо, конечно, весьма благородно. Прямо тебе Настасья Филипповна, которая бросает деньги Рогожина в камин… Сколько там было-то, в той пачке? Сто тысяч, кажись? Да, сурово… Выбросить купюры – классное средство для растоптанного, изнасилованного самолюбия. Но каким образом писательница Дмитриева доберется потом до издательства? Оно ведь аж на «Войковской» расположено. Туда на метро пилить да пилить. Сначала по кольцу до «Белорусской», потом по радиальной…
Ладно. Алёна возьмет из грязных денег ровно семнадцать рублей на проезд, а остальное вышвырнет к черту.
Хотя стоп… Она ведь деньгами уже немного попользовалась: покупала воду, потом творожки, ложечку, платочки одноразовые, салфетки гигиенические, кофе черный… Сотни как не бывало.
«Это ничего не значит!» – запальчиво сказала сама себе Алёна. Не считается! Она просто забылась. Совершала покупки почти в бессознательном состоянии.
Хорошо, тогда так. Она заберет из оставшихся денег только семнадцать рублей на метро, а остальные выбросит в урну. Немедленно! В издательстве ей дадут гонорар, и никаких проблем не будет.
Алёна отсчитала ровно семнадцать рублей, положила их в карман, остальные же купюры, брезгливо придерживая двумя пальцами, понесла к ближайшей урне.
– Дэвушка… – тихо сказал в ту минуту кто-то за ее левым плечом.
Алёна оглянулась. Рядом стояла невысокая женщина лет тридцати со скорбным выражением смуглого, худощавого лица. На ней были черный платок, черная тяжелая куртка и черная юбка почти до земли. Волосы у нее тоже были черные, ну и глаза в тон.
– Дэвушка, помогите, – пробормотала женщина с отчетливым акцентом.
Алёна растерянно моргнула. Видимо, и в самом деле крепко незнакомку приперло, если называет дэвушкой особу старше себя лет на десять как минимум.
– Мы с сыном ехали на похороны моей сестры, – тихо проговорила женщина, глядя на Алёну с молящим выражением и выдвигая из-за спины мальчика лет тринадцати, такого же чернявого и худенького, как она сама. – И нас обокрали. Сумку разрезали, все вытащили. Теперь даже доехать не на что. А сестра, бедная Айша, жила в Ярославле. Нужно на билет насобирать. Пожалуйста, хоть немного денег дайте… помогите, чем можете…
– Ах вы, бедняжки! – воскликнула какая-то бабулька, тащившая мимо сумку-тележку и невзначай прислушавшаяся к разговору. Сунула мальчику несколько монеток. – На, купи себе мороженое.
– Спасибо, бабушка, – всхлипнула женщина, а мальчик проводил добрую бабулю странным взглядом.
– Скажи бабушке спасибо, – дернула его за рукав мать, и отрок послушно просвистел сквозь зубы:
– Спссс!
– Дэвушка, помогите, а? – простонала женщина, шныряя черными глазами от купюр, зажатых в руке Алёны, к ее лицу. – Ради Христа!
– Какой-то тебе Христос? Ты ж небось мусульманка! – хмыкнул проходящий мимо парень с яркими голубыми глазами и соломенными волосами. – Во наблатыкались, а? У японца попрошайничала бы, то кого б вспоминала? Не давай ей ничего, слышишь! Дурят вас, дурят… Ну сколько можно дурить?!
Мальчик что-то буркнул, Алёна различила звуки «е», «б», «х» и некоторые другие, а впрочем, все слилось в единый речевой поток. Наверное, это было какое-то их национальное выражение неодобрения.
– Не слушай злых людей, пожалей нас! – исступленно воззвала женщина, и глаза ее словно бы впились в глаза Алёны, ввинтились в ее зрачки, как два буравчика, и продолжали бурить мозг глубже и глубже, словно стремились добраться до того места, где располагалась та самая жалость, к которой она и взывала. – Помоги, краса-авица, помоги нам!
Ну если уж она не только дэвушка, но и краса-авица… А те в поезде как ее называли?!
Алёна пожала плечами и протянула женщине то, что сжимала в руке:
– Возьмите. Всё возьмите. Да берите же! Тут почти тридцать тысяч. Вам хватит, чтобы доехать до места, там пожить и назад вернуться. Еще и семье сестры своей поможете.
Маленькие черные глаза женщины стали большими-пребольшими.
– Кому? – спросила она растерянно.
– Ты чо, мама? – по-взрослому неодобрительно посмотрел на нее сын. – У тебя чо, склероз? Мы ж к тете Айше, к твоей сестре, едем в Новгород. На похороны. У нее же муж умер. Ты чо, забыла?
Вроде бы сначала было сказано, что упокоилась сама бедная Айша, причем в Ярославле, а не в Новгороде. Или Алёна что-то перепутала? Может, Айша умерла в Ярославле, а муж ее – в Новгороде? А впрочем, все это не играло никакой роли. Главное – избавиться от денег!
Алёна почти насильно всунула красно-голубовато-малиново-желтую пачку в маленькую смуглую руку, брезгливо отерла ладонь о брюки (мало того, что деньги обжигали ее, еще и рука женщины оказалась потной и неприятной) и ринулась к метро.
Может, конечно, чернявые мамаша с сыночком на самом деле жулики. Но неважно! Главное – проклятые деньги больше не марают ей руки. Конечно, лучше бы, если бы мать и сын и впрямь оказались жертвами вокзальных грабителей. Тогда деньги, полученные Алёной от мерзких парней, словно бы очистились, поскольку пошли бы на благое дело. Да и сама она словно очистилась бы…
Ага, теперь осталось только завернуться в драдедамовый зеленый платок – «общий такой у нас платок есть, драдедамовый»! – накрыть им совсем лицо и голову и лечь на кровать, лицом к стенке… чтобы только плечики да тело все вздрагивали… совершенно как у Сонечки Мармеладовой. А сестра злосчастной Айши, ни слова не говоря, подошла бы к постельке Алёны и весь вечер в ногах у ней на коленках простояла, ноги бы ей целовала, встать не хотела… Ну один в один Катерина Ивановна из «Преступления и наказания»!
Нет, лучше выкинуть все из головы. Все, что случилось, забыть!
Главное доказательство несусветного унижения Алёны Дмитриевой – поганые деньги – считай, выброшены. Она свободна.
Забыть!
– Дэвушка! Да подождите, дэвушка!
Вообще-то Алёна отвыкла по жизни от такого обращения, однако сегодня ее называли подобным образом второй раз, можно было и обратно привыкнуть. Наша писательница обернулась и с изумлением уставилась на две догонявшие ее особы.
Вот уж кого никак не ожидала увидеть вновь! Ведь это были те самые мама и сын, которым она только что и с превеликим душевным облегчением сплавила на Ярославском вокзале деньги, заработанные темной, жуткой ночью.
