скачать книгу бесплатно
И Биттори мотнула подбородком в сторону бульвара Мираконча. Она не стала ждать согласия сына, а сразу двинулась в том направлении, и Шавьер покорно пошел рядом.
– Интересно, как оно так получилось, что ты до сих пор не нашел себе женщину? Никак не могу этого понять. Внешне ты мужчина вполне привлекательный, у тебя престижная работа. Что еще надо? Денег достаточно. Да бабы должны толпами за тобой бегать!
– А я не оборачиваюсь.
– Послушай, не прими за обиду, но, может, тебя мужчины интересуют, а?
– Меня интересует моя работа, в первую очередь работа. Помогать пациентам, лечить больных и так далее.
– Не увиливай.
– Не гожусь я для семейной жизни, ama. Вот и все. Как не гожусь для занятий скульптурой или для регби, но о моем отношении к этим видам деятельности ты почему-то не спрашиваешь.
Она взяла его за руку повыше локтя. Мать, которая, прогуливаясь по бульвару, с гордостью показывает окружающим своего сына. Слева – поток машин, а еще – едущие в двух направлениях велосипедисты, и пешеходы, и люди в спортивных костюмах, увлеченные бегом. Справа – залив, море, привычная водная роскошь в сине-зеленых тонах, которая так радует взор: барашки, волны, лодки, бескрайний морской горизонт.
Накануне они разговаривали по телефону, поэтому Биттори известно, что Шавьер уже навел справки у знакомых врачей и может поделиться с ней результатами своих расспросов, она только не знает какими. Ну, давай, говори же, больше она терпеть такую неопределенность не могла.
– Прежде всего должен тебя предупредить, что делаю это в последний раз. Разглашение информации, касающейся пациентов, то есть врачебной тайны, может стоить мне работы. В данном случае я обратился к одной своей коллеге, человеку надежному, она-то мне и помогла, навела справки. Но в таких вопросах надо действовать с большой оглядкой.
Мать: ну хватит крутить, пусть наконец скажет, что ему удалось по ее просьбе разузнать. Они продолжают идти (море, белые перила, гора Игуэльдо вдали), и тут он говорит, что:
– Два года назад у Аранчи случился удар. Не спрашивай, при каких обстоятельствах, потому что такую информацию мне получить не удалось. В бумагах написано, что ее поместили в отделение интенсивной терапии больницы в Пальма-де-Майорка, из чего можно сделать очевидный вывод: она отправилась на остров в отпуск, и там с ней это произошло. Ситуация, поверь мне, была крайней тяжелой. У Аранчи было то, что мы называем синдромом “запертого человека” – из-за закупорки или сдавливания ветвей базилярной артерии.
– Сразу видно, что ты врач и по-человечески говорить разучился.
– Подожди, не дергайся, сейчас я все тебе объясню. Эта артерия образована в результате слияния позвоночных артерий, и от нее зависит снабжение кровью задней части головного мозга. Поражение этой зоны способно лишить все тело подвижности. Что с Аранчей и случилось, понятно? Мозг становится пленником парализованного тела. И человек, хоть все слышит и понимает, теряет способность реагировать. Может лишь двигать глазами и поднимать или опускать веки.
Это надо же! Из всей их семьи Биттори в последнюю очередь пожелала бы чего-нибудь плохого Аранче. Однажды Биттори шла по улице. Аранча к тому времени уже вроде бы вышла замуж за парня из Рентерии. Или нет? Да, вышла, но детей у них еще не было. И Чато к тому времени уже перестал участвовать в соревнованиях по велотуризму и не ходил в “Пагоэту” играть с друзьями в карты, а это сильно расстраивало беднягу, хотя он потом и говорил: ладно, бывают вещи и похуже. Уже появились надписи на стенах. Одна из них: TXATO TXIBATO. Это надо же: “Чато стукач”. Думаю, они это для рифмы придумали, но главное – чтобы очернить его и запугать. Так оно все и складывается: кто-то один делает сущую мелочь, другой добавляет еще немного, и когда случается несчастье, к которому привели их общие усилия, никто не чувствует себя виноватым, потому что: я только надписи на стенах делал, а я только сообщил, где он живет, а я только сказал ему несколько обидных слов, но, имейте в виду, это были всего лишь слова – промелькнули в воздухе и испарились. А ведь тогда как-то вдруг и сразу многие жители поселка перестали с ними здороваться. Только здороваться? Если бы! В их сторону и смотреть-то перестали. Даже те, с кем они дружили всю жизнь, даже соседи, даже некоторые дети. А эти невинные души, скажите на милость, что могли знать? Ну, они, само собой, слышали дома разговоры родителей. Итак, с Аранчей Биттори столкнулась на улице. Но девушка не стала понижать голоса. Очень громко с ней заговорила. И любой, кто находился поблизости, мог бы ее услышать:
– То, как с вами здесь обходятся, подлость. Я с этим не согласна.
Ничего больше она не сказала. И не стала ждать ответа. Правда, не поцеловала Биттори в щеку, как всегда делала в былые времена. Зато в знак поддержки похлопала по плечу, прежде чем пойти дальше своей дорогой. Да, она выразилась приблизительно так. Может, чуть иначе, ведь память порой нас подводит. Но в любом случае лицо у нее было самое дружелюбное, и Биттори никогда этого не забудет. Чтобы я забыла? Нет, скорее умру, чем забуду.
– Аранчу доставили в больницу Пальмы в очень тяжелом состоянии, потребовалось провести трахеотомию, применить аппарат искусственного дыхания и прочее, хотя сейчас нет никакой необходимости все это перечислять, потому что вряд ли тебе так уж хочется знать такие подробности. Достаточно сказать, что в то время Аранча не могла сама ни дышать, ни говорить, ни, разумеется, принимать пищу. Короче, ее жизнь целиком и полностью зависела от посторонней помощи.
Чато убили дождливым днем всего в нескольких метрах от подъезда их дома. И священник, хитрая бестия, настойчиво советовал Биттори отпевать его в Сан-Себастьяне. Как это? Туда, мол, придет больше народу. На что она ответила: об этом не может быть и речи, мы местные, нас крестили в поселке, венчали в поселке, и здесь, в поселке, моего мужа убили. Священник сдался. Он отслужил заупокойную мессу, и колокол отзвонил по новопреставленному. Местных жителей в церкви было совсем немного. Несколько политиков из числа конституционалистов, несколько родственников, специально приехавших по этому случаю, и мало кто еще. Люди с его фирмы? Ни одного. В проповеди не прозвучало даже намека на убийство. Трагическое событие, всех нас потрясшее… Аранчу Биттори в церкви не видела, но Шавьер говорил, что она сидела вместе с мужем в задних рядах. Выразить свои соболезнования они не подошли, но на отпевании присутствовали, не то что другие. И это Биттори тоже не забывает.
Между тем мать с сыном дошли до туннеля в районе Антигуо – и что дальше? Решили возвращаться. Шавьер продолжал рассказывать о болезни Аранчи, правда сильно все упрощая, чтобы было понятнее. Биттори с задумчивым видом куда-то смотрела – взгляд ее улетел за пределы города, за горы и за далекие и редкие облака. Она наблюдала там картины, которых не видела никогда раньше и которые сейчас возникли перед ней в первый раз: Аранча, утыканная трубками, Аранча, говорящая да или нет с помощью одних только век. Что ж, они это заслужили. Хотя нет, не так: Аранча этого не заслужила, уж она-то ни в коем случае этого не заслужила.
– Ama, кажется, ты меня не слушаешь.
– Ты зайдешь ко мне пообедать?
– Нет, не смогу.
– У тебя свидание? И как же зовут эту счастливицу?
– Ее зовут медицина.
В лучшем случае, по словам Шавьера, Аранча сможет когда-нибудь передвигаться по дому, но с чьей-либо помощью или опираясь на палку. Но ест она сейчас самостоятельно, хотя нельзя оставлять ее при этом без присмотра. Нельзя исключать в будущем и фонацию.
– Исключать что?
– Что она сможет пользоваться голосом.
Однако, как бы Аранча ни старалась восстановить здоровье (а она, как говорят, действительно старается), Шавьер не верит, что больная когда-нибудь вернется к тому, что называют нормальной жизнью.
Они уже собирались разойтись, так как дошли до часов Ла-Кончи. И тут Биттори спросила:
– А ты ничего не хочешь сказать мне про результаты моего анализа крови?
– Да, кстати… Очень хорошо, что ты напомнила. Чуть не забыл. Кое-какие показатели мне там не слишком нравятся, и я попросил Арруабарену всерьез тебя обследовать. А в остальном ты у нас крепкая как дуб.
Они поцеловались на прощанье. Мимо проезжали велосипеды, коляски с младенцами, вокруг прыгали городские воробьи.
– А этот Арруабаррена, он кто?
– Мой друг и один из лучших наших специалистов.
Она смотрела, как сын уходит. Но знала, чувствовала, что через несколько шагов он обернется. Из любопытства, по привычке, чтобы проверить, как она. Так и случилось. Биттори, которая продолжала стоять на том же месте, строгим голосом спросила:
– Он онколог, правда?
Шавьер кивнул. И постарался изобразить лицом, что ничего страшного это не означает. Он шел между двумя рядами тамарисков, слегка сгорбившись, наверное, потому что из-за своего высокого роста привык смотреть вниз, разговаривая с людьми. Кто бы мог поверить, что такой мужчина до сих пор остается холостяком. Неужели причина в том, что он не умеет одеваться со вкусом?
18. Отпуск на острове
Что ж, такие вещи происходят потому, что должны произойти, или, как говорила ее мать, потому что так захотел Господь Бог или так захотел святой Игнатий во исполнение Божьей воли. Какая злая судьба, и почему это случилось именно со мной… И так далее. В голове у нее накопился уже целый набор похожих жалоб на павшие на ее голову беды и невзгоды (ха-ха-ха, не будь циничной, девушка). Однажды она написала на айпэде своему невеселому братцу Горке – или просто напуганному? – что, раз он стал писателем, пусть расскажет также и ее историю. У Горки в глазах сразу вспыхнула тревога, и он поспешно ответил, что нет, что он сочиняет только книги для детей. Аранча снова показала ему экран: “Когда-нибудь я сама напишу об этом и все расскажу”. Она не в первый раз обещала – в виде угрозы? – сделать это.
Мирен обычно выходила из себя:
– Да, напишешь ты, как же, тоже мне писательница нашлась! Сначала зубы научись сама чистить. А главное – для чего? Чтобы рассказать всем и всякому, какие несчастья свалились на наш дом?
Аранча смотрела из своей инвалидной коляски на родителей (кухня, воскресенье, жареная курица) и понимала все лучше (не много ли ты на себя берешь, девушка?), чем мать с отцом, вместе взятые. Вот уж семейка так семейка! Варвары, одно слово варвары. Отец, сильно постаревший, лицо от переживаний покрыто морщинами, на рубашке спереди капля масла. Он уже лет двадцать как перестал ориентироваться в том, что происходит вокруг. Брат Горка живет – или прячется? – в Бильбао и подолгу не появляется и даже не звонит. Второго брата с ними нет, но впечатление такое, будто он всегда здесь, потому что любой разговор неизбежно сворачивает на него. Их богатырь гниет в тюрьме – сколько уж лет? – даже припомнить в точности не могу. Мать почти такая же бесчувственная, такая же равнодушная, как выхлопная труба у мотоцикла, хотя готовит она хорошо, надо отдать ей должное.
Аранча смотрела на мать с отцом, смотрела, как они молча, сосредоточенно жуют, наклонив лица над своими тарелками, и чувствовала волну горечи – или злобы? – поднимавшуюся у нее из груди к горлу (держи себя в руках, девушка). Аранча закрывала глаза и снова ехала на взятой напрокат машине по тому же отрезку шоссе между сосен, когда до Пальмы оставалось всего несколько километров. Аранча с дочерью. Две недели в августе в недорогой гостинице – без вида на море, но и не далеко от пляжа. Эндика, ему тогда было семнадцать, не захотел ехать с ними. Наотрез отказался. Да и младшей дочери не очень хотелось, но Аранча уговорила ее, наобещав кучу развлечений, слегка надавив на чувства и сказав, что купит ей фотоаппарат, несмотря на плохие оценки в школе. Для самой Аранчи главным было хотя бы какое-то время не видеть Гильермо. Она бы одна отправилась куда угодно, но совесть не позволяла оставить детей на попечение отца. Их брак? Да ладно, разве это можно было назвать браком? Скандал за скандалом. Они могли по многу дней не обмениваться ни словом, зато обменивались взглядами, полными презрения, ненависти, отвращения, если уж без взглядов было не обойтись. А дети… А финансовые проблемы… А квартира, купленная общими усилиями… А родственники, что скажут они? Аранча решила терпеть – хотя в глубине души и чувствовала большие сомнения в правильности такого решения, да, чувствовала, к тому же он завел себе подружку и не скрывал этого.
– Раз ты отказываешь мне в постели, надо же мне куда-то его совать.
И все в том же духе. При детях. А если и не прямо при детях, то когда они находились поблизости и, разумеется, слышали его язвительные упреки, его злобные крики.
Айноа, тринадцать лет:
– Знаешь, ama, я бы лучше осталась здесь, с подругами.
– Ну пожалуйста, я тебя очень прошу.
И они отправились в отпуск вдвоем. Гильермо отвез их в аэропорт на своей машине. Девочке захотелось музыки, и он включил ее на полную громкость. Думаю, чтобы избежать разговоров. И под конец выгрузил наши чемоданы на асфальт, быстро поцеловал дочку, пожелал счастливого пути, непонятно, правда, кому – им или облакам, потому что говорил, глядя поверх их голов, как святой на образке, и поскорее помчался обратно. Даже не подумал проводить их с багажом до стойки регистрации.
А я? Я прямиком неслась к своей сволочной беде, которая ждала меня среди сосен Майорки именно тогда, когда можно было расслабиться хотя бы на несколько дней, и провести их без слез, без злобы, без ссор. Порадоваться солнцу, морской воде, тому, что дочка рядом со мной, и развлечь себя интрижкой с каким-нибудь иностранцем из той же гостиницы. Только чтобы почувствовать прежний зуд и отплатить Гильермо за унижения, а то вздумал корчить из себя быка-производителя и Казанову, хотя на самом деле был жалким поросенком и едва шевелился в постели.
Они проехали Манакор, оставили позади еще какие-то городки. Неужели она не чувствовала никаких симптомов? Нет, не чувствовала. Машина, взятая напрокат, теперь, в воспоминаниях, пока она вяло жует куриную грудку, которую мать порезала для нее на мелкие кусочки, – та машина кажется ей пузырьком счастья. Сама Аранча – за рулем, Айноа в солнечных очках сидит рядом, обменивается посланиями с мальчишкой немцем, с которым познакомилась на пляже и в которого отчаянно влюбилась. Как красива любовь в их возрасте. А вокруг сосны – под утренним синим небом сосны, уже готовые вспороть этот ее пузырек счастья.
Вдруг она перестала чувствовать ноги. Но ей все же удалось каким-то образом остановить машину посреди шоссе, если, конечно, машина не остановилась сама, благодаря тому что дорога на этом отрезке пошла немного вверх, и Аранча, как могла, нажала на ручной тормоз, поскольку руками она действовать могла, как могла думать, и говорить, и видеть, и дышать. На самом деле у нее вообще ничего не болело.
– Ama, что ты делаешь, почему ты остановилась?
– Выходи и попроси помощи. Со мной что-то не так.
Пятница. Какая злая судьба, дети мои, ну почему такое должно было случиться именно со мной? Она повторяла это про себя в машине “скорой помощи”. Врач задавал ей вопросы. Чтобы поддерживать в сознании? Она рассеянно отвечала. Мысли были заняты главным образом детьми, ее работой продавщицы, ее будущим, но в первую очередь детьми, еще такими молодыми, – что с ними будет без меня? Суббота, воскресенье. Аранча постепенно успокаивается, убеждает себя: она отделалась легким испугом. Айноа устраивает ей сцены, ведет себя несносно. Чего она хочет? Во-первых, не желает ни селиться в гостиницу в Пальме, ни возвращаться в Кала-Мильор. Во-вторых, остров теперь кажется девочке тюрьмой, и она мечтает первым же самолетом улететь в Сан-Себастьян. Ей позволили спать в больнице, в кресле рядом с матерью. Отыскать Гильермо не удавалось. Куда делся Эндика, поди узнай. Дома его, во всяком случае, не было. Остается надеяться, что никаких сюрпризов он мне не готовит. Наконец в понедельник врач сообщил, что выпишет ее на следующий день, и самоуверенным тоном дал несколько советов, сказал, что Аранча в своем городе должна пройти тщательное обследование. Поэтому она по телефону сообщила матери, а потом и Гильермо, что им нет надобности прилетать за ней на Майорку, что она вернется вместе с Айноа, как и планировалось. Мало того, она решила провести оставшиеся пять дней в Кала-Мильор.
Айноа:
– А мне здесь скучно.
– А твой немец? Разве ты не хочешь попрощаться с ним?
Но немец вдруг стал девчонке по барабану, пусть катится к чертовой матери.
– Не говори так, еще кто-нибудь услышит.
Через полтора часа, ближе к вечеру, Аранча лежала вся увешанная трубками в отделении интенсивной терапии. У нее случился второй удар, сильный, сопровождавшийся не-вы-но-си-мы-ми болями. Она все слышала. Врача, медсестер. Но не могла ответить и была раздавлена страшной тоской. Господи, вот ведь беда какая! И еще ужас от мысли, что ее, сочтя мертвой, могут положить в гроб и похоронить заживо.
– Послушай, милая, можно узнать, почему ты не ешь?
Она открыла глаза. Ее вроде бы удивило и даже поразило, что напротив сидит мать, а слева отец с блестящими от жира губами, который жадно расправляется с куриной ножкой.
19. Ссора
Но до чего же жарко в этих местах. Мирен полагала, что благодаря морю на острове будет посвежее.
– Нет, amona[25 - Бабушка (баск.).].
– Такая же жара, как и там, куда я езжу навещать osaba[26 - Дядя (баск.).]Хосе Мари.
Как она добралась? Ужас. Приземлилась в Пальме с опозданием на пять с половиной часов после нескончаемого ожидания – просто кошмарного и так далее ожидания – в аэропорту Бильбао. Она страдала от жажды и терпела, терпела, сколько могла, но под конец ей пришлось-таки пойти на непредвиденный расход. Мирен купила бутылочку минеральной воды без газа, потому что ничего более дорогого позволить себе не могла, но и пить воду из-под крана в туалете как-то не хотелось. У меня после этого желудок наверняка бы расстроился. Сначала Мирен очень надеялась, что им что-нибудь предложат в самолете и она утолит жажду, но время шло (час, второй…), и ей казалось, что в горле у нее застряла горсть песку. Так и пришлось идти в бар и просить – резко, словно с обидой – жалкую бутылку воды.
В чем было дело? Улетали все самолеты, кроме нужного ей. По радио только и делали, что объявляли начало посадки на другие рейсы (в Мюнхен, Париж, Малагу – из выхода номер…) и в промежутках предупреждали, что надо внимательно следить за своими вещами.
Она обращалась то к одним, то к другим пассажирам, которые, как и она, ожидали посадки у назначенного выхода. Послушайте, простите… Но одни оказывались иностранцами, а другие знали не больше, чем она сама, так что ей никак не удавалось получить объяснение, почему им не разрешают пройти в самолет, если он уже стоит у рукава и чемоданы туда погружены.
А моя дочка там, далеко, в больнице. Теперь Мирен смотрела на часы не с раздражением, как прежде, а покорно и с вялой злобой и решила (жара, пот) подняться на верхний этаж и утолить наконец жажду. Так она и сделала, потом вытащила из стакана кружок лимона и пососала его, а под конец даже куснула белый слой у самой кожицы, потому что мучил ее еще и голод.
Выходя из бара, она увидела идущих навстречу двух гвардейцев. Мирен смотрела на их форму, а не на лица. Неожиданное препятствие и необоримое отвращение заставили ее шарахнуться к перилам и там остановиться. Когда они подошли ближе, она разглядела, что гвардейцы – еще совсем молодые люди, парень и девушка. А так как они были заняты беседой, она не таясь на них уставилась. Что делать? Эти txakurras[27 - Собаки (баск.) – презрительное название полицейских в Стране басков.] наверняка в курсе дела. Они подошли еще ближе, и ее поразила естественность/улыбка/рыжеватые волосы девушки, у которой к тому же сзади из-под фуражки торчала коса. Мирен оглянулась по сторонам. Нет ли рядом кого-нибудь из поселка? Не дай-то бог. И все-таки решилась.
– Послушайте! – Мирен обратилась к девушке.
Совсем не похоже, чтобы та была способна кого-то пытать. И девушка в форме очень любезно, что тоже поразило Мирен, ответила: аэропорт в Пальма-де-Майорка закрыт.
– Как это закрыт?
Объяснил уже парень:
– Да, сеньора, закрыт. Было совершено покушение на наших товарищей. Но вы не беспокойтесь. Возможно, это всего лишь предупредительные меры и вы сможете улететь.
– А, хорошо, хорошо.
И она все-таки добралась до Пальмы. Город там, внизу, казался скопищем сияющих точек, а какое черное море, и вдали – последняя лиловая полоса сумерек. Слишком поздно, чтобы ехать в больницу к Аранче. Айноа ждала ее в аэропорту, как они и договорились.
– Ну как?
– С мамой все очень плохо, со всех сторон трубки.
– Мог бы приехать вместо меня и твой папаша. Эта история встанет мне в копеечку.
– Он сказал, что приедет в понедельник и на другой же день увезет меня домой.
– Остаться он, значит, не намерен? Совсем обнаглел. Все заботы и все расходы на меня переваливает.
– Amona, я не хочу, чтобы ты плохо говорила о моем папе.
Одна из медсестер по имени Карме, очень приятная на вид, заботилась об Айноа с первых дней и до приезда Мирен. Сразу сказала девочке, желая утешить, очень ласково сказала, чтобы та не тревожилась, что она ей поможет. Карме свозила ее на машине в гостиницу в Кала-Мильор за вещами. По дороге объяснила кое-что про состояние матери и снова постаралась утешить:
– Ты, наверное, сильно ее любишь.
Карме поселила девочку у себя дома в Пальманове, где жила с мужем и двумя маленькими детьми. Муж был таким толстым, что весил, кажется, не меньше ста пятидесяти кило. Хотя не исключено, что до того как растолстеть, был голубоглазым красавцем. Он приехал из Германии, и лицо у него было чуть красноватое (ну, может, даже и не чуть), а при разговоре был заметен акцент. С детьми общался по-немецки, а с Карме на том баскском языке, который был в ходу на Майорке.
Когда стала известна дата приезда Мирен, Карме нашла для бабушки с внучкой комнату с двумя кроватями в пансионе – подальше от туристических мест, хотя далеко и от больницы, но тут уж ничего не поделаешь. Она выполняла инструкции, полученные по телефону от Мирен:
– Только пусть будет подешевле, мы люди небогатые.
– Постараюсь.
Постаралась? Более чем. Комната без завтрака, без вида на море, у шумного шоссе, далеко от центра, зато дешево, как Мирен и пожелала, предвидя, что прожить ей здесь придется долго. Она очень волновалась, прикидывая, в какую сумму все это обойдется. И как мы повезем отсюда Аранчу, если от дома нас отделяет море? Святой Игнатий, помоги мне справиться, очень тебя прошу. А Гильермо? Почему всем этим не занимается Гильермо, он ведь ей муж? Нет, ему, видите ли, надо работать. Нет, его начальник, видите ли… Нет, только через несколько дней, не раньше… Короче, сплошные отговорки.
Айноа рассказала бабушке, что теракт случился совсем близко от дома Карме – аж все задрожало. В гостиной со стены свалилась картина. На картине разбилось стекло, а еще разбилась стоявшая под ней лампа, и толстый муж Карме начал жутко ругаться на своем языке, а дети испугались и плакали. Айноа подумала, что плакали они не только из-за грохота, но еще из-за отцовских криков. Карме и Айноа только что вернулись из больницы. Они как раз договаривались вместе приготовить еду, когда грохнул взрыв. За несколько улиц от них. Где? Как сообщили по радио, перед казармой гражданской гвардии[28 - Казармы гражданской гвардии в Испании представляют собой здания, где имеются и служебные, и жилые помещения, поэтому их называют “дома-казармы”. В отличие от обычных испанских полицейских и военнослужащих, многие гражданские гвардейцы вместе с семьями обязаны постоянно жить в таких домах-казармах, которые часто становились объектом террористов (89 раз).]. И тотчас истошно завыли сирены, а в воздухе появился какой-то странный запах.
– Знаешь, бабушка, вчера в то самое время мы ехали с Карме по той самой улице. А ведь бомба могла подорвать и нас с ней.
– Не говори так громко, вокруг люди.
Айноа, широко распахнув глаза, возбужденно продолжала:
– Так вот, одна соседка рассказала, что пожарным пришлось снимать куски тел аж с дерева.
– Ладно, хватит тебе, мы ведь за столом сидим.
Они вдвоем зашли в бар неподалеку от пансиона и заказали несколько бутербродов.
