скачать книгу бесплатно
– Нам нужно еще кое-что обсудить с инязором, – сказал я. – Еще совсем немного осталось вам подождать. Мы не договорили о самом главном.
– На будущий год ты пойдешь войной на Корсунь, – заметил Василий Иванович, когда мы снова остались с ним наедине. – Возьми с собой Овтая. Парень рвется в бой, а кроме этого, все равно ни к чему не способен. Послал же бог муромскому народу такого глупого князя. Когда я учился в семинарии в Казани, мы очень интересовались, куда девался муромский народ, отчего он вымер и смешался с нами – эрзянами. Никто не знал ответа. Теперь-то я знаю причину, – усмехнулся Тюштя-Василий. – С такими князьями любой народ перестанет существовать.
– Овтай могуч, как дуб, и храбр, как лесной медведь, – повторил я слова, которые муромский инязор часто говорил сам о себе.
– Ну да, это правда, – согласился Тюштя. – Только глуп. Пусть лучше идет с тобой в поход на Корсунь – это всем будет полезнее.
– Откуда ты знаешь, что я пойду в поход именно на Корсунь? – спросил я. – И что такое эта Корсунь? Никогда не слышал. А тебе откуда известно?
В разговоре мы теперь свободно переходили с «вы» на «ты» и обратно, потому что не могли сами для себя решить: мы князья киевский и эрзянский или врач и школьный инспектор…
– Откуда мне известно? – усмехнулся в длинные сивые усы Василий Иванович. – А вы, юноша, в гимназии историю не проходили? Или в вашем две тысячи двенадцатом году уроки истории отменили? Или вы реальное заканчивали? Ну, там с историей похуже, но все-таки странно не знать про такое…
Удивительно было наблюдать, как заросшее полуседой бородой угреватое лицо инязора вдруг преобразилось, и в голосе Тюшти прорезались забытые, видимо, им самим педагогические нотки.
– Корсунь, сударь мой, – заметил он, – суть город на Черном море, известный нам под названием Херсонес. И этот греческий город взял штурмом князь киевский Владимир. А взяв его штурмом, был осиян Святым Духом и просвещен Им. Отчего в том же городе Корсуни принял святое крещение от руки греческого иерея. Вы что, юноша, и в Законе Божием этого не проходили?
– У нас в школах нет Закона Божьего, – пробормотал я, ошарашенный услышанным почти что предсказанием.
– Нет Закона Божьего? – удивленно переспросил Тюштя, а потом вздохнул: – Впрочем, чему же удивляться? Вот до чего довели Россию нигилисты… А ведь лучшие умы говорили, предупреждали. Злонравия достойные плоды!
– А вы тут зато трупы по деревьям развешиваете, – не к месту, но от смущения брякнул я. – Тоже вряд ли очень христианское дело.
– Я служу своему народу, – отрезал Тюштя. – Тому и такому народу, каков он есть сейчас. Стараюсь развивать его, чтобы приготовить его к лучшему будущему. Не могу же я в один миг объявить, что все языческие предрассудки отменяются и так далее. Тут даже моего колдовского авторитета не хватит.
Он вскинул голову, и тусклые глаза вдруг блеснули.
– А вам, юноша, – сказал он, – предстоит великое дело. Вы станете крестить Русь! И через Русь будут крещены все другие народы в этой части света. И мой эрзянский народ – тоже, хотя и со временем. Но начнете этот великий подвиг именно вы.
Тюштя помолчал, как бы спрашивая себя о чем-то, а затем озадаченно заметил:
– Странно, что для такого дела избран человек, который даже не проходил Закон Божий…
Вот именно в этом месте мы подошли к самому интересному. Все время с того самого момента, когда я внезапно оказался в Киевской Руси, меня не оставляла эта мучительная мысль: что произошло? Что это, какая неведомая сила забросила меня сюда? Для чего, с какой целью?
С кем я мог обсудить все эти вопросы? И вдруг такая чудесная встреча!
– Да, Василий Иванович, – волнуясь, начал я. – Вот вы сказали про то, что я избран… И вы, вероятно, тоже ведь избраны, не так ли? Ну вот, а что вы думаете о том, что с нами произошло? У вас есть какое-то объяснение?
Господин Пашков несколько мгновений тяжело молчал, подергивая поводья уставшего стоять на месте коня.
– Я здесь уже третий год, – наконец сказал он задумчиво. – Было у меня время подумать обо всем. Теперь мы можем с вами сравнить наши мысли и прийти к какому-то выводу. Так вот… Вы – русский?
Я кивнул, и Василий Иванович впервые за время нашего разговора улыбнулся.
– Ну вот, – заметил он. – А я мордвин. То есть мордвой нас русские называют, а на самом деле я эрзянин. Думаю, что в истории каждого народа есть такие поворотные пункты, которые особенно важны для дальнейшего развития. Для того, чтобы картина мира сложилась правильно.
– Что значит – правильно? – перебил я. – Правильной картиной мира вы называете ту, которую мы с вами знаем? Но, может быть, мы знаем далеко не самую правильную картину мира.
– Не перебивайте, – сурово оборвал меня собеседник. – Видно, в вашей гимназии в две тысячи двенадцатом году вас не учили также и правилам ведения беседы. Ведь не учили?
– Не учили, – вздохнул я.
– Так вот, если в поворотный момент истории на ключевом месте оказывается недостойный человек, его заменяют нами. Видимо, выбирается какой-то потомок этого человека, которого надо заменить. Такой потомок, который внешне похож как две капли воды. Очень может быть, что внешность людей повторяется буквально через десять или двадцать поколений. Особенно если это прямые потомки. Ведь может такое быть?
– Может, – кивнул я. – Но в чем смысл такой замены? Вы считаете себя наиболее подходящей кандидатурой в вожди эрзянского народа? А я что же – идеальный персонаж для управления Киевской Русью? Не смешите меня! У нас с вами нет для этого ни опыта, ни знаний, мы в чужом мире, как слепые котята…
Василий Иванович поднял руку, давая понять, что имеет возразить нечто важное. Наверное, так было принято в то время, откуда он прибыл…
– У нас есть главное, – сказал он. – У нас с вами есть знание о том, что именно и как должно произойти в истории. В этом смысле мы устремлены в будущее. Даже несмотря на то, что вы не знали о предстоящем походе на Корсунь и о том, что вам следует крестить Русь и стать Владимиром Святым. Пусть вы не знали об этом, но все равно, вы – сын христианской цивилизации, сын русского христианского народа, и это знание руководит вашими поступками.
Так же как я знаю твердо, что эрзянскому народу никогда не стать великим и никогда не решать свою судьбу. Но я знаю, что эрзя станут христианами, что эрзя будут жить и процветать в составе великой России. Уже поэтому я никогда не приму магометанства, чего бы очень хотела Булгария.
Мы ведь из-за этого и воюем все время. Булгары приняли ислам и хотят обратить в ислам и нас – эрзю, мурому. Стоило бы нам принять ислам, и вопрос с набегами булгар был бы решен – нас бы оставили в покое, как единоверцев. Кстати, я узнал, что мой предшественник, тот самый настоящий покойный инязор Тюштя, как раз очень даже склонялся к принятию ислама. А что ему? Его и винить за это нельзя. Почему бы и нет? Он ведь не был из будущего времени, как мы с вами, и не мог знать о том, что эрзянскому народу предназначена другая судьба – быть с христианской Россией, а не с растленным Востоком.
Длинная и горячая речь Василия Ивановича поразила меня: вот уж не ожидал такой убежденности от этого невзрачного на вид человечка. Ан нет, оказывается, он совсем не таков, как кажется. Может, и правда, его не случайно избрали…
– Растленный Восток, – повторил я последние слова инязора. – Слова-то какие… Это вас в семинарии научили так выражаться?
Господин Пашков посмотрел на меня, прищурившись.
– Знаете, – запальчиво сказал он. – Судя по отдельным вашим высказываниям, в ваше время победили нигилисты. Только они могут так уродливо сформировать сознание молодого еще человека. Ведь правда, что победили нигилисты?
– Нигилисты, – вздохнул я. – Что нигилисты! Спустя всего немного лет после вашего «отъезда» на нашей с вами родине победили такие люди, по сравнению с которыми так называемые нигилисты – это просто ученики воскресной школы. Но не будем об этом – сейчас не время. Скажите лучше, кто всем этим занимается. У вас есть какие-то мысли по этому поводу? Догадки? Кто нас с вами сюда забросил? Кому это надо, кто на это способен? Что это за силы, которые забросили нас сюда?
Мой собеседник помрачнел и отрицательно покачал головой.
– Нет, – сказал он. – Не знаю. Не Бог ведь…
– Но ведь и не Дьявол? – уточнил я, криво усмехнувшись. Все это уже приходило мне в голову.
– Не знаю, – повторил Тюштя. – В одном лишь нет сомнения: когда-нибудь мы все это узнаем, нам это предстоит. Если уж мы стали чьими-то игрушками, то хозяин когда-нибудь появится.
Он обернулся и взглянул на наших спутников неподалеку.
– Нас заждались и нервничают, – промолвил Василий Иванович. – А нам с вами больше нечего сказать друг другу. Я остаюсь здесь и буду делать то, что должен. А вы отправляйтесь в свою столицу и делайте то, что назначено вам. Прощайте, Владимир Семенович.
Я совсем было уж собрался протянуть ему руку на прощание, но вовремя одернул себя: этот жест здесь был совершенно не принят, а за нами наблюдали, хоть и издалека…
Я тронул застоявшегося коня и успел отъехать несколько шагов, когда Тюштя окликнул меня сзади.
– Послушайте, – сказал он. – Только вот… Ответьте мне на один вопрос. Чем закончится война?
– Какая война? – не понял я сначала.
– Ну, вот эта, – смущенно пояснил Василий Иванович. – С Японией, какая же еще? Мой старший сын служит мичманом на флоте. За день до того, как отправиться сюда, мы с матерью получили от него письмо о том, что его корабль включен в эскадру адмирала Рожественского и она скоро отправится к театру военных действий. Вот я и волнуюсь и спрашиваю у вас: мы победим в этой войне? Вы же должны знать!
Я покачал головой.
– Россия проиграет эту войну, – негромко сказал я и, отвернувшись, ударил каблуками сапог по бокам лошади. Теперь хотелось уехать поскорее. Не рассказывать же инязору о том, что его сыну-мичману предстоит сражение при Цусиме, где погибнет весь русский флот. Тюште в его эрзянских лесах десятого века об этом незачем знать…
Глава 2
Тризна
Весть о нашем возвращении достигла Киева раньше, чем наши струги показались перед городом. Видимо, рыбаки из окрестных сел успели заметить нас и предупредили людей в столице о том, что князь Владимир с дружиной вот-вот ступят на землю.
На пристани собралась громадная толпа встречающих. Тут были матери и жены воинов, а также все праздные люди, вышедшие поглазеть на вернувшуюся рать.
Оркестр был тут же, и при устрашающих звуках медных труб, железных трещоток и деревянных букцин мне снова захотелось зажать уши. И эта какофония здесь называлась музыкой!
«Хорошо бы научить местных музыкантов исполнять «Прощание славянки», – мелькнула у меня шальная мысль, но я тут же прогнал ее. Во-первых, я не смогу воспроизвести мелодию и научить ей, а во-вторых, для неподготовленного уха людей десятого века этот щемящий и трогательный марш наверняка будет звучать так же дико, как для меня «музыка» здешнего оркестра…
Пока причаливали и воины со стругов сбрасывали мостки на пристань, я огляделся. В каком-то смысле я уже успел привыкнуть к этому миру и к своему положению в нем. Теперь я, князь киевский, с удовлетворением глядел на столицу своего государства и на столпившихся для встречи подданных.
Вот в центре большая группа в доспехах, сверкающих на солнце, – это та часть дружины, которая осталась охранять Киев. Рядом еще одна группа в ярких нарядах – это мои наложницы из терема. Они принарядились и тоже выбежали на пристань. Каждая из женщин надеется, что именно ее я сегодня выберу и приглашу на второй этаж…
Что ж, посмотрим.
Встречал нас главный жрец Жеривол. Как ни старался я все последнее время уговорить себя, что глупо злиться на язычников за то, что они язычники, все же этот человек продолжал вызывать у меня глубокую неприязнь. Я не мог забыть, с каким явным наслаждением этот мускулистый и упитанный человек вонзал жертвенный нож в грудь мальчика Всеслава. Отнюдь не благоговение перед богами было написано в тот миг на его лице, а только лишь неприкрытое садистское сладострастие. Этот человек стал жрецом для того, чтобы убивать…
Стараясь перекричать пронзительные звуки музыки, Жеривол пояснил, что в Киеве нас уже устали ждать из похода и что народ сильно волновался.
Неужели вся рать вместе с князем погибла в Булгарии? Ведь мы собирались вернуться раньше, а теперь долгая задержка с каждым днем вызывала у народа все большее беспокойство.
Народ расступился, и по образовавшемуся проходу мы поднялись в город, направляясь к терему.
На площади стоял каменный алтарь с высокой деревянной статуей грозного Перуна, и здесь мы остановились. Толпа, следовавшая за нами с берега, растеклась по площади полукругом. Рядом со мной стояли Блуд, Добрыня Новгородский, Свенельд, а Жеривол все продолжал свою речь.
– Мы решили, что для вашего счастья нужно упросить богов помочь вам вернуться, – говорил он, и его карие глаза сверкали. – Поэтому было решено принести жертву Перуну Великолепному и Могущественному. В его силах было вернуть любимого князя домой.
Жеривол говорил все это, пристально глядя мне в глаза, и голос его звучал вкрадчиво и угодливо, но я не строил никаких иллюзий. Этот жилистый человек в расцвете лет любил власть и любил убийство больше всего на свете. Если придет нужный час, он вскроет грудную клетку своему князю с точно такой же легкостью, как делает это с другими всю свою жизнь.
– Теперь князь с дружиной вернулся домой, – продолжал Жеривол. – И мы должны поблагодарить Перуна за это. Ты ведь благодарен Перуну, князь?
Жеривол кричал все это громко, чтобы слышали все окружающие. Я оглянулся вокруг, выхватив из толпы несколько лиц.
Боярин Блуд стоял рядом с совершенно безучастным видом. Последние дни он чувствовал себя все хуже и хуже, так что нечего было удивляться его безразличию. Свенельд слушал жреца с удовлетворенной улыбкой – он явно соглашался с тем, что говорил Жеривол. Что касается Добрыни, то лицо его оставалось мрачным, как почти всегда. По крайней мере, я знал причину озлобления новгородского посадника – Добрыня никак не мог примириться с тем, что случилось с его малолетним сыном.
«А ведь Всеслава принес в жертву именно Жеривол, – подумал я осторожно, чувствуя, как мысленно хватаюсь за некую спасительную идею. – Интересно, знает ли Добрыня о том, кто убил его сына? Наверное, люди уже рассказали ему. Надо думать, Добрыня вряд ли питает к верховному Перунову жрецу теплые чувства. Вот и союзник у меня есть…»
Перед алтарем был сложен костер, который теперь запалили. Пламя слегка поиграло, разгораясь и схватывая дрова, а затем занялось – столб дыма поднялся к небу.
Не дожидаясь моего ответа, Жеривол стремительно скинул с себя парчовый наряд, и остался обнаженным по пояс. Его мускулистый торс и могучие мускулы были мне неприятны – в этой демонстрации грубой силы я видел неприкрытую агрессию и желание повелевать. Какое-то бесстыдство виделось мне в этой фигуре.
Он взмахнул рукой, и заиграла музыка. Взревели длинные трубы, загремели трещотки, заухал барабан. Протяжные звуки перемежались короткими, отрывистыми, и как ни вслушивайся, мелодию было не уловить. Да и не было никакой мелодии: музыка должны была устрашать и подавлять волю – в этом и состояло ее назначение.
Жеривол пружинистой походкой пошел по кругу у запылавшего костра. Он приплясывал – сначала медленно, а затем все быстрее. Из одежды на жреце были только широкие шаровары синего цвета, а на голове – высокий колпак с вшитой сверху золотой звездой. Ноги, обутые в сапожки из мягкой кожи, двигались все быстрее, затейливее. Жеривол пустился в пляску вокруг костра, под устремленными на него взглядами сотен столпившихся людей. Здесь были все: воины, вернувшиеся со мной из похода, женщины – наложницы из терема, бояре и киевские жители, пришедшие присутствовать на встрече князя.
Всем здесь, и мне в том числе, было ясно – готовится очередная человеческая жертва Перуну.
Когда в Киеве тревожились о том, почему так долго не возвращается рать, ушедшая в Булгар, жрецы с Жериволом во главе решили принести жертвы богам, и Перуну в первую очередь. Теперь же появился другой повод. Но в любом случае жертва должны была быть умерщвлена…
Жеривол плясал и пел, обращаясь к Перуну. Через некоторое время его тело покрылось капельками пота, которые блестели, освещаемые пламенем. Люди вокруг стояли молча, изредка негромко переговариваясь. Видно было, что они зачарованы готовящимся сакральным действом.
На площадку перед алтарем вытащили трех человек. Молодые жрецы, тоже обнаженные по пояс и бритые наголо, держали за руки двух молодых мужчин и одну женщину. Все трое были полураздеты, дрожали от ужаса и выглядели подавленными. А как будет чувствовать себя человек, которого через минуту-другую принесут в жертву богам?
Толпа задвигалась, зашевелилась. Все смотрели на тех, кого сейчас зарежут у них на глазах.
Один из мужчин выглядел совсем мальчиком, я это сразу разглядел. Детское лицо с припухлыми губами, отсутствие бороды и испуганные расширившиеся глаза. Где-то я видел этого юношу? Припомнить не смог и перевел взгляд на женщину. Боже, да это ведь несчастная Рогнеда! Мало ей уже досталось в жизни! Дочь великого полоцкого князя Рогвольда сначала попала в плен к чудовищу – моему «предшественнику» Владимиру. Настоящему Владимиру, которого сменил я, но превращаться в которого не собирался ни в коем случае. Затем она попала в дом к боярину Блуду, после чего я и потерял ее след. А теперь она снова в руках Жеривола. Он до нее все-таки добрался!
Бледная Рогнеда со спутанными длинными волосами еле стояла на ногах. Она была в платье из грубой холстины, не закрывавшем колен, босая, и лицо ее ничего не выражало, кроме покорности судьбе. Казалось, она безумна и не понимает происходящего…
А третьего человека я сразу узнал и был потрясен. Вот тебе раз – это был мой старый знакомый Канателень, который был когда-то влюблен в Любаву. Если в этом мире допустимо говорить о влюбленности, конечно. Еще бы мне его не узнать – ведь Канателень пытался всерьез быть моим соперником!
Но что делает здесь Канателень, как он вообще сюда попал? Ведь его вместе с другими воинами, помогшими Владимиру утвердиться в Киеве, выслали подальше – такова была благодарность коварного князя. Выслали их всех, а кстати, вместе с ними и Любаву, мою милую Сероглазку, о которой я с тех пор ничего не знаю…
Зловещая пляска Жеривола замедлилась. Широкий стальной нож тускло поблескивал в его руке…
– Мы что, позволим ему убить этих троих? – повернулся я к Блуду. – Мы будем смотреть, как Жеривол зарежет трех невинных людей?
– Только невинных и нужно приносить в жертву, – безучастно ответил Блуд. – Зачем Перуну или любому другому богу преступники? Бога можно почтить, только пролив на его алтарь невинную кровь…
Он говорил все это, еле шевеля губами, и глаза его были полуприкрыты. Видно было, что боярину совсем плохо и нет дела до того, что сейчас произойдет.
– Но среди жертв – Рогнеда, – заметил я. – Ты же взял ее к себе в дом, Блуд! Разве Жеривол мог в твое отсутствие и без твоего согласия забрать твою наложницу?
Но боярин только махнул рукой в ответ и снова прикрыл глаза тяжелыми веками. Последние дни пути окончательно сломили волю этого человека и убили в нем интерес к жизни. Сделать с этим я ничего не мог: высокое давление и сердечная недостаточность лечатся только сложными медицинскими препаратами, изготовить которые в здешних условиях я не мог…
Но главное Блуд мне все же сказал. Теперь решение зависело от меня самого.
Не дожидаясь, пока смолкнут трубные звуки и пока Жеривол окончательно завершит свою пляску, я вышел вперед. Положив руку на рукоять меча, висящего на кожаной плечевой перевязи, я вплотную приблизился к жрецу, который при виде меня замер на месте.
От Жеривола воняло потом, он был разгорячен пляской, а глаза его смотрели на меня с безумным выражением. Видимо, жрец уже предвкушал скорое пролитие человеческой крови и теперь был невменяем.
Музыка смолкла.
– Жертва не может совершиться, – громко сказал я, стараясь придать своему голосу твердость.
В толпе произошло шевеление. Жеривол, тяжело дыша, глядел на меня, и к нему медленно возвращалось сознание.
От моего поведения, от моей выдержки в ту минуту многое зависело. Верховный жрец – это человек, который говорит с богами. В каком-то смысле он стоит если не выше князя, то вровень с ним. Пусть не в государственных делах, но все же…
Князья приходят и уходят. Они умирают, погибают, их поглощает вечная тьма. А от воли богов, от их расположения зависит вся жизнь людей. Если боги разгневаются, они нашлют неурожай. Или моровую болезнь, от которой нет спасения. Или отнимут боевую удачу, и киевские рати будут терпеть поражение за поражением. Все это – в воле богов. А как их ублаготворить и что для этого нужно, знает только верховный жрец.
За кем пойдет народ? За князем, который всего лишь простой смертный? Или за жрецом – любимцем грозного Перуна?
– Ты приготовил плохие жертвы, Жеривол, – крикнул я. – Так мы не сможем добиться благосклонности Перуна! Разве нужны ему вот эти люди? Разве напьется Перун кровью этих людей?
