скачать книгу бесплатно
Отпустив руку Любавы, я шагнул вперед. За годы медицинской практики на «Скорой» у меня сложился стереотип поведения: увидев больного или раненого, не стоять, а немедленно попытаться что-то сделать. Говорят, что это специфическая черта врача со «Скорой» – он мало думает, а хочет все время действовать. Думаю, это правда. Практика приучила меня к тому, что врач должен делать все сразу и решительно, иначе будет поздно. Пусть даже твои действия будут неправильными: по крайней мере, в тот момент ты не стоял, разинув рот, а делал то, что считал нужным.
Сам не знаю, что я собирался делать в ту минуту. Никаких инструментов у меня с собой не было, медикаментов – тоже. Вероятно, мой шаг по направлению к раненым воинам был чисто инстинктивным.
Но сделать я ничего не успел. Как только я опустился на колени рядом с лежавшим с краю молодым воином, у которого из разрубленного живота выпали внутренности, так тотчас же меня оттолкнули. До того молча стоявшие вокруг воины задвигались, и некто, протиснувшийся сквозь них, грубо схватил меня за плечо и буквально отшвырнул в сторону.
Мужчина был огромного роста, в кожаном шлеме с двумя выступающими металлическими шишаками, в кольчуге, из-под которой торчала сначала поддевка на беличьем меху, а снизу – длинная красного цвета рубаха.
Видно было, что его ждали, – стоявшие вокруг люди расступились, и даже раненые подали голос, застонали.
– Вяргис, – послышались голоса. – Вяргис пришел. Пора расходиться.
Громадный воин, чье имя было Вяргис, отшвырнул меня, не обратив на это никакого внимания. Теперь он повернулся к остальным. Лицо его было грубым, с крупными чертами и угреватой кожей, почти до самых глаз покрытой нерасчесанной бородой. От носа к подбородку шел короткий рубец багрового цвета – след какой-то прошлой битвы.
– Расходитесь, – сказал он властно. – Пора двигаться дальше. Струги ждут, и путь неблизкий. Давайте, идите.
Он явно хотел, чтобы все разошлись, оставив его наедине с ранеными. Впрочем, дожидаться, пока люди исполнят его просьбу-повеление, он не стал, а тотчас же обернулся к лежащим на земле и вытащил из-за пояса длинный меч.
– Не печальтесь о своих домах, – сказал он, обращаясь к своим поверженным товарищам, глядевшим на него во все глаза то ли умоляюще, то ли выжидательно. – Не печальтесь о женах и юных девах, которых оставляете здесь навсегда. Вас ждет веселье и ждут пиры с другими, лучшими девами, и горячие напитки, и много пищи. В доме Перунаса припасено всего вдоволь для воинов, которые храбро сражались.
Раненые молчали, а у меня от предчувствия сжалось сердце. Конечно, я прекрасно понимал, что присутствую при обычной для этого мира, рутинной процедуре, к которой все привыкли, но мне от сознания этого не было легче смотреть на происходящее. У меня, врача, на глазах собирались убить раненых людей!
Вяргис сказал свою короткую речь и поднял меч, держась за рукоятку двумя руками.
– Солимень, – сказал он, обращаясь к одному из раненых – самому молодому, на вид лет пятнадцати. – Ты будешь первым, кто сейчас войдет в дом Перунаса. А за ним будешь ты, Нурм. Вы же были друзьями всегда, с самого детства. Вот и теперь вместе войдете.
Меч дважды взлетел кверху и дважды опустился. Вяргис бил сверху вниз, пронзая обреченным аорту, чтобы смерть наступила почти мгновенно.
«Вполне гуманно, – подумал я, содрогаясь. – В наши дни это называется эвтаназия – избавление от мучений».
Без всяких объяснений мне было ясно, свидетелем чего я стал. Тяжелые раны лечить все равно не умели. Тяжело раненные были все равно обречены на мучительную смерть. А войско должно двигаться налегке, некогда и некому таскать за собой полумертвых умирающих людей.
Оставить раненых на месте тоже невозможно. Даже если их не прирежут разъяренные местные жители, то несчастные станут жертвой диких зверей.
Увиденное не возмущало меня, а скорее смущало. По моему мнению, врач не может безучастно смотреть на страдания и смерть. А если может – он хоть и не преступник, но не вполне врач. А впрочем, я – человек двадцать первого века…
Только один из убиваемых перед ударом меча заговорил.
– Вяргис, – обратился он к нависшему над ним старшему товарищу, уже занесшему меч. – Вяргис, позаботься о Лишме. Она совсем маленькая и наверняка пропадет без помощи. Или воины могут ее обидеть в походе…
– Никто не притронется к Лишме, – ответил богатырь, поднимая меч и нацеливая его так, чтобы он упал острием на аорту несчастного. – Я клянусь тебе, что позабочусь о ней.
Когда со всеми было покончено, я сумел наконец оторвать свой взгляд от этого зрелища и обернулся. Любава продолжала стоять рядом со мной, никуда не делась, и я понял, что это надолго. А как бы мне хотелось? Ведь волею случая я остался ее единственным защитником среди всех этих людей.
Трупы добитых воинов подняли на руки и куда-то потащили. Невольно и я последовал туда же, после чего с содроганием понял, отчего по лагерю стелется такой ужасный запах.
Толстые бревна были сложены домовиной, крест-накрест, правильным четырехугольником. В центре этого пространства бушевало пламя, куда регулярно подбрасывались ветки деревьев, сучья. А сверху лежали человеческие тела.
Здесь, в этом огромном костре, люди сжигали трупы своих убитых товарищей. Воины брали тела и кидали их в ревущее пламя.
Для неподготовленного человека – довольно страшное зрелище. Ведь это костер, а не крематорий, где все происходит в закрытых камерах. Мертвые тела в огне ведут себя по-разному: они могут шевелиться, поднимать руки или ноги – результат сокращения мышц под воздействием высокой температуры. И все это происходит на глазах у толпы живых людей, стоящих вокруг.
Зато почти сразу мне довелось увидеть самого конунга Вольдемара. Он ехал на коне, готовясь встать во главе своих воинов. На крупной лошади сидел молодой мужчина примерно моего возраста, заросший бородой по самые глаза. Зато уж глаза у него не подкачали – они были бешеными и совершенно безумными. Лошадь под ним прядала ушами и тревожно поддавала задом, слегка взбрыкивая. Одет он был в красный плащ, наброшенный на плечи и заколотый у шеи золотой застежкой. На голове высился металлический шлем из пластин, скрепленных наверху, и подвязанный под подбородком кожаным ремешком.
Я не успел даже испугаться, когда этот зловещий всадник внезапно остановился передо мной. Морда лошади оказалась рядом с моим лицом, можно было слышать ее тяжелое дыхание.
– Кто ты? – резко спросил Вольдемар, нервно подергивая поводья и уставясь в меня своим немигающим взглядом:
– Что ты за человек? Ты человек Хильдегард?
– Нет, – ответил я, стараясь унять возникшую дрожь в ногах и придать своему голосу уверенность. – Я пришел издалека и никогда не видел ни Хильдегард, ни Рогвольда. И вообще никого здесь не знаю. Дело в том, что я лекарь. Лечу людей – больных и раненых.
– Из какой ты земли? – подозрительно глядя мне в глаза, поинтересовался Вольдемар, а затем взглянул через мое плечо. – А кто эта девушка с тобой? Она тоже лечит людей?
Я понял, что Любава не испугалась и продолжает стоять за моей спиной. Что ж, такая смелость делает ей честь. Впрочем, не было времени об этом подумать.
Итак, вот первый серьезный вопрос, заданный мне в этом мире серьезным человеком. А в том, что Вольдемар – серьезный мужчина, у меня не было оснований сомневаться…
Откуда я? Хм, из Москвы. Из России. Эти ответы категорически не годились. Тут нет Москвы, и никто еще не понимает слова «Россия».
Кстати, а какой это век? Об этом я еще не успел подумать. Если признать, что это – не параллельный мир, а Древняя Русь, что похоже, то не позже десятого. Разговоры о Перунасе – Перуне наводили именно на это.
Что ж, попробуем ответить обтекаемо, а заодно эмпирическим путем попробуем определить границы этого мира.
– Я из латинской земли, – ответил я, как можно спокойнее, и умолк. Вот сейчас будет момент истины. А есть ли в этом мире латинская земля? Если есть – один разговор, а если нет… Если нет, то уж не знаю тогда, какой разговор и вообще как себя вести. Значит, это – параллельный мир, в котором вообще все непредсказуемо и у любого могут вдруг вырасти крылья за спиной или пойти пламя изо рта…
– Из латинской земли? – озадаченно повторил мои слова Вольдемар. – Оттуда очень далеко плыть на корабле. Как ты добрался сюда, и главное – зачем? Что тебе нужно в наших землях?
Ага, вот это уже разговор! Все больше данных было за то, что я попал в наш мир, только древний. Ладно, с веком уж потом разберусь, на досуге.
– Лечить людей, – сказал я твердо. – Я хорошо умею это делать, князь. Все люди болеют, и я умею облегчить их страдания. Разве твоим людям не нужен лекарь?
Небесно-голубые глаза конунга Вольдемара сверкнули, и он громко захохотал.
– Что ты говоришь, лекарь! – воскликнул он презрительно. – Сильные воины не болеют никогда, они погибают в бою. А слабые болеют и умирают, и никто не может им помочь.
Я промолчал, но мне это не помогло.
– Ты сказал, что болеют все, – продолжил Вольдемар, и его голос стал совсем подозрительным и даже угрожающим. – Ты хочешь сказать, что и я могу заболеть?
Он чуть двинул коня вперед, и крупные зубы кобылы оказались совсем вплотную к моему лицу. Еще сильнее пахнуло конским потом, я попробовал отступить на шаг назад, но у меня ничего не вышло – толпящиеся и слушающие наш разговор воины стояли за моей спиной плотно.
– Послушай, – раздался голос князя, – если я заболею, то, значит, это ты навел на меня порчу. Я сварю тебя в котле живого. Ты понял меня, волхв?
– Я не умею наводить порчу, – пробормотал я, чувствуя, что втягиваюсь в сумасшедший разговор с сумасшедшим человеком. Почему он принимает меня за волхва? Что за чепуха!
Но тут ко мне пришло неожиданное спасение.
– Он не волхв, князь! – раздался визгливый голос, и из окружавшей толпы вылез человек в очень странной одежде. На нем был длинный до пят балахон, сверху какая-то кацавейка без воротника, а на голове – высокая остроконечная меховая шапка с бронзовыми бубенчиками, пришитыми по краям. Вид у этого человека был весьма глупый, но это мне так показалось: окружающие явно относились к нему совершенно серьезно.
– Он не из наших, – продолжал человек, тыча в меня пальцем. – Наверное, он – костоправ. В латинской земле встречаются костоправы. Они ничего не знают ни о прошедшем, ни о будущем, ничего не могут предсказать. Совсем ничего, князь!
Передо мной был волхв, испугавшийся, что мое появление каким-то образом помешает ему. Конкуренции боятся все…
«Ну и рожа, – невольно отметил я про себя, взглянув на физиономию волхва, – совсем еще не старого человека. Бледная нездоровая кожа, покрытая угрями, немытые слипшиеся патлы льняного цвета, падающие из-под дурацкого колпака, и абсолютно беззубый шамкающий рот!»
Ситуация могла повернуться, как угодно в ту минуту. Пожалуй, я даже испытал страх, но некогда было подумать об этом. Голубые глаза конунга, с которыми я постоянно сталкивался взглядом, явственно говорили о его невменяемости. Этот молодой человек, казалось, в каждую минуту мог принять какое-нибудь безумное решение, а затем с точно такой же стремительностью поменять его на противоположное…
И это спасло меня. Внезапно настроение Вольдемара изменилось, он что-то вспомнил, и на лице его промелькнула торжествующая и в то же время лукавая улыбка.
– Ты можешь помогать в болезнях, – сказал он, обращаясь ко мне и не слушая больше волхва, продолжавшего что-то выкрикивать. – Ведь так ты говорил, лекарь из латинской земли? Тогда помоги моему брату, исцели его. Ну же!
Он дергал поводья лошади и нетерпеливо глядел на меня.
Я все понял: мне предлагалось испытание. Что ж, это по-своему правильно. Увидев странного незнакомца, не следует доверять каждому его слову. Нужно проверить, правду ли он говорит. Логичный поступок.
– Если твой брат болен, князь, – спокойно произнес я, стараясь, чтобы голос мой не дрожал так предательски от волнения, – то я должен осмотреть его. Наверное, я смогу помочь ему, облегчить страдания.
На самом деле, как врач, я отлично понимаю, что хоть как-то помочь больному возможно далеко не всегда. А уж в моем тогдашнем положении, без инструментов и лекарств тем более. Но что мне оставалось делать в ту минуту, как не хвататься за единственную соломинку, оставшуюся утопающему?
Мальчика я увидел через пару минут – столько потребовалось на то, чтобы приближенные дружинники князя протащили меня в хвост выстраивавшейся воинской колонны. На волокуше, покрытой для мягкости плотной тканью, свернутой вчетверо, лежал раненый – почти совсем еще ребенок, лет четырнадцати на вид.
Лицо мальчика было мертвенно-бледным, а губы – синими. Сверху он был накрыт тулупом, и даже под ним было видно, что его сотрясает дрожь.
Князь подъехал сзади и, остановив лошадь, свесился вниз.
– Если спасешь Всеслава, – негромко произнес он, указывая глазами на мальчика, – ты будешь жить. А если нет, если Всеслав, мой брат, умрет, то ты помнишь, что я сделаю с тобой. Помнишь, лекарь?
– Сваришь меня в котле, – так же тихо ответил я. – А что с ним случилось?
– Ты должен сам знать, – угрожающе прищурился Вольдемар. – Если ты целитель, то сам знаешь все. Волхвы никогда ни о чем не спрашивают, они сами все знают.
– Я же не волхв, тебе уже сказали, – пробормотал я, поняв, что остался один на один со своей проблемой. – Мне нужно осмотреть твоего брата, князь. Прикажи твоим людям не толпиться вокруг и не мешать.
Через минуту княжеские дружинники оттеснили воинов в сторону, да те, казалось, уже утратили интерес к происходящему.
– Теперь тебе никто не мешает, – сказал Вольдемар. – Покажи свое искусство. Давай посмотрим, подойдут ли твои латинские заклинания моему брату.
Он снова улыбнулся, и его голубые глаза демонически сверкнули.
Я опустился на колени перед волокушей и откинул тулуп. Да, тут имелась проблема, что и говорить.
Всеслав был без сознания. Глаза полуприкрыты, зрачок неподвижен. Дыхание частое, поверхностное, пульс прерывистый, нитевидный. Подержав мальчика за запястье, я отпустил его руку, и она безвольно упала. М-да…
Дрожал он от потери крови, это я понял с самого начала. А крови было потеряно немало, хоть и не критическое количество. Живот был вспорот справа налево. Вероятно, мечом и, вероятно, одним размашистым движением.
– Он умирает, – послышался голос Любавы прямо за моим ухом, и я вспомнил о девушке, которая по-прежнему была со мной. Лицо ее было серьезно, а глаза бесстрашно устремлены на рану мальчика.
– Разрезанный живот – это смерть, – пояснила Любава. – В доме князя Рогвольда моя мать занималась ведовством и лечила людей. Она была большая искусница, но даже она ничего не могла сделать в таком вот случае.
– А ты помогала своей маме лечить людей? – поинтересовался я.
Девушка кивнула и промолчала, но по ее вспыхнувшему лицу можно было догадаться, что эта тема ее волнует. Кто знает, может быть, ее мать была действительно умелой знахаркой и дочь гордилась этим…
– Ну, тогда вот что, коллега, – сказал я, – мне нужна чистая вода, открытый огонь и нитка с иголкой. Пойди и скажи об этом князю.
Любава поднялась на ноги и метнулась к не успевшему еще отъехать далеко Вольдемару. Я видел, как она ухватилась за край попоны, которой была накрыта лошадь, и принялась что-то говорить. Сам я тем временем принялся осматривать рану. К счастью, она не была глубокой – меч лишь прошелся по низу живота, вспоров его, и сильно повредил толстый кишечник, перерубив его в нескольких местах.
Скажу сразу, что операций я до того не делал никогда – не мое это дело. Столкнувшись с подобной ситуацией на «Скорой», я ни в коем случае не стал бы делать ничего, а попросту довез бы раненого до хирургического отделения больницы.
Но в той ситуации нужно было действовать самому. Нож у меня был, и следовало поторопиться, пока мальчик не пришел в себя. Если я хочу удалить поврежденную часть толстого кишечника, затем сшить оставшееся и зашить рану, то нужно спешить – очнувшись, мальчик во время такой вот операции умрет от болевого шока. Ведь у меня не было под рукой ничего из того, что необходимо иметь при любом хирургическом вмешательстве.
Я не говорю даже о каком-либо наркозе. Нет, мне нечем было вымыть руки, успевшие загрязниться за целый день. Проводить операцию немытыми руками – за такое меня бы четвертовали прославленные хирурги, на чьих учебниках, на чьем многовековом опыте я учился. Успокаивало лишь то, что в тот момент, когда я приступил к операции, все эти выдающиеся хирурги еще не успели родиться…
Через несколько минут стало ясно, что конунг Вольдемар все же не окончательно безумный человек, потому что хоть в каком-то виде он был способен воспринимать информацию. За плечами у меня появилась Любава, а рядом с ней уже знакомый мне воин Вяргис, которые принесли все то, что мне требовалось. По крайней мере, как они это поняли.
В деревянной бадейке плескалась чистая вода, имелся зажженный факел, а Любава протягивала мне громадную иглу, в ушко которой была протянута грубая толстая нитка. Ни на что иное я не мог рассчитывать.
Вообще говоря, в любой иной, я имею в виду – нормальной обстановке я отказался бы делать операцию. Любую операцию, а не то что такую сравнительно сложную, к которой был вовсе не подготовлен, как врач. Но в тот безумный первый день, проведенный мною в чужом мире, я был как во сне и действовал необдуманно и спонтанно. А иного выхода все равно не было.
Чистую воду я использовал как единственно доступный антисептик, а свой охотничий нож прокалил над огнем факела, протянутого мне Вяргисом. Потом вздохнул и приступил…
Ход операции описывать не стану. Хорошо еще, что мальчик не очнулся и не заорал на весь лагерь от боли. Хорошо также, что никто не схватил меня за руку и не помешал довести дело до конца. А помешать могли – тот же волхв с бубенчиками на шапке, который то и дело слонялся поблизости, ревниво вглядываясь в мои действия. Даже Вяргис – угрюмый палач собственных раненых товарищей молчал и только изредка скалил длинные желтые зубы.
Когда я принялся иссекать часть толстого кишечника, Любава, наблюдавшая за мной, охнула.
– Ты собираешься резать его ножом? – только спросила она. – Но так не делают.
– Делают, – стиснув зубы, пробормотал я. – Точнее, так делают в моем мире. Ничего особенного, только жаль, что нет никаких инструментов.
Я чуть было не добавил от отчаяния, что, кроме инструментов, у меня нет и никакого соответствующего опыта. Конечно, я когда-то проходил анатомию и даже хирургию, но вы же сами понимаете…
Самое долгое в операции – это зашивать шов. Рутинное дело, но и к нему нужна сноровка. К тому же у меня здорово тряслись руки, и если, сшивая толстый кишечник, я еще держался, то вскоре почувствовал, что вряд ли способен еще на что-то.
– Ты умеешь шить? – не оборачиваясь, спросил я, и Любава тотчас ответила – да, она умеет.
– Вот и прекрасно. Бери нитку с иголкой и сшивай ему живот, – сказал я. – Как начато, так и продолжай. Дело нехитрое. Сможешь?
Сказав это, я передал иглу девушке и, с трудом разминая затекшие ноги, встал. Сполоснул окровавленные руки в бадейке с остатками воды, которой я до этого промывал внутренности своего пациента. Потом прошелся: два шага в одну сторону, два шага в другую. Вяргис с догорающим факелом в руке пристально наблюдал за мной. Подъехал конунг, с интересом взглянул на распростертого мальчика и склонившуюся над ним Любаву. Потом перевел взгляд на меня.
– Ты исцелил его? – кивнул он в сторону Всеслава. – Я этого не вижу. Он лежит без движения, как мертвый.
– Но он не умер, – быстро ответил я. – Ему станет лучше, он очнется, а потом станет выздоравливать. Я не исцеляю, князь, а лечу людей. Это длительный процесс. Мальчику нужно лежать в покое долгое время.
Вольдемар недоверчиво усмехнулся.
– Ты ковырял ножом у него в животе, я сам видел, – сказал он. – Разве этим можно исцелить? Волхвы никогда так не делают.
– И часто они исцеляют? – парировал я наугад и не ошибся. Раздражение против любых врачей и недовольство результатами их труда – явление, видимо, общее для всех эпох.
