Дмитрий. Русский роман

скачать книгу бесплатно

Дмитрий. Русский роман
Анонимно

Роман безымянного английского автора повествует о нелегком пути к московскому престолу царевича Дмитрия и его недолгом царствовании. Читателя ждут встреча с героями Смутного времени начала XVII века, батальные сцены, заговоры, романтическая любовь.

Анонимно

Дмитрий. Русский роман

Роман без автора

Анонимное сочинение «Дмитрий. Русский роман» было впервые опубликовано в Лондоне в 1813 г. Два обстоятельства позволяют предположить, что автором романа была женщина. Первое мы находим в обзоре британской романтической литературы Cardiff Corvey (выпуск 10, июнь 2003 г.) в статье, посвященной английскому роману 1800–1829 гг. «Некоторый свет на авторство проливается в письме от 6 янв 1813 к преподобному Уильяму Мэнли в книге «Письма Лонгмана»: «мы имели удовольствие получить ваше письмо и описание жизни Дмитрия, которые мы должным образом изучили; и если вы как авторша одобряете, мы возьмем на себя публикацию его по тому же плану, как мы публикуем работы миссис Опи[1 - Амелия Опи (1769–1853) – английская писательница, типичный представитель романтизма, автор множества романов.] и некоторых других наших авторов – мы напечатаем сочинение на свой страх и риск и разделим прибыль от каждого издания с автором. // Мы могли бы поставить эту работу в печать, как только получим ваш ответ. // Заглавие мы находим чересчур классическим для романа, и мы бы рекомендовали автору подумать о более популярном варианте». (Longman I, 98, no. 4). Буквальное прочтение этого письма указывает на женское авторство, причем Мэнли выступает в качестве посредника; с другой стороны, возможно, следует допустить, что сам Мэнли, принимал более непосредственное участие в сочинении, чем признается. Очевидно, в данном случае советы Лонгмана по поводу названия привели в лучшем случае только к незначительному изменению»[2 - Peter Garside, with Jacqueline Belanger, Sharon Ragaz, and Anthony Mandal, ‘The English Novel, 1800–1829’ // Cardiff Corvey. Reading the Romantic Text. Update 3 (June 2002–May 2003). Issue 10 (June 2003). – Centre for Editorial and Intertextual Research Cardiff University. – 2004. – P.68–69.].

Другое обстоятельство, косвенно свидетельствующее в пользу автора-женщины содержится в аннотации к изданию 1818 г.: «Читатели, с восторгом встретившие «Тадеуша Варшавского» мисс Портер[3 - Джейн Портер (1776–1850) – английская писательница шотландского происхождения. Роман «Тадеуш Варшавский» написан в 1803 г.], вероятно, с не меньшим интересом прочтут и это сочинение». Таким образом, мы видим своего рода сравнение с двумя известными английскими романистками того времени и прямое обращение «авторша».

Кто бы ни был автор, можно с уверенностью сказать, что это был человек образованный, прекрасно владевший словом и чрезвычайно начитанный. Роман написан несколько витиеватым языком, изобилует сложными синтаксическими конструкциями, лирическим отступлениями, красочными эпитетами и сравнениями. Особо следует отметить блестящее знание автором литературы: в романе использованы цитаты из произведений Уильяма Шекспира, Джеймса Томсона, Джоанны Бейли, Джеймса Битти, Александра Поупа, Ричарда Гловера, Томаса Мура, Генри Джонса, Николаса Роу, Витторио Альфьери.

Пожалуй, общий романтический характер произведения также свидетельствует в пользу женского авторства. «Дмитрий» – роман о благородном, пламенном, влюбленном герое, роман о стремлении к славе и любви. Дмитрий, по мнению автора, истинный сын и законный наследник царя Ивана Васильевича. Он изображен именно таким, каким должен быть идеальный правитель: молодой, привлекательный внешне, статно сложенный, сильный, ловкий, отличный наездник, храбрый воин, человек, ценящий дружбу и любовь, благородный и чуждый мстительности, прогрессивно мыслящий. Все эти блестящие качества вступают в противоречие с патриархальным укладом жизни русского общества, со всеми его вековыми установками, традициями, обрядами, привычками и предрассудками. Дмитрий хочет одеваться на польский манер, устраивать праздники с музыкой и танцами, развивать науки и искусства, хочет видеть вокруг себя единомышленников, а не подхалимов, хочет жениться на любимой женщине и быть счастливым. В своих желаниях он явно опережает время, к тому же его планам препятствуют три важных обстоятельства: во-первых, он не унаследовал престол непосредственным образом, свои права ему пришлось доказывать и отстаивать, в том числе и с помощью оружия. Приди он к власти так, как пришел к ней его брат Федор, с любым его поведением подданные скорее бы смирились. Во-вторых, он слишком благороден и незлопамятен. Вместо того чтобы немедленно расправиться со всеми врагами, жестко пресекать любые попытки осуждения и недовольства, он проявляет непозволительную доброту и милосердие. Наконец, в-третьих, он отрыто презирает и высмеивает вековые традиции, как светские, так и религиозные. Здесь следует отметить две любопытные детали: выросший в монастыре Дмитрий разграничивает веру и религию. Мы наблюдаем его равнодушие к догмам и обрядам, однако сцена его ухода из монастыря демонстрирует переворот в его сознании и принятие Всевышнего как основы мироздания. Примечательно и то, что стремление ввести некоторые польские традиции в патриархальной Москве не сопровождается попытками внедрения католичества – именно потому, что Дмитрий вообще не религиозен и не придает значения институту церкви в какой-либо форме. Совокупность трех перечисленных выше обстоятельств не позволила Дмитрию удержаться на троне, не случись хотя бы одно из них, его шансы сохранить корону и жизнь были бы весьма высоки.

Если Дмитрий – персонаж сугубо положительный, то его противники – честолюбивые и неблагодарные злодеи. Прежде всего, это конечно Борис Годунов и князь Василий Шуйский, но к ним удивительным образом примыкает и царевна, дочь Годунова. Бориса автор называет не иначе как тираном и узурпатором, именно по приказу Бориса был отравлен Федор, на Дмитрия совершено покушение, царица Мария Федоровна была сослана в монастырь. Шуйский изображен умелым полководцем и храбрым воином, но при этом человеком злобным, мстительным, двуличным и всеми силами рвущимся к власти. Необычна трактовка образа царевны. Автор ошибочно именует ее Ириной, тогда как в действительности царевну звали Ксенией. И в российской, и в зарубежной литературе фигура царевны – положительная и трагическая, ее традиционно изображают невинной жертвой обстоятельств (а иногда и жестокости Самозванца). Здесь же дочь Годунова изображена как расчетливая, стремящаяся к власти молодая особа. Она не только пытается расстроить его помолвку с чужестранкой и женить его на себе, но и способствует заговору против царя, осыпавшего ее милостями.

Наряду с Дмитрием безусловно положительным персонажем романа является и Марина. Красивая, умная, с благородным сердцем, готовая на все ради возлюбленного княжна Сандомирская была бы прекрасной женой Дмитрию и украшением российского престола, если бы не роковое стечение обстоятельств.

Несмотря на романтический характер сочинения, оно в известной степени опирается на исторические факты и события, вместе с тем, мы наблюдаем много неточностей, которые вряд ли можно объяснить сюжетными ходами. Как это часто бывает в иностранных произведениях (от литературы XVIII в. до современного кинематографа), автор наделяет русских героев не совсем русскими фамилиями: Ослоков, Лукнов, Сергоров. Довольно типичным для зарубежной литературы является использование отчества без имени: царь Васильевич, царица Федоровна. Порой весьма произвольно меняется география: вокруг Москвы вырастают высокие горы, Новгород-Северский перемещается на место Новгорода Великого, упоминаются равнина Лагры близ Москвы, лес Смерду, город Пользон.

Вместо князей Адама и Константина Вишневецких мы встречаем в романе графа Августа Вишневецкого. С одной стороны граф представляет собой некий собирательный образ польского дворянства, с другой стороны, Вишневецкий – в каком-то смысле альтер-эго Дмитрия, его осторожное, рассудительное, благоразумное воплощение.

Роман неизвестного писателя (или писательницы?) был вновь издан в Балтиморе (США) в 1818 г. Двести лет спустя интерес к книге возродился, и в последнее десятилетие она выдержала сразу несколько репринтных изданий. В связи с этой новой волной интереса к роману у англоговорящей аудитории, особенно хотелось бы познакомить с ним российских читателей.

Мария Лазуткина

Том

I

Мудрый, доблестный, славный,

Хвалы ему и лавровый венец,

Восторги воинов и вздохи дев.

Джеймс Томсон[4 - Джеймс Томсон (1700–1748) – шотландский поэт и драматург. Здесь использован отрывок из его трагедии 1729 г. «Софонисба» (акт I, сц. I). – Здесь и далее примечания переводчика.]

В качестве рекламы[5 - Аннотация присутствует лишь во 2-ом издании романа, опубликованном в Балтиморе в 1818 г.].

Этот роман относится к весьма интересному периоду в истории России. Ничто, связанное с данным эпизодом истории этой страны, не может не вызывать интереса. Был ли наш герой «истинным или ложным Дмитрием», неважно. Автор изложил события его жизни в чрезвычайно увлекательной манере, они послужат полезным уроком и наглядно продемонстрируют тщетность амбиций и шаткость всего мирского процветания, покажут, как важно уметь вовремя обуздать свои страсти. Мораль повествования в том, что человек, обладающий многими выдающимися достоинствами, но не владеющий собственными чувствами, не способен управлять другими. Читатели, с восторгом встретившие «Тадеуша Варшавского» мисс Портер[6 - Джейн Портер (1776–1850) – английская писательница шотландского происхождения. Роман «Тадеуш Варшавский» написан в 1803 г.], вероятно, с не меньшим интересом прочтут и это сочинение[7 - Перевод по изданию: Demetrius, A Russian Romance. In two volumes. Baltimore: Published By Edward J. Coale. Benjamin Edes, Printer. 1818.].

Глава I

Дышать безделья воздухом, и вяло

Бежать день ото дня в круговороте

Убогих радостей и низменных забот[8 - Отрывок взят из финала поэмы Томсона «Замок праздности» (1748).].

O! Лучше мне вовек не видеть

Святых небес лучистый свет,

Чем жить и умереть плебеем.

«Софонисба» Томсона[9 - Отрывок взят из трагедии «Софонисба» (акт V, сц.II).]

Тем, кого растили в нежной заботе, кому голос родственной любви так же знаком, как шепот летнего ветерка, кому родительская ласка представляется чем-то само собой разумеющимся, не так легко представить тоскливое состояние человека, вырванного в младенчестве из лона домашнего покоя. Он обречен на жизнь без нежных привязанностей, без надежд, страхов, удовольствий и страданий, которые поочередно утешают, огорчают и возвышают душу человека, находящегося в обществе. Его слезы не встретят сострадания, его радостей никто не сможет разделить, он сойдет в могилу безвестным и неоплакиваемым. Именно такая судьба ждала, такой жизненный путь был предначертан тому, чье сердце было создано природой, чтобы замирать от любви или таять от жалости, трепетать от надежд или пылать амбициями.

Алексей Ослоков с раннего детства до зари мужественности воспитывался в монастыре Святого Михаила в Литве. Единственным не стёршимся из его памяти воспоминанием из прежней жизни, была плачущая женщина, прижимавшая его к груди и то и дело нежно гладившая его, прежде чем передать его на руки мужчине, который и доставил в его нынешнюю обитель.

Часто, когда горячие порывы его юного сердца наталкивались на равнодушие или недоброжелательность окружавших его суровых монахов, он уходил в святилище своих воспоминаний. Он будто вновь слышал чарующий и ласковый женский голос, ощущал мягкое прикосновение ее губ к детской щеке, видел ее градом льющиеся слезы, когда она обращалась к нему снова и снова в момент их грустного и нежного прощания. Его успокаивала мысль о том, что, хотя теперь его окружали лишь безучастные взгляды и к нему обращались безучастные голоса, он не всегда был лишен нежности; когда-то и он знавал ласку и поцелуи родственной любви. Как знать, не суждено ли ему снова обрести это счастье? При этой мысли горестная слеза уступала место улыбке надежды, надежды преходящей и обманчивой. Месяц следовал за месяцем, год за годом, пока тень воспоминания не превратилась в призрачное видение. Образ, который он желал сохранить в памяти, сделался идеальным, но чувства его были реальны, и он берег это эфемерное сокровище, эту смесь памяти и воображения, служившую утешением его печалей и его надеждой. По мере того, как хрупкое дитя с нежным голосом постепенно превращалось в статного басистого юношу, другие чувства, возможно, не столь глубокие, но более бурные, зарождались в его груди. Самый ранний порыв юношеского сердца у женщины, созданной лишь для тихих радостей семейной жизни, состоит в том, чтобы следовать за своими влечениями, другой мотив или более сильное влияние редко противодействует этому первому и самому сладкому порыву. Мужчине же, рожденному для более обширных сфер деятельности, приходится выдерживать натиск противоборствующих страстей, «шок битвы и бури судьбы», его побуждают к действию другие мотивы, внешние впечатления вибрируют на родственной струне в его груди, патриотизм, героические подвиги, величие и размах человеческой жизни разжигают его душу и захватывают его чувства, и легкий трепет нежности едва ощущается среди гордой зыби славы и честолюбия. Это случилось и с юным Ослоковым. Настоятелем его монастыря был выдающийся поляк, который, не найдя воплощения своим честолюбивым помыслам и поддержки монарха, покинутый всеми друзьями, в порыве внезапного негодования устремился в монастырь, скорее с целью укрыться от мерзостей жизни, нежели в надежде на счастье. Однако покой тела вовсе не означает покоя для разума; его мятущийся и неутомимый дух не был сломлен, тогда как вся его энергия могла быть употреблена лишь в узком пространстве затворнической жизни. Он жаждал обрести утешение в религии, но религия распространяет свое чистое и священное влияние лишь на тех, кто ищет его со смиренным сердцем и покаянием. Ежедневные службы, ночные бдения утомили его или приелись, в его сердце не было счастья, и надежда, его частый заменитель, отказывалась жить во мраке вечного заточения. Именно в этот период, когда в нем угасла всякая радость, когда оцепенение отчаяния, казалось, притупило все способности его души, его внимание впервые привлекли доброжелательный взгляд и сияющая улыбка юного Ослокова. Настоятель, внутренне содрогавшийся от неподвижных взглядов, монотонных голосов и неизменных движений монахов, ощутил облегчение, граничащее с удовольствием, в разговорах с полным жизни Ослоковым, чей прирожденный энтузиазм даже вечное однообразие затворнической жизни неспособно было искоренить или обуздать. Мы испытываем нечто вроде печального удовольствия от созерцания радостного возбуждения в других, даже когда мы уже давно перестали чувствовать его сами. Приор, для которого Ослоков сделался объектом интереса по целой совокупности факторов, решил взять его под свою личную опеку и стать его наставником во всех тех областях литературы, в которых его обширное образование позволило ему прекрасно разбираться. Все часы монашеского досуга вскоре были посвящены наставлениям его пылкого и неутомимого ученика; это занятие в некоторой степени избавило настоятеля от скуки прежнего существования, но возможно ли описать то новое чувство удовольствия, которое оно пробудило в Ослокове?! До сих пор довольствовавшийся разговорами с несколькими невежественными монахами или чтением набора суеверных легенд, он вдруг увидел свет, прорвавшийся сквозь окружавший его мрак разума, подобно солнцу, сияющему во всей своей красе на небесах и наполняющему око телесной слепоты отображением всех чудес творения разом. Между тем Ослоков от разговоров вскоре устремился к действию, от теории к практике. Он читал о мире, его празднествах и войнах, о величии и веселье, пока не вдохнул желание стать актером на этих великолепных сценах; он читал о боевом искусстве, о монаршем величии, о знаменитых подвигах героев, пока от ярких картин, созданных его восторженным воображением, у него не перехватило дыхание. Приор тщетно пытался подавить эти пылкие чувства, непроизвольно выражавшиеся в речах юноши, внушая ему то недоверие к своим собратьям, которое сам испытал. Напрасно он расписывал их склонность к предательству, недоброжелательность, неблагодарность в ответ на даруемые им блага, зависть при виде чужих заслуг. «О, святой отец!» – отвечал ему Ослоков, – «Быть может, найдутся те, кто чувствует и действует столь недостойно, но мои собственные ощущения подсказывают мне, что так поступают не все. Мог ли я сформироваться иначе, чем вся моя раса, хоть мое сердце и не отрицает существование пороков, что вы приписываете человеческой природе?»

Настоятель даже не подозревал о силе или свойствах того разума, который он пытался направить; он не видел в величии его идей, в пылу его чувств, радостном возбуждении рвущегося из-под контроля духа, гения, предназначенного, чтобы повелевать народами, и страстно желающего исполнить свое великое предназначение. Настоятель, хоть и бесстрашный в своих мыслях, на деле был робким и нерешительным, ему недоставало того решающего качества ума, которое добавляет действия к мнению и практики к теории. Дух Ослокова был сформирован в гораздо более смелом масштабе: все, что ему было не по душе, он осмеливался осуждать открыто; что бы он ни пожелал, он делал; что бы он ни задумывал, он исполнял; к любому делу он подходил серьезно и взвешенно, во всяком деле у него был побуждающий стимул. Если и есть какое-либо мучение, требующее более всего сострадания, но получающее его меньше всего, – так это нравственная мука, вызванная осознанием того, что твои силы не встречают соразмерных внешних вызовов; это угнетает ум, вместо того, чтобы бодрить, и делает его жертвой несчастья, по-видимому, им же и сотворенного. Существа такого рода безразличны к сиюминутным мелочам, они мрачно движутся по жизни, попеременно зажатые в тиски апатии или раздражения; их считают провидцами или мизантропами и взирают на них с удивлением и неприязнью – той неприязнью, которую гордость человеческой природы всегда возбуждает к тому, что человек не может постичь. Однако стоит предстать перед ними объекту, соответствующему их желаниям, как пробуждаются их самые заветные надежды, пробуждается главный источник их страстей, их гигантские формы возникают из земли, тронутые копьем Итуриэля[10 - Итуриэль – посланник Гавриила, появляется в «Потерянном Рае» Мильтона (Песнь IV). Архангел Гавриил поручил ему найти в раю Сатану, укрывшегося среди ангелов. Когда Итуриэль коснулся Сатаны своим не терпящим обмана копьем, Сатана предстал в истинном своем виде.], новая жизнь изливается через край, их действия наполняются новой энергией, в то время как мир с удивлением созерцает и признает не поддающуюся пониманию метаморфозу.

Ослоков, в плену собственных желаний, снедаемый пылом собственных чувств, впал в меланхолию, которую он не стремился ни скрыть, ни контролировать. Религия сама по себе способна наполнить сердце человека и удовлетворить те духовные потребности, которые лишь человеческие существа могут ощущать в общении со своим Создателем, но для Ослокова религия была пустым звуком, подразумевающим скучную череду бесполезных обрядов, мучительных покаяний, утомительных и бессмысленных бдений. Дух набожности никогда не пробуждался в нем; унылый образ жизни не допускал пробуждения чувства благодарности, ее однообразие не вызывало волнения в молитве, ее безупречность не давала повода для покаяния. Понимая, что суеверные монахи придают столь же большое значение самым легкомысленным обрядам, как и самым важным доктринам, не видя даже слабого озарения, позволяющего отделить одно от другого, он незаметно научился воспринимать их как человеческую выдумку. Невежество и фанатизм монахов укрепили это убеждение, в то время как косвенные намеки настоятеля, обращенные к чувству, хотя и тщательно скрытые от слуха, подтвердили его. Таким образом, лишенный того, что могло бы примирить такой разум с заточением в монастыре, его беспокойный и утонченный дух сформировал, в конце концов, решимость его покинуть. Одиночество расстраивает или угнетает умы большинства людей. Обретающие силу в смелом предприятии, укрепляющиеся во мнении благодаря участию, они становятся немощными и нерешительными, если и им приходится в одиночку бороться с потоком, но для умов более сильной текстуры уединение питает энтузиазм и становится местом рождения каждого великого подвига. Дуб дает более жизнеспособные побеги и быстрее растет на открытой местности, в то время как более слабое растение требует тени и укрытия, нуждается в поддержке и защите. Именно в одиночных размышлениях душа Ослокова обрела свой пыл, именно в одиночных размышлениях он задумал и составил окончательный план своего побега. Только одно чувство заставило его сожалением отложить исполнение плана. Его друга и наставника огорчило бы столь жестокое и неожиданное для него дезертирство; однако отказаться совсем от своего замысла он не чувствовал возможности. Стоит ли рассказать обо всем настоятелю? Стоит ли полагаться на то, что он отнесется к этому снисходительно, быть может, даже посмотрит на это с одобрением? Возможность получить одобрение настоятеля настроила его откровенно признаться в своих желаниях и намерениях, и Ослоков направился в его келью. Он нашел приора в одиночестве, тот сидел, подперев рукой голову, и изучал бумаги, лежавшие перед ним на каменном столе; падающий на его лицо свет лампы подчеркивал глубокие морщины на лбу. Он поднял взгляд на вошедшего Ослокова и велел ему сесть, указав на лавку. Ослоков подчинился, после чего настоятель неторопливо и печально обратился к нему.

– С сожалением, хоть и без удивления, я наблюдал беспокойство, которое в последнее время вызывает у вас пребывание в монастыре. Свобода теперь кажется вашему восторженному воображению первым из земных благ; зная ваш характер, я убежден, что вы никогда не будете горячо желать того, чего не рассчитываете скоро добиться; мои наблюдения за вашим поведением убедили меня, что вы решительно намерены навсегда покинуть ваше нынешнее пристанище.

Ослоков, покраснев от удивления и стыда, уже собирался поведать обо всех своих надеждах, чаяниях и целях, когда настоятель, махнув рукой, словно призывая замолчать и слушать, продолжил:

– Прежде чем вы осуществите задуманное вами, хочу, чтобы вы внимательно выслушали мой рассказ, который, по всей вероятности, повлияет как на ваши нынешние планы, так и на будущее поведение.

Второй московский царь Иван Васильевич оставил после своей смерти двух сыновей: Федора, унаследовавшего после него престол, и малолетнего Дмитрия. Федор женился на Ирине, сестре Бориса Годунова, царского конюшего. Борис вскоре приобрел неограниченное влияние над разумом Федора, но не желал довольствоваться полученными таким образом второстепенными почестями. Он стремился к первой роли в государстве и решил уничтожить своего государя и друга, для чего воспользовался медленно действующим ядом, который вскоре привел к гибели и без того слабого здоровьем царя.

Ослоков вскрикнул от ужаса, но приор, не обращая на это внимания, спокойно продолжил:

– Борис был немедленно и единодушно избран правителем государства, пока Дмитрий, живший тогда со своей матерью, царицей Марией Федоровной в Угличе, не достиг бы возраста, чтобы вступить на престол своих предков. Он был еще одним препятствием для амбиций Бориса, препятствием, которое тот вскоре решил устранить, организовав убийство Дмитрия. Царица, однако, получила через посредство верного друга намек на его замысел и вывезла Дмитрия из Углича в ту ночь, когда злодеи намеревались совершить убийство. Она поместила в спальню своего сына тело мертвого ребенка; убийцы ошибочно приняли его за царевича, тело было пронзено ранами и настолько изуродовано, что сделалось неузнаваемым. Наутро было обнаружено окровавленное тело, негодование жителей Углича было столь велико, что они учинили расправу над душегубами, попытавшимися укрыться в пригороде. Известие о трагедии было направлено в Москву, Борис повсеместно объявил, что Дмитрий в припадке безумия сам лишил себя жизни, и направил своего друга князя Василия Шуйского для выяснения обстоятельств его гибели. Осмотрев тело, тот объявил, что оно принадлежит истинному Дмитрию, и подтвердил сообщение, распространённое ранее Борисом. Царицу обвинили в том, что она не уберегла своего сына, и сослали в монастырь. Многие жители Углича, осмелившиеся открыто высказываться по поводу убийства, были казнены. Борис провернул дело в тайне и так ловко, что не вызвал никаких подозрений; вскоре он был возведен на русский престол, который занимает и поныне. – Еще один возглас вырвался из уст Ослокова, но приор снова не обратил на него внимания и продолжил. – Царица, вынужденная удалиться в монастырь, не могла отныне держать Дмитрия подле себя. Беспокоясь о его будущей безопасности, она решила спрятать его вне досягаемости своего врага, отправив его в Литву и поручив заботам друга, который прежде спас его от гибели. Тот привез юного Дмитрия к настоятелю этого монастыря и раскрыл ему царское происхождение и истинный титул мальчика; монахам же он стал известен как сирота незнатного происхождения и был представлен им под именем Алексея Ослокова.

Этот спокойный рассказ на фоне важности изложенных событий являл собой контраст не менее яркий, нежели поведение и выражение лица настоятеля и его заинтересованного слушателя. Первый сохранял привычную серьезность на лице и в осанке; в то время как последний с пылающими щеками и глазами, в которых отражались тысячи различных эмоций, сцепив руки, несколько мгновений сидел неподвижно от удивления и молчал от избытка чувств. Наконец он подошел к настоятелю и воскликнул дрожащим и страстным голосом, отражающим силу и нежность его чувств:

– Что же это, о святой отец! Выходит, что я этот Дмитрий, и мое предназначение отомстить за убийство брата, вырвать родительницу из заточения, спасти страну от рабства! О! Отчего я так долго ничего не знал, даже не догадывался о моем благородном происхождении, моей славной судьбе? Самые высокие мои надежды удовлетворены, самые яркие мои мечты осуществлены; но скажи, жива ли моя мать, та мать, что пожертвовала своей свободой ради моей жизни; та мать, чьи прощальные ласки все еще теплы в моей памяти?

– Она жива», – ответил приор. – Но, сын мой! Умерьте свой пыл, что вечно вводит вас в заблуждение и возбуждает ваше воображение. О событиях, о которых я рассказал вам, мне поведал покойный настоятель вскоре после моего прихода в монастырь; они побудили меня наблюдать за вашим характером. Я обнаружил в вас ту гениальность, которая может помочь вам вернуть трон ваших предков, но вам недостает осторожности, которая необходима для его сохранения. Ваши манеры, ваши чувства, ваши склонности полностью расходятся с манерами, чувствами и склонностями людей, которыми вам придется управлять. Они являются рабами существующих предрассудков, вы же даже в святилище проявляете дерзкое презрение к ним; русские холодны, серьезны, молчаливы, осмотрительны в каждом решении, медленны в каждом действии, ваши пылкие речи, ваши порывистые жесты, будут пробуждать в них ту смесь тревоги и удивления, с которой мы наблюдаем странное движение кометы.

– Конечно, конечно, – прервал Дмитрий, нетерпеливо, – это нужно хорошенько обдумать. О! Однажды, вот увидите, – и его глаза зажглись искрой надежды, – вот увидите: я взойду на российский престол и не буду бояться допустить какую-нибудь неосторожность

Приор вздохнул, с грустью посмотрел на Дмитрия и ответил:

– Давайте тогда не будем спешить и все как следует обдумаем, изучим опасности и трудности, с которыми вы можете столкнуться в ближайшей перспективе. Прошло почти двенадцать лет с тех пор, как русские услышали и поверили в историю вашей смерти. Они привыкли к правлению Бориса, им будет нелегко променять его на того, чьи притязания многие сочтут ложными, и доказать обратное будет непросто. Граф Голицын[11 - Вероятнее всего, автор имеет в виду князя Василия Голицына (1572–1619) – полководца и видного деятеля Смутного времени. Титул графа в России в период описываемых событий отсутствовал.] (тот верный друг, что привез вас в этот монастырь), чтобы избежать подозрений Бориса, вызванных состраданием, проявленным им к находящейся в заточении царице, был вынужден покинуть свою страну и поступить на службу Швеции в самом начале вашего пребывания в этом монастыре. Время от времени граф присылал деньги и справлялся о вашем здоровье и благополучии, в последнее время связь с ним прервалась, и это длительное молчание подсказывает мне, что этого свидетеля вашего царского происхождения более не существует. Царица, увидев этот алмазный крест, что она повесила вам на шею, и это письмо, адресованное ею приору в момент вашего расставания, не говоря уже о вашем сходстве с царем Иваном, без сомнения, признала бы вас своим сыном. Но какой толк от ее признания в ее нынешнем положении, когда она целиком во власти тирана? Она рискует подвергнуться еще большим притеснениям. Есть, пожалуй, лишь один путь, сулящий некоторую вероятность успеха в попытке восстановить ваши права по рождению. Поляки, чьи самые насущные интересы задеты Борисом, охотно воспользуются любой возможностью его уничтожить. Нынешний владелец моих земель и титула, – он вздохнул при воспоминании, которое всколыхнули эти слова, – еще весьма молод, но уже отличился как в совете, так и в сражениях, его высоко ценят король и страна. Хоть лично мы не знакомы, мы все еще поддерживаем связь время от времени, и я вполне уверен, что в соответствии с пожеланиями родственника, если вы все же решите отстаивать свои права на престол России, Август, граф Вишневецкий[12 - В жизни исторического Димитрия участие принимали князья Адам Вишневецкий и его родственник Константин Вишневецкий. Последний был женат на старшей сестре Марины Мнишек – Урсуле.] поможет вам оружием и советом.

– Если я все же решу отстаивать свои права! О, святой отец! Вы смеетесь над пылом моих надежд, твердостью моего решения! Но скажите же, почему вы так долго и так жестоко молчали об этом?

– Я не спешил, – ответил приор, – потому что стремился сохранить жизнь, которую вы полны решимости подвергнуть опасности.

– Почему же вы теперь обо всем рассказали? – спросил Дмитрий с полуулыбкой.

– Потому что увидел, что нынешняя жизнь лишена для вас всякой привлекательности, не познав на личном опыте этот грешный мир, вдали от него вы никогда не будете довольны.

– То есть вы ожидаете, что главным следствием моего отказа от этого монастыря станет желание вернуться в него, – весело спросил Дмитрий, но приор ответил с привычной серьезностью.

Желая поскорее уйти и свободно предаться переполнявшим его разнообразным чувствам, Дмитрий получил из рук настоятеля письмо, возвратился в свою келью и с нетерпением начал читать его. Оно было адресовано царицей покойному настоятелю и содержало краткий, но трогательный перечень мотивов, побудивших ее отдать сына на попечение. Она искренне умоляла его защитить своего сына от происков Бориса и лучше навсегда сохранить его тайну, нежели подвергнуть риску его гибели врага их рода. Нежная забота, искренняя привязанность, которыми дышало это письмо, глубоко затронули сердце Дмитрия и всколыхнули детские воспоминания о материнской любви, которые так до конца и не стерлись из его памяти. Обнять любимую мать, вернуть ее на то место, которое она прежде занимала, теперь стало самым дорогим объектом его надежд; снова и снова перечитывал он письмо, прижимая его попеременно к сердцу и губам. Смятение чувств уступило место спокойствию размышлений. Он ликовал от перспектив славной судьбы, открывшихся его взору, и осознания того, что он обладает способностями, достаточными для достижения цели. В то же время он был неопытен в делах мирских и чувствовал необходимость в чьем-то руководстве, кто-то должен был помочь ему пройти опасный путь, на который он собирался вступить. Обдумав предложение настоятеля, Дмитрий решил воспользоваться им и, покинув монастырь, немедленно обратиться за советом и защитой к графу Вишневецкому.

Глава II

Его глаза сияют от восторга,

Когда он бродит на заре в лугах,

Где свежие цветы благоухают,

Жемчужины росы в траве искрятся,

И ветры песню радости поют.

«Менестрель» Джеймса Битти[13 - Джеймс Битти (1735–1803) – шотландской поэт, моралист и философ, главным сочинением которого является поэма «Менестрель или странствование гения» (1773–1774). Здесь использован отрывок из 1-й книги поэмы.]

В каждом последующем разговоре Дмитрия с настоятелем, последний, казалось, видел в нем жертву, считал его заложником тщетных иллюзий и безудержных желаний. Хотя он и признавался, что сам мог некогда потворствовать полным энтузиазма надеждам и романтическим целям, вроде тех, что переполняли нынче сердце Дмитрия, он неизменно повторял, что в итоге наступит разочарование. Эта постоянная оппозиция чувств и мнений сделалась невыразимо болезненной для Дмитрия, никогда еще он так страстно не желал покинуть монастырь. Приор, опасаясь, что, если он открыто позволит Дмитрию уехать, это может вызвать любопытство или подозрения у монахов, посоветовал ему тайно покинуть монастырь и найти в селе Чудове проводника до Кракова, нынешней резиденции графа Вишневецкого. Он вручил юноше алмазный крест и несколько весьма ценных вещиц, оставленных графом Голицыным покойному настоятелю.

Теплые слова благодарности, с которыми чувствительное сердце Дмитрия побуждало его обратиться к настоятелю, замерли на его устах, встреченные серьезной холодностью, которую тот все еще демонстрировал по отношению к нему. Сдавленным голосом Дмитрий простился с приором, в тайне надеясь, что граф Вишневецкий окажется более миролюбивым. Даже с непривлекательными ситуациями и неприятными привычками, закрепленными временем, трудно окончательно расстаться без появления необычной и едва ощутимой эмоции – не вполне сожаления, но схожего чувства, испытывающего силу надежды и подавляющего ликование уверенности. Дмитрий ощутил это именно в ту минуту, которой он так долго, так горячо желал. Звук закрывшейся за ним двери в келью настоятеля, эхо собственных шагов в сводчатых проходах, голоса поющих ночные гимны монахов – все эти звуки, повторение которых прежде оставалось незамеченным, теперь поразили его слух и врезались в память, ибо он слышал их в последний раз. Однако совсем иные ощущения пробудились в его груди, когда он открыл потайную дверь из покоев настоятеля, вдохнул воздух свободы и ощутил себя частью природы. Воздух был тихим и мягким, на ясном и безоблачном небе сияли звезды, земля под ногами искрилась росой. Огромная равнина, на которой был расположен монастырь, была обрамлена высокими горами, чьи темные острые вершины выделялись на фоне безмятежного и улыбающегося неба. Это небо, каким бы прекрасным оно ни было, вызывало ощущение величественности; необъятность его вширь и ввысь, жуткая тишина, в которой рождались и умирали планеты, мерцание Млечного пути, чудеса северного сияния – все дышало бессмертием, все говорило о Боге. Вера была непреодолимой, убеждение было мгновенным; оно вспыхнуло, ибо на то была причина, оно проникло в сердце Дмитрия, он опустился на колено и склонил голову с благоговейным смирением. Тот, кто во мраке монастыря отрицал проповедуемые догмы, был обязан своим первым порывом набожности свободному наблюдению за чудесами творения. Дмитрий медленно двинулся в путь. Чувства, одновременно глубокие и восторженные, пылали в его сердце; казалось, что его разум обрел такую же свободу, как и его тело, и он бродил в воображении сквозь границы пространства и времени, заглядывая в пугающую вечность. С первыми лучами рассвета он поднялся на гору, которую предшествующей ночью видел издалека. С вершины ему открылся вид на плодородную Чудовскую долину, озаренные солнцем деревни, одетый нынче в самую свежую зелень лес, стада коров и отары овец. Раздававшиеся в воздухе различные звуки вызывали радостные чувства, и быстрым, упругим шагом Дмитрий спустился с горы и приблизился к селу Чудову. Он вошел в один из дворов и попросил провожатого до Лиды[14 - Город в западной части нынешней Белоруссии (Гродненская область).]. Маршрут был ранее составлен приором, поэтому у Дмитрия не должно было возникнуть трудностей. Хотя он и был в одежде польского крестьянина, выбранной им специально, чтобы быть незаметным, на него смотрели с удивлением и любопытством. Его своеобразные мимика и жесты, поразительно величественная фигура, благородная бледность лица привлекли внимание крестьян. Считая необходимым соблюдать осторожность, он редко обращался к своему провожатому на пути к Лиде, и едва задерживался в городах, через которые они проходили, чтобы отдохнуть и пополнить запасы провизии, прежде чем снова продолжить путешествие. Так он прошел большую часть Литвы и Польши; его живой ум интересовался всем, что он видел, хотя чувств своих он старался не показывать. Ближе к концу дня он достиг возвышенности, с которой открывалась широкая панорама города Кракова. В гладком и чистом потоке Вислы, текущей у подножия холма, отражались высокие шпили, величественные здания, сверкающие дворцы города. Бескрайние равнины, простиравшиеся вокруг городских стен, переливались всеми яркими красками весны и блистали в лучах безоблачного солнца. Это был час радости и веселья, топот лошадей разносился по улицам, колокола звонили на колокольнях, слышался гул человеческих голосов, все дышало жизнью, светом и веселостью. Сердце Дмитрия колотилось с надеждой и ликованием при виде этой пестрой картины. Он собирался вступить на сцену активной жизни, чтобы увидеть великолепные места, которые посещали другие люди, смешаться с тем миром, который его воображение так часто рисовало как Элизиум[15 - Элизиум или Елисейские Поля – в древнегреческой мифологии часть загробного мира, обитель душ блаженных.] блаженства. Свет молодости и здоровья наполнял его тело той веселостью духа, которую некоторые счастливые создания чувствуют даже независимо от внешних обстоятельств; когда же последние находятся в гармонии с чувствами, веселость переходит в подлинный восторг. Когда Дмитрий спускался по дороге, ведущей к городу, ему преградила путь многочисленная и великолепная кавалькада, и он остановился, пропуская ее. Его восхитили утонченные лица и благородный вид знати, горячность и роскошная упряжь лошадей, но одна особа вскоре привлекла все его внимание: то была молодая и прекрасная женщина, восседавшая на небольшом, но энергичном коне и беседовавшая с дворянином, который ехал верхом рядом с ней. Ее лицо светилось умом и отражало душу, еще не тронутую печалью, не знакомую с несчастьями. Веселье юности светилось в ее улыбке, блеск здоровья сиял на ее щеках, огонь надежды и счастья сверкал в ее глазах. Дмитрию, никогда не видевшему женских лиц или женских форм, кроме крестьянок с загорелыми лицами и в простой одежде, яркая и красивая фигура, представшая теперь его взору, казалась скорее игрой воображения, нежели реальным существом. «Не тронут, но восхищен», «не разбужен, но вдохновлен»[16 - Строки из послания «Элоиза Абеляру» А. Поупа (1717).Чтоб мир стяжать, мне нужно восхищаться,Отчаиваться, сострадать, смущаться,Надеяться, таиться, презирать,Негодовать и снова обожать. – Пер. Д. Веденяпина.], – он не сводил с нее глаз, пока она не скрылась из виду, когда ее платье перестало ласкать его взор, а нежные и веселые нотки ее голоса больше не достигали его уха, глубокий и неконтролируемый вздох сорвался с его губ. Дмитрий, наконец, вышел из состояния задумчивости и двинулся к городу; это был город, где жила еще недавно прекрасная дама – объект его восхищения, и возможно, она могла туда вернуться. При этой мысли его сердце колотилось еще сильнее, и невольно ускоряя шаг, он добрался до предместья, откуда был направлен во дворец Вишневецкого. Дворец располагался на самой великолепной городской площади. Большой зал был полон слуг, одному из которых Дмитрий вручил пакет, адресованный настоятелем графу Вишневецкому. Его проводили в приемную, где, бросившись на диван, он предался всяческим размышлениям. В нашей жизни бывают моменты, когда наши воспоминания настолько запутаны, наши чувства настолько бурны, наши надежды настолько неопределенны, что мы скорее мечтаем, чем думаем. Это особенно характерно после переживания каких-либо новых и сильных эмоций; весь ход наших мыслей беспорядочен, мы больше не признаем наши прежние взгляды и мотивы к действию, мы словно сами удивляемся возникшим в нас новым чувствам и желаниям. Именно так ощущал себя Дмитрий, ожидая в приемной появления графа Вишневецкого. Он дивился своему безразличию в преддверии момента, которого некогда ждал с таким нетерпением; он удивлялся настойчивости, с которой он лелеял воспоминание о прекрасной незнакомке, цепляясь за надежду снова увидеть ее. Между тем это воспоминание было столь сладким, а надежда столь драгоценной, что он не отпускал от себя одно и предавался другой, пока появление графа Вишневецкого не пробудило его от задумчивости. Дмитрий встал. Граф подошел и, нетерпеливо схватив его за руку, воскликнул:

– Бедный царевич! Какую череду преступлений и несчастий раскрыло мне послание настоятеля! Он правильно рассудил, что я должен поддержать вас и, насколько позволят мои силы, помочь невинной жертве.

Воодушевление, с которым он говорил, сразу придало энтузиазма Дмитрию, со всем пылким красноречием, он выразил свою благодарность, поделился своими надеждами, и изложил свои цели и планы. Граф Вишневецкий смотрел на него с явным восхищением. Элегантность его языка, изящество его жестов, умное лицо удивили и очаровали его, в то время как Дмитрий был не менее впечатлен манерами и характером своего нового компаньона. Его лицо не отличалось правильностью черт, но его глаза, темные и проницательные, казалось, с единого взгляда считывали души тех, с кем он общался, в то время как играющая на его губах улыбка доброжелательности, уверяла их, что любые слабости, которые он может обнаружить там, он сохранит в недрах своего сердца, и этим сердцем будут восприниматься с состраданием и прощением.

– Немного времени, – сказал граф Вишневецкий Дмитрию при расставании после нескольких часов беседы, – потребуется, чтобы все обдумать, но будьте уверены, что действия не заставят себя ждать.

Дмитрий, бросившись на приготовленную для него постель, обнаружил, что блеск амбиций, трепет любви и пламя надежды в равной степени уступают чувству непобедимой усталости, и погрузился в глубокий сон, который был прерван лишь лучами полуденного солнца, пробивавшимися сквозь темно-красные шторы его комнаты. Собираясь одеться, он обнаружил, что граф Вишневецкий снабдил его костюмом польского дворянина. Облачившись в него, он спустился в гостиную, где предыдущим вечером расстался с графом. Когда Дмитрий вошел, граф Вишневецкий, был поражен произошедшей метаморфозой. Его пышные локоны, которые раньше были спрятаны под крестьянской шапкой, теперь изящно спускались на величественный лоб. Симметрия и статность его фигуры, скрытые до этого просторным грубым плащом, теперь были идеально подчеркнуты расшитым жилетом и фиолетовой мантией. Огонь гения, грация веселья, достоинство мужественности и блеск молодости были счастливо соединены в лице, чье постоянно меняющееся выражение выдавало каждое движение беспокойной души, не способной ни подавить, ни скрыть эти порывы. Это лицо было теперь безмятежным и улыбающимся, но его величественный абрис, случайный взгляд его горящих глаз выдавали его способность выражать все сильные и бурные страсти возвышенной натуры. Граф обращался к нему одновременно с сердечностью и уважением. В последующей беседе Дмитрий выразил беспокойство относительно приобретения навыков, необходимых для занятия в будущем искомого положения; он хотел бы также познакомиться с практикой и теорией войны, прежде чем пытаться вести войска в бой.

– Ваше желание совпадает с моим мнением, – ответил граф Вишневецкий. – Я знаю, что каким бы могущественным ни был воинский гений или талант, солдат должен пройти через низшие ступени воинских званий, прежде чем достигнуть верховного командования. В вашей ситуации было бы весьма полезно завоевать уважение поляков с помощью вашей доблести, прежде чем вы попытаетесь заинтересовать их своей историей, – тогда уж они поддержат ваше дело с уверенностью и энтузиазмом. Нынешние обстоятельства особенно благоприятны для такого замысла. После изгнания нашего суверена Сигизмунда с престола, перешедшего к нему от предков, шведы теперь готовятся вторгнуться в наше королевство. Воинственный настрой против нынешнего врага, который ощущается повсюду, хоть и не напрямую благоприятствует вашим целям, в итоге скажется положительно, ибо позволит вам получить практические знания о боевой дисциплине, к тому же воинственный настрой, однажды пробудившийся в королевстве, легко будет направить в другом направлении. Между тем очень важно, чтобы ваш реальный титул был скрыт, чтобы Борис не получил раньше времени информацию о том, что вы сбежали от его происков, и не тайно отправил своих эмиссаров в Польшу, чтобы вас схватить.

Он умолк, и Дмитрий с благодарностью согласился с его предложениями. В последующей беседе граф снова нашел повод восхищаться благородством и искренностью поведения царевича, точностью и прозорливостью его комментариев, в то время как Дмитрия был совершенно очарован обращением своего нынешнего компаньона, обладавшего счастливым искусством выражения жестом или взглядом признания заслуг или одобрения талантов тех, с кем он общался. Это молчаливое почтение тешит наше тщеславие, не тревожит нашей скромности; нам не приходится опровергать это восхищение, ибо оно никогда не выражается открыто; и словно идущее от самого сердца, оно придает нам уверенность и распространяет очарование, скорее через чувства, нежели через разум, на общество тех, кто его дарует.

Граф Вишневецкий представил Дмитрия своим друзьям под именем графа Лукнова, молодого дворянина из Литвы. Хотя король в это время отсутствовал в Кракове, город был театром развлечений и роскоши.

Немедленно окунувшись в жизнь, столь новую, столь опьяняющую, Дмитрий сперва решил, подобно большинству юных умов, что в водовороте эмоций кроется секрет счастья. Вскоре опыт исправил эту временную ошибку: господство удовольствий над сильным умом абсолютно, но недолговечно. Его воображение было потрясено, но суждение было оскорблено; его чувства вспыхнули, но сердце оставалось спокойным. Сила его воодушевления, энергия его разума томились среди череды однообразных развлечений, и та нечувствительность к удовольствию, та усталость от жизни, которая угнетала его в безмолвии монастыря, вернулась даже среди веселья города. Надежда вновь встретить прекрасную незнакомку некоторое время побуждала его продолжать посещать эти увеселительные места, даже после того, как они перестали привлекать его. Однако эта надежда постепенно покинула его, и он решил посвятить свое время исключительно приобретению тех знаний или умений, которые в дальнейшем могут стать необходимыми или полезными. Чтобы сообщить о своем намерении графу Вишневецкому, Дмитрий спустился к нему в гостиную и рассказал о своих соображениях и вызванном ими решении со свойственной ему пылкостью манер и речи.

– Это заявление меня не удивляет, – сказал граф Вишневецкий с улыбкой, – равнодушие, с которым вы слушаете слова лести или ловите взгляды любви, даже со стороны очаровательной графини Сирадии, не ускользнуло от меня и не вызвало моего удивления. Вам суждено участвовать в более благородном состязании и получить более высокую награду, чем та, что состоящая из удовольствий жизнь может вам дать нынче или сулить в будущем. Чувства, которые вы испытываете к тем, кто продолжает идти по проторенной дорожке, совершенно естественны: когда мы сами не можем получать удовольствие от некоего предмета, мы склонны чувствовать удивление, а иногда и негодование по отношению к другим, потому что их легче удовлетворить.

– Вы выразили мои собственные чувства», – ответил Дмитрий. – Ничто не сообщает такого безрадостного, такого болезненного ощущения сердцу, как вид веселья, в котором мы не можем участвовать и которому не сочувствуем. Приятно созерцать детские забавы, потому что они являются результатом подлинного наслаждения, искренней невинности, но веселость мужчины слишком часто кажется скорее искусственной, нежели спонтанной, это скорее притворство, чем естественность, скорее усилие, чем порыв.

– Осторожно, – весело ответил граф Вишневецкий, – не вздумайте выражать такие чувства при дворе. Удовольствие здесь не случайная капля ладана на ее алтарь, обеты ей возносятся непрерывно, а ее поклонники всегда готовы напасть на бунтовщика, который отказывается участвовать в ее празднествах. Вы не должны осуждать меня, если я признаюсь, что сегодня вечером я буду присутствовать на очередном поклонении ей, и не откажите мне в просьбе, принесите также и вы жертву ей. Нет, – продолжил он, более серьезно, – мне не следует настаивать без веской причины. Вы удивлялись тому, с каким безразличием я смотрю на придворных красавиц, – нынче вечером во дворце Сирадии вы увидите ту, чья красота превосходит их всех; нынче вечером вы увидите Марину, княжну Сендомирскую.

Радость, освещавшая лицо графа Вишневецкого, ничуть не пробудила аналогичной радости в груди Дмитрия. «Август, счастливый Август, – подумал он, – как различны наши чувства и наши судьбы!» Он испытывал сильное искушение рассказать своему другу о мимолетной встрече с дамой, оставившей столь неизгладимый след в его сердце, но все же не решился из чувства неловкости, преодолеть которую ему было непросто. Он согласился сопровождать графа во дворец Сирадии. Великолепные покои, в которые их провели от входа, украшали обвитые гирляндами колонны; стены со всех сторон были закрыты огромными зеркалами, в которых отражалась веселая и непрерывно движущаяся толпа. Дмитрий сразу же увидел графиню Сирадию, чью природную красоту подчеркивали всевозможные ухищрения, ее великолепная одежда, сверкающая драгоценными камнями, была тщательно продумана, чтобы показать идеальную симметрию ее форм, высокий рост увеличивался за счет алмазной тиары. В окружении самых знатных вельмож она была объектом всеобщего восхищения, которое она так высоко ценила и горячо желала. Однако не одни только прелести графини привлекали внимание; рядом с ослепительной и властной Генриеттой, находилось нежное и милое существо, чей застенчивый, но выразительный взгляд, казалось, скорее избегал, чем искал восхищения. Ее пышные светлые локоны были покрыты белой прозрачной вуалью, скрывавшей часть ее шеи и плеч и спадавшей изящными складками на яркую лазурь ее платья. Блеск материи придавал ей сияние, жемчуг, который украшал ее платье и плавные локоны, подчеркивал элегантность, не нарушая простоты ее костюма. Один взгляд на эту прекрасную особу убедил Дмитрия, что именно ее он видел на въезде в Краков. Он нетерпеливо и смущенно, спросил у графа Вишневецкого, кто она.

– Княжна Сендомирская», – был торжествующий ответ. Сердце Дмитрия упало при этих словах. – Позвольте мне представить вас ей», – продолжил граф и повел Дмитрия к княжне.

Она встретила их исключительно приветливо, и граф, более оживленный и более очаровательный, чем когда-либо видел его Дмитрий, немедленно вступил с ней в беседу. Дмитрий же, разом побледневший и с потухшим взглядом, молча стоял рядом с ними. Мелодичный и проникающий в самое сердце голос княжны, сдержанная веселость ее манер, форма и содержание ее высказываний вызывали смутное чувство нежности и печали в груди Дмитрия. Зарождающуюся любовь, даже безнадежную, присутствие объекта любви скорее успокаивает, нежели раздражает, влюбленный получает печальное удовлетворение от того, что смотрит на возлюбленную, слышит ее голос, подробно изучает ее совершенство; но это удовлетворение столь же фатально, сколь чарующе; вся его сладость постепенно уносится пьянящим ветром, и остается лишь горечь, а те совершенства, что некогда вспоминались со смешанным чувством триумфа и печали, теперь возвращаются в памяти только с ощущениями страдания и нетерпения. Дмитрий, незнакомый с пугающим ходом человеческих страстей, но испытывающий грусть и сожаление, почувствовал непреодолимое желание находиться возле княжны.

К нему подошла графиня Сирадия, удивленная его внезапно изменившимся поведением и выражением лица, и пошутила над его мрачным и отсутствующим видом. Он попытался ответить со своей привычной живостью, но усилия были для него слишком болезненными; чтобы поддержать беседу, он попросил ее любезно разъяснить ему правила игры в макао[17 - Карточная игра, появившаяся в XVIII веке. Была популярна до начала XX в.]. Она с улыбкой согласилась и повела в другую комнату. Марина проводила его взглядом.

– У вашего друга, – сказала она, обращаясь к графу, – столь же благородная внешность, сколь необычные манеры.

– Не торопитесь с выводами относительно моего друга, – ответил граф. – Сегодня вечером, признаюсь, он счел нужным изображать бога молчания, и, если бы в его взгляде не читалось удовольствие, которое его уста отказались выразить, я сожалел бы том, что он по моей просьбе согласился сопровождать меня на этом празднике. Но, – продолжил он после минутной паузы, – я беспокоюсь, как бы у вас не сложилось, пусть на мгновение, неблагоприятное впечатление о нем. Узнать его означает полюбить. Он обладает гением, который, не будучи прирученным ранним общением с миром, проявляется в бесстрашной оригинальности его мнений, в своеобразной меткости его высказываний, в поразительном размахе его взглядов и планов. Он обладает сердцем, крайне восприимчивым к любым впечатлениям, искренним, великодушным, благородным, восторженным в своих привязанностях, вспыльчивым, но незлопамятным в своих обидах. Однако при всей этой личностной и умственными привлекательности, знать его таким, каким я его знаю, и не тревожиться за его будущую судьбу невозможно. Его нетерпение по отношению к необходимым ограничениям света, его столь неосторожно выражаемое презрение к безрассудствам и предрассудкам общества заставляют меня думать, что, если когда-либо … – Граф внезапно остановился, встревоженный тем, что почти навлек на себя опасность предать секрет своего друга.

Княжна, с явным интересом выслушавшая эту хвалебную речь, казалось, была разочарована ее внезапным окончанием, но глубокомысленно заметила:

– С какой бы опасностью ему ни пришлось столкнуться в будущем, ему повезло, что у него есть теперь такой друг, как граф Вишневецкий.

Граф поблагодарил ее за этот комплимент; в этот момент объявили танцы, и они с княжной направились в соседний зал. По окончании сарабанда[18 - Старинный испанский танец-шествие.] граф подвел Марину к креслу, возле которого стоял Дмитрий; в это момент к ним подошел граф Коссар, отвел графа в сторону для разговора и отвлек его внимание от княжны. Дмитрий все еще молчал, не сводя с княжны полного восхищения взгляда. Княжна почувствовала неловкость и, стремясь прервать затянувшееся молчание, смущенно произнесла:

– Ваша светлость, я выслушала хвалебный рассказ графа Вишневецкого о вас, и почти готова завидовать тому, что у вас есть такой друг.

Едва она заговорила, Дмитрий оживленно обернулся к ней; но к концу ее речи выражение его лица изменилось.

– Я осознаю, – ответил он сдержанно, – ценность дружбы графа Вишневецкого, но у вас, сударыня, несомненно, нет оснований завидовать мне: вы идеально созданы для того, чтобы чувствовать и вдохновлять на дружеские чувства.

Княжна, не догадываясь, что эти слова имеют в виду именно дружбу графа, приняла их за общее наблюдение и ответила:

– Дружба – это сокровище столь высокой ценности, требующее качеств столь редкого свойства, что я сочла бы почти самонадеянным полагать, что я обладаю ими. Способность к пониманию не менее важна, чем доброе сердце; понимание позволяет нам познать характер друга во всех его проявлениях, сердце же учит нас ценить и помнить о его достоинствах, прощать или забывать его недостатки.

– Однако я могу потерпеть неудачу во всех других отношениях, – весело сказал граф Коссар, подходя к ним, – если бы одно лишь созерцание ваших добродетелей могло считаться доказательством дружбы, я мог бы претендовать на честь почувствовать ее, между тем, тут я менее всего заслуживаю аплодисментов, ибо недостатков в вас мне не удалось обнаружить.

Взгляд Дмитрия выражал смесь презрения и негодования от этих слов и фамильярности, с которой они было произнесены, однако княжна, не ответив ему, повернулась к графу Вишневецкому, который, услышав ее наблюдение, произнес:

– Я согласен с Вашей Светлостью, что нельзя полагаться на стабильность дружбы в слабых умах, они слишком часто оценивают людей по внешним признакам и неспособны обнаружить проявления недостатков, пока не прочувствуют на собственном опыте. Их внезапно привлекает нечто приятное, и столь же неожиданно отталкивает некое неблагоприятное качество.

– Да, – сказал Дмитрий, – мы несовершенны, и все же мы ожидаем совершенства в других, не осознавая, что некоторые достоинства влекут за собой определенные недостатки подобно тому, как океан подвержен бурям или ветер переменчив.

– Не будь я не знаком с вашим характером, – сказал граф с улыбкой, – ваше желание считать воздержанность одной из первых обязанностей дружбы, заставило бы меня думать, что вы рассчитываете употребить ее себе во благо.

– Ваше предположение совершенно справедливо, – ответил Дмитрий, – и я никогда более болезненно не переживал его истинность, нежели теперь.

Марина, пораженная тем, какой эффект шутливое замечание графа произвело на Дмитрия, попыталась отвлечь его, сказав:

– Нет ли опасности, что мы можем распространить эту снисходительность к ошибкам наших друзей, на ошибки в целом?

– Ни в коей мере, на мой взгляд, – ответил Дмитрий, – друзей нужно любить не за что-то, а вопреки их недостаткам.

– Позвольте спросить, каков предмет вашей столь серьезной дискуссии, – поинтересовалась графиня Сирадия, подходя к ним.

– Недостатки друзей, сударыня, – ответил граф Коссар.

– Недостатки друзей! – повторила она с удивлением. – Должна признаться, я сочла бы их достоинства более приятной темой. Что до меня, то мне так же трудно обнаружить недостатки в моих друзьях, как добродетели в моих врагах. Однако теперь нам следует отложить обсуждение этого вопроса и присоединиться к праздничному столу.