Немачо. Записки Гарика Острова

скачать книгу бесплатно

Немачо. Записки Гарика Острова
Антон Петрович Казанов

Книга представляет собрание доверительных личных свидетельств разных представителей мужского пола, приписанных по воле автора Гарику Острову, ставшего прообразом неудачника в интимных отношениях с женщинами и взявшего на себя ответственность за правдивость и достоверность изложенного. Эротика в сдержанных формулировках, исключающих ненормативную лексику.

Немачо

Записки Гарика Острова

Антон Петрович Казанов

© Антон Петрович Казанов, 2024

ISBN 978-5-0062-2594-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Вместо предисловия

Когда-то у меня был приятель, именно приятель, не друг. Просто так сложились наши жизни и так их линии пролегали во времени и пространстве, что мы много лет, хотя и с большими перерывами находились в пределах доступности и оставались хорошими знакомыми, с которыми нам всегда было интересно встречаться. Началось все со студенческих лет, когда мы оказались в одном вузе, на одном большом по численности студентов факультете и, более того, в одной группе. Распределение мы получили в одно предприятие, продолжали взаимодействие в соседних отделах и жили в одном городе. Работа и карьерные продвижения все дальше отделяли нас друг от друга, но привычка поддерживать периодически общении сохранялась еще долго. Потом нас разбросало по разным городам, но, разлучаясь на большие временные отрезки в пространстве, нас тянуло друг к другу, и мы находили способы для редких, но периодических встреч и общений.

С возрастом у приятеля появилась привычка, хотя сначала я не придавал этому значения, рассказывать о своих жизненных приключениях. И всегда его тянуло к тем сторонам жизни, делиться которыми было не принято.

Он не производил впечатление человека-неудачника. Все по жизни у него было вполне благополучно: семья, дети, внуки. Но себя он все равно считал неудачником, при этом главной причиной своих неудач он считал провалы в отношениях с женщинами. Ведь не сексуальный маньяк, не падкий до каждой юбки, вполне уравновешенный и сдержанный в эмоциях человек, а вот избавиться от чувства зависти к людям, успешным в отношениях с женщинами, так и не сумел. И он испытывая чувство душевной неудовлетворенности, которое компенсировал подробным изложением своих всевозможных встреч с женщинами, которых у него за всю жизнь, как и у многих, были десятки, если не сотни самых разных, в самых разнообразных ситуациях, многие из которых по его скорбному замечанию могли бы закончиться красивым сексуальным контактом, но так им и не закончились. Я, вспоминая все эти его полу-жалобные рассказы, подумал о парадоксе, который нам покоя не дает в эти предзакатные дни. Вполне благополучная жизнь, нормальные отношения с женой, в том числе и сексуальные, которые вполне достаточны для удовлетворения естественных потребностей, и при этом горечь об упущенных возможностях.

Мне представляется, что у этого феномена есть две причины, обусловленные нашим продвинутым в информационном отношении временем, которое благодаря компьютерам и Интернету, обеспечило нас таким объемом информации, что в наших головах, не привычных работать с таким обилием разноплановых сведений, происходит легкий шизофренический сдвиг, или как стало принято говорить: когнитивный диссонанс. Ну представьте себе, и приятель не раз со мной этим делился, что он встречает в Интернете, в разнообразных его сетях подборку о самых успешных обворожителях женщин, о современных донжуанах, казановах и прочих обольстителей, и невольно начинает сравнивать их «подвиги» со своим куда менее успешным опытом общения с женщинами. При этом он понимает, что эти чемпионы, обладавшие за свою жизнь тысячами женщин, были просто чудовищами, для которых женщины очередное блюдо, товар для удовлетворения прихотей своей неудержимой плоти. Взять хотя бы кубинского лидера Фиделя Кастро, которому каждый день были необходимы две женщины на обед и на ужин, если верить интернету. Ему не нужна женщина-человек, ее имя, ее желание, ее чувства, ее жизнь, ему не нужно ухаживать за ними, добиваться их. Его помощники, угождая хозяину и используя склонность слабого пола обожать кумиров, не особо затруднялись с выбором, так как добровольно желающих попасть на такой «обед» и предстать в виде очередного блюда, было бесчисленное множество. Ну пусть это у диктатора, который по своей роли уже сверхчеловек, но такими предстают и многие деятели искусства: певцы, художники, артисты, литераторы, – а также спортсмены, ученые, политики. Это выворачивало душу моего приятеля, и он невольно начинал себя исследовать, после чего испытывал горечь унижения за свое неумение правильно распорядиться теми ситуациями, которые случались в его жизни, которых было не тысячи, но десятки точно.

И еще одно обстоятельство заставило его вспоминать и переосмысливать все свои неудачи в интимном общении с женщинами. Это ставшие доступными в последние годы порно-сайты с несметным количеством разнообразных сексуальных сцен, всевозможных поз, от которых бледнеют все камасутры мира. В них часто женщины по замыслу режиссеров и сценаристов таких сюжетов предстают желающими, жаждущими, чтобы их брали, изощренно насиловали, а они при этом покорно и сладострастно воспринимали эти действия. Приятель не мог смириться с этим и всегда возмущался. На его памяти и в его историях ни одна из его дам сама ничего не предлагала и уж, тем более, не домогалась его. И в этом он видел фальшь этих сайтов и даже считал их дешевкой.

Правда многие из этих видеороликов несут в себе некоторый поучительный урок. Их участники придают большое значение подготовке к сексуальным актам, показывают образцы вспомогательных действий – прелюдий, предполагают физическую чистоту партнеров и бережно-любовного отношения к своим интимным местам: удаление лишних волос, фигурные стрижки, татуировки, применение смазок и ароматов. Приятель считал, что, зная это в молодости и получив такие уроки сексуального общения, он доставлял бы своим партнершам и получал бы сам большего наслаждения. Именно итоги таких осмыслений своих неудач и вызывали в моем приятеле потоки детских, юношеских и уже взрослых воспоминаний обо всех случайно возникающих и сознательно готовящихся контактов, которые часто ничем не заканчивались, именно вследствие его, как он считал, сексуальной необразованности. И хотя у него были даже очень удачные связи, и он со временем сам до многих техник дошел своим изобретательным умом, он все-таки излишне комплексовал. У меня не было задачи его переубеждать. Я был терпеливым слушателем его воспоминаний, которыми он за многие годы нашего общения доверительно делился, и многие, по забывчивости, воспроизводил неоднократно, так это у него болело. Я просто предложил ему все это изложить на бумаге и таким образом избавиться от этих воспоминаний, становящихся для него уже наваждением. Он посомневался в своих литературных способностях и не был уверен, что сможет деликатно все изложить, но обещал попробовать. Видимо он все-таки решил последовать моему совету, так как при последующих встречах к таким воспоминаниям уже не возвращался, и я даже сумел позабыть многое из того, о чем он рассказывал.

Мне пришлось уехать в другую страну, но мы были в постоянной переписке по электронной почте и обменивались аккаунтами в социальных сетях. Приятель как-то написал, что заболел, у него обнаружилось онкологическое заболевание, причем уже запущенное, так что химиотерапия и лазерные процедуры не оставляют надежд на выздоровление. Врачи, понимая беспомощность своих ресурсов, советуют ему попытаться найти помощь за границей. И он собирается уехать в Германию, где жил племянник, сын его сестры, который и пригласил его, обещая помощь в лечении. Там ему сделали операцию, после которой сказали, что болезнь сильно запущена, операция позволит ему прожить какое-то время, но, к сожалению, не более нескольких месяцев. Понимая безысходность своего положения, он неожиданно обратился ко мне с просьбой, не могу ли я посмотреть его вымученные записи. Я засомневался, зачем это мне, мне было достаточно его бесконечных рассказов, пока мы были рядом, но помня, что желание умирающего – закон, я согласился принять их и посмотреть, не понимая, что я могу с ними сделать. И он прислал мне эти записи всех своих приключений и переживаний.

Я без особого интереса прочитал их, отметив, что многие сюжеты его воспоминаний оказались мне неизвестны, о многих я успел забыть. Изложено все было коряво и невыразительно, намного слабее его экспрессивных рассказов с горячим осуждением себя за упущения и яркой эмоциональностью при успехах, правда, это усиливалось тем, что о своих горестях-радостях он говорил открытым текстом. Вскоре я получил известие о кончине приятеля. Поехать в Германию я возможности не имел, и, скорбя о его смерти, вспомнил о его записях и решился их пересмотреть еще раз.

И тут со мной произошла удивительная метаморфоза. Перечитывая его записи и вспоминая его бесконечные рассказы, а также подобные рассказы, слышанные за мою долгую жизнь от многих других людей и преодолев в себе условную стыдливость, я заметил, как они отзываются во мне и сливаются в жизнеописание обобщенного неудачника, как будто и сам я в отдельные периоды переживал подобное. И стал вырисовываться целостный образ такого завистника чужих успехов на интимном фронте и аналитика собственных неудач. И я сел за их обработку, ловя себя на мысли, что сам далеко не писатель, но кое какой писательский опыт у меня есть. Но мне стало неловко писать от себя, ведь это не мои, пусть и понятные мне переживания, но и не только уже ушедшего приятеля и других охотников клубнички. Очень многое в них я перекроил и добавил всяких попутных обобщений и отступлений и рассуждений, каких не было у меня и к каким я не склонен по своему характеру. Нужен был нейтральный рассказчик. Так появился Гарик Остров, своеобразный мистификатор, типа графа Калиостро, проникающий в тайны внутреннего мира плотских страдальцев и открывающий в своем повествовании завесу неудобного, но реально бытующего. И я ему уступил свое место, и право быть моим приятелем, приславшим мне свои записи. Себе я оставил роль стороннего наблюдателя в виде условного автора, которому пришлось все это обнародовать, и высказать читателю свои беглые представления и впечатления о рассказчике этих записок Гарике Острове.

Итак, рассказ он ведет от первого лица, и он так удачно принял все на себя и вписался во все эти истории, что у меня порой возникало ощущение, как будто я вновь слышу рассказы и моего приятеля и других рассказчиков. Гарику удалось составить довольно внятное описание своих приключений, которые он все-таки сумел собрать и по мере сил и возможностей изложить и даже как-то структурировать. Он распределил все сюжеты по временным периодам от детства к юности, когда основной темой его воспоминаний было ощущения себя и своего пола, интерес к сверстницам, у которых оказывается все не так, и даже детскому уму очень рано становится ясно, что в этих различиях есть определенный, изначально заложенный смысл, попробовать понять который возникает неодолимое желание. Далее он описал встречи и ситуации, закончившиеся ничем и даже провалом из разных периодов своей взрослой жизни и в последнем разделе он описал с большими подробностями все свои более-менее успешные связи, можно сказать наброски будущих романов от студенческих лет до почти семидесятилетия. Многие рассказы, особенно когда он не достигал желаемого, Гарик, заканчивал фразой: «Да, не мачо я, совсем не мачо». Этого комплекса он, как и многие его прототипы, не преодолел и оставил его в названии книги.

Гарик никогда не отзывается плохо о своих визави, а в случаях неудач, их причины старается искать в себе, сохраняя к ним уважительное отношение и даже благодарность за отзывчивость и понимание. Он представляется читателю щедрым и ласковым, но не охочим к излишнему словопотоку. Ему присуще совестливое свойство: за словами соблазнительных обещаний обязательно наступит пора отвечать, и он следует принципу: если ты наговорил сегодня кучу любезностей и обещаний, то как ты сможешь от этого отказаться завтра. Он не забалтывает своих партнерш, а добивает их постепенно неброским естественным обаянием. Обаянием не красавца, но вполне симпатичного и умного человека, к которому у общающихся с ним женщин возникает взаимная симпатия и желание с ним познакомиться поближе, чтобы поддерживать отношения. Иногда ему удается перевести симпатию в поступки, напрямую ведущие к телесному сближению, чаще не очень успешному. И он, сожалея об упущенном и анализируя произошедшее, винит себя. А когда без словесных обещаний дело доходит до желаемого контакта, так это по взаимности и без обязательств.

Еще одной особенностью его откровений были не столько анатомические, сколько технологические подробности его сближений, копание в деталях одежды и касания интимных мест, которые ему видимо были важны не сами по себе, а именно последовательностью действий в достижении желаемого.

При чтении записок Гарика невольно возникает двойственное чувство. С одной стороны, считается, что писать об этом с такой откровенностью неудобно, хотя все этим занимаются, а с другой – ведь в этих записках ничего вызывающего, обидного и оскорбительного нет. Не было насилия, обмана, коварства. Была обычная даже привычная ситуация во взаимоотношениях, когда никто не говорил «нет», а возня и не слишком изящные притязания одного и скромные, но не категоричные, уклонения другой с намеком: как получится, то в итоге и складывалось так как складывалось. А если в ответ было: не сейчас, не надо, я не хочу, то все действия прекращались и партнеры расставались на дружеской ноте, если не на дружеской, то не враждебной и не оскорбительной. И потом, какая вражда и обида, когда все без насилия, и женщина не враг своей природе и он в подтверждение приводит цитату Губермана: «Я бы конечно не дала, но попросить то можно было». Вот вся возня и была такой просьбой, на которую не всегда отвечали. Политеса не было в этих примитивных действиях с определенным умыслом, который легко прочитывался каждой из сторон, когда одному точно хочется, а другой вроде бы тоже, но нельзя же с первого раза, надо поиграть в отношения. Но уж если не удается отвертеться или не получилось, то так уж вышло.

И еще одно обстоятельство я должен отметить в заключении. Гарик, рассказывая о своих горестях-радостях, избегает говорить открытым текстом, прибегает к эвфемизмам, уважая ранимые чувства читателей, чтобы избежать трудностей с публикациями.

Детские шалости

В бане

В детские годы, когда начинаешь осознавать разницу между мальчиками и девочками, появляется чувство стыда и желание скрыть свои телесные особенности. Но уже в эти годы мне приходилось видеть маму, сестру и тетю-воспитательницу в бане. После войны еще не было в поселке общих бань, но маленькие были. И иногда выпадала очередь нашей семье попасть в такую баню, это значит все сделать самим: наносить воды и для котла, и для охлаждения, чтобы всем хватило основательно помыться, запастись дровами и растопить печь под котлом, доведя воду до кипения. Банька была маленькая, но в ней был предбанник с лавкой, но которой мы оставляли одежду, и дверка банной печи, перед которой лежали дрова, для поддержания огня, и дверь в баню. Сама баня уже натопленная освещалась керосиновой лампой в самом дальнем углу, куда не могли долететь брызги. Внутри справа от входа была печь с большим котлом, в котором была горячая вода. Рядом с трубой были камни, которые хорошо прогревались от горящей печи, на которые плескалась вода, и шипя вырывался пар. За трубой были полати для любителей попариться. Слева от входа стояла лавка с ведрами холодной воды и длинная скамья, на которую ставили тазики, из которых мылись. Все заходили сразу и находились в пространстве между печью с полатями и лавкой. Никто никого не стеснялся. Здесь я видел маму голой с черным треугольничком внизу у начала ног, да с большими сиськами, так мы называли женскую грудь. У сестры еще ничего на груди не было видно, а внизу черточка и все. Да и эти открывшиеся сокровенные части воспринимались в этой ситуации, как данность, и, они еще не очень меня занимали и не приковывали моего внимания. Просто происходило подтверждение того, что все, предусмотренное природой у всех есть, и это было видно без всяких ограничений здесь, в бане, а потом все надежно прикрывалось одеждой. Нас старались вымыть быстрее и отправить в предбанник одеваться и ждать пока помоются взрослые. Как они мылись я не видел.

Потом уже в поселке появились общие бани с расписанием в пятницу женщины, в субботу мужчины. Первое время все ходили со своими тазиками, потом появились общественные. Но баня не продвигала сексуальное развитие, а фиксировала, что мужчины все с членами и волосатой челкой над ними. Мы, пацаны, с голыми мелкими пиписьками болтались среди мужиков и отмечали, что члены некоторых из них вызывали у нас восхищение и удивление своими размерами. Назначение членов было понятно где-то на подсознательном уровне без конкретизации, а как обязательная особенность подчеркивающая принадлежность к мужскому роду.

Игра в свадьбу

Моя сестра была старше меня на три года. Свои первые воспоминания о детских годах так или иначе связаны с ней, ближе по возрасту у меня никого не было. Общительностью я не отличался, более того, был стеснителен и более склонен к кругу общения сестры, чем заводил свой мальчишечий. Я еще долго, примерно до школы, старался увязываться за сестрой на все ее мероприятия, куда она, туда и я, и получил прозвище: «девчачий хвостик». Но такие увязывания за сестрой ни к чему не приводили, потому что даже в таком детском возрасте в сознании все более упрочивалась мысль, что я другой, и мне нужна другая компания. Но о сестре я завел речь не потому, что она у меня была, а потому что она сыграла главную роль в той игре, о которой пойдет речь и которая запомнилась мне. Для меня же она была просто старшей сестрой, у которой тоже были свои проблемы роста и осознания себя и своей женской сущности, о которых я не имел никакого понятия.

В летнее время мы собирались детской компанией, чтобы пообщаться и поиграть, вдали от домов в кустах полынного кустарника. Его заросли обильно простирались в низине перед речкой. Раньше здесь что-то выращивали, потому что сохранились валы и каналы, по которым текла вода для орошения. Но это было давно, а в те дни эти валы и каналы заросли мягкой травой. Вот там за этими валами, в кустах, скрывавших нас от домов и взрослых, мы часто собирались вместе девчонки, и мальчишки и делились своими откровениями самого разного свойства. Мы были в основном в возрасте учеников начальной школы, но все уже не первоклашки, еще не учившихся среди нас не было. Некоторые девочки уже закончили третий и даже четвертый класс. Из ребят помню был мой ровесник Шурик, были еще, но кто, не помню. Колготились, как всегда колготятся собравшись вместе малолетки и бесцельно толкались друг с другом, пока кто-нибудь не увлечет остальных интересным рассказом, какой-нибудь историей или предложением поиграть. В этот раз возникло предложение поиграть в жениха и невесту. По-моему, это была девочка Лида, постарше нас всех, примерно ровесница сестры, она была заводилой и руководила процессом. Что должно стать содержанием такой игры было не очень понятно, но определили, что точно они должны были голыми лежать друг с другом. В те времена свадьбы были большим событием в таком небольшом поселке, как наш. Кроме всяких по сценарию мероприятий с поездкой по деревне с приданным, потом было застолье и обычно было много любителей посмотреть на это действо, не приглашенных непосредственно на свадьбу. Двери обычно не закрывались, это же было публичное действо для всех. Мы, дети тоже ходили смотреть. Потом на другой день уже был своего рода карнавал с ряжеными, с частушками (весьма откровенными) и плясками.

Поэтому свадьба была знакомым нам мероприятием и все легко согласились, это же интересно. Стали составлять пару. Назначили невестой мою сестру, а женихом Шурика. Сестра всегда готова была рискнуть и взять на себя ответственную роль в игре. В последующей жизни, если надо было кому-то помочь, она тоже зачастую оказывалась первой. И здесь она не побоялась попробовать, раз остальные стеснялись. Условных новобрачных стали готовить. Определили место, где они должны лежать, постелили травку. Раздели их совсем. Выбирали таких, кто готов был в присутствии всех раздеться и остаться без трусов. Положили в разные стороны, ногами друг к другу. Не помню, чтобы говорили: надо лечь рядом. Такой картинки в памяти не осталось, а вот то, что они лежали ногами друг к другу, помню. Игра быстро закончилась, так как что делать дальше никто не знал и не умел, поэтому такой имитации было достаточно. Все оделись и продолжались другие игры, какими сопровождалось наше обычное летнее времяпрепровождение. Даже заправила Лида, предложившая эту игру, и определявшую весь воспроизводимый по ее замыслу сценарий и, скорее всего, знавшая, что муж и жена спят вместе, но не до конца понимая почему и зачем. Так принято, так у всех. В стесненных условиях тогдашних жилищ все жили вместе, мало у кого были разные комнаты для детей и родителей. И все, что происходило между родителями, скрывала только темнота ночи.

Хотя игра, не получившая продолжения, на этом закончилась и больше не повторялась, но сестру и Шурика, когда собирались снова в кустах, по привычке поддразнивали женихом и невестой, но и это быстро забылось.

Купание голышом

А Лида была инициатором еще одного достаточно смелого предложения. Как-то после вечерних посиделок она предложила пойти и устроить вечернее купание. Уже наступила ночь, светила полная Луна. И мы побежали на речку, в которой вовсю купались днем, и она была нам хорошо знакома. Прибежали, стали раздеваться, тут Лида говорит, давайте все купаться голышом, чтобы потом не выжимать трусы, они все равно уже ночью не высохнут. И все согласились, поснимали все с себя и бросились в воду. Правда раздевались чуть поодаль слева мальчики, справа девочки. И в воде я не помню, чтобы мы касались друг друга, просто целомудренно купались. Но голыми одних и других все видели при ярком лунном свете. Думаю, девчонкам было интереснее разглядывать мальчишек, чем нам девчонок, у которых еще груди не сформировались и их щелочки, еще не закрытые волосиками, виделись как маленькие черточки между ног, которые они инстинктивно прикрывали руками. Но тем не менее это создавало определенную неясную интригу, и мостик от детской стеснительности к неумолимой взрослости продолжал выстраиваться. Правда стоит отметить, что заводила Лида потому и предложила такое купание, потому что мальчики в этой компании все были не старше девочек, потому что она и другие девочки постарше понимали, что таких мальчишек, как я можно было не стесняться и не ожидать от них какой-то излишней активности при купании в обнаженном виде. Старшие могли бы и поприставать, и пытаться пощупать. А ни я и никто другой таких попыток не предпринимали и даже мысли такие у нас не возникали. Само купание вместе обнаженными уже было смелым и запоминающимся действом.

Соседки

Но все-таки первые воспоминания связаны не с сестрой, а с соседскими девочками. Я продолжал в детстве пытаться понять и осознать свою сущность, а заодно осмыслить почему мы с девчонками разные? И при случае в играх наши интимные различия пытался разглядеть и соотнести: если они есть, то значит они как-то должны подходить друг другу? Это важный вопрос, и он обязательно возникает у начинающего осознавать свою плоть человечка. Возможностей для этого было немного, только если в семье есть сестры или есть девочки-сверстницы в соседях, с которыми приходилось бывать в детских садах, иногда встречаться и во что-то играть. У меня как раз была сестра, она была старше меня, но в этот самый детский период я ничего не могу вспомнить из моего о ней узнавания. И в соседях у нас были девочки – две сестры почти мои ровесницы. И мы с сестрой зимой иногда проводили время с девочками соседками и были хорошо знакомы. Мама работала в бухгалтерии и вынуждена была задерживаться на работе в конторе – время годового отчета. Сестры дома не было, она училась уже пятом классе и осталась у знакомых в соседнем селе. И мама договорилась с соседями оставить меня у них, пока она на работе, так я оказался один с девчонками-соседками. Отца дома не было, была только их мать, которая занималась домашним хозяйством, в котором дел было много, и ей присесть порой было некогда. Нас, чтобы мы не мешались под ногами, загнали на русскую печь. У нас дома тоже была русская печь, но она была маленькой, и на ней с трудом умещались два человека. К тому же у нас не было полатей, продолжения печной лежанки из досок над примыкающим к печи до ближайшей стены пространством. У нас такого пространства не было, не было и полатей, а у соседей печь была большая и были полати, на которых удобно лежать, когда печь очень горячая. Зима-зимой, а на печи жарко и мы были в трусиках и рубашонках. Печь была большая, закрыта занавеской. Нас снизу не было видно, да и кому мы были нужны, когда у хозяйки дел невпроворот. Она без конца выходила на улицу, надо же скотину кормить. На печи было тепло, лежанка застелена толстым стеганым одеялом. Вечерело, но лампы еще не зажигали и на печи было полутемно. Мы играли в карты, была такая простенькая игра «Акулина», что-то рассказывали друг другу. И как-то нечаянно в промежутках стали интересоваться своими особенностями, и возник соблазн подражания взрослым, поиграть в их игры, о которых мы уже догадывались сами по себе, да и условия быта были таковы, что некоторые вещи от детей не спрячешь. Но мы быстро вернулись к своим картам и продолжали играть. Остались только впечатления от условного прикосновения к взрослым тайнам.

К сожалению, такая ситуация больше не повторилась, и наши попытки на этом закончились, во всяком случае я не помню продолжения, хотя они могли быть, но в памяти осталась только это. А в летнее время были другие игры и занятия.

Вскоре жизнь нас развела, и соседи переехали куда-то.

Новые друзья

В поселке появилась семья Черчиковых. Отец был главным зоотехником. В семье были трое детей: Татьяна, ей было уже лет 14, она была ровесницей моей сестры, Виктор, 12 лет, на год старше меня, и младшая сестренка, имя которой я позабыл, но ей было не больше семи. Татьяна подружилась с моей сестрой, а я подружился с Виктором.

Наши старшие сестры увлекались всякими модными новациями, которые узнавали из журнала «Крестьянка», издавался такой журнале для жителей сельской местности. В каждом номере журнала были выкройки для шитья всякой необходимой в быту и даже праздничной одежды. Так вот пошла мода на свободные расклешенные женские трусики, которое не облегали плотно попу и ноги, а были похожи на свободные мужские трусы, прозванные семейными, но более изящные и стильные. Такие трусы стали модными, и многие взрослые, которых мы видели при купании в речке, завели себе такие, как купальные, ведь купаться старались отдельно. И даже купалки, специально выбранные места для купания, были отдельные: мужские и женские, и эти правила не нарушались. Женские были недалеко от дорожки, ведущей к реке, где мало деревьев, а мужские уходили по реке вглубь, где гуще росли деревья, которые нависали над рекой и их толстые ветви служили вышкой для прыжков в воду, чем любили заниматься мальчишки, да и многие взрослые парни. Ну я отвлекся, так вот завели себе такие трусики и наши сестры. Мы кроме всяких прогулок и купаний часто сидели на ступеньках своих домов, а вход в наши дома, которые были подняты примерно на полтора метра от земли, вел через лестницу от 7 до 9 ступеней, и мы располагались кто выше, кто ниже и рассказывали всякие истории и делились новостями. Так вот такие трусики сестер дали нам возможность при перемене девочками поз во время сидения на ступеньках дома, а они чаще всего сидели выше нас, видеть то, что трусики скрывали и для чего были предназначены. Их свободный крой иногда приоткрывал нижние губки. Виктор первый мне это подсказал. И мы сначала случайно, а потом уже целенаправленно старались сесть намного ниже них и, поднимая при разговоре голову вверх, заглядывать под короткие подолы их летних сарафанчиков, которые прикрывали ноги сверху, а под подолом ноги были открыты, и они, забалтываясь, широко их расставляли, а мы ловили эти моменты.

Юные увлечения ПОСЛЕ восемнадцати

ФОНАРИК

Летом мы с сестрой иногда спали на полу вповалку. Увлекшись подглядыванием, я вспомнил, что у меня есть фонарик, который может дать мне новые возможности увидеть то, что скрывается днем, и проникнуть под свободные трусики сестры, когда она лежит рядом и уже уснула. Мне и до фонарика удавалось, как бы нечаянно, касаться ног и попы сестры и проникать пальцами под трусики, которые практически не препятствовали моим как бы нечаянным прикосновениям. Но теперь с фонариком я могу не только нечаянно прикасаться, но и увидеть вблизи и подробно женские прелести сестры. Я брал фонарик под подушку и дожидался, когда сестра уснет. Убедившись, что она крепко спит на боку, повернувшись ко мне спиной и поджав ноги, я осторожно отползал к ее ногам, накрывался ее же простыней, чтобы внешне не был виден свет фонарика, включал его и разглядывал то, что скрыто под трусами, которые слегка спускались и средний шов пускался на нижнее бедро, тем самым мне практически не мешал разглядывать ее письку, так мы между собой называли девчачье хозяйство. Слова: клитор, влагалище, – мы не употребляли, а скорее всего и не знали их. Чаще говорили про сикель, который и был клитором, но ошибочно получил такое название из-за уретры, которая располагалась сразу под клитором, и из нее вытекает моча, т. е. сикает, а что это разные части полового органа мы не представляли, а кто бы нам эту анатомию преподавал. Разглядывал я осторожно, боясь разбудить. Вот розовые пухлые губки и щель, уходящая к животу, окруженная редкими короткими рыжеватыми волосиками. Но доступная мне нижняя часть хозяйства, самое что ни на есть главное место, куда, собственно, и возникало непреодолимое, но мало представляемое желание ворваться членом и что-то пока только воображаемое делать. То, что открывалось в тесноте глазам, очаровывало и, уже давало возможность не только коснуться, а погладить, поводить пальцем и пробовать его запустить внутрь, и нащупать вход в недостижимое таинство. Я подсвечиваю, отодвигаю мешающие части трусов, поглаживаю пальцами по большим губам, вижу между ними складочки поменьше и пытаюсь вставить между ними свой пальчик, который в какой-то момент вдруг нащупал углубление и неожиданно стал в него погружаться. Откуда мне было знать строение женских прелестей, что именно со стороны попы и был главный вход, самый что ни на есть вход во влагалище. Но палец не упирался ни во что, а входил на половину своей длины и даже глубже, не пробуждая, сестру. За этим я четко следил, и любое движение сестры, грозящее пробуждением и моим обнаружением, вынуждало меня тут же гасить фонарь и притвориться спящим, случайно во сне оказавшимся не на своем месте. Мне это нравилось, и я повторял такие познавательные экскурсы несколько раз, так и не будучи разоблаченным. Но наслаждаться картинкой, высвечиваемой фонариком, прощупывание пальчиком складок и погружение пальчика вглубь уже при выключенном фонарике было волнительным.

Сестра не просыпалась и ей, видимо, во сне тоже было приятно ощущать не грубое, а нежное мое поглаживание и пальчиковое проникновение. Википедия подсказывает: «Степень чувствительности внутри влагалища настолько невысока, что менее 14% женщин вообще способны почувствовать, что к стенкам влагалища прикасались», хотя другие источники сообщают, что именно первые 3—4 сантиметра влагалища обладают особой чувствительностью и могут доставлять удовольствие. Но проникая во влагалище, я иногда продвигался пальцем до самого сикеля, но это не было так интересно, как осторожное погружение. Я задерживал пальчик внутри, он чувствовал тепло и влагу. Наглеть я не стал, а довольствовался только таким погружением пальца, что было уже более значительным, чем все предыдущие просто разглядывания, достижением. Так я провел несколько ночей, необнаруженный и неразоблаченный, сестра так ни разу и не проснулась. Этим я ни с кем, не делился. Это осталось только моим, и сестре я никогда об этом не рассказывал, а если бы и рассказал, то мы бы просто посмеялись над моими забавами. Ну кому жалко, если на твои сокровища кто-то посмотрит.

ТЕТКА ИГОРЯ

У меня появился новый друг Игорь. Его семья приехала из другого места и обосновалась у нас. Еще в их семье проживала его тетка, родная сестра матери, Тамара. Она была больным человеком, но не дауном. Она выглядела внешне как здоровые женщины, была даже симпатичной, но было что-то с психикой, и она вела себя во многих случаях неадекватно и порой теряла всякую стеснительность и совершала странные поступки, в которых не отдавала себе отчета. Все говорили, что Тамара не в себе, но понимая, что она больна ей многое прощалось по принципу, что взять с больного человека. Был случай, когда началась целинная эпопея. Ранней весной к нам прибыла группа целинников, которых разместили в клубе, преобразовав его в общежитие. Ребята спали на раскладушках. Было их человек 10. Со временем многие из них переженились и остались в поселке, многие уехали. Их комсомольского пыла хватило на несколько месяцев. Так вот Тамара могла запросто прийти к этим ребятам и залечь на постель тому, кто ей больше всех нравился, чтобы он по возвращении оценил ее подвиг самопожертвования и взял ее, а потом женился. Но тот, на чью кровать она ложилась, понимал с кем имеет дело и просто прогонял ее. Отдаться для нее не было проблемой. Говорили, что ее некоторые трахали, а может это были просто слухи. Но однажды Игорь говорит: «Хочешь посмотреть, как выглядит кунка (таким словом еще мы называли женский орган, чтобы не применять ругательных слов) в натуре, пойдем ко мне, там у нас сейчас Тамара. Она обычно ходит без трусов, и я попрошу ее, чтобы она раздвинула ноги. Она это делает без стеснения. Мы пришли к нему домой, никого, кроме Тамары не было, а она лежала на высокой кровати и дремала. Игорь подошел к ней, разбудил ее и говорит, Том, ну покажи нам кунку. Она стала возражать, но не сильно. Игорь задрал ей халат и обнажился заветный треугольник в конце живота. Волосики были редкие и почти ничего не прикрывали, а прикрывать в таком положении было и нечего. Даже начала складки не выявлялось при поджатых ногах. Он стал просит Тамару: «Том, ну раздвинь ноги, что тебе стоит. Мы только посмотрим и никому не скажем». Она с неохотой вытянула ноги и слегка их раздвинула. Обозначилось начало складки, уходящий вниз в промежность. Игорь, слегка нажимая, стал раздвигать ее ноги. Обнажилась вся складка с очень редкими волосиками вокруг. Игорь несколько раз пытался удержать раздвинутые ноги и потрогать складки, но она стала возражать и сжала ноги. Так что, кроме складок из больших губ, образующих половую щель, мало что удалось разглядеть, разве что чуть выступающие малые губы. Все делал Игорь, я до тела Тамары не дотрагивался. Так что Тамарины достоинства вряд ли способствовали нашему и, в частности, моему просвещению. Но в тот момент и этого увиденного тоже было достаточно. Потому что это не под простыней, а на свету и в открытую. Важно было не то, что успел при этом разглядеть, а сам факт, что ты это видел

Люба из соседнего двора

Мои первые попытках завязать дружбу с девочкой были навеяны подражанием более опытным сверстникам по улице и свидетельствовали скорее об отсутствии у меня долгосрочного плана с последовательным выстраиванием отношений, переходящих в близость. Они были настолько неумелы, и по наивности неуклюжи, что изначально были обусловлены на провал. Но это было все-таки продвижением, пробой жизни на вкус, пробой, не опирающейся на опыт, которого не было. Все эти попытки тем не менее складывались в копилку опыта, хотя и были стихийными, не подготовленными и без стратегии. Они даже тактически были непродуманными и случайными. Все отдавалось на волю случая и первые нестыковки и неудачи в таком общении, естественно приводили к их полному прекращению.

Мы вечерами собирались на улице и делились впечатлениями самыми разными и от увиденных фильмов, прочитанных книг, услышанных рассказов, анекдотов и прочих баек. Были и захватывающие сюжеты с девочками, как героинями очень уж откровенных сюжетов. И старший, рассказывающий такие соблазнительные истории, после своего рассказа обычно, наблюдая наши оттопыренные штанишки, подтрунивал над нами. И конечно всегда в воздухе висел вопрос о дружбе с девочками, которых практически ни у кого еще не было. Была в соседнем дворе девочка Люба почти сверстница. Годы тогда никто не высчитывал, на глаз ровесница, а разница в один или два года в любую сторону в расчет не бралась. Все ее видели и даже слегка обсуждали оценочно, без пошлости, но на предмет возможных мальчишеских отношений.

У девчонок, наверное, были свои компании, но мы компаниями не пересекались и девчачьих групп не наблюдали. Так девочки появлялись на улице, куда-то ходили. Люба мелькала чаще других и не раз возникал вопрос, а почему бы с ней не попробовать познакомиться поближе. Надо мной подтрунивали и, видя мой интерес к Любе подталкивали, мол, давай знакомься. И я решился пригласить ее прогуляться в город, может сходим в кино, или погуляем по центру. Люба согласилась, и мы пошли с ней гулять в город. По дороге что-то говорили друг другу, но связного разговора не получалось, так мололи несуразное. Я вспомнил какую-то песенку про Любу и пробовал ее не напеть, а просто пересказать стихами. Ей нравилось, но что еще? В моем скудном багаже тем особых не находилось, неразвитая фантазия тоже не приходила на помощь. Люба что-то поддакивала, но и она не способствовала развитию и продолжению разговора. Прогулявшись до центра, мы вернулись обратно. Сказать, что что-то стало завязываться, похожее на дружбу, я не могу. Мне эта прогулка не показалась интересной, да и Люба как-то не давала повода к продолжению наших встреч, и желания повторить ее не возникло. Может она была старше и понимала бессмысленность нашего общения, хотя она же согласилась прогуляться, значит ей было интересно посмотреть, что из этого получится, и я не вызывал у нее отвращения. А может она была еще глупее меня в этих вопросах. Могу сказать только за себя, я оказался не способен на увлекательные беседы. А Люба не пожелала продолжения по каким-то своим соображениям. Но мы прогулялись, порою держались за руку, и вернулись назад. Встречаясь на улице, кивали друг другу, но продолжения не получилось.

Подглядки

Я одну зиму жил у своей тетки, сестры по папе. Комната была маленькая, нас было четверо. Тетка с мужем спали на кровати у стены, причем она на краю, а муж у стены. Я спал на раскладушке, стоявшей перпендикулярно к их кровати, головой к окну, а ногами в их сторону. Рядом параллельно мне на диване ногами к окну спал ее сын, мой двоюродный брат. Я засыпал быстро и происходившее на кровати ночью не видел. Взрослые же тоже спали. Но к весне ночи становились короче и по утрам свет уже вовсю освещал комнату. Однажды я проснулся раньше времени, и рано было вставать. И приоткрыв глаза, я увидел, что муж тетки приподнялся из-за нее, чтобы убедиться, что я сплю. Я заметил это и быстро закрыл глаза, делая вид, что сплю, но сквозь щелочки глаз стал наблюдать. Вот тетка взяла с полочки дивана, на котором спал брат, коробочку из-под пудры «Красная Москва», в которой, как я потом выяснил, был белый порошок, а он видимо был противозачаточным средством. Что они делали с порошком куда, как и на что его насыпали, я не знаю, но коробочка вернулась на место. Муж еще раз приподнялся из-за спины тети, чтобы надежнее убедиться, что я сплю. А я на любые движения успевал вовремя прикрыть глаза. Поверив мне и, успокоившись, он опустился за спину тетки и стал толчками сзади покачивать тетку. Я смекаю – значит трахает. Подглядываю дальше: тетка с закрытыми глазами, лежа на боку спиной к мужу с поджатыми к животу ногами, слегка покачивается от толчков, но лицо абсолютно спокойное.

Покачивание продолжалось, а потом вдруг участилось и совсем закончилось. Все затихли и досыпали последние минуты. А я стал свидетелем утреннего траха, и эта новость разрывала меня. Я потом поделился увиденным мной с братом, но это не произвело на него впечатления, и он дал понять, что ему это не интересно, и мы решили эту тему не разрабатывать, тактично оставляя право взрослым строить свои взаимоотношения по своим потребностям.

Среди студенток

Я продолжал жить в городе. Мама предложила сестре попытаться найти себе работу в городе. Она нашла нам недорогое съемное жилье, в котором мы поселились. Так мы оказались вместе. В съемной комнате с нами жили еще две девчонки. Они были студентками. Хозяйка была женщиной невысокого роста, кругленькая, лет пятидесяти. У нее был поздний ребенок, она работала вахтером в большом учреждении, недалеко от дома в 15 минутах ходьбы.

Студентки спали на одной кровати у окна, справа, сестра – на кровати у окна слева, я – на раскладушке посредине комнаты, а справа в дальней от окна стороне, через шкаф после кровати студенток, служивший перегородкой на широкой кровати спала хозяйка с сыном. Сейчас трудно представить, как мы жили в одной комнате, правда большой примерно 25 метров. Все-таки девчонки были уже вполне половозрелые с развитой грудью и круглыми попами и со всеми своими биологическими естественными проблемами? Но этот вопрос как-то разрешался, и я не помню, чтобы возникали проблемы. Все как-то размещались в этом ограниченном пространстве, и я не вызывал у девчонок смущения. Неудобства они, конечно, испытывали, но всех такая ситуация устраивала, дешево, но сердито, у мамы тоже не было такого достатка, чтобы снять нам комнату поприличней. Мы не были избалованы удобствами и шиком, стесненность была нормой. Надо добавить, что и туалет был только на улице. В квартире была еще маленькая кухня, там была газовая плита, буфет с посудой, раковина с холодной водой и кухонно-обеденный столик. Я к девчонкам не приставал, никаких поползновений не предпринимал, да они и не возникали. Мы просто общались: кино, книги, театр, игры. Одно время мы даже решили объединиться и готовить еду на всех, но это продолжалось недолго.

Так и жили. Сестра нашла работу, на которой у нее налаживались отношения, и она даже впряглась в общественную работу, при ее характере она легко соглашалась на оказание помощи, на соучастие. Однажды ей нужно было сделать стенгазету. Это было накануне праздника 7 ноября, как же на праздник и без стенгазеты. Но это все неважно, важно то, что она обещала эту стенгазету сделать, и как человек обязательный, переживала, что не успевает, переоценив свои возможности. Я немного рисовал, что-то пытался сочинять, и у меня это получалось. Сестра уже несколько раз пыталась ко мне подъехать, чтобы я ей помог, я все отнекивался, ссылаясь на занятость. А срок уже поджимал, шел последний до праздника день. В этот день она должна была пойти на работу во вторую смену к 4 часам уже с готовой газетой. И она все-таки упросила меня ей помочь. Мы были дома одни, хозяйки не было, сын был в школе во вторую смену. Девчонки были на занятиях. Я согласился, но неожиданно выторговал условие: я сделаю тебе газету, если ты дашь потом себя потрогать и пощупать как я захочу. Не помню точных слов, не помню, чего и как я это говорил, но она меня правильно поняла и согласилась, подумав, что ничем не рискует, если брат ее погладит и слегка пощупает, ей очень нужна была стенгазета. Я что-то нарисовал, что-то сочинил, газета была небольшой, и она у меня быстро получилась. Сестре все понравилось, она была счастлива, что не только не придется оправдываться за невыполнение обещанного, а более того она пойдет на работу с хорошей стенгазетой, которой не грех и похвастаться. До ухода на работу еще было время, и я потребовал обещанного, и она без возражений вынуждена была позволить. Она сидела на широкой хозяйской кровати, перед ней стоял столик, на котором я рисовал и писал. Я отодвинул столик, подсел к сестре и завалил ее на спину. Думается мне, что я все-таки не первый раз пытался пощупать сестру, и она, возможно, мне что-то очень легкое по-родственному позволяла, но не больше, поэтому моя просьба была не такой уж неожиданной, как для меня (какой-то опыт просьб уже был), так и для нее (она знала, что мне не так уж много надо). Вообще-то у меня была некоторая власть над сестрой, с которой она, сдавшись один раз, смирилась, хотя была старше. Помню, мне было около десяти или уже десять мы летом во что-то играли, во что не помню, но потом поссорились. И сестра, как старшая начала качать свои права, а я не соглашался. Мы начали бороться, но в этом у меня было больше преимуществ и, она, спасаясь от меня, убежала в дом, где спряталась под дальнюю кровать, на которой я спал. Я ее под ней засек, заблокировал выход и сказал, что не выпущу ее, пока она не согласится мне подчиняться. Я держал ее под кроватью, пока она не приняла это условие. Вот с тех пор в некоторых критических ситуациях у меня уже было право проявить волю, которой она подчинялась. Поэтому в этот раз она и по договоренности, и по моей настойчивости привычно согласилась. Что я собирался делать? Чего мне хотелось? Н так уж и много. Просто появилась возможность не мимоходом, а целенаправленно пощупать. Конечно, в мыслях было всякое, но опыта и четкого плана действий добиться смутно желаемого не было. Я трогал ее грудь, запуская руки под лифчик, пощипывал соски, гладил по бедрам, залез рукой под подол, пробираясь к треугольнику между ног, что-то мял, щупал. Она по договоренности не сопротивлялась, но была на страже. На раздевание мы не договаривались. Может быть ей тоже нравилось, чтобы я ее тискал и щупал, но и удовольствия не показывала. В общем, я дотрагивался до заветных мест и одно это уже вызывало во мне удовольствие и радостный трепет. Я хотя и выторговал право на свои неумелые ласки, но все же наглости не проявлял, понимая, что большего она не позволит, но мне очень хотелось добраться до резинки рейтуз и залезть внутрь, может мне и удалось залезть, но я не помню тех ощущений. Не знаю, если бы времени было больше, я, может быть, и забрался бы в трусы основательнее, чтобы и потрогать и пальчиком войти, не уверен, что она бы мне это позволила. Сколько продолжалось моё это наивное наслаждение, не помню, скорее всего оно было недолгим. Уже вечерело и сестре надо было бежать на работу. Но и это недолгое удовольствие было прервано. На пороге послышался шум, кто-то возвращался домой, и все пришлось быстро прекратить. Мы заняли свои места вокруг столика со стенгазетой. Пришла сама хозяйка. Следов наших барахтаний не было, просто встали и продолжили сидеть за столиком. А сидеть на ней днем нам разрешалось.

Сестра убежала на работу. Но в обиде я не был, арсенал моих достижений пополнился желанным поглаживанием ее заветных мест, но посмотреть их не получилось. Даже если бы хозяйка нас не спугнула, большего я бы все равно не достиг и в силу своей неготовности, и в силу неумолимо приближающегося ухода сестры на работу. То, что это была сестра, меня особо не смущало, я все делал с ее разрешения, а все остальное мне даже в голову не приходило.

В автобусе

Как-то во время летнего отпуска (я уже работал), которые я всегда проводил дома в своем поселке, мне пришлось проводить бабушку на пароход. Это был первый приезд бабушки к нам после ее многолетней ссылки. Маме было некогда, сестра осталась в городе, и я уже вполне мог справиться с такой задачей. И мама попросила меня отвезти бабушку и посадить на пароход. До пристани, что была на Волге, было достаточно далеко, нужно было ехать на двух автобусах. Сначала от поселка до районного города 50 км, а уж из него к пристани еще 90 км. Мы доехали, я взял бабушке билет на пароход в 3-й класс, дождались парохода, эта пристань была промежуточной и пароход приставал на 10 минут, и я, посадив бабушку, поспешил на автовокзал. Надо было возвращаться опять на двух автобусах. Как-то так удачно сложилось, что все перемещения и состыковки рейсов при определенной расторопности удалось сделать в один день и к вечеру я вернулся домой. Так вот, возвращаясь от пристани, я увидел в автобусе девушку, которая мне понравилась. Я сидел где-то в середине автобуса, а она на переднем сидении, рядом с кабиной водителя, но скамья была обращена внутрь автобуса, и она сидела лицом ко мне. Мы издали несколько раз обменивались взглядами, и складывалось ощущение взаимной симпатии. Я мало кого видел в лицо, кроме тех, кто сидел на скамье этой девушки, из которых никто мне не был интересен. Она же видела всех пассажиров во всем салоне автобуса и, видимо, никто из них, кроме меня ее не заинтересовал. И наши переглядки продолжались. И вот неожиданный случай. На очередной остановке этого длинного маршрута длительностью в 3 часа, сидящий рядом с девушкой пассажир вышел, и она положила сумочку на свободное место, обозначив его, как уже занятое, и пригласила меня сесть рядом. Я пересел, мы, познакомились, но уже не помню ее имени, хотя было явно, что она постарше меня, но мы не говорили про возраст. Налаживался дружеский контакт случайно встретившихся людей, но заинтересованных в общении среди случайно оказавшихся в одном месте самых разных людей. Мы стали рассказывать друг другу свои забавные истории и весело коротали время поездки, а это почти два часа. Но мы были попутчиками только до районного центра, а дальше у обоих были свои маршруты и на большее нельзя было рассчитывать. А я и не рассчитывал, а рассказываю и вспоминаю об этом, как о факте внешне удачного знакомства с девушкой, пусть и без перспективы продолжения общения. Ну в этот раз не сложилось, но надо продолжать.

Заводское

В своей школьной истории мои попытки подружиться с девочкой. окончилась ничем. Я во многом в своем взрослении отставал от своих сверстников. По рекомендации тетки пошел на завод, где и проработал до армии. Был учеником токаря, выпускал стенгазеты, писал стишки. Была в цехе девочка Валя, которая мне приглянулась и которой, как выяснилось, я тоже нравился. Она тоже писала стишки, давала их в газету. Так произошло знакомство, но наши любования друг другом огранивались только перерывами в работе на обед и не получали продолжения. Пока я не узнал однажды, что она уже стала дружить с другим парнем Ильей, тоже токарем с соседнего станка. Они гуляли, ездили на пляж, купались и… Я мог только догадываться, пока Валя мне однажды не сказала, что я сам виноват, надо было действовать и она была бы со мной. Она девчонка рабочая и знала цену своим словам. Этот поезд проехал. Может и хорошо, видимо, к длительным отношениям я не был готов. На работе было много молодых девчонок, они были в основном фрезеровщицами, была одна девушка Рая, она работала токарем на однообразной операции на простеньком токарном станке. Как-то я пригласил ее сходить в кино. Сеанс был дневной, зал был полупустой. Фильм был так себе, и я между кадрами пробовал ее приобнять, погладить колени, как-то прижаться. Но все мои попытки встречали легкое, но твердое неприятие, которое давало понять, что такие действия сразу, на первой встрече в ее понимании были не допустимы, возможно на последующих встречах мне бы позволили большее. Я может быть и согласился бы на продолжение отношений, если бы почувствовал легкую уступчивость, дающую надежду на сближение. А тут сразу резкое нет. Мы ведь были не первый день знакомы, чтобы так категорично не разрешить даже обнять. Возможно, мы не поняли друг друга, а у каждого были свои резоны и свои этапы сдачи или захвата позиций. Но мне показалось, что с ее стороны было желание продолжения отношений с плавным переходом в серьезные и долговременные. А у меня это не вызывало энтузиазма, я еще не понимал, зачем мне такие серьезные отношения, если они становятся уже претензией на присвоение. Я предпочитал легкие отношения без больших обязательств. Больше я делать попыток договориться о новых встречах с Раей не стал, но мы сохранили нормальные рабочие отношения.

На товарке

Так как я уже работал на заводе, то мы с сестрой сменили хозяев и нашли квартиру ближе к моей работе. На новом жилье, у меня была кровать в нише за печкой закрытая занавеской. Сестра спала в другой комнате на раскладушке. Обычно я работал на заводе в две смены: утром с 8—00 до четырех дня и вечером до двенадцати. Иногда случались ночные смены. В один из таких периодов, когда я, работая в ночную смену, вернувшись утром, завалился спать и проспал часов до трех. Я проснулся, умылся, а в это время с работы пришла сестра. Она приготовила еду, и мы пообедали. Дома, кроме нас, никого не было, делать было особенно нечего. До ухода на работу к двенадцати было еще много времени. Я собирался почитать, что-то завозился, стал искать книгу и не найдя подошел посмотреть не оставил ли ее под подушкой. И, подойдя к кровати, увидел сестру, которая захотела отдохнуть после работы и прилегла. Я посмотрел под подушкой, книги не было, а сестра так завораживающе лежала, что мне захотелось лечь рядом, мол, недоспал и спросил не возражает ли она. Она не возражала. Я прилег лежим спокойно, о чем-то говорим. А мне вспомнились наши с ней стенгазетные приключения, и я снова стал прижиматься к ней, склоняя ее к мысли мне это позволить, ну пообнимаемся и все. Она не высказала решительного возражения, а как бы нехотя допустила проявление братской нежности. Видимо сказывался мой статус более волевого в наших житейских взаимоотношениях, и она не решалась мне противостоять, понимая, что уступит, согласно предыдущему опыту. Но что значило для меня ее непротивление? Только одно, что я могу не просто обнять, а слегка погладить, не лежать же просто обнявшись, тем более что это и даже больше раньше уже допускалось. Мои поглаживания стали настойчивее, и я не очень сдерживаясь, дал волю рукам. Стал сильнее прижиматься, требовательнее обнимать ее, стал трогать грудь, слегка ее сжимая. И, продолжал ее обнимать и целовать, стал, постепенно поворачивая ее на спину, гладить по бедрам, задирая полы халатика, как бы нечаянно, но не давая ей их вновь опустить. Руки, не останавливаясь, гладили бедра, все больше внутренние стороны, и продвигались вверх, осваивая новые доступные рубежи, и если она их отводила, то я с новым приступом отстаивал завоеванное, как уже позволенное. Резкого и решительного «нет» я не услышал и с каждым новым движением добивался большего. Наверное, я право на это большее у нее выторговал, но как я это делал, какие слова говорил, не помню. Я уже владел инициативой. Начало было положено, а дальше уже работал мой волевой напор, которому ей трудно было противостоять. И я, осмелев, стал не только добираться до самых для меня интересных мест, но и претендовать на полное покорение. Уже щупал и гладил промежность и тянулся к резинке, чтобы снять трусы. А сам уже лежал не ней, легко коленями раздвинул ее ноги и прижимался тазом к ее промежности. Член вовсю стоял. Она почти приняла игру, вяло не то сопротивлялась, не то содействовала, подчиняясь моему напору. Я, лежа на ней между ее ног, без особых препятствий давал волю рукам и, пока не снял трусы, забрался под них, пробираясь через волосы и нащупывая мягкие, теплые и влажные губы и ища место куда может провалиться палец, чтобы залезть пальчиком во влагалище, в которое я уже когда-то попадал. Все складывалось удачно, стихийно, я почти добрался до нужного места, скрытого такой ненадежной одеждой, как трусы, но член требовал большего, и я стал пытаться их снять. Она не давала снять, но уже не сопротивлялась действиям моих рук. Свои треники я не снял и член, во всю стоящий, не вынимал. Никакие мысли меня не сдерживали. Я рвался к траху, хотя напрямую сказать сестре: давай потрахаемся, – не решался. Делал все молча, просто отодвигая ее руки, которыми она только изображала сопротивление. Не помню, ее реакции на мое проникновение пальцами, но я был на коне и настроен двигаться только вперед, все ограничения в такой момент просто не работают, тем более я чувствую, что она не то, не идет навстречу и не помогает, но поддается, изображая сопротивление, преодолеть которое становилось все менее трудной задачей. Она не проявляла желания потрогать меня, пощупать мой член, не говоря уже про пососать. О минете мы были наслышаны, в памяти был анекдот про маскарад, на котором одна дама нацепила на себя костюм, главным содержанием которого была нотная линейка с нотами от «до» до «си» сверху вниз по нисходящей, но линия, где должна была стоять «ми», была пуста. За оригинальность она была признана победительницей конкурса. Легко складывающееся слово «ми – нет» было понятно даже нам пацанятам. Раз есть слово, значит есть и соответствующее действие. Я не был особо просвещен в сексуальном разнообразии. Правда был случай, когда я был на каникулах в поселке, в то время на время уборочной страды мобилизовывали городских жителей. Приезжали и девушки, и парни. Мы, конечно, обивали пороги их общежитий. Девчонки нас не приглашали, а парни охотно с нами общались. Был среди них бывший солдат и он рассказывал, что служил в Венгрии и там ему за деньги женщина сделала минет. Он говорил, как обстоятельно она готовилась. У нее было все необходимое. Она протерла одеколоном его член, хорошо его протерла и только после этого взяла в рот, и, энергично работая языком и губами довела солдатика до оргазма, выплюнув потом сперму. Больше она ничего ему не дала, только минет. И он нам больше ничего не рассказывал.

И меня не особо расстраивало, что мой член не удостоился внимания. Я владел ситуацией, член давно напрягся, сестра, которую я подавил своим напором, уже не противилась вовсе. Память о нашем родстве подсознательно, видимо, сковывала нас обоих. Хотя не могу сказать, что эта мысль меня тогда беспокоила. Скорее всего, если бы я ее раздел, я бы не остановился. Не знаю, что бы при этом произошло раньше: успел бы вставить член или бы, не успев вставить, спустил бы после стольких минут борьбы. Что и как бы у нас получилось бы не знаю, но, вспоминая свои последующие уже взрослые, но не очень удачные, хотя и настоящие полные контакты с другими женщинами, хорошего полноценного секса точно бы не получилось. Спустил бы я точно и получил бы свой оргазм, к которому стремился, скорее всего до того, как вошёл.

Но даже до снятия трусов дело так и не дошло. Вот в такой ситуации нас застал стук в дверь. Говорю об этом, потому что открывать дверь пришлось идти мне, хотя треники оттопыривал напрягшийся член, а не сестра, которой прежде, чем встать и пойти, надо было не только одернуть юбку, а и привести себя в порядок, так как я ее уже основательно подраздел. Стучала хозяйка (дверь нас просили запирать, если никого из хозяев не было). Я, всячески изгибаясь, чтобы спрятать свои неровности в одежде, пошел открывать дверь. Сестра в это время привела себя в порядок, и отошла от кровати. Никто ничего не заметил. Но мне было жалко, что все оборвалось на полдороге, хотя я понимал, что хорошо, что не зашел дальше, и сейчас уже не жалею. Инцеста не случилось. Больше у меня ничего подобного с сестрой не было за всю жизнь. Я к ней больше никогда не приставал, а случаев, когда мы с ней оставались одни было еще предостаточно. И мы никогда об этом не вспоминали. Эти первые безобидные и где-то смешные ощущения и проявления своих биологических миссий никакого урона нашему престижу и уважению к друг другу не нанесли.

* * *

Но податливость сестры до сих пор меня по размышлении немного удивляет. Видимо, ее тоже волновала своя женская природа и тоже мечталось и хотелось почувствовать в реальности все свои природные возможности. Ей, хотелось и отдаться, и удержаться. Явно было, что она не воспринимала мои действия, как насилие, иначе бы она энергично протестовала. Это ее сковывало, и она про себя решила, ну пусть как получится, все больше уступая. Возможно, она в этот раз, абсолютно не готовая к моему неожиданному натиску, ведь никакой договоренности заранее не было, как было со стенгазетой, но уже знавшая, что я могу захотеть подобного понимала, что не сможет устоять против моего волевого напора, и допускала для себя возможность моего приставания. А когда уже все стало осуществляться, то в процессе происходящего она, понимая, что уступает все больше и больше, уже смирилась с неизбежным, успокаивая себя: уж лучше с родным братом пройти все неумолимые процедуры, чем в неизвестном будущем с неизвестным парнем, которым еще надо увлечься и к которому надо будет привыкнуть. Я так и не знаю, была ли она тогда еще девственницей.

И все-таки этот эпизод я расцениваю, как просто случайное стечение обстоятельств, он не был следствием задуманной цели. Случай с фонариком, выторгованное условие пощупать в обмен на стенгазету были мальчишеской забавой, продиктованной естественным интересом и любопытством, не более. А тут сложилось так, что мы оказались рядом на постели с возможным инцестом, хотя изначально ни у кого не было такой цели, ни у нее спровоцировать меня, ни у меня ее взять.

Самодеятельность

Примерно к концу второго года службы в СА я попал в шефскую группу, которая находила в окружающих селениях детские дома или школы, к которым привозила импровизированные концерты. Я себя артистом не воспринимал и не тянулся к такой деятельности. Но я писал стишки. Они были на злобу дня, и меня уговорили активисты из этой группы прочитать их на концерте и включили в свою бригаду. Нас отвезли в какое-то отдаленное село, в местную школу. Там были дети старших классов и некоторые родители. Я прочитал там свои стихи, сорвал бурные аплодисменты и высокие оценки от взрослых, которые по советской привычке, не очень отягощались своим плачевным и не очень благополучием, но всегда были готовы обсуждать международное положение. И конечно они были в курсе событий, наша пропаганда это активно доносила через радио и газеты, освещая все в своем пропагандистском духе. Я сам был втянут в такую жизнь, почему и написал эти стихи, которыми и тронул благородные российские души. Получив такую оценку, я был козырным тузом в этой бригаде и меня старались обязательно притянуть к таким концертам. Но я поучаствовал еще в одном таком мероприятии в средней школе, недалеко от нашей части.

Там тоже я имел успех, потом было что-то вроде танцев или какой-то другой неофициальной части, как продолжение этого шефского мероприятия. Меня заметила и положила на меня глаз одна дама, которую я сейчас через такое продолжительное время не могу точно отнести к какой она относилась части присутствовавших местных жителей, скорее всего она была не школьницей и не учительницей, но уже взрослой девушкой, кем-то вроде пионервожатой. Мы пообщались, понравились друг другу, я пригласил ее на танец, а потом предложил ее проводить. Моя часть, а это всего-то отдельная рота в 40—50 человек, была недалеко, командиры жили в своем городке в отдалении от части, а кто-то из них даже в самом городе, строгости особой не было, задержка на час-другой вечером, когда в части был только дневальный из своих же солдат. Она, имя ее я уже не помню, согласилась и мы пошли по грязным (была осень) деревенским улочкам. Вокруг за легкими заборами были одноэтажные домики, отделенные небольшими придомовыми садовыми участками. Мы шли разговаривали, пока не подошли к ее дому, у которого мы начали обниматься и целоваться. Я щупал ее, трогал грудь. Максимум что мне удалось это пару раз залезть под юбку, она бы и не возражала на продолжение, но не у своего же дома на улице и в этой грязи, а в дом нас никто не приглашал. Шансов на продолжение контакта практически не было. Других мест обстановка не предоставляла, и я их спроектировать не смог. На этом мы любезно расстались. О новых свиданиях почему-то не договорились. Никто не проявил инициативы. Я вернулся благополучно в часть и завалился спать. Мои армейские приключения, кроме отчаянного и очень рискованного путешествия в Орджоникидзе, на этом, собственно, и закончились. Я не привожу несколько городских увольнений, в которых мы считали самым главным распить бутылочку. Было еще одно посещение танцев в клуб при аэродроме, достаточно далеко от нашей части. Но там было много летчиков и мало девушек, которые смогли бы привлечь мое внимание. А я пижон искал что-то типа царевны, на которую никто из них не тянул. А надо было решать простую солдатскую задачу, которую мы в обиходе выражали фразой из анекдота: «Солдат не рви юбку, пуговичка справа».

Студенческие случайности

Люда соседка

Вернувшись из СА, я сдавал экзамены в институт. Жил я в комнате, а в квартире жили еще две семьи. В одной была девочка Люда. Я бравый сержант, вернувшийся из армии, вызывал несомненный интерес, который быстро привел нас к знакомству. Мы переговаривались дружелюбно и несколько раз прогулялись по городу, пока я готовился к экзаменам. Я пытался что-то рассказывать из того, что читал, она слушала, потому что было заметно, что сама мало читала. Я понимал, что она мне не подружка, и надо было искать повод для прекращения отношений, потому что она стала привязываться ко мне. Однажды, вернувшись, я услышал стук дверь, это была Люда, которая, услышав, что я пришел, захотела меня проведать. Я пригласил ее зайти, она с радость вошла, спросив про мои дела. Я, понимая, что появился повод прекратить наши отношения, продолжения которых я уже не особенно желал. От состоявшихся прогулок, было очевидно что у нас вряд ли что-то получится, я стал уставать от общения с ней, и я решил проверить ее на прочность: раз она без ума от меня, готова ли она на большее или будет изображать из себя целочку, какой, скорее всего, учитывая ее возраст, она и была. Это было рискованно, возможно родители были дома, но если она возмутится, то все и закончится видимостью обыкновенной ссоры.

Я привлек ее к себе, обнял и стал целовать с намерением совершения последующих действий. Она явно не была готова к такому внезапному напору и начала уклоняться и защищаться. Я нахально напирал, все сильнее обнимая и пытаясь повалить ее на кровать. Она благополучно вырвалась и убежала. Конечно, она обиделась, но своим ничего не рассказала, потому что никаких разборок и скандалов не последовало. Я понимал, что от такой моей наглости она не пожелает продолжения намечавшейся дружбы, но мне этого и было нужно. Эти нежелательные для меня в тот момент отношения с Людой были прекращены. У меня экзамены. Так закончилась моя первая послермейская интрижка.

Вскоре они всем семейством съехали от нас, получив квартиру, и мы больше не встречались.

Мимолетные знакомства

В поезде

А зимой я на каникулы ехал домой в плацкартном вагоне. И так получилось, что в этом вагоне ехала девушка и тоже до моей станции. Ее купе было рядом с проводницей. Мы с девушкой как-то быстро обменялись фразами, познакомились и проявили взаимную симпатию. Для продолжения общения, а дело шло к ночи, она пригласила меня к себе на полку, у нее была нижняя, а напротив никого не было, урезанное купе. Кто был на верхней полке и был ли, не помню. Я перешел к ней, сидел рядом на постели, мы весело болтали и не то, чтобы щупались, но стали обниматься и готовы были на более тесное сближение. И делали это так откровенно, что проводница стала за нами пристально следить и бороться за нравственность в своем вагоне. А я уже с согласия девушки, не помню ее имени, пытался прилечь с ней рядом, естественно просто полежать. Для проводницы это было уже слишком, она решительно это пресекала и отправила меня на свою полку, в середине вагона. Ночь прошла. А утром мы снова пообщались, и я узнал ее телефон. Она жила как раз на конечной станции, а мне надо было еще попасть на автобус, если он ходил, так как был сильный снегопад. И мы договорились, что, если я не уеду в этот день, не будет автобуса или попутной машины, и мне придется заночевать в гостевой комнате, то мы созвонимся и встретимся. Так и случилось, попутки не было, и мы вечером встретились. Я еще удивился, она могла запросто меня проигнорировать – подумаешь вагонное знакомство. Но видимо я ей понравился, а у нее не было парня, и она пришла. Мы побродили по городу. Зима, снег, холодно, приткнуться негде. У меня вариантов не было, и она ничего не предложила. Походили поприжимались на улице, несколько раз прижавшись к стене поцеловались. Создавалось впечатление, что будь возможность нам уединиться в теплом месте, мы могли достичь в общении большего. Но это мне казалось, на самом деле мы оба скоро поняли, что продолжения не получится, ни одна из сторон, не сделала предложений на будущие встречи. Кажется, я даже не стал ее провожать. Город я немного знал, но это был чужой город ночью. А она жила где-то поблизости от нашей гостевой и в провожании не нуждалась.

С санок на сеновал

Бывая на зимних каникулах в своем поселке, я вечерами выходил на какие-то встречи, общения с местными ребятами. И вот мы как-то катались с на санках с горок реки. Тут я познакомился с девушкой Юлей, игривой и веселой, с которой наши совместные прокаты показались нам очень интересными и взаимно приятными. Тут я вспомнил, что одет-то я совсем не для катания с горок. А в процессе знакомства с этой девушкой, выяснилось, что она учительница в местной школе. И я предложил Юле для продолжения нашего воскресного куража, а мы уже успели поцеловаться, зайти домой, чтобы я мог переодеться в куртку и валенки. Она согласилась, и мы забежали к нам домой, я переоделся, обул валенки, и мы убежали на улицу. А нас уже тянуло к более тесному общению, продолжению которого она была не против. Но надо было найти укрытие, чтобы было и не холодно, и не жестко. А я уже за прошедшие три-четыре дня, помогая дома по хозяйству, посещал клетушку маминых добрых знакомых (дом их был метров за пятьсот от нашего), из которой они предлагали брать сено для овечек. Клетушка была хорошо защищена от ветра, набита мягким душистым сеном, что позволяло полежать и поласкаться вволю, не оглядываясь и не стесняясь. Я предложил для продолжения общения забраться в эту клетушку. Она не возражала. Мы пробрались незаметно в эту клетушку, расположились на сене и стали целоваться. А я же хотел большего, целоваться мы могли и на улице. Руки под поцелуи осваивали все, до чего стало возможно дотянуться, особенно ее не раздевая. Я явно склонял ее к сексу, и она это понимала, раз на все согласилась, но считала, что надежно защищена, будучи в брюках. Поэтому вроде бы не отказывалась, но раздевания не допускала, чувствовалось, что она еще не решила, как ей стоит себя вести. И, видимо, репутационные издержки ей показались слишком велики, чтобы тут на сене отдаться мне. Я был ей приятен, по возрасту был почти ровесник и вполне ей годился в партнеры, и она могла меня бы захомутать через нашу связь. Но я завтра уеду, а она останется, и ищи потом ветра в поле. Она решила остановиться, избрав какой-то внешне безобидный предлог, противовеса которому я в тот вечер не нашел. Жалко, а все было так возможно и рядом. Я даже до проникновения под брюки не дошел. Остались одни поцелуи. Да и не могло быть иначе, потому что настроения даже на краткосрочный роман у меня не было, просто подвернулся случай.