Чандар – дерево жизни

Арбен Кардаш

Чандар – дерево жизни

Арбен Кардаш

ЧАНДАР – ДЕРЕВО ЖИЗНИ

Повесть

«Чандаром» в лезгинском языке называют восточный платан, и это обозначение состоит из двух слов: «чан» – «жизнь» и «дар» («тар») – «дерево».

Тарлан Мияхов, мужчина лет пятидесяти пяти, когда проснулся, было уже десять утра. В открытое окно лилось солнце. Воздух в комнате чистый, сгустившийся, которым не надышишься, и сон не отпускал его из своих ласковых объятий. На далеком севере, где давно обосновался в городе Сургуте, он привык вставать в шесть утра (осталась еще армейская привычка), но, приезжая в родное село, и прежде, как и теперь, каждый раз, к своему удивлению, он просыпался поздно и задумывался: отчего это происходит?

И вчера, лежа на кровати в привычном с детства месте, в комнате, с детства же определенном родителями сыновьям в семье, где росли три брата и две сестренки, ему никак не удавалось поднять себя с постели, хотелось, раскинувшись с закрытыми глазами, обратно предаться сну. «Это из-за воздуха, – про себя решил Тарлан. – Воздух родины делает сон таким сладостным. Родной дом дает знать своему сыну, заброшенному в дали-дальние, что его любовь, родство к нему не пропали… Сын же этого не понимает…»

Правду сказать, в родное село, в опустевший дом, он приезжал каждый год, летом, чтобы успокоить мать, чье сердце постоянно тянуло сюда, в родное гнездо, сам же не имел особого желания приезжать, потому что всякий раз по приезде с веранды видел за домом Красную гору, возвышающуюся вдали за селом, и дерево чандар на скате Островерхого холма, горделиво выделяющегося между соседними холмами и буграми, и дерево чандар, вызывая тяжесть на сердце и печальную улыбку. Ему, считавшему себя человеком, у кого жизнь удалась, чистым перед семьей, друзьями-товарищами, односельчанами (так оно и было), дерево заново напоминало связанный с ним один день жизни и последовавшие за ним события, хотя и оставшиеся маленькими частицами давно прошедшего детства и ранней юности, но заставлявшие чувствовать, что он потерял нечто дорогое, не исполнил заветного желания и что в этом виновен только он сам. Однако, несмотря на это, в каждый свой приезд один из дней он выбирал, чтобы навестить чандар…

Как самый младший из детей в семье и младший сын, он знал, что в его обязанности входит забота об отчем доме, когда уже не будет отца, что он должен остаться здесь жить, чтобы хранить дом и продолжать его жизнь, но он нарушил неписанный закон предков, всем известный и неукоснительно выполняемый должными людьми. Отслужив в армии, он не остался в селе. Ни отец с матерью, ни братья и сестры не упрекали его в этом, зная, в чем дело, они понимали, что творится в его сердце, у них не было способа лечения раны на этом сердце, а потому и позволили ему поступить по-своему…

Когда приехали вчера под сумерки и он остановил свой дорогой внедорожник на месте, именуемом Вехрен-тул1, на самой нижней площадке горного села, тянувшегося вверх по зеленому пологому склону, его глаза невольно посмотрели в сторону чандара. Островерхий холм был окутан туманом, и чандара было не разглядеть… Он почувствовал волнение: перед приездом ему приснился чандар срубленным и валявшимся на земле…

У матери Тарлана вошло в привычку попросить остановить машину на Вехрен-туле. Каждый год, приезжая в село, старая горянка с льющимися из глаз слезами выходила из машины, становилась на колени и целовала землю со словами: «Милая моя родина! Сладкая моя земля!» Потом она с помощью сына поднималась (у самой не очень-то получалось) и, воздев открытые ладони, молилась, обращаясь к старым и новым кладбищам, окружавшим село, желала царствия небесного усопшим, просила Всевышнего помиловать в Судный день лежавших в этой земле, отвести живущих здесь от бед и неправедных путей, наполнить их сердца чистыми помыслами.

Такие минуты глубоко затрагивали сердце сына, и он жалел, что увез на чужбину мать, так преданную родной земле, винил себя в том, что самого родного ему человека оторвал от основ. На чужбине как бы ни предоставлялись матери всевозможные удобства, сколько бы ни оказывали ей уважения сыновья и дочери, невестки, внуки, копившаяся в ее душе вдали от села тяжесть младший сын каждый раз чувствовал вот здесь, на Вехрен-туле.

Пока жив был отец, и Тарлану с братьями жилось спокойнее. То один, то другой из них приезжал вместе с семьей, навещал стариков, и большой дом наполнялся радостью. А то бывало, что братья с семьями приезжали все вместе. В такие дни еще сильнее чувствовалась важность и значение родного дома, его завораживающее воздействие, еще сильнее они, вышедшие из этого дома, чувствовали глубину и прочность своих основ, и это чувство их поддерживало, как бы окрыляя, и в далеком Сургуте, ставшем для них второй родиной.

Сыновья очень старались увезти к себе отца с матерью, которые уже не могли должным образом справляться с заботами по дому и хозяйству, но никак не могли их уговорить. Они ни разу не захотели хотя бы приехать в Сургут к ним в гости. Решающее слово оставалось за матерью: «Для чего нам пускаться в те дальние дороги с нашими дряхлыми телами? Умрет один из нас в пути, вам же прибавится забот».

Отец с матерью, как они сами выражались, не хотели, чтобы осиротел двухэтажный дом, который они возвели своими руками, из саманных кирпичей, самими же изготовленных, с тщанием, достраивая наверху по одной комнате.

Но судьба все же дала им, старающимся с лихвой выразить свою сыновью благодарность, возможность показать отцу и матери то, чего они добились на Севере, свои дома, обеспеченность всем благами, свой бизнес, высоты, которых они добились в жизни…

В одно лето они, все трое братьев, опять поехали на родину, на своих машинах, вместе с семьями. Проезжая посреди великой России, как-то в полдень они устроили привал, чтобы надышаться и снять усталость, в селе на берегу Волги.

На зеленом лугу с редкими деревьями, откуда открывался чудесный вид на великую реку, они настелили скатерти и обедали. Беготня, шум и крики детей нарушали напоенную теплом тишину красивой местности.

Один из малышей вдруг закричал:

– Вот идет дедушка с ружьем!

Взрослые посмотрели в ту сторону, куда показывал ребенок. В их сторону спеша шел старик, обеими руками держа у груди ружье, хотя и высушенный годами, но еще крепкий телом. На голове у него была пилотка, в распахнутой серой рубашке с короткими рукавами, с закатанными до колен штанами того же цвета, в резиновых тапочках на голых ногах.

Дети, замолчав, побежали к взрослым.

Старик, без слов приветствия, с каменным лицом, направил двустволку на сидящих за скатертью и повелительным голосом крикнул:

– Уходите отсюда! Это моя земля!

Все трое братьев и их жены вскочили. Кто это такой, что у него в намерениях? Братья своими крепкими, сильными телами заслонили женщин и детей.

Потом Тарлан шагнул вперед:

– Дядя… Отец, – сказал он как можно спокойнее, стараясь еще сильнее не разозлить старика, – мы путники, едем к себе на родину. Нам ваша земля не нужна, мы остановились, чтобы только отдохнуть.

Неожиданно лицо старика изменилось, озлобленности как не бывало, руки его опустились, и ружье упало на землю. Прищурив плохо видящие глаза, он приблизился к Тарлану, с ног до головы окинул его взглядом и срывающимся голосом произнес:

– Ми… Ми-рим… Мирим Мияхов… Лезгин…

Губы Тарлана растянулись в широкой улыбке, руки у него распахнулись и взлетели крыльями:

– А не дядя Миша ли вы? Михаил Бурлаков! – И повернулся к братьям: – Это он! Дядя Миша с фото в нашем доме!

Старик ладонью вытер прослезившиеся глаза.

– Да, я тот самый… А ты вылитая копия Мирима, и голос его…

– У нас в таких случаях говорят: точно выпавший из ноздри отца, – Тарлан, сам не свой от неожиданной радости, своими сильными руками обнял старика, приподнял и опустил.

– Вижу, война не забрала моего друга… Он жив-здоров?

– Здоров, на ногах. Вот собрались навестить его и мать. Мы его сыновья и невестки, внуки.

– Вы простите меня за грубость… – Дядя Миша объяснил, чем было вызвано его недовольство: – Это земля, выделенная мне государством… По завещанию хочу оставить его внуку. Никак не получается оградить сеткой, хотя бы обвести проволокой… И сам внук не желает приехать сюда… Я уже несколько раз прогонял тех, кто хочет отнять у меня это место… И вас принял за таких… С ними трудно говорить вот без этого, – он поднял с земли ружье. – Они не понимают, когда говорят по-человечески.

– Ружье действительно заряжено?

– А как же! Всегда. Патронами с дробью. И в запасе еще имеются, – дядя Миша вынул из кармана штанов и показал два патрона и сунул их обратно.

Два других брата тоже пожали дяде Мише руку, обняли его и усадили к своей походной скатерти.

Из завязавшейся беседы выяснилось, что старуху он похоронил и остался один, единственная дочка с внуком живут в одном из подмосковных городов. Они изредка навещают его, но не хотят приехать сюда насовсем…

Друг Михаила, отец сыновей, которые теперь по-всякому старались выразить ему свое уважение, нахлебавшийся всего на фронтах Великой Отечественной войны, израненный, оставивший правую руку в жестоком бою в Пречистенском районе на смоленской земле, горец Мирим был учителем младших классов в сельской школе. Двухгодичные учительские курсы он окончил уже после войны. Когда он собрался выучиться на учителя, в селе нашлись такие, кто говорил: «У тебя нет правой руки, толком сам не можешь писать, как ты будешь учить письму детей?» На это он отвечал: «Привыкну писать оставшейся левой и детей буду учить». Вернувшись после курсов, учитель Мирим так быстро и красиво писал на доске мелом, что вызывало восхищение не только у учителей, но и у тех сельчан, которые, под видом того, что хочет увидеть успехи своих детей, приходили на его уроки.

Дети учителя Мирима с самого детства знали Михаила Бурлакова как дядю Мишу. У них в гостевой комнате на стене висела увеличенная фотография в большой рамке, особенно дорогая отцу: по обе стороны от орудия стоят два крепких парня, два красноармейца гаубичного артиллерийского полка, отец и дядя Миша.

Мирим должен был уже демобилизоваться из Красной Армии, когда началась великая война, и для него, еще неженатого парня, фронтовые будни заменили все, дом и семью, и это была первая фотография, которую он отправил родным из самой гущи боевых событий. Снимок, сделанный и подаренный одним военкором в конце лета 1943 года перед намечавшимся ожесточенным боем, уже вернувшись с войны, увеличил и вставил в рамку.

С Михаилом Бурлаковым они познакомились, оказавшись в артиллерийском полку. Дружба их продолжалась уже больше года, они так сблизились, что им и в мысли не приходило, что они могут расстаться, чтобы больше никогда не встретиться. Но в сентябре того года, оказавшимся таким важным для всего фронта, Мирима тяжело ранили и без сознания доставили в госпиталь. Здесь он много слышал о продолжающихся боях в том лесном районе, откуда вывезли его самого, о больших потерях в его полку. Но как бы ни хотел, он так и не узнал, жив ли Михаил и что с ним. Его, руку которого спасти не удалось, немного окрепшего, отправили домой…

– А я думал, что Мирима уже нет, – сказал дядя Миша. – Он был в очень тяжелом состоянии, видевшие его не надеялись, что он выживет.

– Отец рассказывал, что писал вам в часть, но не получил ответа, – сказал Тарлан.

– Через два дня, как его выбило, ранило и меня, и я тоже оказался не годным для войны, – он указал на свою левую ногу, вытянутую на земле, не сгибающуюся в колене. – Много наших нашли себе место в тех лесах и селах в братских могилах… Вот почему его письмо не дошло до меня.

Потом сыновья Мирима отвезли дядю Мишу к нему домой. Теперь они знали, как привезти в Сургут отца и мать, не желающих оставить свое гнездо.

– На обратном пути привезем к вам друга, дядя Миша, – обещали они. – Вот тогда мы закроем сеткой и вашу землю, и все остальное, что вам нужно, сделаем…

Старый учитель сначала не поверил, что его фронтовой друг жив, думая, что сыновья выдумали этот случай, чтобы увезти его из села. А потом спросил самого младшего из своих внуков:

– По дороге кто вам встретился, сыночек?

– Нам встретился дедушка с ружьем, – ответил внук. – Он хотел стрелять в нас. А потом, как увидел моего папу, ружье выпало из его рук, и он заплакал.

Прослезился и Мирим, убедившись, что сыновья ничего не выдумали…

Однако Мириму не суждено было увидеть своего друга.

Когда он со всей своей семьей приехал к его двору, из дома вышел молодой человек. Он назвался Иваном, внуком Михаила Бурлакова.

– Дедушка умер неделю назад, – сообщил он, узнав, кто эти приезжие. – Сидел на лавке под окном, задремал и больше не проснулся.

– Мать твоя не приехала? – спросил Мирим.

– Она только сегодня уехала. А меня тут задерживают кое-какие дела.

– Принеси-ка его ружье, – попросил Мирим.

Иван, недоумевая, посмотрел на него и на его сыновей.

Сыновья тоже взглянули на отца.

– Вложи патроны и принеси ружье, сынок, это моя просьба.

Иван принес ружье, отдал старику и сказал:

– Оно и так было заряжено.

У изголовья могилы Михаила Бурлакова стоял крест, сваренный из двух отрезков железной трубы.

Все молчали.

Все ждали, что Мирим что-то скажет, но он тоже молчал.

Положив ружье на землю, он опустился на колени у края могилы, свою единственную руку с усилием приложил к могильному холму. Потом он встал, взял ружье и дважды разрядил его в воздух.

Вот так ветеран отсалютовал своему фронтовому другу…

Каждый раз, вспоминая этот случай, Тарлан сожалел: «Были бы тогда мобильники. Два друга, пути которых разошлись, считали друг друга погибшими, по крайней мере, слышали бы один другого, беседовали…»

И Мириму, нашедшему друга, но не увидевшему его, после этого не дано было долго жить. Хотя в Сургуте отца с матерью, выказывая им всевозможное уважение, каждый из сыновей по очереди принимал у себя, сердцем старик постоянно находился в горах, в родном селе, на своем излюбленном киме2, в школе, где он учил детей, в родном доме. «Сколько терпеть, думая, когда ночь пройдет или когда день завершится, – жаловался он сыновьям. – Я не хочу умирать здесь, увезите меня из этой ссылки. Без своего дома, без своего кима я даже не чувствую себя дедушкой своих внуков».

В пору, когда на родине наступала весна, он сказал сыновьям: «Везите меня в село, а то вы запоздаете». Спустя месяц после приезда он скончался…

…Еще тянуло полежать, но Тарлан, вспомнив сон про срубленный чандар, встал и, не одевшись, вышел на веранду.

Чандар, верхушкой упираясь в небо, оставался на месте, как всегда красовался на склоне Островерхого холма, подобный громадной сказочной птице…

Матери не было дома, как положено в селе, она встала рано, приготовила сыну яичницу на завтрак, выложила на стол еду, привезенную ими с собой.

Сын знал, что она, взяв с собой подарки, с утра пошла навестить старух по соседству, более поживших, чем она сама. А женщины моложе нее, родственники и их дети придут потом к ней, когда узнают, что она приехала. Молодые соседки каждое утро будут нести ей в кувшинах воду с родника, помогут прибраться дома (И сегодня кто-то уже успел принести кувшин воды, наполнить и остальную посуду). Мать при этом осыпает их благодарностями, сделает им подарки, угостит сладостями.

Умывшись, Тарлан поел и взял мобильник. Он еще вчера вечером сообщил старшим братьям и жене, что они с матерью доехали благополучно. Тогда же он, по привычке позвонил другу детства Ашраву, единственному однокласснику, оставшемуся в селе (в телефоне он был написан еще школьным прозвищем – Пистолет), но его мобильник оказался отключенным.

Не было сигнала о том, что друг включил телефон, но Тарлан все равно позвонил ему, и опять не получил ответа. К этому он тоже привык. Он знал, что у Пистолета два телефона, один рабочий, всегда включенный, другой не для всех. Друг предлагал Тарлану записать и тот номер, но он не захотел: «Я приезжаю сюда один раз в году, и ты мне нужен после работы, твой рабочий номер пусть останется для начальства и подчиненных».

Во время армейской службы Ашраву довелось оказаться участником Афганской войны, вернулся живым, возмужавшим, окрепшим духом, отучился в милицейской школе, и с той поры работал в райотделе милиции, теперь же, в чине майора, сам был начальником райотдела. «Или на совещании, или где-то ловит бандитов… Или спасается от «пустых» звонков, бесконечных просьб знакомых…» – решил про себя Тарлан.

Когда выпадали свободные минуты, Пистолет сам звонил Тарлану. Месяц назад он, позвонив, сообщил, что в районе неспокойно, в лесах скрываются группы вооруженных бандитов.

– Наши леса хотя бы чисты? – спросил тогда Тарлан.

– Туда никто не заглядывал, но сельчане осторожны, – ответил Ашрав. – Говорят, что над лесом Бекера поднимался дым, сельский пастух слышал автоматные очереди, раздававшиеся в Подгорном лесу.

– В Склоновом лесу тихо?

– Так это перелесок, близкий к селу, туда бандиты не сунутся…

Каждый раз, возвращаясь в село, перед Тарланом вставала проблема: куда себя деть, чем заняться? И в родном селе ему становилось скучно. Пока дети были маленькие, и он приезжал вместе с ними, все было несколько иначе, часть времени уходила в заботах и в движении: на предгорных склонах косили траву для коровы с теленком и овец, которых, как говорили мать с отцом, они держали для внуков, на волокуше с впряженными быками привозили сено, убирали его в сеновал, работали в саду и в огороде, кололи дрова, складывая их в высокую поленницу под верандой. Привычный к таким трудам с малых лет, он приучал к ним и своих детей.

Выполняя столько разных работ, он успевал еще знакомить детей со всем интересным и запоминающимся, что находилось в селе и его окрестностях, научить их и играть с ними в игры своего детства.

Повзрослев, дети уже не хотели ездить сюда, каждый шел своей дорогой, имел свои интересы, они не чувствовали своих корней в этих горах.

И само село изменилось в последнее время, в нем жизнь не кипела, как прежде, людей стало меньше, и то большей частью пожилых, молодые в селе оставались в редких случаях, совсем мало ребят ходило в школу. Теперь дети уже не играли в прежние игры, которые совсем забыли. А в компьютерных играх, в возне с мобильниками они нисколько не уступали своим городским сверстникам.

Тарлан ясно видел, что уклад жизни в селе терпит глубокие изменения, это он воспринимал острее своих односельчан и с болью в сердце…

И теперь он не знал, чем заняться, как заполнить те два-три дня, в которые он останется в селе. Он знал, что один день проведет с Ашравом-Пистолетом, даже сильно занятый, тот найдет свободное время для друга, в чем нет никакого сомнения. Они наберут закусок и напитков и поедут к роднику Марвар, удаленный от села и от людских взглядов. Там они сядут, как всегда, вспоминая детские годы и пускаясь в рассуждения о сегодняшнем дне, отодвигая от себя рутинные заботы, а потом встанут, словно оставив часть их там, и уедут с облегченной душой.

Из одноклассников Тарлана в селе больше никого не оставалось. Несколько человек уже были покойниками, остальные проводили жизнь в близких и далеких городах. Пистолет для него как бы заменял их всех, о каждом сообщал, что знал. Не без того, чтобы Тарлан не встречался кое с кем из одноклассников в прежние приезды в село. В таких случаях Пистолет собирал их всех и вез к тому же роднику Марвар.

Ашрав-Пистолет, весь округлый, низкий и широкоплечий, был быстрым в движениях. Он с детских лет мечтал стать милиционером. Когда учился в школе, всегда мастерил пистолеты. Найдет где-то железную трубочку маленького калибра, принесет домой, один ее конец сплющит молотком и загнет, завяжет проволокой к ложу, спиленному из куска дерева ножовкой. Оставалось еще в заглушенном конце ствола слева напильником сделать отверстие с острие шила, и пистолет был готов. Теперь предстояло его испытать. Он брал четыре или пять коробок спичек, снимал с них серу и сыпал в дуло пистолета, утрамбовывая проволокой, после чего заряжал его железками или камешками, и так несколько раз. В конце забивал серу и в отверстие слева в дуле. После всего этого ставил на какую-нибудь стену жестянку из-под консервов или бутылку. Оставалось, отойдя метров на пять, направить пистолет на мишень и чиркнуть по маленькому отверстию на дуле спичкой. Пистолет, выбрасывая из себя огненную стрелу, оглушительно стрелял. В мишень «пули» то попадали, то нет, если попадали, бутылка разбивалась, а в жестянке пробивались дырки. И в эти минуты Ашраву казалось, что он победил всех врагов в мире, поставил конец всем плохим делам.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Вехрен-тул – букв.: площадка для веяния зерна.

2

Ким – место в селе, где собираются мужчины.