Пепел и Надежда

Антон Нигров

Пепел и Надежда

Введение:

Человек с горящими глазами

На прошлой неделе в нашей церкви появился человек, который выделялся среди остальных, хотя сам, казалось, этого не замечал. Его звали Олег. Он стоял чуть в стороне от привычного гомона голосов и тёплых рукопожатий, и я заметил его сразу – не из-за громкости или яркости, а из-за глаз. Они светились необычно – выцветшие от усталости, с тенями под ними, но в их глубине тлел огонь, который невозможно было проглядеть. Уверенность в его взгляде спорила с сутулостью плеч, словно он нёс тяжёлый груз, но не думал его сбрасывать. Я не встречал его раньше среди прихожан, и что-то внутри подтолкнуло меня подойти. После службы я пересёк зал, полный шума приветствий, и протянул руку:

– Добро пожаловать в нашу церковь. Я Антон.

Он улыбнулся – едва заметно, уголком рта, – и ответил хриплым голосом:

– Олег. Спасибо.

Его рукопожатие было крепким, но быстрым, как у человека, привыкшего держать мир на расстоянии. Мы разговорились, и я сразу понял: это не просто случайный гость. В его коротких, простых словах таилась глубина, будто за ними скрывалась целая жизнь – взлёты, падения и что-то такое, что заставило этот огонь в его глазах гореть даже после всего. Он сказал, что только вчера прилетел из Европы, а до того бежал от войны в Украине, где его дом, его мир, его прошлое обратились в прах. Я слушал, и внутри росло чувство, что этот человек – не просто знакомый на день. Его история уже цепляла меня, как крючок, что не отпускает.

Он был один, не знал здесь никого, и я пригласил его к нам домой на ужин. Мы с Леной и детьми как раз собирались уходить из церкви, и позвать его показалось естественным. Он согласился не сразу – я видел, как в нём боролись гордость и нужда, – но кивнул, пробормотав: «Если не помешаю». Мы вышли вместе, и я заметил, как он бросил взгляд назад, на зал, будто прощался с чем-то, прежде чем шагнуть в новый день.

Вечером Олег пришёл к нам, держа скромный букет цветов и коробку с тортом – простым, из ближайшего магазина, но этот жест говорил о многом. Он хотел отблагодарить, хотя я чувствовал: ему самому сейчас нелегко. Лена уже накрыла стол в нашем привычном стиле: дымящийся плов, свежий хлеб, салат с огорода, что дети помогали сажать прошлым летом. Аромат специй наполнил комнату, смешиваясь с запахом травяного чая, который Артём заваривал, стараясь не пролить кипяток. Олег вошёл, снял куртку, и я заметил, как его плечи опустились – впервые за этот день он позволил себе расслабиться. Он сел за стол, и его взгляд потеплел, словно уют нашего дома, гомон детских голосов и жар плиты растопили ледяную корку внутри него.

– Давно не сидел вот так, с семьёй, – сказал он тихо, когда Лена поставила перед ним тарелку.

Я кивнул, не находя слов. В его голосе было столько тоски, что я представил его одного где-то далеко – в холодной комнате, где нет ни смеха, ни запаха еды, только гул одиночества. Он скучал по этому – по простому теплу, что война вырвала у него из рук.

После ужина мы вышли на задний двор. Ночь была ясной, звёзды висели над нами, как маяки над бескрайним путём. Лена принесла печенье – ещё тёплое, с хрустящей корочкой, испечённое утром, – и чай в старом термосе, что мы брали на озеро два года назад. Мы с Олегом сели на деревянные стулья, дети убежали играть в темноте, и их смех доносился откуда-то из-за кустов. Я подвинул ему кружку, и он взял её обеими руками, словно впитывая тепло. Тогда он начал говорить.

Его голос был низким, с паузами, будто он вынимал слова из глубины, боясь их спугнуть. Он рассказывал о войне, о потерях, о бегстве через леса и поля, о друге, которого оставил в больнице, о дочери, которую всё ещё надеется обнять без горечи разлуки. Я слушал, и перед глазами вставали картины: разрушенные улицы Львова, тёмные тропы под луной, ржавый капкан, что вцепился в ногу Андрея, и старик с седой бородой, протянувший руку помощи в самый отчаянный миг. Олег говорил о том, как лишился всего – дома, семьи, дела своей жизни, – но не утратил себя. В этом была невероятная сила, что заставила меня замолчать и внимать каждому слову.

Он закончил поздно, когда звёзды уже сияли ярче уличных фонарей, а чай остыл в кружках. Я смотрел на него и думал: как человек может пройти через такой ад и всё ещё не гнуться? Его история – не просто цепочка событий. Это урок – о том, что даже когда всё рушится в прах, из него может пробиться жизнь, если не опустить руки. Я предложил ему остаться на ночь, и он согласился, поблагодарив так искренне, что тепло разлилось в моей груди.

Утром за завтраком – овсянка с мёдом и кофе, который Маша разлила, помогая, – я спросил о его планах. Олег улыбнулся, шире, чем вчера, и сказал:

– Хочу начать заново. Здесь, в Америке. Как ты когда-то.

Я кивнул. Его слова задели что-то во мне. Я вспомнил свои первые дни здесь – мотель, пустые карманы, тревогу за детей. А теперь передо мной сидел человек, что прошёл через ещё больший хаос, но смотрел вперёд с той же верой, что вела меня. Ночами он не раз просыпался, терзаясь сомнениями: правильно ли поступил, выбрав этот путь? Не подвёл ли он кого-то своим бегством? Эти мысли грызли его, но он отгонял их, шепча себе: «Я живу ради Кати. Это мой бой».

Эта книга – не просто рассказ об Олеге. Это история о том, как человек может рухнуть в пропасть и всё равно отыскать свет. Я не знаю всех деталей его пути – он не открыл мне всего, и я не спрашивал, чувствуя, что некоторые раны ещё кровоточат. Но то, что он поведал, задело меня так глубоко, что я не мог не взять перо. И я вплёл в его слова то, что вижу сам: надежду, что дремлет в каждом, даже когда кажется, что её нет.

Пока я пишу эти строки, Олег снял комнату неподалёку с моей помощью и трудится с нами с Томом. Он редко говорит о прошлом, но его дела – то, как он чинит старый грузовик или шутит с Артёмом, – кричат о человеке, что не сдался. Его путь – свидетельство: из праха можно подняться, если есть вера. И я верю: у этой истории будет продолжение – не только для Олега, но и для всех, кто прочтёт её и найдёт в себе силы шагать дальше.

Так началась наша дружба – с простого рукопожатия в церкви, с ужина за нашим столом, с рассказа под звёздами. И теперь я делюсь этим с вами. Потому что в судьбе Олега есть нечто большее, чем жизнь одного человека. Это зеркало, где каждый увидит себя – свои страхи, мечты, свою мощь. Добро пожаловать в эту книгу. Пройдём этот путь вместе.

Вопрос читателям:

– Что помогает вам отыскать свет, когда всё вокруг тонет во мраке?

Глава 1: Корни

Олег родился в Нижнем Новгороде, в декабре 1989 года, когда зима сковала Волгу льдом, а улицы города дрожали от холода и гула старых печей. Его мать, Светлана, была швеёй – хрупкая, с ловкими пальцами, что порхали по ткани, как птицы над рекой. За вечер она могла превратить грубый лён в платье, а по выходным шила Олегу рубашки из обрезков, напевая что-то мягкое, почти невесомое. Отец, Виктор, трудился на заводе – высокий, с жёсткими ладонями, пропахшими металлом и машинным маслом. Улыбался он редко, но когда приносил домой конфеты «Мишка на севере» в мятой обёртке, его взгляд теплел. Их дом – тесная квартира на окраине, с облупившейся краской и скрипящими полами – был скромным, но живым. Дым угля из печки смешивался с ароматом капустных пирогов, что Светлана пекла по воскресеньям, и этот запах Олег вспоминал позже, сидя на нашем дворе, когда звёзды над нами мерцали, как отголоски его детства.

– Я был счастлив тогда, – сказал он, глядя в чашку с остывшим чаем. Его голос дрогнул, и я заметил, как он стиснул пальцы, будто цепляясь за ускользающее тепло. – Не знал, что счастье так хрупко, как тонкий лёд.

Ему было пять, когда всё начало трещать. Завод, где работал Виктор, зашатался – зарплаты задерживали на месяцы, станки глохли, цеха пустели. Отец возвращался домой всё позже, сгорбленный, с цементной пылью на ботинках, и молчал за ужином, уставившись в тарелку с картошкой. Светлана шепталась с соседками на кухне, где пахло сыростью и дешёвым табаком:

– Говорят, в Украине лучше. Во Львове есть работа. Может, там начнём заново?

Виктор долго упирался, но однажды вечером, когда Олег строил башню из деревянных кубиков, отец позвал его в кухню. Мать сидела с красными глазами, а отец, обычно неразговорчивый, сказал:

– Собирайся, сын. Едем туда, где будет завтра.

Светлана добавила, погладив его по голове:

– Там красиво, Олежек. Увидишь.

Я представляю его тогда – маленького, с растрёпанными светлыми волосами, в свитере, что мать связала из старой шерсти. Он сидел на заднем сиденье «Жигули», прижимая нос к холодному стеклу, пока машина скрипела по разбитым дорогам. Двое суток пути – через поля, где ветер гнал жёлтую пыль, через деревни, где собаки лаяли на чужаков. Отец молчал, сжимая руль, мать напевала что-то мягкое, а Олег смотрел на мелькающие деревья и думал: «Это приключение». Ему было пять, и он ещё не знал, что переезды – это не только новые дали, но и тени утрат, что крадутся следом.

Львов встретил их стуком брусчатки под колёсами, узкими улочками, где дома теснились друг к другу, и ароматом кофе из кафе с потёртыми вывесками. Они сняли комнату в старом доме – с высокими потолками, облупившейся штукатуркой и окнами, что скрипели на ветру, пропуская сквозняки. Виктор устроился на стройку, где гудели бетономешалки, а Светлана нашла место в ателье, шила занавески и детские костюмы до полуночи. Олег пошёл в садик, где впервые услышал украинскую речь – плавную, певучую, но чужую. Дети дразнили его за русский выговор, тыча пальцами: «Москаль!» Он бросался на них с кулаками, пока воспитательница не разнимала драчунов, браня за синяки. Но вскоре он освоился – научился говорить «дякую» вместо «спасибо», носился по дворам с новыми друзьями, гоняя старый мяч, и полюбил звон колоколов из церкви на соседней улице.

– Львов стал моим, – рассказывал Олег, растирая ладони, словно возвращая им жар тех дней. – Я вырос там, среди улочек, что знали меня по имени.

Школа обернулась для него не просто зданием с потёртой краской и скрипучими партами, а ареной борьбы. Олег был высоким, худым, с длинными руками, что вечно попадали не туда. Учился средне – числа в математике выстраивались в голове, как кубики из детства, а литература казалась бесплодной тратой часов. Он любил мастерить – вырезал кораблики из обломков дерева, найденных во дворе, и пускал их по лужам после дождя, воображая себя капитаном дальних морей. Учителя хвалили его за смекалку, но корили за рассеянность – он мог часами глядеть в окно на облака, плывущие над крышами, вместо того чтобы внимать Пушкину. Дома мать шила при тусклом свете лампы, пока игла стучала ровно, как пульс, а отец возвращался с работы, стряхивая пыль с ботинок, и молчал, глядя в телевизор с советскими фильмами. Олег научился ценить их молчаливую стойкость – ту, что держала семью на плаву, даже когда еды не хватало, а хлеб становился редкостью.

Однажды, в пятнадцать, отец привёз ему подарок – старый велосипед, ржавый, с облупившейся краской и скрипящей цепью. Олег до сих пор помнит тот день:

– Я выбежал во двор, вскочил на него и помчался. Ветер хлестал по лицу, ноги пылали, а душа рвалась ввысь, будто я мог взлететь.

Он носился по львовским холмам, где аромат цветущих лип смешивался с дорожной пылью, и мечтал о чём-то большем – уехать далеко, увидеть мир, создать что-то своё. Старушки с корзинами качали головами, а мальчишки кричали: «Олежка, не свались!» Он смеялся, ощущая себя свободным, как птица, что вырвалась из клетки. Тогда он ещё не знал, что свобода – это не только полёт, но и ноша, что ляжет на плечи позже.

В восемнадцать он поступил в университет – экономический факультет, потому что мать сказала: «Это даст тебе опору», а отец добавил: «Хватит грезить, пора за дело». Но лекции его не зажгли. Формулы спроса и предложения были сухими, как пыль на подоконнике, и не шли ни в какое сравнение с ветром, что гнал его по холмам. Он бросил учёбу, решив зарабатывать сам, и тогда же встретил Наталью – девушку, что перевернула его мир. Их роман вспыхнул, как огонь в сухой траве, но угас разводом, оставив его в комнате, где ещё витал аромат её духов.

Развод ударил по нему, как молот по стеклу, и он не сразу оправился. Он переехал в дешёвое жильё на окраине – сырое, с пятнами плесени на обоях и видом на серые панельки. Ночами он лежал, глядя в потолок, и спрашивал себя: «За что?» Днём брался за любую работу – доставка газет, починка чужих машин, всё, что попадалось, лишь бы заглушить тоску. Два года спустя он встретил Андрея – невысокого парня с хитрой улыбкой и руками, что могли оживить что угодно. Они сдружились за кружкой пива в забегаловке, где телевизор гудел футбольным матчем, а бармен лениво протирал стойку. Олег тогда сказал:

– Надоело гнуть спину на других. Хочу своё.

Андрей кивнул, глядя поверх пены:

– Давай замутим что-то. Вместе.

Так родилась идея бизнеса – производство панелей ПВХ. Они сняли сарай на окраине – с дырявым потолком, где дождь стучал в ржавые вёдра, и запахом сырости, что пропитывал одежду. Купили станки в Китае, продав старый телевизор и часы – подарок отца на восемнадцатилетие. Первые месяцы были сущим адом – они обошли полгорода, стучась в двери, предлагая товар, пока ноги не ныли, а голос не хрипел от бесконечных: «Возьмите, не пожалеете». Но потом заказы пошли – сперва один, затем десяток, и деньги потекли, как река после ливня. Олег впервые ощутил: он творит что-то своё, настоящее, как тот велосипед, что дал ему крылья в юности, только теперь эти крылья были из труда и упорства.

Я слушал его рассказ и думал о своих первых днях в Америке – о том, как мы с Томом тоже начинали с нуля, с верой в завтра и натёртыми руками. Олег был таким же – упрямым, готовым пробивать стены, даже когда душа ещё ныла от первой любви. Его корни – Нижний Новгород, Львов, взлёты и падения – стали почвой, что дала ему ростки силы. И я знал: это лишь начало пути, что поведёт его через мрак к свету.

Вопрос читателям:

– Что дало вам силы встать после первого большого удара?

Глава 2: Первая любовь

Олег встретил Наталью в девятнадцать, когда его жизнь казалась серой, как львовские улицы под осенним дождём. Он только что бросил университет – экономический факультет, где формулы спроса и предложения гудели в голове, как назойливый шум, а мечты о воле гасли под тяжестью родительских надежд. Отец, Виктор, тогда сказал: «Хватит витать в облаках, берись за ум», а мать, Светлана, добавила мягче: «Учёба – твоя опора, Олежек». Но опора не грела его так, как ветер, что гнал его на старом велосипеде по холмам. Он ушёл из универа без сожалений, устроился разносчиком листовок и снимал угол в комнате, где пахло сыростью и чужими судьбами. И вот тогда, в промозглый ноябрьский день 2008 года, случай подарил ему искру – Наталью.

Это случилось в университетской столовой, куда он заглянул, чтобы укрыться от дождя. Она стояла у раздачи – невысокая, с тёмными волосами, что падали на лицо, как завеса, и подносом с супом в руках. Олег, в потёртой куртке и с мокрыми ботинками, толкнул дверь плечом и не заметил, как задел её локоть. Суп плеснул ему на рукав – горячий, с ароматом укропа и картошки. Он мог бы вспылить, но вместо этого глянул на неё и улыбнулся:

– Теперь ты мне должна обед.

Она зарделась, щёки вспыхнули, как осенние листья под солнцем, и ответила, чуть запнувшись:

– Только если угостишь меня чаем.

Её смех – лёгкий, звонкий, как эхо колокольчика в тишине – пробился сквозь шум столовой, и Олег ощутил, как внутри что-то дрогнуло. Они сели за столик у окна, где капли дождя чертили узоры на стекле. Она назвалась Наташей – Наталья Андреевна, студентка второго курса, грезившая о карьере бухгалтера, потому что «цифры не предают». Ему нравилось, как она теребила край салфетки, делясь кусочками своей жизни, и как её глаза искрились, когда она хихикала над его байками. Он поведал ей про велосипед, про тот раз, когда чуть не свалился в овраг, и она засмеялась, прикрыв рот ладошкой. Они проговорили час, пока суп не остыл, а чай не стал тёплой водой. Уходя, она оставила на салфетке свой номер, и Олег понял: он пропал.

Их роман закружился стремительно, как вихрь, что срывает лепестки с деревьев. Они встречались в парке Шевченко, где листья шуршали под ногами, а голуби лениво клевали крошки у скамеек. Олег приносил горячий чай в термосе, что мать дала ему ещё в Нижнем, а Наташа делилась пирожками с картошкой от своей бабушки. Они болтали обо всём – о её мечте о доме с садом, где зацветут яблони, и о его желании увидеть море, настоящее, синее, а не картинку из учебника.

– Мы построим такой дом, – говорил он, глядя на неё с улыбкой.

– Сперва найди работу получше, – отвечала она, но её глаза смеялись.

Через три месяца он решился на предложение. Кольца не было – только букет полевых цветов, сорванных у дороги под моросящим дождём. Они стояли на мосту над рекой, где вода журчала, как их дыхание. Он опустился на колено, мокрая куртка липла к спине, и сказал:

– Наташ, будь моей. Я не богат, но сделаю тебя счастливой.

Она замерла, тёмные волосы прилипли к щекам, а потом кивнула, шепнув:

– Да.

Они обвенчались в маленькой церкви на окраине Львова, где пахло ладаном и старым деревом. Ему было девятнадцать, ей восемнадцать, и мир казался их собственным. На свадьбе собралось всего десять человек – родители Олега, бабушка Наташи, пара друзей. Светлана сшила невесте платье из белого хлопка, простое, но с вышивкой на рукавах, а Виктор достал бутылку водки, хранимую «на особый случай». Они танцевали под гудение старой магнитолы, и Олег чувствовал, как грудь распирает – от любви, от надежды, от веры в будущее.

Они сняли крохотную квартирку в старом доме – одну комнату с потрескавшейся штукатуркой, скрипучей кроватью и окном, что выходило на серые крыши и гомон торговцев. Наташа готовила борщ в потёртой кастрюле, напевая мелодии из радио, а Олег возвращался с работы с усталой улыбкой, бросая на стол мятые гривны – плоды дня, проведённого за разносом листовок или погрузкой ящиков на рынке. Вечерами они сидели на продавленном диване, укрывшись одним одеялом, и строили планы:

– Купим дом, – говорил он. – С садом, как ты хочешь.

– И машину, – добавляла она, прижимаясь к его плечу. – Чтобы ездить к морю.

Он смеялся:

– Сперва машину, потом море. Всё будет, Наташ.

Но мечты начали крошиться, как лёд под ногами. Денег не хватало – листовки приносили гроши, рынок платил скудно, едва на хлеб и картошку. Наташа жаждала большего: платье, туфли, хоть раз сходить в кафе с подругами. Она ворчала:

– Ты пропадаешь днями, а я сижу одна. Когда мы заживём по-настоящему?

Олег отвечал, стиснув зубы:

– Я стараюсь ради нас. Потерпи.

Но её терпение таяло, как снег под мартовским солнцем. Он хватался за всё – рекламный агент, продавец на рынке, грузчик на складе, где спина ныла от тяжестей, а ладони покрывались мозолями. Ночами он лежал рядом с ней, вслушиваясь в её дыхание, и думал: «Я должен дать ей больше». Но в глубине души уже шевельнулось сомнение: а сможет ли он? Не обманывает ли он её и себя этими обещаниями?

Через год он устроился водителем к местному дельцу – крупному мужчине с густыми бровями и голосом, что гремел, как гром. Звали его пан Роман, и платил он щедро, но требовал быть на ногах круглые сутки. Олег возил его по городу, часами ждал под дождём или снегом, пока босс вёл дела в ресторанах, потягивая коньяк за столами с белыми скатертями. Домой он возвращался за полночь, валясь на кровать рядом с уже спящей Наташей. Её недовольство росло, как трещина в стене их квартирки. Она встречала его ледяным взглядом:

– Опять поздно. Я устала быть одна.

– Я тружусь ради нас, – отвечал он, но голос дрожал от изнеможения.

– Ради нас? – бросала она. – Где это «нас»? Я вижу только пустую комнату и пустые слова.

Однажды он пришёл домой, а её не было. Чемодан – старый, скрипящий, что брали в гости к её бабушке, – исчез из-под кровати. На столе лежала записка её аккуратным почерком: «Я устала ждать. Прости». Олег застыл посреди комнаты, глядя на листок, и ощутил, как внутри что-то ломается – тихо, беззвучно, как стекло под натиском. Через месяц она подала на развод, а вскоре вышла за другого – киевского парня с деньгами, шептались соседи. Олег остался один, в комнате, где ещё витал аромат её духов, а в углу лежала забытая заколка с тремя красными бусинами.

– Я думал, это конец, – рассказывал он мне, сидя на нашем дворе. Его голос был низким, с паузами, будто слова цеплялись за горло. – Лежал ночами, смотрел в потолок и думал: за что? Почему она ушла? Я же старался…

Он переехал в дешёвое жильё на окраине – сырое, с пятнами плесени на обоях и видом на серые панельки да голые деревья. Ночами он не спал, вслушиваясь в капель крана, прокручивая их ссоры, её смех, её прощальные слова. Вина грызла его: не дал ли он ей слишком мало? Не подвёл ли её своей неспособностью? Но утром он вставал, брался за работу – доставка газет, починка машин, всё, что попадалось, лишь бы не дать тоске победить. Он копил деньги без цели, просто чтобы двигаться вперёд, как учил отец: «Падаешь – вставай. Иначе зачем жить?» Два года он шёл через эту пустоту, пока судьба не свела его с Андреем, и новая искра не дала ему опоры, чтобы начать заново.

Слушая его, я видел перед собой не просто человека, что потерял любовь, а того, кто учился вставать из руин. Первая любовь оставила в нём след – не только боль, но и упрямство, что позже поможет ему выстоять перед куда большими бурями. Наталья ушла, но её уход стал той трещиной, через которую пробились первые ростки его новой жизни.

Вопрос читателям:

– Как первая любовь изменила ваш взгляд на жизнь?

Глава 3: Взлёт

После развода с Натальей Олег чувствовал себя так, будто его мир раскололся, как глиняный горшок под ударом. Ему было двадцать два, и он жил в сырой комнате на окраине Львова, где плесень пятнала обои, а окно открывало вид на серые панельки, что высились, как безмолвные стражи его тоски. Ночами он лежал, вслушиваясь в монотонный стук крана в углу, и думал: «За что?» Днём брался за любую работу – доставка газет, починка чужих машин, всё, что попадалось, лишь бы заглушить гул одиночества, что эхом отдавался в пустоте. Он копил деньги без ясной цели, просто чтобы не стоять на месте. Душа ныла, но он стискивал зубы и шагал вперёд, как учил отец: «Падаешь – вставай. Иначе зачем жить?»

Всё изменилось, когда бизнес с Андреем начал давать плоды. После первых трудных месяцев, когда они обошли полгорода, стучась в двери с их панелями ПВХ, клиенты наконец потянулись. Сперва один магазинчик на рынке, затем пара строителей рискнули взять партию, и через полгода сарай, где дождь стучал в ржавые вёдра, сменился настоящим цехом. Они арендовали просторное помещение – с бетонным полом, где шаги звучали победой, и окнами, что пропускали свет на десять станков, гудящих без устали. Олег с Андреем наняли людей – сначала двоих, потом десяток, и цех ожил: аромат горячего пластика смешивался с рокотом машин и гомоном рабочих, что витал над грудами белых панелей. Деньги хлынули потоком, и Олег впервые ощутил вкус свободы – не той, что дарил ветер на велосипеде, а той, что рождается из уверенности: он стоит на своих ногах.

– Мы тогда радовались, как дети, – рассказывал он мне, сидя на нашем дворе. Его взгляд загорался, когда он вспоминал те дни. – Приходили домой, считали выручку на кухне, и Андрей говорил: «Олег, мы это сделали!»

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.