скачать книгу бесплатно
Каким-то тяжелым прессом давит грудь, выжимая из тела испарины пота. Часто и беспокойно колотится сердце.
Хочется новых, освежающих, великих слов. А он все говорит так тускло, безграмотно и неубедительно!
– Поняли, братцы? – кричит генерал. И, не дожидаясь ответа, торопливо вытирает платком вспотевшее красное лицо.
Робкий нестройный гул пробегает по сомкнутым рядам новобранцев.
Большинство натужно молчит.
Генерал окидывает всех взглядом, сверкающим тупой яростью. Изменившимся голосом кричит резко и грубо:
– Сопляки! Мальчишки! Сволочи! Щенки! Буфеты грабить! Защитники родины!
В потоке ругани генерал странно преображается. Перед этим он казался неловким актером в чужой роли, играющим с первой репетиции под суфлера.
Его отборную ругань слушали гораздо внимательнее, чем «научные» рассуждения о долге и совести.
Все знают, что ругается он «для порядка»…
После генерала вынырнул откуда-то священник с аналоем. Дядьки скомандовали снять шапки, подогнали ближе к аналою.
Молились с обнаженными головами под открытым небом.
Просили бога о «даровании побед российскому православному воинству», о здоровьи «царствующего дома», о «ненавидящих и обидящих нас».
По окончании молебна священник говорил проповедь.
Говорил то же самое, что и генерал, только иными словами. Кропил нас святой водой и ласково просил не громить в дороге буфетов и колбасных лавочек. Умолял не поддаваться козням дьявола…
* * *
Ни увещания генерала, ни назидания священника впрок не пошли. На первой же станции опять разгромили буфет, проломили голову буфетчику.
– Уж везли бы хоть скорей, прости господи! – вздыхает дядька соседнего вагона, зашедший в гости к нашему Чеботаренке. – Беда чистая с ними, такие галманы.
– Ведь нас порасстрелять могут за это дело. Им что? Они новобранцы, присяги не принимали, стало быть с них и взять-то нечего. А кто в ответе? Конечно, дядьки. Зачем, скажут, смотрели? Почему допустили? Верно говорю?
Чеботаренко утвердительно кивает головой.
– Я тоже кажу так.
– А ты попробуй, «не допусти» их. Попробуй!
Чеботаренко молчит, попыхивая трубкой, прячет хитрую усмешку в глубине миндальных глаз.
– Пойтить и нам, нешто, на боковую? – говорит Чеботаренко своему коллеге, выбивая об пол вагона трубку.
– Пойдем-ка и то, – равнодушно бросает тот и свешивает ноги за борт вагона.
С могучим храпом останавливается паровоз у маленькой станции, затерявшейся в дубровах.
* * *
Чем ближе подъезжаем к Петербургу, тем сильнее неистовствует и озорует эшелон.
Бьют стаканы на телеграфных столбах, стекла в сторожевых будках и вокзалах, обрывают провода.
В нашем вагоне появились ящики с продуктами, картинки, окорока, связки колбас, баранок. Трофеи.
На одной немудрой станции встретили чуть не в штыки. О наших художествах была дана телеграмма местному начальнику гарнизона. Он выслал на вокзал дежурную полуроту в полной боевой готовности.
Не знаю, какой наказ был дан дежурной полуроте, но она вела себя довольно агрессивно.
Кое-кому из наших забияк пришлось познакомиться с прикладом русской трехлинейной винтовки.
Холодная вода и приклад почти равноценны. Все присмирели и до самого отхода поезда не выходили на перрон. Архангелы с винтовками разгуливали под бортами вагонов, ехидно улыбаясь и многозначительно подмигивая.
Только после третьего звонка из вагонов полетели камни, цветистая ругань, горсти песка.
Наши мстили полуроте за «обиды».
Петербург.
Все как-то сами по себе стушевались и вошли в «норму».
Закончились шутки, баловство.
Гудели, как пчелы в цветнике, но было в этом гудении что-то новое.
Коноводы драл; поблекли, притихли.
Может быть, это город-гигант придавил всех своим волнующим величием?
Пригнали в казарменный двор.
Плотным бурым гримом ложилась на влажные размягченные лица городская пыль. Пахло асфальтом, помоями, жженным камнем и гнилью.
Выстроили в две шеренги и продержали неподвижно несколько часов. Ждали генерала.
Для начала недурно.
Явилась комиссия: генералы, полковники, обер-офицеры.
Один из членов комиссии, вооруженный мелом, писал на груди каждого новобранца какую-нибудь цифру – номера полков.
Началась разбивка по запасным батальонам.
Встали рядом я, Граве, Анчишкин.
Я был в старенькой любимой студенческой тужурке. Генерал задержался около меня, раскуривая папиросу.
– Студент? Какого факультета?
Я ответил.
Молоденький поручик вывел мелом на правом боку моей тужурки затейливую семерку. В раздумьи остановился перед Граве, жирно черкнул и ему, и Анчишкину по жирной семерке.
Комиссия двинулась дальше. Моему соседу слева поставили шестерку. Он шепотом выругался.
– В третью гвардейскую дивизию меня ахнули!
– Чем плохо? – спросил я, поворачивая к нему голову.
– Дисциплина каторжная; у меня тамотка брат служит, знаю.
* * *
Неприветливо встретила нас казарма. «Государево войско», а житьишко немудрое.
Грязь, темнота, теснота. Натолкали, как снопов в овин.
Нары в три яруса. На верхних душно, не продыхнешь, на средних и нижних глаз раскрыть нельзя: мусор сверху сыплется.
Стены казармы «живописно» размалеваны.
В неряшливых линиях рисунков и орнаментов чувствуется опытная рука суздальского художника.
Содержание картин любопытно.
Изображена в лицах «История государства Российского». На первом месте, конечно, подвиги армии, содействующие росту и укреплению «родины».
Под картинами выведены изящной славянской вязью пояснительные тексты.
Русские везде побеждают. На какую стену ни взглянешь – всюду постыдное бегство неприятеля.
Бегут монголы, татары, кавказцы, англичане, немцы, французы, турки. Больше всего досталось от суздальца туркам. С турками у русских царей исконная вражда. Воевали много раз.
Беглый осмотр казарменных стен приводит к заключению, что история российской армии состоит из одних подвигов.
* * *
Начальство сразу взяло нас в ежовые рукавицы.
Отделенные и взводные – не то, что сопровождавшие в вагонах дядьки.
Строгость – ни охнуть, ни вздохнуть; ноги протянуть без санкции начальства нельзя.
В уборную хочешь – иди с рапортом к отделенному ефрейтору.
Ефрейтор – начальство шибко маленькое, но мат зверюга, да зубастый.
Куражится ефрейтор над солдатом больше, чем любой полковник.
Полковник далеко, когда еще попадешь ему на грозные очи, а ефрейтор всегда под боком; пилит и тянет ежечасно.
Сапоги на поверке не блестят – наряд вне очереди. Пуговицы тусклы – наряд.
Клямор[1 - По всей видимости, автор имеет в виду «кляммер» – приспособление для крепления пуговиц на фуражку. (Примеч. ред.)] не блестит – гусиным шагом ходи.
* * *
Известные общественные круги, те самые, что погнали народные массы на войну, в Петербурге, естественно, больше всего расцвечиваются в нарядные одежды патриотизма и шовинизма. Высшие и средние слои буржуазии и чиновничества везде демонстрируют национальную гордость, непримиримость и воинственный пыл, благо сами они прочно окопались в тыловых штабах и канцеляриях.
Разговоры о войне буквально висят в воздухе. Несчастного немца склоняют на все лады.
Петербургские немцы и чухонцы ежедневно подвергаются оскорблениям. Некоторых под шумок избивают в темных переулках.
Особенно ретивые патриоты агитируют за немецкий погром.
Все, кто кормится и рассчитывает кормиться от войны, громко кричат о непоколебимой мощи российского и союзного воинства.
Смешно наблюдать это бахвальство невежд, не имеющих никакого представления о войне, о соотношении сил воюющих держав.
Читая ежедневно суворинские фельетоны, обыватель полагает, что он в курсе всех событий.
* * *
Нас спешно готовят для фронта. С утра до позднего вечера муштруют на плацу. Кажется, в военном деле самое главное – шагистика.
Часами маршируем изнурительным редким учебным шагом. Ежедневно проливаем семьдесят семь потов. Белье, гимнастерку приходится выжимать.
И откуда столько пота у человека?
На строевых занятиях взводные то и дело кричат:
– Крепче ногу!
– Ногу крепче!
– Вытягивай носок!..
Мы с остервенением вытягиваем носок и бухаем тяжелым сапогом в землю. Особенно крепко ставим ногу после предварительной команды.
Народ как на подбор: рослый, здоровый, каждая нога – пудовая кувалда.
А начальство, любуясь эффектом, зычно кричит:
– Крепше ногу! Крепите!..
