Калифея

скачать книгу бесплатно


Когда она пришла, Приам Илиадис понял, что-то с ее настроением не так.

– Привет. Прости, что в тот раз не сказала – меня зовут Мелита, – призналась она, закончив все игры. – Я заставила тебя долго ждать?

– Нет, я тоже только пришел. Что случилось?

Она сжала губы, чтобы не заплакать, ее плечи по привычке подпрыгнули, и она покачала головой, – «Нет, – говорили ее добрые карие глаза, – я не смогу произнести ни слова. Скажи что-нибудь сам…»

– Мои родители живут на окраине Серры. Переехали, когда поняли, что я уже могу о себе позаботиться. Ну, то есть, не останусь голодным.

Он и впрямь тогда думал так же, как они, что человеку надо просто помочь встать на ноги и сделать пару шагов, а потом подтолкнуть и наблюдать: полшага, шажок и еще… значит, может сам. А сейчас, когда уже идешь своим ходом, бежишь, несешься, как ошпаренный бык, – уже некогда спросить себя, где и когда остановиться, чтобы не лопнуло сердце…

Приам протер пальцами краешки губ.

– Знаешь, о чем я вчера думал, когда ты ушла?

Мелита убрала за ухо прядь черных волос и подняла глаза. Она почти отстранилась от того, что ее мучило, и была готова слушать.

– В тот раз, когда ты ушла, я думал, стоило ли мне подходить, затевать разговор и спрашивать твое имя… Столько мыслей в голове… Знала бы ты, как я хочу перестать думать, но не получается. Я постоянно себя чем-то гружу. Меня иногда все так бесит! Вот я иду по улице Кифисьяс. Подростки, да какие подростки, дети лет шестнадцати, лежат в курилке, «вмазанные» до исступления.

– Что значит, «вмазанные»? – спросила Мелита.

– Значит, что-то приняли.

Она снова поправила непослушные волосы, вроде бы, поняв, что Приам заговорил уже совсем не о том, о чем поначалу хотел сказать, затем собралась с мыслями и призналась:

– Мой отчим тяжело заболел.

– Ох… Мелита… прости, я такую чушь несу. Ты сказала, отчим? – и тут же ему стало вдвойне неловко.

– Да, сама не знаю, почему я так сказала. Обычно я так не говорю, не уточняю подробностей. Он мне как родной. Совсем как родной. – Она вынула из сумки платок и сложила его вчетверо, чтобы спрятать в ладонь.

– А что с ним случилось? – спросил Илиадис так, словно спрашивал о собственном отце. Он будто должен был все знать, но почему-то не знал, и чувствовал себя виноватым даже в том, в чем не было его вины.

– У него третий день раскалывается голова. Томография ничего не показывает, а врачи разводят руками, потому что никакие обезболивающие не справляются. За последние трое суток он спал всего час. И я уснуть не могла. Даже сейчас слышу папин стон. Я не знаю, что делать… – в ее слабом голосе была беспомощность. – Вчера к нам заходил отец Филасеос. Мы помолились всей семьей, и боль отступила на целых два часа. Один час он спал, и мы уже успокоились, но потом боль вернулась еще сильнее и отняла у него последнее терпение. Он не может двигаться, есть, разгова… – Не договорив она заплакала и дрожащими пальцами поднесла платок к губам.

В беседке гулял ветер, вздымая ее волосы и стирая с лица тонкие следы набежавших слез. Приам сел рядом, обнял ее, и она уткнулась носом в его плечо, словно они были знакомы уже много лет и через многое прошли вместе.

– Мне надо идти, – сказала Мелита, – надо быть рядом с папой.

– Давай я провожу, – предложил Приам, – может чем-то смогу ему помочь…

– Нет, этим только хуже сделаешь. Он очень строгий. Если в таком состоянии он увидит меня с кем-то, точно не выдержит.

– Хорошо, только скажи, где еще я могу тебя увидеть? Когда?

– Появлюсь, как только папа встанет на ноги, – сказала Мелита, и, подняв глаза, сначала увидела выступавший кадык, щетину и крепкую шею Приама, затем его подбородок и высокие скулы. Она готова была отдать все, чтобы он ее не отпускал, но заставила себя попрощаться.

Приам напоследок коснулся ее руки, потом отступил и молча проводил ее долгим взглядом.

Несколько следующих дней он был сам не свой. Работа превратилась в мучительную тягомотину и сильно утомляла. Студенты замечали, что в нем нет прежнего огня, во время семинаров Илиадис слушал ответы лишь краем уха, а сам остро заточенным карандашом рисовал какую-то девушку. Поползли слухи самого низменного содержания. Когда одна из старост призналась ему в этом, Приам даже не стал дослушивать, сделал вид, что ему не до подростковых глупостей. Над преподавателями всегда шутили, и будь ты хорошим или плохим, сильным или слабым, умным или глупым, – над тобой все равно будут подшучивать. Единственное, что заставляло его беспокоиться – это слухи о его любви к азартным играм, но только потому, что он знал, как опасны эти игры для неискушенных студентов.

Приам признался себе, что Мелита поглотила добрых две трети его мыслей. Чистя зубы, он улыбался себе в зеркале, но смотрел как бы ее глазами, приглядываясь к ровному ряду зубов и думая о том, что стоит почаще улыбаться. Вечером он нашел время почитать, но, перелистав несколько страниц, понял, что все прочитанное растворилось где-то в бессознательном потоке мыслей, которые украла Мелита. Жаря яичницу, он представлял, как рядом Мелита готовит салат, а, включая телевизор, ложился под плед, который тянула на себя Мелита, и каждый шаг с их последней встречи был отмерен под бдительным наблюдением воображаемой Мелиты. Той Мелиты, которая оценивала его работу, подбадривала вовремя заняться отчетами, могла рано разбудить и своей улыбкой прибавить ему жизненных сил.

Он глотнул воды, лег в постель, выключил светильник и через несколько минут уснул. Ночью приснился сон, в котором Илиадис вновь очутился в беседке, только Мелиты там не оказалось. Старики играли в настольные игры, громко спорили о чем-то и размахивали руками. Он не устоял. За игрой в нарды чувствовал себя не так уверенно, как за карточным столом, но несколько партий дались хорошо. Зашли новые игроки, и Приам невольно уступил им место. Все будто переменилось. Двое играющих бросали кости, но на кубиках не было числовых значений. Он подошел ближе и заметил, что ни тот, ни другой не сдвинули с места ни одной шашки. Они оба злились, уже готовы были подраться. Их надо было остановить, успокоить, и Приам шагнул к столу. Когда он решил прервать игру, нарды превратились в маленькую дверь, а один из игроков, который был весь в черном, схватил старика за одежду, затащил на дверь и, взяв за шею, стал стаскивать его в открывшуюся створку… остальные испугавшись расступились и, подвязывая к балкам черные ленты, покинули беседку. Приам бросился к старику и успел схватить его за ботинок, но чуть не упал вместе с ним. Старик провалился в узкую дверную щель, а дверь с треском захлопнулась, вновь превратившись в нарды. Уродливый игрок, сидевший напротив, достал платок, протер лакированную поверхность с изображенными на ней крест-накрест сатирами и вытянул кулаки. Приам невольно выставил ладони, и тот вложил в них кубики. -Бросай, – прохрипел старый.

Приам вскочил от ужаса. Его еще целый день преследовал грохот игральных костей и безликий старик с воплем «Бросай». Это была ночь с четверга на пятницу, и как он потом узнал, – ночь, когда перешел в вечность отец Мелиты.

Глава 6

В Афинах у Мелиты было не так много близких людей. Она с сестрой и отцом переехали из небольшого города Хиос близ Эгейского моря, чтобы найти работу в новом месте и расплатиться со старыми долгами. После первой волны кризиса их гостиничный бизнес постепенно шел ко дну, но опытный глава семьи смог удачно пережить девятый вал хлынувшего на них давления, удержав семейное дело, когда все были на грани разорения. К следующей волне он планировал готовиться с командой специалистов, но неверно спрогнозировал темпы экономических изменений. В Греции стремительно сократился приток европейских туристов, почуявших кризис, как чуму, и побоявшихся высоких цен. Уже в первые месяцы нового экономического кризиса это ввергло его единственный серьезный источник доходов, – отель «Нимфос», – в неподъемные долги. Пришлось продать не только гостиницу, но и дом, прежде чем перебраться в столицу.

Кириэ Авгей понимал, что его ждет долгий путь, он сильно торопился, боясь за будущее семьи. Всегда держал в уме фото супруги, душа которой несколькими годами ранее вступила в ряды их ангелов-хранителей, и теперь свадьбы подрастающих дочерей стали еще большей ценностью, чем любое его личное желание. Авгей чувствовал на себе большую ответственность. На карту было положено все: голые руки, тяжелое сердце и стесненная душа. Старик отдал дочерям все, что у него было: маленький, но уютный дом, автомобиль марки «Рено», который он успел-таки купить до повышения цен, участок с небольшим садом, посреди которого росло кривое сливовое дерево, полный белокрылых голубей чердак и поток испепеляющих сердце воспоминаний о былом счастье.

Мелита стала непохожа на себя. Кроткая, спокойная и мирная, она теперь стала совсем несчастна. Приам еще не был для нее тем, на кого она могла положиться, и с похоронами ей помог отец Филасеос. Теперь он стал для сестер еще более близким человеком. Хоть сам Авгей и не стремился к духовной жизни, но дочерям никогда не смел запрещать ходить в храм.

Долго тянулись дни и ночи. Июнь подходил к концу. Приам научил Мелиту вновь улыбаться, но улыбка была недолгой и не излучала радости. Она всюду звала с собой сестру, боясь оставить ее одну.

Тогда Василисе было двадцать лет. Она устроилась официанткой в бильярдной, и как-то раз Мелита попросила Приама поговорить с руководителем заведения, чтобы ни один клиент не позволял себе лишнего. Место оказалось приличным, там чаще играли мастера, которые не дружили с выпивкой и усиленно готовились к соревнованиям. А еще там работал молодой парень, менеджер, отлично знающий свое дело. Его звали Евгений, он был хорошо сложен, трезво мыслил и вызывал уважение. По крайней мере, от него не пахло притворством. Несколько раз Василиса появлялась с ним в компании Приама и Мелиты, а потом они предпочитали гулять вдвоем. Так у Приама вновь нашлось время, чтобы узнать Мелиту ближе.

Встречи в беседке забылись, теперь они сидели в скверах, парках или на пыльных каменистых берегах Саронического залива. Не было никаких слов о любви. Чаще всего за них разговаривали ветер и чайки.

Мелли, как теперь ее называл Приам, была очень открытой и энергичной даже после смерти отца. Нередко она печалилась, но своевременно умела преображать свои чувства в светлую грусть. Вздыхая, она показывала альбом фотографий, рассказывала короткие, но интересные истории о том, каким особенным было ее счастье и как необычайна была к ней любовь родителей. Еще маленькой, на фотографиях, она так смело улыбалась, что эта смелость, шагнув на годы вперед, говорила Приаму: «Ну что ты скис? Боишься какого-то кризиса? Не будь ты таким трусом!..»

Когда Приам листал ее фотографии, на него находил жар. В нем перемешались все чувства: от головокружительной симпатии до страха перед собственными чувствами. Все пути его размышлений сводились к неустойчивому положению страны, новым для нее вызовам… они касались далеких геополитических проблем, которые повергали его в сомнения. Приам ненавидел себя за эрудированность, ведь не читай он всех этих идиотских умных книг, ему бы не пришлось, обнимая Мелиту, думать о государственном долге и всех неприятностях, которые сулили провал даже его самым скромным ожиданиям. Он глядел на фото счастливой смуглой девочки с огромным портфелем за спиной, а сам мысленно ругался: «Наступил июль, кто бы вас побрал, горе-кредиторы, и уже первого числа, кто бы вас побрал, горе-кредиторы, страну настиг дефолт, чтоб вас настигла пощада Божья, горе-кредиторы!»

А Мелита нежно улыбалась, глядя в его полные беспокойства глаза и ровным, спокойным голосом его ободряла. «Все, что у меня есть, – говорила она, – это то, во что я верю. Все остальное не имеет значения». Она была мудра и красива, но главной ее добродетелью Приам видел чрезвычайную настойчивость в поисках счастья – вот так – с пустыми руками и без всяких условий.

«Вы назвали свое бездействие несчастьем.

Давайте, наконец, называть вещи своими именами…»

Приам улыбнулся матовой черно-белой фотографии молодого тренинг-менеджера и его цепкому лозунгу на клочке бумаги. Тем не менее, все, что Приам видел вокруг себя, а, в особенности, то, что слышал от Мелиты, требовало от него действий. В сухом остатке он и сам понимал, что загнал себя в угол собственными страхами перед пока еще мифическим монстром бедности и голода. Цены в магазинах если и поднялись, то незначительно, и людей больше запугали пропагандисты.

– Иногда ты хмурый, как старый дедушкин портрет, – сказала как-то Мелита, почесывая ногтями его руку. – Выйди за рамки и увидишь, что жизни не стоит бояться. Как бы трудно ни жилось, мы уж как-нибудь справимся.

– Я не боюсь и никогда не боялся за себя, – отвечал Приам. – Но это безответственно, когда ты заводишь семью и детей, еще не собрав для гнезда ни одной ветки. От нашего бездарного правительства ничего хорошего ждать не приходится, и никто не знает, что нас будет ждать через год-другой…

– Не знаю, с чего ты взял, что от решений правительства зависит наше счастье. У тебя есть я, у меня – ты. Не нужно втягивать сюда политику, и вообще не нужно о ней думать. Я ревную, – сказала она, ущипнув его за руку.

Приам обнял Мелиту и даже поддался ее настроению, пообещав на досуге обдумать все, что она сказала. Прошло несколько дней, и он готов был довериться судьбе, но случилась неприятность, которая снова вернула его на два шага назад. Накануне, когда он готовился сделать ей предложение, Анисия Левидис бросила Йоса и, отсудив большую часть нажитого им добра, переехала с дочерью на юг страны. Приам предпочитал не говорить об этом с Мелитой, но внутри него поселились сомнения, которых никогда прежде не было.

Он неумело скрывал от нее свои опасения, так же неумело, как пытался скрыть покупку кольца. Однажды она случайно увидела чек, и дата на нем указывала, что кольцо было куплено больше двух месяцев назад. Мелита не сомневалась, что кольцо было для нее, но все сопоставив, поняла, что он купил его всего за несколько дней до того, как развелся Йос. Приам горел от стыда, когда она обо всем догадалась:

– Ты не доверяешь мне, – не сдержав слез, произнесла она. – Увидел, как Анисия уехала от Йоса и решил, что я тоже тебя предам?

Приам стоял у двери. На секунду к нему подкралась мысль о том, как ему противны собственные колебания. Настало время решить: либо уйти, либо остаться навсегда и больше не допускать сомнений.

По скату крыши и целлофановой поверхности теплиц забарабанил дождь. Ветер наклонил и раскачивал ветхие кустарники с молодой ярко-фиолетовой бугенвиллией, оплетшей белую изгородь и стены дома.

– Что такое? – спросила Мелита. – Ну что?

Приам молчал целую минуту и не слышал ее голоса.

– Бросишь меня? – наконец, спросила она. – Хотя бы скажи причину.

Только теперь, вырвавшись из собственных раздумий, он ее услышал.

– Прости, что не был рядом, когда не стало твоего отца. Я еще ничего толком не понимал… не знал, что мы так сблизимся.

Услышав это, Мелита была одновременно раздражена и рада, но ей удалось скрыть все, кроме блестевших от слез глаз.

– Ты была права. Давай перестанем вести себя, как подростки, и поженимся.

Она вытерла слезы и с отчаяньем бросилась в его объятия. Когда Приам обнимал ее, страх и сомнения отступали так далеко, что чувство свободы разрывало легкие.

***

Воскресным вечером, сразу после долгой службы и исповеди, Приам приехал к Мелите и сделал ей предложение. От него еще пахло ладаном, когда он произносил слова о любви, верности и решимости сделать ее счастливой. Мелита незамедлительно согласилась, а через положенное время отец Филасеос, теперь уже зная их обоих, благословил брак таинством венчания.

Обычно свадьбы в Афинах устраивались с широким размахом в триста-четыреста человек, но в этот день были приглашены только самые близкие. Несмотря на это, праздник выдался ярким, и после стольких лет Илиадис впервые видел, как глаза матери и отца мерцают от радости.

Сразу после свадьбы Мелита переехала к Приаму. В захламленном бумагами и учебниками по политологии доме начались уборка и ремонт. Спустя всего пару недель дом преобразился, стал более светлым, в нем появился комфорт, а труд еще больше сплотил молодых супругов вокруг домашнего очага. Когда сложная часть работы закончилась, Мелита почувствовала себя поистине счастливой, за последние месяцы она заметно похорошела и улыбалась чаще обычного.

– Так жаль, что у Йоса не сложилось, – говорила она, наливая чай. – Он ведь хороший парень. Он не заслужил этого.

– Заслужил, раз так случилось, – сказал Приам.

– Ты жестокий.

– Нет, я сказал, как есть. Йос не пропадет. Это для любого человека сложно, но пройдет время, он оправится.

– Я бы хотела, чтобы мы за него помолились.

– От моих молитв толку немного, – сказал Приам.

– Как это? Разве ты не молился, чтобы мы были вместе?

Приам повесил голову и неловко улыбнулся.

– Не молился, да?

– А это было обязательно? Я был в себе уверен. Обычно молятся, когда не верят, что получится, начинают надеяться на чудо.

– Нет. Молятся, чтобы получилось так, как будет правильно.

– Не припомню, чтобы хоть раз молитва мне помогла. А ведь молился. И на коленях стоял, даже бывало, со слезами.

– Значит, молился, а сам не верил. Или просил не о том.

– Ну, да.

Комната пахла зеленым чаем и мандариновой халвой из манной крупы. Чай еще остывал, а Приам и Мелита сидели напротив друг друга, и, уже поговорив о разном, оба о чем-то задумались. Каждый хотел произнести слово, но для обоих оно, – нужное, – терялось в немыслимом порядке других – похожих, но неподходящих.

Он взял ее за руку. Между их взглядами поднимался и исчезал чайный пар. Она влюбленно улыбалась.

– Хочу ребенка, – сказала Мелита. – Хочу, чтобы у нас была большая семья.

Приам сделал глубокий вдох.

– Я тут читал на днях лекцию о государствах, как они строились, и как о них говорили разные люди. И вот что мне попалось: «Маленькие машины работают лучше больших, потому что в последних сильнее трение. Так же и с государствами». Эту цитату я взял у Вольтера. А теперь вижу сходства и между государством и семьей. Мы выдерживаем трение, пока наш механизм еще мал, но что будет, когда у нас будут дети? Я не чувствую стабильности, не чувствую почвы под ногами.

– И для чего мы тогда женились? – с трудом сдерживаясь, спросила Мелита.

– Пойдем на воздух, – сказал Приам. – Он встал из-за стола и, взяв чашку чая, направился к выходу. Мелита пошла за ним.

Двор был окружен деревьями, приземистым кустарником и невысоким забором. От ветра скрипели и хлопали ставни. Вокруг холмы тонули в садах, а поодаль ветхие дома из бурого камня возвышались, как вечные самородки. Только некоторые были из побеленного камня, с синими дверьми и окнами. Рядом с домами стояли столы и стулья, горшки с цветами и почтовые ящики.

– Может, спустимся к роднику? – предложил Приам.

– Думаешь, меня это успокоит, и мы забудем, о чем говорили? Шум воды на меня не действует как успокоительное.

– Это не шум, а песня. И тебе должны быть знакомы ее слова, если хорошо прислушаться. Она может даже больше сказать, чем я.

– А тебе самому нечего сказать?

– Ты задала мне сложный вопрос. На него можно дать ответ, обобщающий любые отношения между мужчиной и женщиной, но это будет несправедливо. – Приам отвечал ей медленно и вдумчиво. – Мои чувства к тебе очень личные и глубокие. Возможно, ты будешь рада, если я скажу, что мы женились ради счастья: твоего, моего и нашего общего. Но это только слова, потому что счастье бывает переменчивым.

Мелита наступила на камешек и подпрыгнула от боли.

– Я не понимаю, к чему ты клонишь. И пока мы дойдем до родника, я пролью весь чай.

– Тут осталось не больше двадцати шагов, держись за мной и смотри под ноги.

– Почему бы кириэ Софрону не перенести свои бельевые веревки подальше от тропинок?

Приам разразился внезапным смехом.

– В прошлом году был сильный ветер. Шпильки сорвались, и его трусы летали по всей округе. Старый чудак, – мягким тоном сказал он.

Мелита рассмеялась.

– Он хороший человек, – добавил Приам. – Несчастный и одинокий, и поэтому не такой, как все.

– А что с ним случилось?

– Глухонемой… Никогда не слышал и не обменивался словом с этим жестоким миром. Он и его мать умерли во время ее родов. Только малыш чудом стал дышать спустя час после смерти, в тот момент, когда с ним уже прощался отец, горько оплакивая самых дорогих людей. Местные старушки говорят, что в маленького Софрона вдохнул жизнь Сам Бог и, по уговору, он должен был молчать о случившемся чуде. Малыш не разговаривал… издавал ни звука, и поначалу все думали, что он пребывает в безмятежном согласии с собой и с миром, но прошли месяцы и годы, а он так и не произнес ни слова. Я знаю, что его мучит, но не могу сказать.

– Жаль таких людей. Как он справлялся с трудностями всю свою жизнь? Иногда мы и двух слов не можем связать, чтобы решить свои проблемы, а человек совсем лишен этой возможности…