скачать книгу бесплатно
– Из вас от силы пять человек станут журналистами – и всё. Что вы все сидите?! Уходите! Все вы станете…
Таня сорвалась с места. Схватила меня под руку резко, и даже больно стало где-то под мышкой. Вывела в коридор.
– Ты пила, что ли?! – крикнула она и вписала меня в стену уже за дверью кабинета.
– Ну выпила пару бокалов, но сон-то крепкий. Я давно так крепко не спала, Тань. Дай обниму тебя, – потянулась к подруге.
– Я тебе сейчас так пропишу, что ты быстро в себя придешь!
– Бей!
Передо мной стояла подруга, чью жизнь я знаю по каждому квадратику, из которой она складывалась. И вот сейчас вижу ее той двадцатилетней в очках и с косой по пояс и понимаю, что она действительно может ударить. Не верить оснований не было, но если уж шкодить, то шкодить по-крупному.
– Маш, ты реально белочку призвала? – недоумевала.
– Бей, говорю, мне ничего не будет!
А что, может, старик Фрейд реально был прав, и его «королевская дорога в бессознательное» иногда приводит к вот таким любопытным реалистичным снам? Скучаешь по Ленинграду – едешь в Санкт-Петербург, скучаешь по Есенину – едешь в Рязань, скучаешь по себе двадцатилетнему – едешь в две тысячи восьмой. Когда смешиваются хроносы, эросы, космосы, получается забойный коктейль из сновидений.
Таня, не церемонясь, размахнулась и влепила по щеке крепкой ладонью так, что я почувствовала, как ряд нижних зубов встал по стойке смирно и готов был отдавать честь, но рано.
– Как же больно, – взвыла я и наконец-то пришла в себя.
– Всё? Успокоилась? – наклонилась Танька и усадила на край скамьи.
– Я не сплю.
И вот тут с приходом явно не прихода вовсе я пришла в себя.
С Танькой мы познакомились при поступлении. Она приехала из Клинцов («город-сказка, город-мечта» – это так она его называла – с семьюдесятью тысячами жителей и Танькой. Танька мечтала править, а поэтому почему-то пошла журналистом становиться Так мы с ней и стали. Потом вместе устроились стажироваться на радио. Она там и осталась, а я проработала недолго, потому что решила, что телевизор мне милее. Дружили мы близко, но нечасто, потому что характер у обеих пушка. То она взорвется, то я выстрелю. Несмотря на жизнь параллельно друг другу, сходились мы всегда в одной точке зрения. То она меня на место поставит, то я. То она мне жизнь испортит… Я ей никогда, между прочим.
– Я не сплю, Тань.
– Не спишь, конечно, уже десятый час. Ты понимаешь, что сейчас Аллочке пару сорвала? Ты понимаешь, что нас обеих она будет валить на экзамене?
– Со второго раза, – прошептала, поправляя нижнюю челюсть
– Что?
– Со второго раза сдадим. Я это помню точно. В первый завалит на вопросе про авторские права.
– Маш, я больше не могу это слушать.
Танька перекинула сумку через плечо и пошла вдоль по коридору на солнечный свет из окон, где был проход к центральному фойе.
– Тань, постой!
С того момента всё приобрело другие цвета. Этот цветной сон психопата быстро превратился во вполне осознанную реальность, в которой появилось место дикому и странному чувству под названием «что за фигня?».
– Что за фигня, Тань?
– Ты не спишь, – резко, не оборачиваясь, бросила она в меня.
– Не сплю.
– Смотри, в себя пришла, – едко так подколола.
– Не пришла.
– Еще раз ударить?
– Не стоит, – на шаг назад всё же отступила, мало ли ее переклинит.
– За кофе пошли! – не оборачиваясь, но так же зло бросила в меня предложением.
– Кофе да, кофе сейчас очень надо.
Мы шли по длинному стеклянному солнечному коридору, который соединял старое и новое здания университета. Я понимала, что всё сейчас происходит просто как в состоянии дежавю – это уже было. За все эти пятьдесят метров коридора я даже приняла мысль, что всё, что произошло в моей жизни после две тысячи восьмого года – это и был сон, а сейчас я просто снова проснулась. Страшный сон студента – еще и еще раз возвращаться в альма-матер, диплом которой уже давно пылится где-то в неразобранных коробках. За все годы работы никто никогда и не спрашивал у меня этот диплом.
Навстречу шли знакомые люди, которых я не видела уже лет десять, и все они здоровались, улыбались. Караван бодрых скитальцев – от кабинета к кабинету, от звонка до звонка.
– Виталик идет, улыбайся, – обернулась, прошипела.
– Кто? Виталик?
Ну и тут, конечно, как в слоу-мо проплыл он – тот, чей голос и глаза я уже из памяти начала стирать.
– П’ивет, – пронесся мимо.
Но нет, голос-то как раз и не забыла. И речевые дефекты тоже.
– Остановись! – одернула я Таню за рукав. – Только давай сейчас серьезно.
– Ну, серьезней некуда, – остановилась, уставилась на меня, ждала каминг-аута, по ходу. Наверное, с таким лицом его все ждут – слегка не в себе, но серьезным.
– Какое сегодня число?
– Шестнадцатое мая.
– Год?
– Две тысячи восьмой.
– Да нет, я сплю, – отмахнулась.
Ответа и повторения пощечины уже не ожидалось. Таня просто развернулась и пошла в сторону буфета. Молча.
А теперь представьте, что в такую ситуацию попали вы. Представили? Ну-ну, и что бы вы делали? Кричали по всем углам и коридорам, что всё это шоу Трумана и верните меня обратно в мой две тысячи двадцатый? Обычно таких смельчаков по-тихому увозят в места не столь отдаленные поспать под капельницей. По мне, такая перспектива ну так себе. А еще помните, накануне две тысячи двадцатого кто-то хорошо закусил мышкой – и всё в нем пошло не по плану. Интересно, сколько нас таких китайцев ходит по свету?
Я стояла среди яркого стеклянного коридора, а всё вокруг как будто замерло. Знаете, бывает так, когда ну очень уж поражен, ошеломлен, удивлен происходящим. Как выпускница филологического факультета могу сказать, что много еще синонимов можно подобрать к слову «черт бы его побрал», но, пожалуй, не продолжу. Приняв в ту минуту всю странность происходящего, я просто пошла за кофе.
На улицу вышли уже спокойнее. Я молчала. Медленно дышала и задерживала дыхание: вдох-выдох, вдох-выдох. Леночка так учила. В стаканах растворимый кофе, в голове ни одной мысли.
В нос ударил аромат сирени и цветений, но чихать не начала. Аллергия на весенние запахи у меня случилась только в двадцать семь лет. А тогда, в двадцать, я еще могла дышать полной грудью, и нос мой не требовал спрея. Сели на лавку под памятником академику Петровскому и уставились в перспективу. Всё это происходило молча, без вопросов и тем более каких-либо ответов. Потому что какие могут быть ответы, когда ты попал в шок-контент.
– Ты сегодня переплюнула даже карточные бои Фролова с Лиманским, – стало ее отпускать. Заговорила наконец со мной.
– Может, я умерла и так выглядит ад?
– Я с такой мыслью каждый день просыпаюсь.
Запивая события последнего часа отвратным пойлом, только сейчас начала понимать, как хорошо, что купила домой кофемашину. Уже лет девять я не чувствовала этого вкуса, этих запахов весны и пыльной дороги, не видела этой улицы и этого здания. И я рада, что всё это ушло из моей жизни. Ушло все, кроме Таньки. Да, пожалуй, ей уходить от меня совсем не нужно. Кто еще будет приводить меня в чувства?
– А что, если я просто путешественник во времени?
– Ты только людям об этом не рассказывай.
– Пожалуй. Какой отвратительный кофе, – когда осадок достал до гланд, сомнений не осталось.
– Да так. Нормальный, – допила она одним глотком всё оставшееся в пластике.
– Ну ты дала! – со спины прилетело по правому плечу и оставило след большущей человеческой лапы.
«Хорошо, что не по лицу», – прищурилась.
Это был Лиманский. Они с Фроловым были нормальными. Такими нормальными парнями, у которых можно и денег занять, и сигарету стрельнуть. Но ни того, ни другого у них никогда не было или было, но не точно. В группе журналистов было всего ничего парней, и те за парней не считались, они же были своими.
– А вы в карты режетесь каждую пару! – встала в оборону Таня.
– Не выспалась просто, – попыталась оправдаться, чтобы не сочли за безумную.
– Она, конечно, была не в себе, – обнял ладонями лицо Виталик и хохоча забился в легком треморе.
– Да ладно, она всегда не в себе, – Фролов осмотрелся по сторонам, на часы. – Зарубежку отменили.
– Это лучшая новость за сегодня. Лиманский, вези меня домой, – встала Танюха из-под памятника, чтобы уже уйти поскорее в сторону его машины. – А ты давай-ка выспись, что ли.
– Ага, – махнула в ответ головой.
– На пары хоть придешь завтра? – видно было, что переживает.
– Приду. А почему не должна?
– А съемка? – напомнила вдруг.
– Съемка?
– Поспи, Маш, ладно?
Еще бы мне вспомнить, в каком хронологическом порядке и как вся эта жизнь моя проходила в этом дурацком две тысячи восьмом! Какой-то сюр вокруг, внутри меня. По ходу, сменился шеф-ред моей жизни и решил всё переписать. Госбюджет пилит – на буквах зарабатывает.
В голове была всего одна мысль, которую я боялась не то что произнести, да и думать сопротивлялась. Но она выскакивала, как незавинченный болт на ровной поверхности: «Что, если я на самом деле сошла с ума и все об этом знают, а я нет?» Мурашки побежали по спине. Страшно. Недоказуемо. Необъяснимо.
– Ну что, куда ты? – спросил собирающийся уйти под деревья Фролов.
– Мне надо пройтись.
– Ну пошли, проводишь меня, – закурил свой «Мальборо» вонючий и сравнялся в шаге.
От солнца слезилось. Я и забыла уже, каким ярким может быть город, словно под амфетаминами. Яркие машины, из которых доносился оранжевый блюз. И вроде бы все пытаются что-то успеть, но вовсе не торопятся. Странное ощущение придуманной яви. С ветки на ветку перекатывался солнечный шар. Весь этот полуденный зной сковывал грудную клетку, и невозможно было продохнуть – еле дышалось.
– Жареное солнце сегодня, – наконец вздохнула.
– Так бывает в больших городах, – Лёшка курил медленно, смакуя горький табак.
Курить не хотелось совсем. Хотя, возможно, сигарета сейчас помогла что-нибудь придумать. Тревога сжала, как в объятьях. Не отпускало желание скорее это всё прекратить.
– Мне нужен нормальный кофе! – единственное решение, которое смогла принять в этом осознанном бессознательном.
– К «Лимону» тогда надо.
В «Лимоне» было всё как в Греции. Хочешь сухую лапшу – покупай, хочешь заварить – там и заваривай. В ларьке продавали сигареты, пиво, и что самое важное – там варили кофе. Рядом с магазинчиком всегда толпились люди. Еще бы, «Лимон» был создан для студентов и алкоголиков. Единственный на районе круглосуточный магазин. А чтобы вы понимали, в том моем две тысячи восьмом году алкоголь можно было купить в любое время суток. Закончилось у вас обжигающее – беги за второй.
– Слушай, Лёш, а Перун путешествовал во времени?
Лёшка был из тех, кто собирались по выходным в поле и бились на мечах. Их женщины варили щи из крапивы, а дети тех, кто постарше, разжигали огонь при помощи трения камней. Лёшка занимался исторической реконструкцией. Вообще, славянская мифология была коньком Фролова – уже потом, ближе к тридцати, он издаст восемь книг из своих мифологических фантазий и заведет ютуб-канал, продолжая по выходным ходить в кольчуге и биться на мечах. А тогда, в двадцать, он просто планировал выжить, потому что столько пить, сколько пили они по пятницам с Лиманским, можно было, пожалуй, только славянскому богу Припегала.
– В мифологию ударилась?
– Головой, кажется. Так что там Перун?
– На самом деле реальной славянской мифологии почти не сохранилось, совсем немного фольклор донес, но там собирали этнографию всего два человека буквально – Веркович и Афанасьев. В летописях краем совсем, имена богов в основном.
– Что, совсем никто не путешествовал? Зачем тогда ваша эта мифология нужна?
– Ну, потенциально Баба-яга была стражем между мирами, изба ее всегда на краю леса стояла, метафорически, как раз на границе между миром тем и этим. Молодильные яблоки время вспять отматывали, но связано ли это с мифами, не уверен. Это если брать славянскую мифологию.
– А что-нибудь типа «уснул дома, проснулся вчера» было?
– В нашей нет.
– В нашей? В моей Адам и Ева по деревьям лазали, яблоки срывали. Яблоки!
– Ну в славянской, фух, – выдохнул глубоко – задела, по ходу, – В индийской мифологии такое было. Царь Мучукунда попросился поспать и проспал несколько веков, а потом раз – и в будущем проснулся, враги разбудили.
– А в прошлом? Летал кто-нибудь в прошлое?
– Марти Макфлай летал.
