скачать книгу бесплатно
В декабре уже было ясно о полной готовности к войне сил антииракской коалиции во главе с США. Иракский диктатор Садам Хусейн грозил ответными акциями, включая атаки Израиля ракетами «Скад» советского производства. На случай химической атаки израильское правительство раздало своим гражданам противогазы. Оно пообещало США не ввязываться в военные действия в целях сохранения интересов коалиции.
В нашем цехе оборудовали герметизированную комнату для укрытия в случаях объявления воздушной тревоги. Темпы производства сокращались изо дня в день. В ночных сменах большинство станков простаивало. Рабочие собирались небольшими группами и обсуждали все усложнявшуюся международную обстановку. Ясир не скрывал своих симпатий к Саддаму Хусейну, решившему противостоять всему западному миру. Мой сотрудник из Газы верил в непобедимость иракской армии, «способной заставить содрогнуться весь мир» по заявлениям лидера этой страны.
Почувствовали опасность и наши латиноамериканские сотрудники. Вскоре они покинули Израиль. Лишь португалец Джозеф и пуэрториканец Альберто остались у своих станков. Моим наставником в то время назначили Ясира. Война началась 17 января 1991 года. В тот день самолеты Британии, Саудовской Аравии, США и Франции нанесли массированные удары по объектам противовоздушной обороны, аэродромам и другим важным коммуникациям Ирака.
Саддам Хусейн привел в действие свою угрозу и атаковал Израиль «Скадами», которые были способны нести головки с не конвенциональным оружием. В первую ночь по Израилю было выпущено 8 «Скадов». 6 из них были нацелены на Гуш Дан и 2 – на Хайфу. Сирены воздушной тревоги раздались во всех уголках страны. Радио призвало всех граждан войти в герметизированные комнаты и надеть противогазы. Начинка вражеских боеголовок была неизвестна. Знали лишь то, что кровавый палач Хусейн ранее уже использовал отравляющие газы в борьбе с курдскими повстанцами.
Минуты объявления тревоги в ту первую ночь я, Майя и Михаэль проводилии в нашей спаленке. Щели ее окна мы заранее заклеили клейкой лентой. Влажной тряпкой была прикрыта щель у дверного порога – все, соответственно указаниям службы гражданской обороны. Соседняя комната таким же образом укрывала семью Аллы, одноклассницы Майи. Под утро нам позвонила из Житомира наша дочь:
– Может, вернетесь? – спросила Алла дрожавшим от волнения голосом.
Так израильтяне оказались втянутыми в чужую войну. Поставленные немного позже американцами противоракетные установки «Пэтриот», хотя и сбивали часть «Скадов» на подлете, но обеспечить стопроцентной безопасности не могли. Одна из ракет упала прямо в центр густонаселенного пригорода Тель-Авива. В результате получили ранения десятки жителей. Пострадавших могло оказаться намного больше, если бы значительная часть горожан не выехали заблаговременно на периферию.
– Может, вернемся? – позвонила из Тель-Авива школьная подруга Майи Сара Белогловская. – Этой ночью я сама слышала взрыв ужасной силы. Мне страшно, – глотая слезы, продолжала подруга, – со мною творится что-то непонятное. Ради этого сюда так спешили мы и наши дети?
Подключившийся к разговору Давид был не в шутку обеспокоен состоянием жены. Вечером того же дня Сара, Дусик и их старший сын Алик заняли салон нашей съемной квартиры. В следующий вечер Мише позвонила его бывшая соученица и сотрудница Неля из аэропорта имени Бен-Гуриона. Она прилетела из Одессы с мужем и двухлетним сыном. Заодно с паспортами граждан Израиля, им выдали противогазы. Мише пришлось уступить новичкам свою комнатку. Мы втроем теснились в своей спаленке.
На фото тех дней Саша, Алла и Семен Бусели, Давид
Белогловский (второй справа). Волноваться вместе было легче.
Так, во исполнение напутствия госпожи Эгер, в те дни, кроме нас, в нашей съемной квартире укрывалось еще 3 семьи новых репатриантов – общей численностью 12 человек. Все мы не вмещались за небольшим обеденным столом. Не было в квартире и такого количества стульев. Наполненную едой тарелку мы опустошали с колен, примостившись на диване или в кресле. «Чтобы расслабиться», мужчины иногда пропускали привычную для «русских» рюмку водки. Как же без нее пойдет традиционное картофельное пюре и селедочка с луком. Даже в те тревожные дни наш многолюдный реабилитационный центр навещали наши друзья и родственники.
Так назвали квартиру майи ленинградцы Тихомировы. А, кроме них, заглядывала на огонек и проживавшая на соседней улице госпожа Хильман. Не знаю, чего с ее стороны в том было больше – проявления солидарности или бегства от собственного одиночества. За столом выслушивали краткую информацию Дусика о положении на фронтах. Он не расставался с радиоприемником даже в туалете.
Подолгу мы выслушивали Рут, которая весьма сносно разговаривала по-русски. Ее привезли в Иерусалим из Москвы трехлетним ребенком в начале 20 годов.
Родители Рут были оперными артистами. В Иерусалиме они сразу включились в формирование культурной жизни ширившейся еврейской прослойки. Повзрослев, Рут пошла по родительским стопам. Она получила музыкальное образование и тоже включилась в ряды пионеров сионистского движения. Ее детство и молодые годы прошли в среде видных деятелей культуры и политиков. Родители Рут не только проживали по соседству с семьей Бен-Гуриона, но и ходили друг к другу в гости. Рассказы Рут о тех временах можно было слушать часами. В подтверждение она могла показать немало фотографий.
Однажды вечером захватывающий рассказ Рут прервала сирена воздушной тревоги. Мы позвали ее в свою комнату. Но оказалось, что Рут забыла дома противогаз. В знак солидарности мы впервые пошли на нарушение требований службы гражданской обороны и просидели без масок до сообщения «Можно снять противогазы». О том, как Майя поддерживала «боевой дух» немаленькой группы новых репатриантов, рассказали в одной из передач русскоязычной радиостанции Рэка. Материал в редакцию направила ее племянница Лиля. Забегала к нам и она с мужем Сашей чтобы расслабиться.
А я и в те дни поднимался раньше всех и прибегал на условленную автобусную остановку с противогазом за спиной. На завод тогда не привозили только работников из Газы и Хеврона. Территории были закрыты в интересах предупреждения провокаций. Ведь немало палестинцев ликовало на крышах своих домов после падения «Скадв» на Израиль.
Полной загрузки в цехе не было. Иностранцев заменили репатрианты. «Подобные мне старожилы», выглядели в их глазах корифеями. В том не было ничего удивительного, потому что я теперь выполнял прямые указания педантичного начальника цеха Давида. А еще, в отличие от Сантоса, я щедро делился своим опытом с новичками. Таким образом я тоже воплощал в реальность наставления госпожи Эгер
на работе.
По составу нашего нового цехового коллектива можно было судить об обновлении структуры всего израильского общества. Управление машинами в отделении стирки тогда осваивали зубной врач Яков из Тулы и тренер юношеской сборной Эстонии по футболу, мастер спорта Игорь. Лет по сорок пять, было, тому и другому. Раскруткой возвращаемых на исправление рулонов ткани занимался Моисей, 50-летний преподаватель математики из Вильнюса. Алекс, его младший сын, работал в на отжиме тканей после стирки. Перед отъездом в Израиль ему пришлось прервать занятия в техническом вузе.
Саша, тридцатипятилетний инженер-металлург из Днепропетровска, учился сшивать в партии те полотнища, которые поступали из прядения. Его подстраховывал сверстник и тезка из Одессы. Чтобы их не путать, Сашу № 2 называли доктором. В советской жизни он более десяти лет проработал медбратом в бригаде скорой медицинской помощи.
У двух самых шумных и пыльных машин для бритья тканей работали мои сверстники – токарь из Донецка Борис и летчик из Москвы Виктор. И их фамилий я ни разу не слышал. Здесь по именам ученики называют своих учителей в школе, а рабочие – своих начальников. Фамилию Виктора я узнал случайно. Как-то в комнате мастера я увидел на столе заводскую многотиражку с фотографией. С него бодро улыбался за штурвалом своего станка мой сотрудник Виктор Мостовой, как отмечалось под снимком.
Ниже приводился его рассказ о том, что в августе 1963 года он благополучно посадил на поверхность Невы реактивный самолет ТУ-124. Выполнялся рейс из Прибалтики (если я не забыл) и самолет был заполнен пассажирами. Вдруг над Ленинградом он стал резко терять высоту из-за нехватки горючего. Второго решения для выбора способа аварийной посадки у Виктора не было. Ни один человек тогда не пострадал. Так Мостовому удалось предотвратить катастрофу в небе над трехмиллионным Ленинградом.
– Ничего себе! – удивился я и показал Виктору газету. – Наверняка, еще и о Звезде Героя Советского Союза умолчал.
– Какого еще Героя, – Мостовой поднял едва заметные жидкие брови, – тогда я был счастлив, что не понес тяжелое наказание за «безответственность». Именно так было вынуждено рассматривать мои действия руководство Главного управления гражданского воздушного флота СССР, чтобы не скомпрометировать марку «самых лучших в мире советских реактивных лайнеров».
Немного позже начальство Мостового все же учло, что он сотворил чудо. Ему вручили ключи от 2-комнатной квартиры. До этого Виктор, с женой и 3-летней дочерью, «проживал за ширмой» в одной комнате вместе с родителями. В числе моих новых друзей и сотрудников были также Барух и Моше. Их головы покрывали кипы. Они работали по 9 часов и только в ночных сменах. Почему? А потому что с наступлением утра они убегали в свои небольшие семейные магазинчики. Иначе они бы не могли прокормить свои многодетные семьи с неработающими женами на скудную заводскую зарплату. На подобные особые условия не могли рассчитывать все остальные работники цеха. Я думаю, что так руководство завода шло навстречу общине верующих людей города. В Израиле свои места они занимают, как в местной, так и в государственной власти.
Труд наладчиков, электриков и других ремонтников администрация завода приравнивала к условиям труда инженерно-технического персонала. Притом денег на ветер она не бросала. Ремонтники работали по 9 часов и только в утреннюю смену. Одного или двух из них сменный мастер вызывад в цех в случаях ночных поломок. Это бывало редко, потому что техника работала устойчиво, благодаря хорошему уходу за ней. Мой станок по габаритам можно было сравнить с небольшим двухэтажным домом. Его безупречно обслуживал Виктор, выходец из Марокко. Его черную, как смоль голову покрывала вязанная кипа. Ему было не больше 40 лет. Он с удивительной лёгкостью добирался до любого узла станка!
К 26 февраля 1991 года войска Британии, США и Франции полностью парализовали сопротивление иракской армии. Перед этим последний «Скад» упал на открытой местности юга Израиля, не причинив вреда. Чисто случайно ни одна из 39 упавших на Израиль ракет не стала причиной гибели граждан. Не было особо серьезных разрушений. Заслуга в том и американских противоракетных установок «Пэтриот». Они уничтожили определенную часть ракет прямо в небе. Успешно завершенные силами коалиции военные действия в Персидском заливе привели к резкому скачку всей мировой экономики. Золотым дождем на руководство нашего завода посыпались заказы из-за границы. Тогда и было принято решение усилить производственный персонал новым набором рабочих из Газы и Хеврона.
Палестинская бригада сменного мастера Камаля пополнилась пятью молодыми рабочими. Мне не верилось, что кто-либо из них мог прыгать от радости на крыше своего дома, услышав сообщение о падении «Скада» на Израиль. Выпуск основной продукции в отделочном цехе, как обычно, приходился на поздние ночные часы. Чтобы наверстать то, что было упущено в ходе войны, бригада Камаля уже какую неделю подряд оставалась в ночных сменах. Она же, с подключением португальца Джо и пуэрториканца Альберто, выходила на работу и в субботние дни.
Каждый рабочий из бригады Камаля умел управлять несколькими станками. Поэтому и семеро и девять его работников справлялись со всеми партиями, которые по разным причинам откладывали в сторону на минувшей неделе. Самой удивительной трудоспособностью отличался португалец Джо. Он мог по два-три месяца подряд работать в сменах продолжительностью 16 часов! Четырех часов сна в сутки ему вполне хватало для полного восстановления сил. Джо это доказывал безупречной работой на самом сложном станке.
Время занятости каждого из нас на заводе фиксировал компьютер с точностью до минуты. Для этого мы «отбивали» свои личные магнитные карточки на специальном аппарате в начале и конце рабочего дня. На той же основе специальная компьютерная программа начисляла нам заработную плату. Заводская автоматизированная система управления была задействована в технологии, планировании производства и бухгалтерском учете. Я восторгался ее широкими возможностями, когда сравнивал их со своими примитивными попытками в Виннице.
Все мы разные и по-разному смотрим на реальность. Поэтому не все, как я восторгались фантастическими возможностями техники. Понимал я и то, что не во всем она способна заменить человека. Но среди нас оказались три таких репатрианта, которые вообще посчитали систему дурой. На этой основе они решили воспользоваться ее неумением распознавать лица. В течение недели троица уходила из цеха, отработав положенные 9 часов. Свои пропуска она оставляла сотрудникам, которые были заняты в сменах 12-часовой продолжительности, чтобы они их предъявили системе, заодно со своими. Дополнительные деньги лишними не бывают.
Троица прокололась элементарно. Она не учла того, что на страже пробелов техники оставались думающие люди, включая начальников смен. В итоге ловкачей уволили с работы за утрату доверия и нарушение трудовой дисциплины. Так они запятнали и наш авторитет в глазах заводских ветеранов. Ведь часть из них и без того нелестно отзывались о волне алии 90-х. Как же потом было обидно наивной троице. Вскоре рост заказов увеличился настолько, что начальство стало упрашивать каждого из нас перейти не только в двенадцатичасовые смены, а и подключиться к иностранцам, которые работали по субботам.
В той суматохе я и оглянуться не успел, как пришел наш второй пасхальный Седер в Израиле. На его празднование всю нашу семью пригласила Шошана. Арендуемый ею уютный коттедж находился в 10 минутах ходьбы от нашей съемной квартиры. Перед застольем Шошана и Кэтти повели нас в конформистскую синагогу. От синагоги традиционной она отличалась тем, что женщины и мужчины сидели здесь вместе в общем зале. Праздничная молитва молодого и обаятельного раввина мне чем-то напоминала проповедь.
Он же вел пасхальный Седер в коттедже Шушаны. Туда он пришел с красавицей женой и четырьмя похожими на ангелочков детками. Меня с Майей посадили за праздничный стол рядом с супружеской парой, которая приехала из кибуца. В нем она обосновались 20 лет тому назад. Молодыми людьми они приехав туда по молодежной программе из Праги всего на лето, по окончанию института. Там они сыграли свадьбу и застряли навсегда. Что время зря не теряли, подтверждают три дочери-невесты.
Их родители давно свыклись с ночными дежурствами на кухне, в коровнике и прачечной. О дипломах инженеров они даже не вспоминают. Из дальнейшей беседы с кибуцниками вытекало, что в Израиле так уже не впервые решают проблему избытка инженеров. Трагедии в том нет, потому что на земле обетованной существует немало иной, не ущемляющей человеческое достоинство работы.
Интересный для на разговор мы вели в перерывах. Шушана и Кэтти тогда меняли блюда и посуду – все в строгом соответствии правилам. А мы не обошли стороной и тему сионизма, который происходит от названия горы Сион – символа Иерусалима и Страны Израиля. На следующий день, я уточнял уже дома, что сионизм – это идеология, выражающая тоску разбросанного по миру еврейского народа по своей исторической родине. На протяжении более 4-х тысячелетий вавилоняне, римляне, арабо-мусульмане и другие завоеватели старались изгнать наших предков с этой земли. Но народ Израиля возвращался и снова восстанавливал свой дом. Из этого следует, что возвращение к Сиону является древней идеей евреев, изгнанных из Страны Израиля. А оформившийся в XIX веке современный сионизм всего лишь преобразовал в движение древнюю идею.
У поверивших в нее тружеников праздники надолго не растягиваются. Вот и я следующую ночь уже снова проводил на заводе в ашпаре. Здесь, с приходом раннего утра, лично начальник смены Камаль выравнивал «под шнурок» 50-метровый поезд готовых тканей. Он состоял почти из сотни специальных тележках. Я, швейник с многолетним стажем, не переставал восхищаться безупречным качеством произведенного нами товара.
В одно такое утро, после продолжительного перерыва, появился на работе начальник цеха Давид. Он перенес сложную операцию на венах ног, но снова приезжал на работу ровно в 5-30 утра. Теперь Давид перемещался по цеху не на велосипеде, а на аккумуляторной инвалидной коляске. В сопровождении Камаля, он подолгу определял на ощупь качество ткани почти в каждой тележке. Так это делали когда-то специалисты, и можно было подумать, что Давид не доверял специальной компьютерной программе. Порой в ашпаре появлялся и директор завода, правда, несколько позднее. Удовлетворенный итогами работы ночной смены, он подолгу тряс руку Камаля на виду у всех нас.
После этого сменный мастер разгуливал перед нами павлином с широко распушенным хвостом. Где черпал умение и энергию 30-летний араб, трудно было сказать. Но он ежедневно завершал, какой бы то ни был объем работы, ровно на час раньше. В периоды его отсутствия на работе мы ведь передавали смены, как правило, на ходу. В остававшееся у Камаля время мы накрывали ткани полиэтиленовой пленкой, чистили свои станки и приступали к влажной уборке полов. Воды не жалели, чтобы смыть скапливавшуюся за сутки пыль. С этой целью мастер даже раскручивал противопожарные шланги. К приходу начальника цеха мы стягивали воду в канализационные каналы резиновыми швабрами.
Дело, разумеется, нужное, но обижало то, что трудоемкую уборку в конце нелегкой смены Камаль поручал нам, немолодым репатриантам. Не стояла ли за этим молчаливая поддержка сотрудников из Газы и Хеврона ухудшения отношения к нам определенной части общества Израиля из-за боязни естественной конкуренции. К ней ведь приобщилась и та часть работников, которая разговаривала по-русски, но приехала сюда в конце 70-х. Это подтверждал и один из разговоров в нашем транзите в пути с работы домой. В тот день сидевший со мной на одном сидении Алик рассказывал мне о невероятном скандале. Перед окончанием смены мастер обругал его последними словами, когда увидел, что он присел на корточки при чистке прядильной машины.
– Встань сейчас же, мудак! – потребовал русскоговорящий ветеран.
– Яков, нет сил, –ответил бывший директор, – поднимусь, упаду замертво. Неужели переступишь?
– И не задумаюсь, или ты хотел бы, чтобы уволили меня! – последовал ответ.
Алик сделал паузу и спросил:
– Вот для этого мы сюда так рвались?
– Мастер прав на все сто процентов, – опередил меня лысый Шмуэль.
Сидевшему за нами инженеру-текстильщику с двенадцатилетним стажем проживания в Израиле этой реплики показалось мало:
– Да и чем вы недовольны вообще? – продолжил он. – Вас кто-нибудь тащил сюда за рукав? А вот меня сразу уволили с должности начальника лаборатории, как только все вы сюда ринулись. Появилась, видите ли, тьма специалистов, которые согласны работать за гроши. Еще одно такое увольнение в моем 50-лтнем возрасте – и мне тоже придется брать в руки метлу для уборки улиц. Не хочу.
Шмуэль был один из тех, кто считал, что приехал в Израиль по сионистским убеждениям, а репатрианты 90-х просто бежали от голода. Потому их еще называли «колбасниками». Камалю мне пришлось дать понять, что уборкой цеха должны заниматься не только мы «им избранные», а Шмуэлю, что одинаковое право на проживание в Израиле имеют все евреи мира. Реакция последовала положительная в том и другом случае.
Майя таких страстей не знала. Она оставалась под властью восторженных впечатлений первого этапа абсорбции. Недавно Майя завершила затянувшиеся курсы переквалификации. Ее учительница относилась к ней с особенной теплотой. Она добилась для уважаемой ученицы редкого тогда направления на работу в ясельную группу государственного дошкольного учреждения. Всегда приподнятое настроение Майи отражали ее письма дочери. В отличном настроении пребывал и Михаэль. Он сообщил сестре, что купил новый японский автомобиль к концу первого полугодия проживания и будет готов взять на себя первоначальные расходы ее переезда в Израиль. У Аллы то письмо попросили почитать подруги. Оно так и не вернулось, гуляя по Виннице.
А у нас в цехе кадровая политика быстро менялась. Сейчас сюда зачислялись на работу не мои ровесники, как планировало руководство, а совсем молодые выпускники советских вузов. И они уже не могли найти работу по специальности. Долги банкам и их погнали на Польгат. Чтобы заблаговременно настроить семью дочери на возможность и такого исхода, я делал небольшие дополнения в письмах Майи о том, что видел вокруг себя в «ашпаре». Так мы готовились к скорому воссоединению в Израиле.
И вдруг 19 августа в бывшем СССР ГКЧП объявляет о переходе всей полноты власти в ее руки. В стране вводится чрезвычайное положение. Направленный на свержение Горбачева путч, противостоял, по существу, всем его демократическим преобразованиям.
– Все, – Майя ломала пальцы, – теперь мы уже не увидим нашу дочь, потому что коммуняки снова закроются от мира железным занавесом.
В те четыре знаковых дня Майя не отходила от телевизора и не расставалась с телефоном. Линии были перегружены. Дозвониться до Винницы было невозможно. Москва переживала первые аресты и ввод бронетехники. Она занимала позиции вокруг редакций газет, телецентра, вокзалов, станций метро. Жители Москвы устанавливали заслоны из автомашин и строили заграждения на маршрутах движения бронетехники.
22 августа Михаил Горбачёв возвращается из Фороса в Москву. В столице объявлен траур по погибшим защитникам Белого Дома Дмитрии Комаре, Владимире Усове и Илье Кричевском. 23 августа Ельцин в присутствии Горбачёва подписывает указ о приостановлении действия компартии РСФСР. На следующий день Горбачёв объявляет о сложении с себя полномочий генерального секретаря ЦК КПСС. Сопротивление ГКЧП сломлено. В те времена Майя не смыкала глаз и по ночам.
К счастью, паника мамы не передалась Алле. На ее руках к тому времени уже были все необходимые для выезда документы. Она дозвонилась до нас и сообщила, что ее семья выезжает в Израиль через Бухарест. Еще несколько дней пришлось поволноваться, пока она добиралась поездом и самолетом. Наконец, состоялась долгожданная встреча. Больше всего мы восхищались внуком. Двухлетний Саша к нам на 4-й этаж поднялся по ступенькам самостоятельно. Он охотно шел на руки к каждому из нас. Алла это объясняла тем, что ребенок ежедневно общался с нашими фотографиями в Виннице.
В Беэр-Шеве Алла с мужем Мишей попали к хорошему педагогу в молодежную группу ульпана. Через месяц они уже довольно сносно изъяснялись на иврите в магазинах и на улице. Их тоже вполне устраивало совместное проживание с нами. Почему бы и нет. Майя взяла на себя основные заботы по кухне и присмотру за Сашенькой. Еще в Виннице его родители решили сделать ему обрезание. Освоив минимум иврита, Алла побежала за разрешением в раввинат, как того требовали правила.
– Прочитай, что написано вот здесь о национальности матери в твоем свидетельстве о рождении, – велел ей немолодой служащий с белой покладистой бородой.
Его искривленный подагрой палец показывал вовсе не ту строку в документе. Уровень русского языка был совсем слабым. Редкое слово произносилось без ошибок. Из этого Алла сделала вывод, что этот человек плохо читал и видел. Чтобы продемонстрировать ему свою удачливую выучку иврита в ульпане, она громко произнесла:
– Егудия!
– Ты правду говоришь!? – Насторожился старец, вместо ожидаемой похвалы. – Ну-ка еще раз читай, только так, как написано.
– Ев-рей-ка, – по слогам прочитала Алла и вспомнила предупреждение мамы, что в этом учреждении вольность неуместна.
– Еб-рей-ка, – повторил и облегченно вздохнул немолодой служащий раввината.
Притом он долго всматривался в глаза Аллы. Чутье сработало. Справка оказалась в руках репатриантки на законных основаниях. На следующей неделе бледненького, еще толком не понимающего, что произошло Сашеньку, привезли из Медикал-центра счастливые и одновременно взволнованные родители. К вечеру ребенок захныкал. А утром он уже ловко отталкивался ножками от пола, сидя в опрокинутой табуретке. Она служила ему автомобилем и неплохо скользила по гладкому полу гостиной. Правда, не обошлось без обращения родителей в аптеку, где им предложили необходимое в таких случаях лечебные средства.
В ульпане Аллу и Мишу искренне поздравляли соученики, в большинстве тоже супружеские пары. Часть из них уже прошли не так уже и простую процедуру. Другие ее еще только планировали. С нескрываемой завистью на Аллу посматривали только Ира и Лена. Им не причитались справки раввината в связи с отсутствием записи «еврейка» в соответствующей графе свидетельства о рождении. В Израиль и они приехали на законных основаниях, но, как жены евреев. Позднее одной из них, якобы удалось воспользоваться проблемами зрения и русской письменности служащего раввината.
К концу лета, в честь приезда нашей дочери, всех нас пригласили в Омер на субботний пикник Микки и Сидней. Виллы их небольшого городка утопали в зелени садов. На пикник, кроме нас, пришла еще дюжина соседей Лоубов. Среди них были сверстники наших детей и представители старшего поколения. Ветераны мужчины окружили Сиднея, который дожаривал на мангале индюшачьи окорока. Как и хозяин, они тоже приехали в Израиль из США в начале семидесятых. И в этой компании меня попросили рассказать, как жилось евреям в СССР.
В ходе разговора мы наполняли едой одноразовые тарелки. Картонные стаканы наполняли минеральной водой или сухим вином. Мои новые собеседники не могли представить, как мне не разрешили забрать в Израиль мои деньги за проданную дачу. Они не понимали, за что меня лишили гражданства и права на пенсию после 33 лет работы. За выходцами из США навсегда сохранялись гражданство и пенсия. В годы их репатриации им даже гарантировали работу по специальности Израиле. Сегодня им обеспечивают достойную старость пенсии, заработанные и в США, и в Израиле.
После пикника, как бы в подтверждение этого, мы все отправились в парк на прогулку. Там, на большом травяном газоне были расставлены множество белоснежных пластиковых кресел. Словно на десерт, в них и нам предстояло наслаждение бессмертными мелодиями Брамса, Мендельсона, Чайковского, Штрауса и Шопена в исполнении виртуозов симфониетты нашего города. Музыка была так хороша, что даже двухлетний Женька беззвучно просидел полтора часа на коленях отца.
Когда мы вернулись к себе в съемную квартиру, она показалась мне особенно неухоженной и чужой. Неоднократно переосмысливая все, я так и не заснул до утреннего подъема. А в наш цех приняли еще два совсем молодых инженера. Новые дома в Кирьят-Гате росли, как грибы. Квартиры в них были намного дешевле, чем в центре страны. Репатрианты, экономившие на всем, были вынуждены осваивать периферию. По утрам все больше новоселов выстраивалось в очередь у заводского отдела кадров.
Перед окончанием ульпана Алла с несколькими соученицами поехала прозондировать обстановку на единственной в городе швейной фабрике. Там только ей предложили место обычной швеи в потоке массового пошива, с учетом, что она дипломированный специалист с некоторым опытом. В то самое время ее мужа уговорили взяться за побелку соседкой квартиры. Ему заплатили 300 шекелей за четыре плотно загруженных вечера. Местным специалистам, за такую работу платили в 5 раз больше.
В той еще несложившейся у Резниковых обстановке я имел неосторожность втянуть их в покупку причитавшегося им автомобиля с репатриантской скидкой. А все потому, что мы оказались жертвами очередной утки об отмене льготы. Машины тогда разбирали, как горячие пирожки. Еще бы – речь шла о сорока процентах стоимости. Нам еще и повезло тем, что успели оформить рассрочку на покупку мало кому известного итальянского автомобиля марки «Фиат Темпра». Так как Миша еще не работал, я решил, что буду погашать его банковскую ссуду со своей зарплаты на протяжении первого года.
Тем временем в ашпаре по состоянию здоровья проводили на предварительную пенсию начальника цеха Давида. Его заменил Барух, мужчина средних лет. Он, как и Давид, не снисходил до задушевных бесед с кем-либо из нас. Мое общение с новым начальником сводилось к тому, что он подходил к моему станку, бросал мне несколько полос ткани из партий, которые были на подходе, и произносил на иврите единственное слово «дахуф»: срочно. Так Барух определял режим обработки очередной партии. Под его руководством я отработал около трех месяцев. И вдруг меня вызвали в отдел кадров. Там сам Пини со мной поздоровался и произнес:
– Через две недели ты прекращаешь работать на заводе. Администрация отменяет невыгодную для нее подвозку всего четырех рабочих из Беэр-Шевы.
Вслед за этим Пиня вручил мне письмо об увольнении и добавил, что, если обстановка изменится в будущем, он свяжется со мной по телефону. «Чертов капитализм! Недолго музыка играла…», – рассуждал я уже за дверью отдела кадров. Ошеломленный неприятной новостью, я снова вспомнил предсказание супругов из Тель-Авива, что мне с Майей светит лишь социальное пособие. Больше всего меня тревожил срыв моих планов по выплате ссуды за машину зятя.
– Почему ты не у станка? Что это у тебя в руках? – услышал я голос начальника цеха Баруха, который проходил мимо.
Я рассказал ему о разговоре с Пиней.
– Я разберусь, а ты возвращайся на рабочее место. Дахуф! – сказал начальник и перебросил через мое плечо несколько лоскутов от новых партий.
Борис, оператор отделения мокрых тканей, подошел ко мне, как только я выключил станок после завершения задания начальника цеха.
– Баруха не видел? – спросил мой сотрудник, он тоже держал в руках лист бумаги.
– Видел в заводоуправлении. И тебя увольняют? – поинтересовался я, возможно, проявив бестактность.
– Нет, – улыбнулся Боря. – Это тот случай, когда я увольняюсь сам. Поступаю на инженерные курсы. Жена их уже закончила и настаивает, чтобы я использовал свой последний шанс. Она меня заверяет, что большинство поступающих туда репатриантов прервали изучение иврита в ульпане, как и я.
Борис рассказал, что курсы открываются в Беэр-Шеве под патронажем трех известных в Израиле проектных компаний, руководство которых планирует трудоустроить лучших выпускников. Дома я подробно изложил тот разговор Резинковым и предложил Мише завтра же подать туда свои документы.
Когда до истечения срока объявленного мне увольнения оставалось два дня, Барух принес мне несколько полос ткани и, кроме привычного «Дахуф!», произнес:
– Пока что будешь работать только в первую смену, а подвозить тебя будет начальник прядильного цеха Григорий. Он тоже проживает в Беэр-Шеве. Подойди к нему сейчас для обсуждения деталей.
Григорий, который казался мне раньше совершенно сухим и недоступным начальником, как и Барух, оказался исключительно мягким и благородным человеком. Он, словно таксист, ежедневно подъезжал к подъезду моего дома ровно в 5:20. Так поступление моей ежемесячной зарплаты на банковский счет не прервалось даже на один день. А моего зятя Мишу зачислили на инженерные курсы без справки об окончании ульпана. Отныне он приезжал на занятия не автобусом, а на своей новой «Темпре». Правда, заправлять машину бензином ему приходилось порой на занятые деньги.
Алле кто-то показал объявление в газете о конкурсном отборе швей-надомниц в Тель-Авиве. Такое решение показалось ей наиболее приемлемым для продолжения обучения мужа на курсах. Оно позволяло также присмотреть за ребенком, с учетом того, что работали я и мама. Крой женских блуз Алле привозили из Тель-Авива раз в три-четыре дня. По вечерам к пошиву подключались муж и мама. Качество готовой продукции хозяина не только вполне удовлетворяло. Вскоре он захотел, чтобы Алла существенно увеличила объем работы.
Это требование являлось нереальным, учитывая, что Алла использовала для шитья тихоходную крошечную японскую семейную машинку из пластика, которую она купила перед выездом из Винницы.
Чтобы дочь не осталась без важной для нее работы, я с сыном поехал в магазин по продаже швейных машин. Он был маленьким, но с каким широченным выбором! И здесь он меня шокировал наличием в свободной продаже универсальных и специальных машин лучших заводов мира. А главное, их цены были приемлемы даже для нас, репатриантов. Я с Михаэлем сообща купили Алле такую японскую универсальную швейную машину промышленного назначения, которая прошла бы на ура и в лучшем цехе Володарки моих лет.
В капитализме надо родиться, чтобы умело реагировать на его проблемы. У работодателя Аллы, кроме надомниц, работала небольшая фабрика. Все они еле управлялись с потребностями торговой сети. А товар был недешевым. Ведь к нему пришивали ярлыки «Сделано в Париже». Кстати, и на изделиях Володарки ярлыки были не ее, а какой-то известной немецкой фирмы. Так принято в эпоху совместного производства на основе глобализации.
Вдруг спрос на блузы и юбки в Израиле стал резко колебаться. Чтобы заинтересовать покупателя, усложнялись новые модели, при той же величине расценков. Зарплата падала. На волны стагнации жаловались забегавшие к нам Тихомировы и наши друзья. А ведь всех нас тогда все больше припирала к стенке еще и проблема покупки жилья. Активисты от «русской общины», которые рвались в большую политику, умело раздували тот пожар в русскоязычных газетах и на радио. Они видели потенциальных узников долговой тюрьмы в тех из нас, которые собирались покупать очень дорогое жилье.
Под впечатлением страшных прогнозов, мои дети планировали оставаться в съемных квартирах всю жизнь. Они даже завидовали мне и Майе в том, что политики обещали построить социальное жилье для репатриантов предпенсионного возраста. Ту обстановку мы активно обсуждали за обеденным столом и в доме винничан Дуси и Изи Межеровских. Там я и увидел своего соученика по вечернему институту Фиму Куржнера. Он с женой Броней и двумя детьми выехал в Израиль в 1979 году.
– Все наладится и у вас, – утверждала жена моего соученика – а трудности у новичков были и будут всегда.
Я не мог с ней согласиться и вот почему. Во-первых, ее семья приехала раньше нас на 12 лет. Во-вторых, их волна алии была намного меньше нашей. Врачи, инженеры и другие специалисты были просто на расхват. В их группе Фима был единственным инженером. Поэтому его трудоустройство состоялось прямо в ульпане на второй неделе занятий. Пришедший туда в поиске инженера представитель химзавода сразу привез его на место предлагаемой работы.
Там у Фимы зарябило в глазах от густой, незнакомой ему паутины трубопроводов.
Но представитель завода и слушать не хотел, что Фима металлист и ничего общего с химией не имеет. Главным тогда являлось наличие диплома инженера. Всему остальному, ивриту, в том числе, Фиму позаботятся обучить на месте. В итоге, он возглавил важный неплохо оплачиваемый отдел в заводоуправлении.
К нашему приезду в Израиль Фима с Броней выдали замуж обе дочери. Все они были нормально трудоустроены и проживали в своих квартирах. Вот чем для него обернулся приезд в Израиль на 12 лет раньше нас. После затянувшихся застольных бесед Куржнеры подвезли меня с Майей до подъезда нашей съемной квартиры на своем автомобиле. Прощаясь, Фима сказал:
– Непросто этой маленькой стране принять одновременно миллион новых репатриантов. Условия вашей абсорбции сложнее, но и она завершится благополучно. И тогда, я уверен, ты тоже полюбишь Израиль всем сердцем, как люблю его я.
В твоем положении и я произносил бы такие слова, подумал я и тут же устыдился своего упрека. Фима вовсе не виновен в том, что я и не помышлял о репатриации в Израиль в конце 70-х. А, если и повинен, то, возможно только в том, что не поделился со мной своими знаниями о существовании у евреев совсем другой страны и жизни. Но и на этот упрек я права не имел, потому что жили мы в стране, где каждый друг друга подозревал и побаивался.
Глава 4
