скачать книгу бесплатно
Рядом на низком столике – плоский блестящий и черный браунинг и маленький заряд, с капсюлей, вдавленной от удара курка. Точно при блеске молнии я снова переживаю только что пережитые мною ужасные мгновения… стиснутые зубы… закрытые глаза… нажатый курок… осечку…
Тогда я схватываю портрет, внезапно возненавидев эту женщину, разрываю его с бешенством, бросаю неравные куски в пламя камина и смотрю со жгучей радостью, как они горят, а лицо мое озаряют отблески их пламени.
Отомстить! Отомстить! О! Как я буду бороться, чтобы завоевать власть, – и отомстить!.. отомстить!.. отомстить!..
Глава II
Один знает – пять желают
– Смирно, Табаро! Смирно, старый пес! Это еще не твой хозяин; это только ветер стучится в окно.
Плохо убежденный этими словами, громадный пес обнюхивает порог, за которым тяжелая дубовая створка двери обита гвоздями, нетерпеливо визжит, нервно зевает и медленно возвращается греться, растянувшись на каменных плитах перед огромным очагом, где огонь пожирает толстые поленья каштанового дерева.
– Если в такую погоду нотариус приедет, то это будет значить, что у него возвышенное понимание своих обязанностей, – говорит Корлевен, протягивая к огню длинные ноги в гетрах и пуская к выступающим балкам высокого потолка облако табачного дыма из своей трубки.
Выслушав это, Гартог вновь погружается в тщательное изучение газеты, которую он широко развернул на старинном столе с массивными ножками, на одном углу которого еще стоят остатки нашего ужина.
– На вашем месте, Флогерг, я бы просто сел в печь, – шутливо возобновляет разговор Корлевен.
Флогерг примостился на низком табурете перед поджаривающим его огнем, бросающим на его угловатое лицо пламя пожара. Плечи его передергивает дрожь.
– В этой большой казарме замерзнешь, – говорит он низким и слабым голосом. – Все старые камни, из которых она сложена, излучают холод и ипохондрию. Если доктор Кодр будет еще медлить употребить нас в дело, то, право, мне очень хочется начать течение дел с той самой точки, на которой я остановился, когда встретил его.
Он бросает в очаг тяжелый обрубок, и в очаге поднимается вихрь пламенных искр. Язык пламени подымается вверх и делает прозрачными худые и длинные руки, которые протягивает к огню Флогерг. Под укусами огня дерево свистит, шипит, ноет, трещит и выплевывает раскаленный уголь, разлетающийся на части и выбрасывающий из себя миниатюрную дымную ракету. Собака приподымается и ворчит.
– Смирно, Табаро!
Животное полузакрывает свои стекловидные глаза под ласкающей рукой Корлевена, пальцы которого запутываются в густой и жесткой шерсти; потом собака снова ложится.
И снова молчание в обширной зале, каменные стены которой оживлены увеличенными тенями, пляшущими при свете огня. Снаружи ветер воет среди приподнятых веток деревьев, проносясь через лес. Яростное кипение реки Церы прибавляет к этим звукам мощные и низкие звуки своего бурного падения.
– Они должны были бы уже быть здесь: поезд из Болье проходит через станцию Ганьяк в девять часов. Теперь уже десять.
– Будьте справедливы, Гедик, – замечает мне Корлевен, – до вокзала отсюда два лье, а лесные дороги в такую погоду вряд ли похожи на шоссе.
Флогерг, достаточно прожарившись спереди, поворачивается на своей табуретке.
– Что это вы читаете, Гартог? – спрашивает он обычным возбужденным голосом.
Гартог заканчивает какие-то действия, начатые карандашом на полях газеты, и отвечает не оборачиваясь:
– Газету.
– А что же так увлекает в ней вас?
– Биржевой курс.
Флогерг смеется, и от смеха его делается жутко.
– И это вас интересует? Держу пари, что вы рассчитываете, как поместить вашу будущую часть сокровища.
– Поместить – о нет, употребить – да. Биржа может пригодиться и на другое дело, чем помещение своих денег.
– На какое же?
– Поглотить деньги тех, которые меня разорили, – глухо отвечает Гартог.
– Когда мы дойдем до такой возможности, – говорит Корлевен, – вы скажите мне, Гартог. Я назову вам тогда одно морское акционерное общество, с акциями которого надо будет проделать недурную игру на понижение.
Гартог пристально смотрит на Корлевена.
– Запомню, – говорит он просто.
Смех Флогерга звучит еще более горько.
– Так, значит, вы все верите в это предназначенное нам богатство, которое снова придаст вкус к шалостям жизни четырем ее обломкам, какими являемся мы?
Гартог резко поворачивается к нему.
– А если вы сами, Флогерг, не верите в это, то что же вы делаете здесь?
– А вы, Корлевен? – спрашивает Флогерг не отвечая.
– Я, – философически отвечает Корлевен, – я думаю, что когда не осталось уже терять ничего, кроме жизни, то всегда можно сделать попытку.
– А вы, Беньямин среди отчаявшихся?
Я значительно моложе всех их, младший из четверых, и они прозвали меня Беньямином.
– Я верю. Если бы у старого Кодра не было уверенности, то для чего бы ему принимать нас здесь, и при том, надо признаться, весьма гостеприимно.
– Как это чудесно – еще иметь возможность надеяться!
– Замолчите, зловещая птица, – говорит Корлевен. – Со всеми своими ужимками скептика вы среди нас четверых, быть может, самый верующий.
Флогерг поднялся; на лице его выражение беспощадной и яростной ненависти.
– Веры нет! Есть желание, да, есть, желание всеми силами души! И я думаю, что для некоторых людей, которых я знаю, лучше было бы, чтобы на головы их пал огонь, пожравший Гоморру и Помпеи, чем если в этом кармане будет лежать моя часть этого богатства. Да, Корлевен, вы правы, я хочу верить в это.
– Так, значит, спора нет! – отвечает Корлевен. – Я предпочитаю видеть вас таким, чем видеть, как вы в нерешительности изводите свою желчь. Итак… Вы подпишете сегодня вечером?
– Подпишу.
– А вы, Гартог?
– В принципе я согласен. Но я хочу еще раз послушать чтение договора и сформулировать некоторые поправки. Если они будут приняты, я подпишу.
– В вас говорит деловой человек, – шутит Корлевен. – А вы, Беньямин?
– Подпишу.
– Ну и я, клянусь мачтой, я подпишу, будь эта подпись хоть последней на моем жизненном листе, и заставь она меня плавать хоть по Ахерону!
Собака тонким слухом уловила мягкое движение колес по снежному ковру дороги. Она царапает когтями дверь и нетерпеливо визжит.
В каменной раме открытой двери, откуда врывается вихрь белых хлопьев, показывается засыпанный снегом силуэт сторожа, закутанного в шинель; он отступает, чтобы пропустить нотариуса.
– Смирно, Табаро! Да, это я, красавец ты мой. Дай пройти господину Бикоке.
Дверь снова закрыта; снежный вихрь за дверьми, и два человека отфыркиваются и отряхивают на широкие каменные плиты покрывающую их снежную пыль.
– Господа, – говорит нотариус, вытирая жемчужинки растаявшего снега, усеивающие его усы, – господа, я к вашим услугам.
Потом он обращается к сторожу:
– Будьте добры, Гаспар, оботрите мое ружье замшей.
– Позвольте мне только распрячь лошадь, и я займусь вашим ружьем, господин нотариус.
– Черт побери! – говорит Гартог. – Я не знал, что министерские чиновники должны вооружиться, чтобы исполнять свои обязанности. Разве в лесу есть разбойники?
Нотариус – толстый рыжий человек, одетый в бархатную куртку, на ногах бурые гетры. Добродушная улыбка освещает его лицо, обросшее щетиной.
– Нет, не разбойники; но в такую погоду с гор спускаются кабаны, а я большой любитель окорока с хорошим маринадом.
И он точно нюхает лакомый запах, в то время как, стоя перед очагом, стряхивает с себя снег и обволакивается туманным паром. Пахнет прачечной.
– Utile dulci, приятное с полезным, – шутит Корлевен. – Но я думал, что зимой и ночью охота запрещена. Не хотите ли стаканчик коньяку?
– Не откажусь, – отвечает нотариус. – Правила охоты вы знаете, многоуважаемый; но кто же будет применять их в этой затерянной стране? Это место браконьерства по преимуществу; попасть сюда можно только через мост в Ганьяке, в расстоянии одного лье. А потому браконьеры охотятся здесь сколько их душе угодно и в лесу, и на воде; в хорошую погоду нередко можно видеть, как они ловят форель с вязанкой пылающей соломы вместо фонаря, несмотря на все декреты префектуры.
– А жандармы?
– Ну, они больше не страдают иллюзиями. Курьезное совпадение: каждый раз, когда они переходят мост, извозчик, хижина которого рядом с мостом, испытывает необходимость побывать в своем саду и зажигает для этого фонарь, который виден издалека. И немедленно огни, бороздившие реку, потухают, а ружья становятся на свои места, в ружейные козлы. Терпя постоянные неудачи, жандармы наконец отказались от облав. Вот и мне случается – что делать, слабость! – пользоваться этим, когда представляется случай.
– Есть у вас новости от доктора Кодра, господин нотариус? – спрашивает Гартог.
– За последние дни нет. В последний раз это было в тот день, когда я получил его инструкции насчет составления договора. Я даже надеялся встретить его здесь. Как бы то ни было, но он, вероятно, не замедлит прибыть.
– Ведь это именно сегодня вечером договор должен быть засвидетельствован вами, если я хорошо понял ваши объяснения? – снова спрашивает Гартог.
– Именно сегодня вечером, – отвечает нотариус.
– Таким образом, – продолжает Гартог, – если мы его подпишем, то мы будем связаны обязательством, а он нет. Контракт был бы тогда односторонним.
Жизнерадостный сельский нотариус хмурится.
– Разве вы, сударь, склонны усомниться в слове моего почтенного клиента? – спрашивает он.
– Нисколько, – возражает Гартог, – но если господин Кодр счел нужным связать нас с собою договором, то я считаю, что связь должна быть взаимной, иначе акт не имеет никакого значения.
Нотариус смерил взглядом своего собеседника:
– То, что вы говорите, сударь, вполне справедливо, и я вижу, что вы знаете толк в делах.
– Эти дела были когда-то моей профессией.
– Это и видно. Так вот, если вы не считаете возможным доверить моему клиенту на те несколько дней, быть может, несколько часов, которые пройдут до его прибытия, то вместо него подпишу я: у меня есть на это полномочия от него.
– Это разрешает все вопросы, дорогой господин нотариус, и мы вас слушаем, – решает Гартог.
Нотариус, очевидно, шокирован тем, что он считает как бы признаком недоверия, и, вынимая из своего портфеля бумаги договора, он не может удержаться, чтобы не высказать своего неудовольствия.
– Я не знаю, сударь, – говорит он, обращаясь к Гартогу, – отдаете ли вы себе отчет, насколько неучтиво по отношению ко мне ваше подозрение. Прошу вас не забывать, что я официальный и законно утвержденный министерский чиновник. Я не взял бы на себя защиту интересов Кодра, если бы не питал самого высокого уважения к его характеру и к его нравственным качествам.
– Разделяю ваши чувства, господин нотариус, – говорит Корлевен.
– Имеете ли вы какие-нибудь причины, Гартог, поступать таким образом? – спрашиваю я.
– А вы что скажете, Флогерг? – спрашивает Гартог, не отвечая.
– Я не составил себе мнения по этому вопросу, – отвечает Флогерг.
– Господа, – снова говорит Гартог, – я желаю раз навсегда осветить положение вещей. Мы собрались здесь для того, чтобы заниматься не сантиментами, а делом. Будем же трактовать вопрос, как дело, то есть с точки зрения, совершенно исключающей личные вопросы. Акт, который мы должны подписать после его второго чтения, должен определить ясным образом права и обязанности каждого из договаривающихся. От этой ясности, от тщательности, с которой мы ее установим, будет зависеть будущее выполнение наших условий. А если включать между строк контракта разные невесомые величины, то лучше совсем не составлять его. Вначале, пока необходима общая работа, – все идет хорошо; но лишь только начинают реализоваться результаты – вступает в свои права личный интерес, и всякий пропуск, всякая неточность в параграфах немедленно становятся зародышами для спора и для процесса. Лучший способ избежать их состоит в том, чтобы составлять договор так, как будто договаривающиеся стороны совершенно не знают друг друга. Таково мое мнение, оно не обязывает никого, кроме меня, но я твердо буду отстаивать его, поскольку это касается меня.
– Честное слово, – сказал Флогерг, – мне очень нравится ваш способ высказывать свою мысль, Гартог. У каждого свои способности, и раз нам суждено быть связанными вместе, то пусть каждый из нас использует для блага всех нас свои личные знания. Дела – это ваша сфера; я поручаю вам с самого же начала мои интересы… не отказываясь от контроля.
– Пусть так! Говорите же от нашего имени, Гартог, – сказал, подумав, Корлевен. – Это и ваше мнение, Гедик?
– И мое.
– Должен ли я заключить из этого, – сказал нотариус, слегка выбитый из седла, – что содержание акта подвергается сомнению?
– Ни в малейшей степени, дорогой господин нотариус, – сказал добродушно Гартог, – и вы сейчас увидите, что все устроится к лучшему, потому что все мы подходим к делу добросовестно… оно и стоит того. Именно для того, чтобы закрепить его, мы и постараемся согласиться между собою. Содержание вашего акта было превосходно, и только в некоторых деталях я буду просить вас сделать кое-что более точным.
Нотариус как будто прояснился; он роздал каждому из нас по экземпляру своего произведения на гербовой бумаге, прочистил голос коротким кашлем, допил стаканчик коньяку, обсосал влажные усы и принялся читать докторальным тоном, так расходившимся с его внешностью доброго малого:
– «Перед нами, нотариусом Бикоке из Болье, призванным в качестве нотариуса, согласно просьбе нижепоименованных договаривающихся сторон, в место, именуемое замок Ла-Гурмери, коммуны Ганьяка, кантона Болье, департамента Коррезы – предстали:
С одной стороны: господин Эварист Кодр, землевладелец, каковой, для заключения настоящего акта, избрал вышеназванное место.
С другой стороны, господа: Симеон Гартог, финансист, Эрве-Ивон Корлевен, капитан дальнего плавания, Гектор Флогерг, предприниматель, Жан-Анри Гедик, инженер, – каковые объявили, что для заключения настоящего акта избирают то же самое вышеназванное место.
Вышепоименованные лица заключили между собой нижеследующие условия:
Параграф первый. Между договаривающимися сторонами учреждается ассоциация, целью каковой является эксплуатация одного открытия палеографического характера, последствия которого касаются космогонии, палеонтологии, геологии, геогнозии и финансов».
Я должен извиниться, – сказал нотариус, – что включил эти абстрактные термины в конкретный акт, но они были продиктованы мне моим клиентом, который предоставляет себе разъяснить их вам лично.
