скачать книгу бесплатно
В тот день он возлежал на ложе, отделанном черепаховыми панцирями, одною рукою лаская свою жену Фульвию, а другою – потчуя ее спелыми ягодами винограда, и посмеивался остроумным шуткам своего давнего приятеля-собутыльника Вария с говорящим прозвищем «Пропойца».
– Солдат из X легиона вышел в отставку, – начал очередную байку рассказчик, протягивая руку к серебряному блюду за куском мяса, который тотчас исчез у него во рту, затем опустошил свой кубок, повелительно глянул на мальчика-виночерпия, стоящего подле возлежащих с кувшином в руках, и, пока тот наливал темного фалерна, продолжал. – Возвращается в свой родной город. Спутником у него был… э-э, кажется, беглый раб, молодой и красивый, – он покосился на юношу-виночерпия. – Вот как этот мальчик. Может, чуть постарше. Идут они из Галлии и встречают на своем пути толпу галлов, – оскалился Пропойца, довольный своим каламбуром, и пояснил. – Скопцов, служителей Кибелы…
– Это те мужики, у которых уже никогда не встанет, – захохотал Антоний. – Евреи, говорят, своих сыновей калечат, а эти напрочь лишают достоинства. Клянусь Юпитером, они идиоты!
– Кто – евреи или галлы? – улыбнулась Фульвия, украдкой поглядывая на прекрасного юношу-виночерпия, которого она сама накануне выбрала на невольничьем рынке и при этом отдала за него десять тысяч сестерциев.
– И те, и другие, – смеялся Антоний. А Варий продолжал:
– Красавец тот был непристойник большой, о чем догадались кастраты, выведав, что он ночует в одной комнате с солдатом. И вот толпа, вооруженная ритуальными ножами, входит в комнату, – а там темно, хоть глаз выколи, – слышат храп они – на кровати лежит пьяный баловник. Они обступили его, навалились скопом, рот заткнули кляпом, – он рванулся, что есть силы, попытался высвободиться – да где там! – кастраты зажали со всех сторон. Взошла луна, блеснуло лезвие ножа, и мгновенно муж стал женою… От боли он потерял сознание. Много позже выяснилось, что ошибочка вышла – не того, кого хотели, оскопили они. Хитрый юнец перед тем, как лечь спать, поменялся местами со своим патроном, и все то время, пока галлы возились с солдатом, он преспокойно лежал на кровати возле стенки…
Когда Варий кончил свой рассказ, Марк Антоний и Фульвия покатились со смеху, – да так, что брызнули из глаз слезы и надорвались животы, отягощенные вином и сытной пищей, как вдруг на пороге триклиния появился номенклатор.
– Dominus (лат. ‘хозяин, господин’), пришел посетитель, – объявил раб. – Он назвался Кесарем…
Мгновенно в богатой столовой воцарилась тишина. Муж и жена переглянулись, в глазах Фульвии мелькнул испуг, на лице Антония явилась гримаса удивления и растерянности. Он не без труда поднялся с обеденного ложа и, как был в одной тунике, сплошь покрытой пятнами от вина, нетвердым шагом двинулся в атриум, где находился нежданный гость. Юноша на вид лет восемнадцати, невысокого роста, со светлыми блестящими глазами, волосами – рыжеватыми и чуть вьющимися, бровями сросшимися; заостренным носом с горбинкой. Эти черты лица были знакомы Марку Антонию, но вспомнил посетителя он далеко не сразу.
– Гай Октавий? – удивленно проговорил хозяин дома. – Я думал, ты в Аполлонии.
– Я только что прибыл оттуда, – отозвался юноша. – Чтобы вступить в наследство, которое оставил мой отец…
– Твой отец? – переспросил Марк Антоний, и тотчас догадка отрезвила его.
– Отец оставил мне свое имя. Поэтому отныне я Гай Юлий Кесарь Октавиан, – спесиво вздернув голову, представился юноша.
– Ave, Caesar! – не без иронии отозвался Марк Антоний. – Зачем же ты пожаловал ко мне, Кесарь?
– Ты был верным и преданным другом моего отца. Я почел своим долгом нанести тебе визит в первую очередь… – начал, было, Октавиан. Но Антоний перебил его:
– Ты как раз вовремя! – воскликнул он. – У меня гости. Присоединяйся к нам.
– Как-нибудь в другой раз, – брезгливо поморщился юноша. – Я тороплюсь,– на мгновение он умолк, словно собираясь с мыслями, и проговорил вежливым голосом. – Я бы хотел узнать о судьбе тех ценностей, которые ты взял на сохранение из дома моего отца и храма Опс.
– О каких ценностях ты говоришь? – спросил Марк Антоний, состроив удивленный вид.
Октавиан изменился в лице, в его глазах вспыхнули огоньки ярости.
– Я говорю о казне Кесаря, – решительно заговорил он, – добыче, взятой в галльском походе.
– Не понимаю, о чем ты, – пожал плечами Марк Антоний и зевнул напоказ. – Пойдем лучше выпьем. Тебе нальют чудное фалернское!
– Не буду я с тобою пить, – вдруг вскипел юноша. – До тех пор пока ты не вернешь то, что принадлежит мне по праву наследования. Мой отец завещал…
– Какого наследования? – снова перебил его Антоний. – Твой отец был ростовщиком, а дед – отпущенником…
Октавиан побагровел от гнева, но, сделав усилие над собой, промолчал. Марк Антоний внезапно подошел к нему и запанибратски хлопнул его по плечу:
– Мальчик мой, извини, если я тебя обидел. Правда, у меня просто такой характер. Это была шутка. Пойми – я тебе желаю только добра. Ты еще очень молод. Наследство Кесаря станет непосильной ношей для твоих хрупких плеч…
Октавиан и Антоний стояли друг против друга, словно библейские Давид и Голиаф. И вскоре им, на самом деле, суждено будет сойтись в поединке…
Когда хозяин дома вернулся к жене своей, Фульвия, которая слышала весь разговор, прячась за колонной в атриуме, злобно прошипела ему на ухо:
– Октавиан очень опасен.
– Он всего лишь мальчишка, – возразил Марк Антоний, опустошая наполненный фалернским вином кубок. – Мальчишка без друзей и денег.
– Мальчишка? – повысила голос Фульвия. – А откуда он узнал о казне Кесаря?
Антоний взглянул на жену и, поставив кубок на стол, отделанный золотом, заорал на весь дом:
– Это Цицерон… Клянусь богами, он поплатится за всё!
***
Всадник, укутанный в военный плащ, скакал по добротной вымощенной камнем Аппиевой дороге. Он лишь дважды останавливался в пути: в первый раз осадил своего пегого жеребца у придорожной корчмы, а в другой раз – спешился возле столба, который указывал расстояние до Рима – 20 миль. В стороне от того столба чуть возвышался холмик, на котором лежал надгробный камень. Незнакомец, приблизившись, рухнул на колени перед камнем и, обняв его руками, так лежал долго, до самого захода солнца…
Поздно ночью при свете звезд он въехал в Рим через Капенские ворота. Спешившись, привязал коня своего у подножия Палатина и метнулся по ступеням высокой каменной лестницы наверх холма, а вскоре постучался в особняк Луция Кассия Лонгина. Все домочадцы к тому времени уже спали мирным сном, и позднему гостю пришлось подождать, пока выйдет придверник.
Рано на рассвете поднялся хозяин дома, и в атриуме слуги, пришедшие поприветствовать своего господина, сообщили ему о ночном посещении. Он велел позвать гостя и, когда тот появился, сразу признал в нем Пиндара, отпущенника брата своего, Гая Кассия.
– Мой господин, – по привычке сказал вчерашний раб, – велел передать вам, что после сентябрьских календ он отправляется в Сирию.
– В Сирию? – удивился Луций Кассий. – Как так? Он же назначен наместником Киренаики!
– Не знаю, – отозвался Пиндар. – Он призывает вас последовать за ним.
– Это все, что тебе было поручено передать? – осведомился Луций Кассий.
– Да. Он добавил только: если вы пожелаете присоединиться к нему, это будет весьма опасное путешествие…
– Благодарю тебя, Пиндар, ты всегда верно служил брату моему, – задумчиво проговорил Луций Кассий. – Я распоряжусь, чтобы тебя накормили.
Либертин низко поклонился хозяину дома и удалился на кухню, где рабы-повара готовили завтрак.
В третьем часу дня (считая от рассвета) семья собралась в триклинии, и мужчины возлегли на ложа. Корнелия сидела подле мужа своего. Рабыня подала господам бобовую кашу, сдобренную оливковым маслом, и наполнила кубки вином, но в то утро никто к питию даже не притронулся.
– Ночью гонец прискакал из Брундизия, от брата моего Гая, – сообщил Луций-старший, не глядя на своего сына. Юноша просиял улыбкой и осведомился о здоровье дяди.
– Хвала богам, здоров мой брат, – чуть слышно пробурчал Луций-старший и надолго замолчал. Сын, заметив тень тревоги на лице отца, спросил:
– В чем дело? Что-то случилось?
– Гай отплывает в Сирию, – неохотно выговорил Луций-старший.
– Когда?
– Скоро, после сентябрьских календ. Уверен, он что-то задумал и хочет, чтобы я последовал за ним. Но, думаю, что это путешествие не сулит ничего доброго нам с тобою… Я, пожалуй, пошлю ему денег. Полагаю, ста тысяч будет достаточно.
Сын с недоумением уставился на отца и отрывисто проговорил:
– Но как же так? Если… дядя Гай зовет тебя, значит, это… ему нужна помощь. Деньги – хорошо, но этого мало.
– Мы ничего ему не должны, – мрачно возразил Луций-старший. – Он всегда отличался буйным, порывистым нравом. И тогда, когда в школе поколотил сына Суллы, и теперь, когда возглавил заговор против Кесаря. А за его необдуманные поступки приходится расплачиваться другим…
– Он поколотил сына Суллы в школе? Значит, он уже тогда, хоть и юн был, ненавидел тиранию! – восхищенно проговорил Луций-младший.
Корнелия и прежде не встревала в разговор мужчин, а теперь, когда вспомнили о ее родственнике, который прославился непомерной жестокостью, только вздохнула и потупила взор. После завтрака молодой Луций отыскал Пиндара и долго расспрашивал его о дяде; вдохновленный рассказом вчерашнего раба о разгроме парфян под Антиохией, он пришел в неописуемый восторг и тотчас, не раздумывая, объявил отцу о своем намерении «разделять все тяготы походной жизни со своим дядей, великим полководцем, императором Гаем Кассием». Юноша говорил эти слова с таким блеском в глазах, что отец, глядя на сына, понял, что его не переубедить. Он только сказал печальным голосом:
– Ты все хорошо взвесил?
– Да, отец. Моё решение неизменно. В войске, которое соберет в Сирии дядя Гай, меня будут обучать не грамматики и риторы, – будь они неладны! – а воины, победители парфян, перед которыми прежде не устоял даже Марк Красс.
– А ты подумал о молодой жене, о Корнелии ты подумал?
Вопрос отца смутил Луция на мгновенье, но он тотчас нашелся и отвечал, как ни в чем не бывало:
– Она остается в надежных руках. Позаботься о ней, отец.
Луций-старший внезапно расчувствовался и со слезами на глазах обнял сына. А Корнелия, слышавшая мужской разговор, скрылась в спальне и, рыдая, бросилась на постель…
***
Римское общество снова, как во времена Помпея, раскололось пополам. В борьбе за власть юный Октавиан бросил вызов Марку Антонию, которого сенат, по наущению Цицерона, объявил врагом Отечества. Антоний потерпел поражение в битве при Мутине. И бежал за Альпы, где соединился с войском под командою Лепида,– тогда, снова поднявшись на ноги и выпрямившись во весь рост, Антоний перевалил через горы и повел на Италию семнадцать легионов пехоты и десять тысяч конницы. Октавиан, обязанный консульской властью всецело Цицерону, – при первом удобном случае предал своего покровителя и втайне начал искать примирения с его заклятым врагом. Они встретились близ Бононии, на севере Италии.
Вчерашних противников теперь разделяла лишь водная гладь широкой реки, посреди которой лежал лесистый остров. На нем был возведен шатер для переговоров. Первыми на остров по перекинутому мосту ступили люди Лепида и, всё осмотрев, подали знак своему командиру, – дескать, опасности нет.
Октавиан, который привел из-под стен Рима пять легионов, теперь сменил военный плащ на гражданскую тогу и встречал гостей на пороге шатра, словно радушный хозяин. Антоний, войдя в шатер, увидел три обеденных ложа из слоновой кости, расставленных вкруг стола с искусно выточенными ножками, изображающими козлоногих сатиров. Стол ломился от серебряных блюд с яствами и золоченых дорогой чеканки кубков для вина.
– Прошу вас, господа, – вежливо, сияя улыбкой, проговорил рыжеволосый юноша в тоге, кивком головы приглашая гостей к столу.
– Сначала обсудим наши дела, – резко отозвался Антоний, глядя с недоверием на угощения.
– Я подумал, что прежде чем приступить к переговорам, не мешало бы нам подкрепиться, – скривил губы в насмешливой улыбке Октавиан. – Впрочем, это может и подождать… Но, с вашего позволения, я все-таки выпью, – с этими словами он опустился на ложе, – в отсутствие рабов, сам наполнил свой кубок и пил вино, как истинный гурман, небольшими глотками, не переставая расхваливать его. – Нельзя устоять перед этим божественным напитком! Это вино слаще нектара, который пьют на Олимпе! Виноград, из которого его сделали, выращен на Юлиевом холме…
– Вино из погреба Кесаря? – вдруг оживился Антоний. – Искушение, перед которым не устоять! – вслед за Октавианом он наполнил свой кубок и немного пригубил, а, распробовав вино на вкус, опустошил кубок и налил себе еще. Вскоре уже все трое возлежали на ложах, обсуждая раздел римской державы и борьбу со своими противниками.
– По донесениям разведки, – говорил Октавиан, – Брут в Македонии и Кассий в Сирии собирают войска. После самоубийства Долабеллы Кассий стал хозяином на востоке страны. Мы должны объединить силы и остановить его, пока еще не поздно.
– Кассий грабит богатые провинции, к нему стекаются наемники со всего света, а нам что делать? У нас нет денег даже на то, чтобы расплатиться с теми легионами, которые еще подчиняются нам. Ни сегодня, так завтра они поднимут бунт или перебегут на сторону противника, – после третьего кубка горячительного напитка разоткровенничался Марк Лепид.
– Да, деньги нам нужны, – поддержал товарища Антоний, который успел за считанные месяцы промотать награбленное в храме Опс. – И я знаю, где их можно взять – у наших противников. Они ответят за убийство Кесаря сполна! – воскликнул он и тихо добавил. – Как и те, которые объявили меня врагом…
Октавиан, глядя на самодовольное лицо Антония, понял, что в воспаленном мозгу этого человека созрел какой-то зловещий план. И его догадка тотчас подтвердилась – Антоний внезапно выскочил из шатра и вскоре вернулся с вощеной доской и грифелем в руках. Упав на шелковые подушки, он быстро начал что-то писать, а затем, окончив, показал своим товарищам, будущим триумвирам. Они, взглянув, увидели выведенные неровными латинскими буквами фамилии десяти самых известных политиков Рима, в числе которых были Бруты, Кассии, а Цицерон занимал в этом списке первое место.
Октавиан побледнел и качнул головой:
– Мы не можем опускаться до такого! Это же… – он не договорил. Антоний опередил его:
– Проскрипции[2 - Список объявленных вне закона.]. Так мы уберем с дороги тех, кто нам мешает, и завладеем их имуществом.
– Это чересчур суровая мера. Я против насилия! – заупрямился Октавиан. Он поднялся со своего ложа и торопливо двинулся к выходу. Антоний остановил его словами:
– Кесарь, ты же не можешь противиться воле большинства, не так ли? Так, давайте голосовать, как принято в нашей республике, – он подмигнул Лепиду, и тот поднял руку, говоря «да» проскрипциям.
– Хорошо, – был вынужден согласиться Октавиан. – Но Цицерона на съеденье я вам не дам…
При одном упоминании этого имени у Антония испортилось настроение, и он заорал:
– Эту вечно гавкающую собаку я готов собственноручно задушить и оторвать ей голову!
Два дня они делили государство на части и расширяли список приговоренных к казни, внося в него все новые и новые фамилии. Говорят, Октавиан долго не уступал Антонию Цицерона, пока безжалостная пряха Лахеса не перерезала нить судьбы знаменитого оратора.
– Бросим кости, – предложил Антоний, раскладывая на столе игральную доску. – Так сделал Caesar, переходя Рубикон. Он положился на волю богов и победил…
Октавиан, обожая эту игру, нехотя согласился. Он понадеялся на свое везение, которое редко его подводило. Однако теперь на кону были не деньги, а жизнь человека.
– Играем до первой «Венеры», – говорил Антоний, уступая первый бросок Октавиану. Увы, удача на сей раз отвернулась от юноши. У него выпала «собака». Он разочарованно поглядел на кости, лежащие на доске одной и той же гранью, обозначенной цифрой – I. Судьба Цицерона в тот день была решена…
***
В Риме сенат собрался на чрезвычайное заседание, на котором был зачитан эдикт, подготовленный триумвирами:
– В добрый час! Из проскрибированных по этому списку никто пусть не принимает никого, не скрывает, не отсылает никуда, и пусть никто не позволит подкупить себя. Если же кто-то будет изобличен в спасении ли, в оказании ли помощи или в знании, того мы, не принимая во внимание ни оправданий, ни извинений, включаем в число проскрибированных. Пусть приносят голову убившие к нам – свободный за двадцать пять тысяч аттических драхм за каждую, а раб за свободу личности и десять тысяч аттических драхм и гражданские права господина. То же пусть будет и доносчикам. А из получивших никто не будет записан в наши документы, чтобы он не был известен.
Заседание сената продолжалось допоздна. Тем временем, таблички с именами лиц, объявленных вне закона, были вывешены на форуме…
Корнелия проснулась посреди ночи. Услышав крик, рабыня, едва задремавшая, стремительно ворвалась в спальню молодой госпожи, – с масляной лампой и кувшином в руках.
– Луций, Луций, – все время повторяла имя мужа Корнелия. Она тяжело дышала и озиралась по сторонам круглыми от страха глазами.
– Это был просто сон, госпожа моя, – прозвучал ласковый голос рабыни. Корнелия выпила поднесенной служанкою воды и, переведя дух, снова смежила очи, как вдруг что-то вспугнуло подкравшийся сон.
– Лидия, – позвала Корнелия служанку.– Что это? Как будто шум за окном…
– Если желаете, госпожа, я пойду и посмотрю, – отозвалась рабыня.
– Ступай, милая, погляди.
Корнелия, проводив глазами служанку, лежала на постели и внезапно почувствовала движение ребенка во чреве. Погладив рукою свой заметно выступающий живот, она нежно проговорила:
– Драчун, нехорошо маму обижать.
Вскоре в спальню вбежала плачущая Лидия. Корнелия встрепенулась:
– Что стряслось?
Лидия что-то говорила, но из-за рыданий нельзя было разобрать.
