скачать книгу бесплатно
В эфире
Рубен Самвелович Аракелян
RED. Fiction
«Волшебство». Что приходит в голову вместе с этим словом? Нечто яркое. Что-то необычное, сверхъестественное, таинственное. Что-то, что переносит нас обратно в детство, что раздвигает границы привычного, что будоражит и волнует. Что-то, во что каждый из нас когда-то искренне верил, чего ждал и на что надеялся.
И вот проходят годы, мы обрастаем все новыми и новыми знаниями об окружающем мире, становимся мудрее, начинаем лучше понимать происходящие вокруг процессы, узнаем людей… И волшебство из таинственного знания превращается в давно позабытую сказку – из тех, что читала мама перед сном. Его ведь не существует. Просто не может существовать. Ведь если бы оно действительно существовало, то люди, наделённые этим даром, скорее всего, превратили бы его во что-то далеко не такое яркое и цветастое, каким оно виделось нам в детстве. Ведь теперь мы знаем людей. Повзрослев, мы, кажется, поняли, как именно все устроено.
Вместе с героями произведения мы представим, как будет поступать человек, получивший этот бесценный дар, какими мотивами он будет руководствоваться и какие цели станет преследовать. Четыре героя, четыре судьбы, четыре подхода к обладанию силой, от которой зависят жизни всех тех, кто в детстве верил в сказки, которые мама читала на ночь. Силой, способной к созиданию. Или к уничтожению. Посмотрим, что из всего этого могло бы получиться.
Рубен Самвелович Аракелян
В эфире
* * *
Небольшое пламя, выраставшее сейчас из маленькой круглой таблетки сухого горючего, завораживающе колыхалось. Оно шевелилось, но сохраняло свою силу и равновесие. Снаружи, по ту сторону тонких брезентовых стен дул сильный ветер, а внутри огонек лишь слегка содрогался при каждом новом диком порыве, кидавшем дробь микроскопических песчинок в стенки палатки. Пятеро мужчин молча и завороженно взирали на танец пламени, подсознательно делая ставки на то, погаснет ли огонек после следующего порыва от проникнувшего внутрь сквозняка.
– Чертов песок, – сказал один, отворачиваясь к стенке и накрываясь с головой небольшим куском материи.
Никто из присутствующих не удостоил его даже мимолетным взглядом. Напротив, подобрав под себя ноги, сидел мужчина с обожженным на солнце лицом и обветренными потрескавшимися губами. Он глубоко затягивался из курительной трубки, дым из которой моментально рассеивался на сквозняке, не оставляя за собой даже табачного запаха. Очевидно, он так жадно затягивался, чтобы успеть хоть немного наполнить легкие прежде чем и вдыхаемый им дым так же исчезнет.
– Весь мир – песок, – задумчиво глядя на извивающееся пламя, сказал он на вдохе и погладил отросшую и спутавшуюся бороду, в очередной раз жадно затянувшись.
– Это что еще за бред? – спросил сидевший рядом с ним мужчина, поежившись от нового порыва ветра снаружи палатки, – откуда ты это взял?
Мужчина с трубкой в губах задумчиво пожал плечами.
– Только что придумал. А что, разве это не так?
– Нет, дурья твоя башка, не так, – ответил дрожавший на холоде, еще сильнее укутавшись в полосатый халат с шерстяным воротом, – весь мир – вода. И вся его жизнь зависит только от воды.
Сидевший рядом с уснувшим, высокий и худой мужчина в пробковом шлеме и самолетных очках, спущенных сейчас на тонкую и длинную шею, так же задумчиво покачал головой.
– Вы оба правы, – сказал он, – мир многогранен. И ты, Ганс, мыслишь верно. Без воды ничего бы не было. Но даже океану нужно дно, чтобы быть океаном, верно? А значит и Питер тоже прав.
Ганс снова поежился, попытавшись уловить носом частички выдыхаемого соседом дыма.
– Это все потому, что у тебя нет собственного мнения, – сказал он, презрительно глядя на мужчину в каске, – да, Гораций, ты – человек без собственного мнения. Именно поэтому у тебя все правы.
– Отчасти ты прав, – ответил Гораций, сняв каску и протерев грязным носовым платком вспотевший под ней лоб, – только лишь отчасти.
– Ну вот видишь. Опять я прав. Хотя эти мои слова должны были тебя, вроде как, оскорбить. Но потому, что у тебя нет никакой своей точки зрения, ты говоришь, что даже в этом своем оскорбительном мнении я прав.
– Сдается мне, мой друг, что ты путаешь мой кругозор с твоей точкой зрения.
– Нам не следует обвинять Горация в том, в чем мы сами повинны не меньше, – сказал еще один мужчина, грея вытянутые вперед руки над дрожавшим огоньком, казавшимся сейчас холодным.
– Поясни, – настороженно сказал Ганс.
– Это требует какого-то пояснения? – ответил он напряженным полушепотом, – я думал, что все и так на поверхности. Или кто-то еще сомневается в обреченности этого нашего предприятия.
– Не нужно так, – сказал Гораций, потупив взгляд.
– Это почему же? Разве уплаченный нам аванс предполагал молчание? Или может быть беспрекословное подчинение?
– Уважение, – сказал Питер, все так же не отводя застывшего взгляда от пламени.
– Не нужно это сюда примешивать. Может быть, как раз уважения нам и не достает. Мы не уважаем его, поэтому и позволяем губить собственную жизнь. А заодно и наши тоже.
– Напомни, – сказал Ганс, щелкнув пальцами, как бы припоминая что-то очень давнее, – тебя кто-то заставлял идти?
– Ты не о том сейчас говоришь. Я пошел за ним искренне и без зазрения совести, пусть даже его мотивы ни коим образом не вяжутся с религией моих родителей. Я говорю о том, что, может быть, пришло время признать очевидные вещи. Или для этого нужно еще несколько месяцев? Я только об этом.
– Ты ведь и аванс потребовал, – будто не услышав его, закончил предыдущую фразу Ганс.
На несколько долгих секунд в тесной палатке воцарилось молчание. В такой атмосфере тишины и напряжения гудевший за стенами ветер казался чем-то страшным и огромным, грозящим поднять их всех вместе с палаткой, будто пушинку, и зашвырнуть так далеко, как только возможно.
– Он прав, – нарушил молчание Питер, все так же глядя в пламя и вдыхая очередную порцию ускользающего в сквозняке дыма.
– Что, прости? – удивленно переспросил Ганс.
– Я говорю, что, как бы это было не абсурдно признавать, но, возможно, Людвиг, отчасти, прав.
– И ты туда же? – Ганс удивленно отпрянул от соседа, не веря собственным ушам, – с чего это вдруг?
Питер пожал плечами и снова погладил спутавшуюся бороду. Очередной порыв застенного ветра, казалось, был самым слабым из всех предыдущих.
– Хотя бы с того, что мы заблудились восемь дней назад, – сказал он безразлично.
– Как заблудились? – удивился Гораций, вновь протирая высокий лоб грязным платком.
– А вот так. Заблудились. Никаких ориентиров из его карт не было уже больше недели. Мы трижды проходили это место. Причем дважды останавливались тут на ночлег.
– И ты все это время молчал? – спросил Ганс, придвинувшись обратно вплотную к соседу.
– Ну, я думал, что раз он так уверенно идет по этому маршруту, то так оно и было нужно.
– Ты абсолютный болван, – взмахнув руками от разочарования, ответил Ганс.
– Спросил бы у него самого, – сказал Людвиг, слегка повысив голос, – чего же ты не спросил? Может быть это бы помогло нам всем. Может ему нужна была это информация. Он ведь именно для этого нас с собой взял, верно?
– Мы ведь были предупреждены, что не все будет понятно в нашем путешествии, – сказал Гораций, побледневший, казалось, еще немного, – вполне возможно, что это как раз именно то самое, что должно быть непонятно.
– Ну да, – ответил Людвиг, как-то дико усмехнувшись, – а еще, возможно, что мы умрем здесь все, в этой пустыне.
– Ну, не будем сгущать краски, – сказал Ганс.
– Да куда уж гуще? Целый месяц мы ходим по этой треклятой пустыне в поисках… даже говорить смешно.
– Дружище, когда ты брал аванс, тебе не было так смешно, – сказал Ганс, – хоть ты точно знал, у кого его берешь, и отдавал себе отчет, куда он тебя поведет. Мы все отдавали.
– Хорошо, – ответил Людвиг, выставив обе руки вперед в знак капитуляции, – хорошо, ты готов этим оправдать свою смерть? Лично я не готов. И лично я намереваюсь еще немного пожить. Вот скажи, Питер, сколько времени нам сейчас потребуется для того, чтобы выйти из пустыни?
– Все зависит от погоды и от движения песков…
– В общих чертах. Допустим, погода будет хорошая, а барханы будут стоять на месте.
– По моим подсчетам, – задумчиво проговорил Питер, впервые оторвав взгляд от пламени и устремив его в сводчатый брезентовый потолок, – если мы сейчас находимся именно там, где я думаю, то через три недели мы достигнем северных границ. Приблизительно там же, где и начали свой путь. Новый Яфар где-то в трех неделях пути при хорошей погоде.
– А если, допустим, завтра он наконец разберется в своих картах, и мы вновь ляжем на, так сказать, верный курс? Кто знает, как далеко мы можем еще углубиться в пески? И что тогда? Хватит у нас запасов на месячный обратный путь?
Снова повисла тяжелая пауза. Ветер вне палатки уже почти что полностью стих, и даже не верилось, что еще несколько минут назад там бушевал самый настоящий ураган.
– Кто-нибудь, толкните его. Он все равно уже не спит, – сказал Людвиг.
– Не надо меня толкать, – проговорил лежавший у самой стенки мужчина, медленно поворачиваясь, но все еще не спеша принимать вертикальное положение.
– Ты ведь слышал наш разговор, Симон? Что думаешь обо всем этом?
Симон, кряхтя, поднялся и сел, подперев брезентовую стену спиной.
– Я думаю, что ты не дал всем отдохнуть этими твоими разговорами. А впереди еще целый день ходьбы по тяжелому и зыбкому песку. А вы все, – он обвел взглядом остальных мужчин, – вы все идете у него на поводу.
– Все ясно, – махнул на него Людвиг, – еще один слепой последователь. Гарантирую, ты прозреешь, когда у нас кончится вода. Вот только будет поздно.
– Ну а я, в свою очередь, гарантирую, что высеку тебя плетью, если эти твои размышления заведут тебя слишком далеко, – спокойно сказал Симон, постучав по плечу Питера и протянув руку, в которую тот не глядя вложил свою трубку, предварительно еще раз жадно затянувшись.
– Ну хорошо, – сказал Людвиг после недолгой паузы, – давайте решим. Все вместе, чтобы это не выглядело бунтом…
– Не выглядело тем, чем является, – сказал Симон все тем же хриплым и протяжным голосом.
– Мы ведь можем просто спросить, верно? Просто задать вопросы. Да, нам необязательно знать все. Но ведь и умирать нам необязательно тоже. Я понимаю, что каждый из нас в долгу перед ним, но это ведь не значит, что мы должны рисковать своими жизнями, а именно это нам теперь и предстоит, даже не зная, для чего весь этот риск. Это просто неправильно. И то, что мы ходим по пустыне кругами вот уже неделю говорит о том, что что-то неладно в его планах. Черт возьми, да может он и сам уже хочет отступить! Может хочет пойти назад, но ему стыдно…
– Заткнись, а, – сказал Симон, закашлявшись ни то от дыма, ни то от услышанного.
– Ты понимаешь, о ком говоришь? – улыбнувшись, спросил Ганс.
– А что тут такого-то? Я говорю нормальные вещи. Каким бы он не был… особенным, он все равно остается человеком. В этом-то у нас единодушие, верно? А людям свойственно ошибаться. В этом нет ничего зазорного.
– Ты слишком молод, – сказал Симон, качая головой, – и слишком глуп.
– Да, Людвиг, дружище, теперь ты уже перегибаешь палку, – сказал Питер, протягивая руку назад к Симону и принимая обратно свою уже практически полностью потухшую трубку.
– Хочешь спрашивать – спрашивай, – сказал Гораций, – но, прошу тебя, остановись в своих логических умозаключениях. Мы пошли сюда по собственной воле. Думаю, что мы и сейчас вольны уйти, когда пожелаем, ведь так?
Симон пожал плечами.
– Ну а кто вас будет держать силой? Хотите свалить? Пожалуйста. Скатертью дорожка.
– Ну да, точно, уйти куда? Мы посреди самой большой пустыни. Ладно, хорошо, – снова подняв обе руки в знак капитуляции, промолвил Людвиг, – если вы так боитесь говорить вслух, то и я замолкаю. Но я все же оставлю за собой право спросить. Надеюсь, против этого никто не станет возражать.
Дверца палатки распахнулась, и внутрь, согнувшись, вошел еще один мужчина, высокий и статный, с копной седых волос на голове и такой же седой бородой, усыпанной россыпью блестевших в маленьком догоравшем пламени песчинок. Он оглядел присутствующих, которые молча взирали на него снизу вверх.
– Рассвет, – сказал он низким голосом, – нам пора собираться, – потом, уже почти выйдя из палатки, он остановился и снова обернулся к все еще смотревшим на него лицам, – мы уже близко.
Стоило ему покинуть палатку, все пятеро озадачено переглянулись. Через пять молчаливых минут небольшое брезентовое укрытие, испещренное ранениями от многочисленных беспощадных песчаных бурь, защитившее их этой ночью еще от одной, столь же неистовой и столь же безжалостной, было собрано в большой тяжелый мешок и погружено на спину Симону, безропотно принявшему ношу. Высокий мужчина стоял на соседнем бархане, задумчиво глядя то на развернутые в собственных руках причудливые старые карты с множеством рукописных заметок и изображенных поверх всего остального символов, то сверяясь с положением солнца на небе, которое только-только вынырнуло из-за одной из многочисленных песчаных гор.
Закинувший сумку за плечи Питер с ухмылкой взглянул на сомневавшегося Людвига, то и дело поглядывавшего в сторону соседнего бархана.
– Чего-то ты уже не такой смелый, – сказал он, улыбаясь.
– Это все солнце, – вторил ему Ганс, – оно делает нас добрее.
– Отвалите, – ответил тот, в свою очередь водружая на спину собственную сумку.
– Советую тебе хорошенько продумать вопросы, которые ты собираешься задавать, – сказал Симон, отделяясь от общей группы собирающихся, – чтобы не вышло чего… неудобного, если ты понимаешь.
– Ты тоже отвали. У меня было достаточно времени, чтобы все обдумать. Знаю только, что не собираюсь тут умирать.
Больше никто не произнес ни слова. Все пятеро достигли вершины бархана и пустились вслед за своим предводителем, шедшим сегодня, как показалось всем, особенно стремительно. К полудню, когда солнце было в зените, ноги настолько устали от борьбы с неплотной основой дороги, что практически отказывались идти. Но обычного привала, который ежедневно происходил примерно в это время, не последовало. Несколько раз Людвиг ловил уставшие взгляды спутников, в которых, как ему казалось, он видел уже практически абсолютное согласие с собственной позицией. Солнце уже перевалило через высшую точку, когда он наконец отделился от группы и нагнал шедшего впереди седовласого мужчину.
– Мастер, – позвал он, делая отчаянные шаги из последних оставшихся сил.
Но шедший впереди мужчина будто бы не услышал его зов. Он продолжал стремительно бороться с вязкой субстанцией под ногами, направляясь вперед, к одному ему ведомой цели. Периодически он сверялся с картой, которую все еще держал в руке, не замедляя ход.
– Мастер, постойте, – снова воззвал Людвиг, уже отчаявшись его настичь, – мастер Анхель, мне нужно с вами поговорить.
Шедший впереди мужчина немного замедлился и снова сверился с картой после чего окинул взглядом горизонт.
– Ты чего-то хочешь? – спросил он у наконец нагнавшего его Людвига.
– Да, Мастер, – ответил тот, согнувшись и пытаясь отдышаться.
Он обернулся. Остальные четверо спутников были приблизительно в пятидесяти метрах позади. Это одновременно и радовало его, ибо не придется подбирать слова еще и для них. И одновременно огорчало, так как, пусть даже у него нет единомышленников среди соратников, присутствие еще кого-то рядом в этот момент непременно вселило бы в него еще немного уверенности. Он выпрямился, размяв словно полностью отсутствующую в этот момент спину, и глубоко вдохнул.
– Говори, – сказал Анхель своим низким голосом, все так же оглядывая бескрайнее песчаное море перед собой в поисках одному ему ясных знаков и ориентиров.
Этот голос отчего-то внушал трепет и неуверенность, за что Людвиг искренне себя ненавидел в этот момент. Слова будто бы застряли в горле, на самом выходе. Слова, которые должны были следовать за застрявшими, врезались в них сзади. От удара все слова перемешались в одну огромную бесформенную словесную кучу, из которой сейчас же нужно было выделить хоть что-то членораздельное. Чертовски сложная задача, да еще и это сбившееся дыхание.
– Что мы ищем, Мастер? – наконец спросил он совсем не то, что хотел спросить.
Анхель впервые взглянул на него взволнованным взглядом, от которого Людвигу стало еще более не по себе. Не от самого взгляда, а от осознания того, что этот заданный вопрос едва ли мог вызвать подобную реакцию на лице данного конкретного человека. А значит, что его волновало что-то другое. Именно это и испугало спрашивающего.
– Нечто важное, – проговорил Анхель задумчиво и отрешенно.
– Мы идем за вами безропотно вот уже целый месяц. И будем идти еще столько же. Если вы скажете, куда именно мы идем.
Лицо Анхеля немного изменилось. Волнение отступило, оставив место прежнему безразличию.
