Две полоски тайны: Чат с Прошлым

Арина Лесная

Две полоски тайны: Чат с Прошлым

Глава 1. Счет: 23 года, 6 месяцев, 15 дней.

23:47. Пятница. Домашние тетради, остывший чай с мятой и тишина, которую вот-вот разорвёт прошлое.

Арина поставила последнюю оценку, шлепнула тетрадь об стопку, выключила лампу. За окном хлестал октябрьский дождь, срывая последние желтые листья с клёнов. Первая четверть… и уже такая усталость, как после долгой болезни. Рядом с кипой работ лежал телефон – единственный источник света в комнате, тусклое пятно в темноте. Она коснулась экрана. Два сообщения в общем чате дочек.

Катя: «Мам, завтра приедем! Накрой, как в детстве, ок?»

Лиза: «Ты же помнишь, я не ем мяса сейчас. Никакого твоего борща с говядиной!»

Арина хмыкнула. Лизонька… ее старшенькая, будущий грозный адвокат. Всего 21, а уже стажировка в серьёзной фирме. И этот вегетарианский подход… Диета или бунт? Но ответила тепло: «Приезжайте. Испеку ваш вишнёвый пирог. С тем самым песочным тестом».

Пальцы сами потянулись вверх, к верхней полке шкафа – к синей картонной коробке, потертой по углам. Ритуал. Каждую ночь – одно письмо. Сегодня рука вынула обычный прямоугольный конверт, шершавый, с чётким армейским штемпелем – 2003 год.

«Рина, здесь холодно, как в твоём сердце после моей последней шутки. Но я всё равно тебя люблю. Вернусь – украду тебя у самой себя. Твой Саша».

Только поженились. Она прижала листок к щеке, пытаясь уловить давно выветрившийся запах – кедр, ваниль и что-то острое, мужское.

Перед глазами встало его лицо – то самое, счастливое и чуть растерянное от собственной дерзости, каким она запомнила его в день, когда он вручил ей ключи. «Для наших девочек, Рина!» Он так светился, купив эту питерскую двушку. Для Лизы с её вечными уголовными кодексами на подушке. Для Кати, уже тогда завалившей их первую квартиру манекенами и обрезками ткани. «Вот тут, Рина, Катюхину мастерскую сделаем – окно большое! А Лизе – тихую, подальше от шума…» Он сам красил стены в Лизиной комнате в бледно-синий, хоть спина после смены гудела. Учил Катю вырезать лекала, корча рожицы над её первыми кривыми розами… Сорок пять. Ему было всего сорок пять…

Телефон глухо, но настойчиво завибрировал на столе. Арина вздрогнула, письмо едва не выпало из рук. Взгляд, только что утонувший в строчках прошлого, наткнулся на экран: новый чат – «Бывшие. Только для смелых». Уведомление мигало назойливо: «Арина, добро пожаловать! Ваша анкета одобрена». Заполните «Ваш Ник».

– Что за… – она фыркнула. Должно быть, Катя с Лизой приложили руку. – Смешные. Думают, маме пора «в люди».

Но любопытство перевесило. Машинально ткнула в экран: «@Ласточка с прошлым». Прокрутила список. «Какой вздор», – мелькнуло у Арины. @Максим, 35: «Верни мой вязаный свитер XL, унесённый после той ночи в 2010! До сих пор мерзну.» @Алиса, 28: «Ищу Зайца в костюме из метро (синяя ветка, 7 утра). Должна вернуть 50₽ за чай с бергамотом + извинения». Цирк.

И вдруг – сердце провалилось в бездну. Ударило о ребра с такой силой, что перехватило дыхание. Никнейм

«@ПризракУФонтана». Статус: «Ласточка, пропавшая в августе 2001-го. Отзовись. Фонтан всё помнит…». Ладонь вспотела мгновенно. Ласточка. Только он. Только на крыше общежития, когда ветер рвал слова… Совпадение? Не верю.

Пальцы дрожали. Абсурд! Писать незнакомцу… Но «если»… Нет. Учительский режим: глубокий вдох. Набрала, стараясь, чтобы дрожь не просочилась в буквы: «А призраки боятся учительниц с красной ручкой? Или четверть века – слишком большой срок для привидений?» Отправила. Уставилась в экран, ожидая, что сообщение рассыплется прахом.

Минута. Две. Тишина давила виски. Арина уже потянулась убрать телефон, когда он вздрогнул в руке. Строчки возникли неровно, словно их выводил сломанный шрифт:

«Ласточка… Учительница? Тогда двойка. За прогул. В 2001-м я ждал тебя у фонтана три часа. Ты не пришла.»

Воздух вырвался из легких со свистом. Она дернулась, телефон выскользнул из онемевших пальцев, глухо шлепнувшись на ковер. «Фантом». Фонтан «Фантом». Зловещее название-пророчество.

Флешбэк. Август 2001.

Теплый ветер с реки шевелил ее волосы и его непослушную челку. Крыша общежития, ноги болтаются над пропастью асфальта. Ей – 19, весь мир – в этом парне рядом. Ему – почти 21, в глазах уже тень взрослой решимости. Он взял ее руку – ладонью вверх. Палец, теплый и чуть шершавый от карандашей, медленно выводил на коже невидимые созвездия: «Мы как Большая Медведица и Малая – неразлучные. Вечные. Даже если мир перевернётся». Мурашки побежали по спине. Он замолчал, повернулся. В глазах, отражающих умирающий закат, – внезапная, оглушающая серьезность. Шёпот, падающий камнем в тишину: «После института… Я уеду в Питер. Поедешь со мной? За мной?..» Воздух загустел. Шум города стих. Весь её будущий мир сжался до острого камня в горле и его взгляда, ждущего ответа.

Она не ответила. А через неделю… Тест, купленный в аптеке за три трамвайные остановки и спрятанный в рюкзак, показал две полоски. Дни стали липким кошмаром. Она набирала его номер в телефонной будке раз десять за час – и раз десять бросала трубку.

«Испорчу ему все… Архитектура… Я обуза…» – этот гвоздь вбивался в сознание, пока он в тот день стоял у фонтана «Фантом».

Из окна отъезжающего автобуса она поймала его взгляд – растерянный, обиженный до боли. Ноги приросли к полу. Голос застрял комом. «Скажешь – разрушишь всё», – стучало в висках. Автобус рванул с места, увозя её прочь – в родительский дом, в другую, невыбранную жизнь.

Его звонки сначала были отчаянными, потом редели… Через месяц – тишина.

––

– Этого… не может… – выдохнула Арина, нащупывая телефон холодными пальцами. По спине бежали ледяные мурашки.

Новое сообщение пульсировало на экране, как открытая рана: «23 года. 6 месяцев. 15 дней. До сих пор ищу ответ. Почему ты сбежала, Рина-ласточка?».

Воздух ворвался в легкие резко, как тогда, в душном автобусе. Пальцы дрожали: «Ты ошибся. Не меня ищешь».

«Врёшь. Помнишь, как мы прятались от ливня в телефонной будке у метро? Ты сказала, что любишь запах мокрого асфальта. И… что я похож на Аладдина. С его безбашенностью».

Арина закусила губу до крови. Солоноватый привкус.

«Откуда…» – начали набирать пальцы, но новый текст врезался в сознание:

«Я ждал. Каждый август, ровно в 18:00, приходил к тому фонтану. Даже когда его снесли. Даже когда женился. Даже когда она умерла три года назад».

«Женился… Она умерла…» В горле пересохло. Значит, жил. Любил. Потерял. Как и она.

«Я строил дома в Питере, Рина. Красивые. Один – на набережной, с видом на Неву.»

Слова ударили с такой силой, что Арина вскрикнула. Он знал? Он строил ИХ дом? Письмо Саши, зажатое в другой руке, вдруг обожгло кожу. «Жизнь – это ты, Рина», – написал он перед последней операцией, едва держа карандаш.

Внезапно телефон заиграл «Туман» – рингтон дочек. Катя.

– Мам! Ты не спишь? – голос звенел тревогой. – Ты… в порядке? Мы просто…

– Да, Катюш, – Арина сглотнула ком. – Просто… тетради. А что?

– Мы с Лизой… ну, зарегали тебя в одном чате. Ты же говорила, жизнь – не только школа и… и папины письма… Не злись?

Арина сжала письмо Саши так, что бумага хрустнула. Его последние слова горели в памяти. «Жизнь – это ты».

– Не злюсь, – голос звучал чужим. – Спите. Завтра встречаемся.

Она положила трубку. Экран пылал новым сообщением:

@ПризракУФонтана: «Ответишь сейчас или заставишь ждать ещё 23 года? До 2048? Или пока Фонтан снова не станет Призраком?»

Дождь за окном превратился в сплошную стену воды, хлещущую по стеклу. Август 2001-го. Март 2002-го. Весь груз прошлого обрушился водопадом. Сердце колотилось, пытаясь вырваться. Пальцы потянулись к клавиатуре… и замерли в сантиметре от холодного стекла.

Что сказать? «Прости»? «Я боялась»? Образ Саши, бледного в больничной палате, но все еще улыбающегося ей, накрыл волной вины. А он? Он строил дом для наших нерожденных тогда дочерей… Ждал у фонтана 23 года…

Письмо Саши обжигало ладонь. Голос Кати звенел в ушах: «Ты же говорила, жизнь – не только школа и папины письма…»

Два прошлых. Одно настоящее. И палец, зависший над бездной ответа, пока осень выла за окном, оплакивая все невозвратное.

Глава 2: Правда или Молчание.

00:03. Суббота. Ливень, экран и невыносимая тяжесть прошлого.

Сообщение `@ПризракУФонтана` пылало на экране, как раскаленный шрам: «Ответишь сейчас или заставишь ждать ещё 23 года?» Каждое слово – удар под дых. Арина откинулась на спинку стула, будто спасаясь от физической атаки, ища опору в привычной твердости дерева.

В руке бессознательно сжимался выцветший армейский конверт Саши, его углы острые, как обломки прошлого. Его старая шутка о «холоде в сердце» обжигала теперь ледяным стыдом. Сердце колотилось, глухо отдаваясь в висках, навязчивым эхом неуходящего кошмара. Она провела пальцем по шершавой, потертой бумаге, ища в его верности опору, но в ушах звучал только режущий шепот из чата: «Почему ты сбежала, Рина-Ласточка?» и этот обжигающий обрывок: «…когда она умерла». Правда, похороненная вместе с крошечной надеждой в промерзлой мартовской земле 2002-го, рвалась наружу с неумолимостью ливня, бившего в стекло.

Мысленно она обратилась к дочерям, взгляд упал на их фото в рамке, где они смеялись, не ведая о тени, нависшей над их матерью:

Лиза, ее «главный стратег», взгляд на фото прямой, оценивающий. «Мама, эмоции – помеха анализу. Только факты. Любая субъективность – слабость обвинения». Серьезная, целеустремленная, будто высеченная из гранита. Что бы сказала Лиза сейчас? Отвергла бы эти слезы, эту дрожь в руках как недопустимую улику? Приказала собраться?

Катя, бунтарка с фиолетовыми прядями, на снимке – озорная улыбка до ушей. «Мам, режь правду-матку! Молчание – это трусость, а ложь во спасение – все равно ложь!» – звенел в памяти ее бесшабашный, не терпящий фальши голос. Катя бы уже вломилась в чат с криком, не думая о последствиях, сметая все барьеры стыда.

Рука потянулась к телефону – выключить. Хотя бы на минуту заглушить этот набат. Локоть резко задел шаткую стопку проверенных тетрадей. Они с грохотом рассыпались, белые листы веером раскинулись по линолеуму, обнажив прошлое. Среди хаоса мелькнул знакомый солдатский прямоугольник из Питера, 2003 год. Слова эхом ударили сильнее грома: «Рина, здесь все серо… Но я найду тебя. Обязательно. Жду. Твой Сашка. Мы справимся со всем вместе!» . Его упрямая, слепая вера кольнула виной с новой, невыносимой силой. Тихий хруст. Тонкая бумага треугольника в ее судорожно сжатой руке разорвалась пополам. Не от силы, а от невыносимого, десятилетиями копившегося напряжения, от которого спасения не было.

––

Флешбэк. Август 2001. Духота общаги, пыль, прибитая первым осенним дождем к рамам.

Внезапно ее мыслями завладел другой страх, давний и знакомый до тошноты. Он перенес ее назад, в ту самую предосеннюю духоту общаги, где воздух густел от тревоги. Тогда тоже тряслись руки, но холодным потом страха за будущее, которого вдруг не стало.

Сначала были лишь смутные подозрения, шепот тела: странная усталость, валящая с ног, сонливость на лекциях, когда голос преподавателя превращался в белый шум, тошнота по утрам, которую она отчаянно списывала на дешевые столовские котлеты и прокисший кефир. Интернета не было, и она украдкой, боясь чужого взгляда, листала пыльный медицинский справочник в читалке, сверяя симптомы с пугающей, безжалостной точностью. Сомнения грызли изнутри, превращаясь в каменную уверенность. Поход в аптеку за тестом стал подвигом на грани срыва. Она трижды обошла здание, прикидываясь, что просто гуляет, сердце выпрыгивало из груди, прежде чем решиться зайти в этот освещенный аквариум стыда. Фармацевт, пожилая женщина в белом халате, показалась ей невероятно проницательной, каждое ее слово – скрытым укором, взгляд – рентгеном. Но она купила! Маленькая коробочка в кармане джинсов стала одновременно ключом от слабой надежды и пропуском в бездну. Обратно бежала, спотыкаясь, словно от пожара, охватившего всю ее жизнь.

В своей каморке в общаге, прислушиваясь к каждому шагу в коридоре и взрывам смеха за тонкой стеной, она осторожно, как бомбу с тикающим механизмом, распаковала тест. Инструкцию читала десять раз, вызубривая каждую строчку, боясь ошибиться в этом страшном ритуале. Каждая секунда ожидания длилась вечностью в аду неведения. Она сидела на краешке продавленной кровати, боясь пошевелиться, боясь даже дышать, замершая с тестом в руке, как с приговором. А потом… Потом… Две полоски. Четкие, неумолимые, как приговор. Мир сузился до них, до оглушительного стука собственного сердца в ушах, до ледяного, парализующего ужаса и осознания, что «раньше», жизнь до этих двух черточек, закончилось навсегда.

– - -

Гул ливня за окном стал единственным звуком, давящим на барабанные перепонки, заполняя собой всю вселенную. Арина замерла, глядя на разорванное письмо в ладони, на эти две половинки ее предательства. Линия разлома прошла ровно между «Люблю» и «украду тебя у самой себя» . Горькая, язвительная ирония сдавила горло комом. Она сама украла ту девятнадцатилетнюю Рину, полную хоть и страха, но и надежды, у самой себя. И у него. Навсегда.

Телефон на столе глухо завибрировал, сдвинувшись по мокрому от чая дереву. Новое сообщение, еще один толчок в пропасть:

`@ПризракУФонтана: «Рина? Ты здесь?»`

Он ждет. Снова. Как тогда. Попытка склеить конверт влажными, предательски дрожащими пальцами была жалкой и тщетной. Обрывки бумаги. Обрывки прошлого. Обрывки правды, которую она так тщательно скрывала. Она резко встала, стул скрипнул, протестуя. На упавших тетрадях, утонувших в полумраке, ярко алели ее же пометки красной пастой: «Исправить!» , «Аккуратнее!» , «Небрежно!» . Немой, беспощадный укор самой себе. Разве не она, учительница русского, двадцать лет твердила ученикам, что правда, какой бы горькой ни была, освобождает? И где теперь ее собственная аккуратность, ее исправленные ошибки?

Она подошла к окну, прижала ладонь к ледяному, дрожащему под ударами капель стеклу. Мир расплылся в потоках воды, как ее жизнь в потоке лжи. Ливень бил с той же слепой неистовостью, что и в тесной телефонной будке у вокзала… Она ощутила едкий запах мокрого асфальта и сигарет, смешанный с его близостью, с теплом его дыхания у виска. Он помнил. До сих пор. Каждую деталь.

Телефон снова замигал синим, настойчивым светом беды. `@ПризракУФонтана`. Ждал. Как ждал все эти годы у фонтана "Фантом" – немого, давно снесенного свидетеля ее предательства. Кулаки сжались, ногти впились в ладони до боли, до крови, но эта боль была ничтожна по сравнению с другой.

Говорить? Вывалить всю грязь стыда, историю потерянной девочки, их нерожденного ребенка в этот проклятый чат, на растерзание пикселям? Молчать? Снова убежать, как тогда, спрятавшись за новыми стенами молчания? Любой выбор вел в пропасть. Любой путь – к невыносимой боли, разрывающей душу.

––

Синий свет экрана резал глаза, как осколок льда. Слова «…ждать ещё 23 года?» пульсировали незаживающей, гноящейся раной прямо в сознании.

Арина рванулась к столу, схватила телефон, этот кусок пластика, ставший орудием пытки. Палец дрожал, но ткнул слепо: Выкл. Экран погас, оставив послеобраз пылающего вопроса. Тишину нарушал только яростный, беспощадный стук дождя по стеклу и глухой, отчаянный набат сердца где-то в горле.

Но мысль о двадцати трех годах его бессмысленного, упрямого стояния у несуществующего фонтана обрушилась новой, сокрушительной волной. Он стоял. Каждый август. Ровно в 18:00. Как заведенный. Даже когда женился. Даже когда… она умерла… Кто она ? Его жена? Та, кому он смог дать то, что она, Арина, украла? Сдавленный стон, почти звериный вой, вырвался наружу. Она швырнула телефон на диван, как раскаленный, обжигающий душу уголь.

Движения стали резкими, почти истеричными, лишенными привычного учительского контроля. Она схватила синюю, облезлую картонную коробку с верхней полки книжного шкафа – архив боли. Грохнула ее на стол рядом с остывшим, забытым чаем. Распахнула крышку. Пальцы зарылись в груду писем, открыток, детских рисунков – слои прошлого. Лихорадочно, с отчаянием утопающего искала то . Стакан качнулся, темная, как ее тайна, жидкость расплескалась по столу, заливая углы конвертов, разъедая чернила. Письма летели на пол, фотографии скользили в липкую, сладко пахнущую лужицу чая, сливая лица в коричневую муть.

И нашла. Не письмо. Жесткий картонный прямоугольник, знакомый до спазма в желудке. Тот самый тест. Две полоски. Яркие, вызывающе четкие, словно нарисованные вчера, не потускневшие за двадцать лет в темноте коробки, спрятанные в старом студенческом дневнике за 2001 год, между конспектами по химии. Она выдернула его, как занозу. Картон был холодным, шершавым, как наждак, под пальцами, но горел, как уголь. Пальцы дрожали, скользя по поверхности ее рухнувшего будущего, по этой маленькой могильной плите. Прижала к груди, к бешено колотящемуся сердцу, пытаясь заглушить его стук. Мир сузился до яростного, всесокрушающего стука дождя и жгучего, рвущегося наружу кома в горле. Сдавленный шепот, прорвавший плотину лет, сорвался с губ, обращаясь в пустоту: «Прости… что не сказала тогда… Прости… что не смогла удержать ее… в марте 2002-го. Нашу… нашу крошечную Ласточку»

Телефон завибрил. Настойчиво. Требовательно. Как когда-то стук в дверь ее общежития – настойчивый, неумолимый, полный неведомой ей тогда надежды. Деревянная дверь тогда содрогалась от ударов; сейчас содрогалась сама комната, отзываясь эхом в ее костях. Она вздрогнула всем телом, сердце ёкнуло – дежавю ледяной волной накрыло с головой.

Арина раскрыла глаза, впуская хаос: разбросанные письма, как опавшие листья ее жизни, расплесканный чай, разорванный прямоугольник Саши. На одном, том самом, аккуратный, любящий почерк мужа медленно тонул в коричневой жиже, буквы расплывались, расползались, как под слезами, теряя смысл. И две роковые, все решающие полоски на пожелтевшем картоне в дрожащей руке – единственная неоспоримая улика. Она сжала тест, острый угол впился в ладонь, оставляя красную, болезненную вмятину – метку вины.

Молчать? Снова? Похоронить правду глубже, под новыми слоями лжи?

Нет. Голос Лизы в голове требовал фактов, кричал о необходимости холодного анализа. Голос Кати звенел о честности, о праве этого человека знать. Образ Саши давил грузом его слепой верности и ее неискупимой вины. А этот человек… Сергей… `@ПризракУФонтана`… он ждал . Четверть века. Он заслужил правду. Настоящую правду. Весь ужас той весны, всю боль, все потери.

Она подошла к дивану, движения тяжелые, как будто шла по дну, против течения времени, против собственного страха. Подняла телефон. Включила. Экран засветился, ослепляя, выжигая сетчатку: новое сообщение ждало. Она открыла чат, этот цифровой суд. Поле для ответа пустое, безжалостное, ослепительно белое на синем фоне – ждущее ее первого шага к искуплению или нового, окончательного предательства памяти Саши и самой себя. Пальцы замерли над клавиатурой, холодные и влажные.

За окном дождь бил в стекло, напоминая о том душном августе, о том ледяном марте, обо всех годах молчания, смывая границы между прошлым и настоящим в единый, бурлящий поток боли и несказанных слов.

Глубокий, прерывистый вдох, будто перед прыжком в бездну. Палец, дрогнув, коснулся холодного стекла экрана.

Первая буква всплыла, как призрак:

«П…»

Глава 3: Первое Слово.

00:12. Суббота. Гулкая тишина после ливня. Мигающий экран. Желтый картон, расслаивающийся в сжатой ладони.

«П».

Буква застыла на экране, одинокая и обжигающая в темноте комнаты. Палец Арины окаменел. Дождь отступил, оставив лишь тиканье старых часов и упрямое кап-кап-кап за окном – отсчет украденного времени. Прости. Почему. Подожди. Мысли спутались. Она вдохнула резко, глубже, ощущая, как жесткие, пожелтевшие уголки картонного теста впиваются во влажную кожу ладони . Две полоски. Выцветшие, но все еще ясные. Неумолимые, как приговор. Двадцать лет спустя – все тот же укол стыда и страха, застывший в картоне.

Палец дрогнул, коснулся клавиатуры снова.

«Р».

«Пр…». Сердце рванулось в галоп. Еще движение, почти против воли.

«О».

«Про…».

Она зажмурилась. И он возник – не старый, не седой, а тот самый. Почти двадцать один. Промокший, ждущий у фонтана в ливне. Капли стекали по щекам. Он не уходил. Ждал. Эта картина – как укор под дождем – въелась в память глубже любых слов.

Флешбэк. Фонтан «Фантом». Август 2001.

Он стоял как вкопанный, мокрый силуэт под потоками воды. Шесть. Полседьмого. Семь. Прохожие шарахались. Он вглядывался в даль, туда, где должен появиться автобус. Лицо – растерянное, недоуменное до боли. "Рина-ласточка… где ты?" Всего неделю назад он разворабылчивал перед ней на крыше чертежи фантастического моста через Неву. "Наш Аладдин", – смеялся он, глаза горели. Теперь он ждал объяснений, почему рушатся мечты. Вода заливала кроссовки, но он не сдвинулся, пока дворник не погнал его прочь.

Настоящее.

«С». «Т». «И». Пальцы заскользили по клавиатуре сами. Боялась остановиться.

«Прости».

Слово повисло в чате. Маленькое. Колючее. Палец завис над кнопкой. Тишина давила.

Щелчок. «Отправить».

Телефон шлепнулся на подушку. Тишина. Гулкая. Пустая.

Экран вспыхнул синим.

«@ПризракУФонтана» печатает…

Три точки. Пульсировали. Немилосердно.

Арина перестала дышать.

––

Точки исчезли.

Сообщение:

@ПризракУФонтана: «Прости? За что, Рина-ласточка? За то, что ждал? За то, что искал тебя полжизни?»`

Слова ударили с сокрушительной силой. Боль. Горечь. Двадцать три года пустоты. Она сглотнула ком.

«Нет…» – хриплый шепот. Не за это.

Пальцы затряслись. Она вцепилась в телефон.

«За то, что сбежала. Не сказала. Испугалась. За твои три часа под ливнем. За… за каждый проклятый август.»

Щелчок. Отправила. Правда. Голая.

Тишина. Глубокая. Она сжала картонный прямоугольник в кулаке. Хрупкий материал прогнулся, тонкий верхний слой с полосками начал отслаиваться по краю с тихим, шелестящим звуком. Крошечный бумажный флажок «19.08.01» смялся.

––

Экран замигал:

@ПризракУФонтана: «Испугалась? Чего? Меня? Будущего? Или той бури, что поднялась в тебе тем летом 2001-го?»`

Вопрос – точно в рану. Страх разрушить его мечты. Стать обузой. Снова крыша. Его пальцы, выводящие созвездия на ее ладони. «Поедешь со мной? Всю жизнь строить мосты?»

«Всего», – выдохнула она, набирая. «Испугалась всего. Но больше всего… лишить тебя твоего Питера. Твоих чертежей. Ты горел этим… как…» Она замерла. Пальцы зависли. «А я носила под сердцем твоего ребенка». Слова обжигали.

@ПризракУФонтана: «…А ты что, Рина? Что случилось тогда?»`

Прямо. Жестко. Требуя всего. Она опустила взгляд на деформированный картон в руке. Один уголок с частью бледной полоски почти оторвался, вися на волокне. Бумажный флажок съехал. Две судьбы под угрозой разрыва.

«Я…» – начала она, поднося палец к экрану…

ЗВОНОК!

Оглушительный! Арина вздрогнула всем телом. Телефон выпал из ослабевших пальцев, упал плашмя на ковер. Экран вспыхнул, покрылся паутинкой трещин. В той же руке картонный тест сжался в комок – защитный слой с выцветшими полосками окончательно отошел по сгибу, обнажая грубую внутреннюю основу. 19.08.01.

Звонок не умолкал. Настойчивый. Знакомый до боли.

Рингтон «Туман». Катя.

За окном пробился первый луч рассвета. Суббота. Дочки. Пирог. Жизнь, которая здесь .

@ПризракУФонтана печатает…`

Три точки пульсировали на треснувшем экране, мерцая сквозь паутину разбитого стекла. А сверху, заглушая все, ревел «Туман», требовавший ответа здесь и сейчас. Настоящее ворвалось в комнату, безжалостно разрывая хрупкую нить признания и раскидывая обломки прошлого по полу.