Мерцающая аритмия

скачать книгу бесплатно


– Перестаньте молоть чепуху! Вы хоть понимаете, о чем говорите?

Все замерли и обернулись. Лютиков говорил и медленно приближался к трибуне. Весь зал напрягся, как струна, готовая лопнуть и выплеснуть в своем разрыве такую стихию звуков, которая либо сметет с лица земного Лютикова, либо весь этот побледневший и растерянный президиум.

– Вы хоть понимаете, что говорите? Да будет вам известно, что реструктуризация означает изменение структурного характера, а вы ведете речь о закрытии угольных предприятий. Чего же вы тень на плетень наводите? А вы, угольные генералы, слушаете эту чепуху и не смеете сказать, что эта чепуха!? Вы подрываете доверие народа к демократическим ценностям!

И тут случилось то, что случается с Лютиковым постоянно: он задумался и в этой задумчивости остановился. Президиум взорвался: «Это неслыханно! Наглость! Дерзость! Кто он такой?!»

Зал также взорвался – «струна лопнула», и закружились воронки, смерчики звуков. Срочно объявили перерыв. Я видел, как Лютиков в своей поразительной для такого случая задумчивости вышел из зала, и никто его не остановил, не попытался с ним заговорить; он шел, и никто не мешал его шествию. Я кинулся догонять его, но бурлящая толпа отрезала меня от Генки.

Я был свидетелем, как «высокопоставленному лицу» объясняли, что это был один из тех, кого при всеобщей демократии, видимо, выпустили из психушки. Что шахтерские массы с пониманием и удовлетворением восприняли идеи реструктуризации и что городские власти, со своей стороны… Дальше я не стал слушать, этого было достаточно для срочной газетной заметки. Запах денег МВФ уже кружил головы власть предержащим. Уже начали облизывать губы, и эта стихия предвкушения «манны небесной» завораживала и самых стойких, но только не Генку!

Вечером я спросил Лютикова о причине срыва «пламенной речи».

– Знаешь, мне внезапно пришла в голову мысль, что западные демократические ценности у нас никогда не приживутся, и я обдумывал, как об этом сказать. Сейчас я знаю, что все дело в православном характере нашей культуры. Кровь наша не того состава.

У меня глаза на лоб полезли:

– Так ты поэтому тогда замолчал?

– Ну да. В голову пришла мысль о том, что мы на себя чужой костюм напяливаем. Что носим мы обноски западной политической и экономической мысли.

– Ты, что серьезно думаешь, что права человека для нас неприемлемы? Ведь ты же сам горой стоял за них? Вспомни, что говорил в 1989 году? Забыл? Напомнить?

– Я ошибался, – сказал так убийственно спокойно, словно ошибаться так же естественно, как по утрам умываться.

Я опешил, а Генка невозмутимо продолжал «развивать» свою мысль: – Иван Ильин совершенно правильно считал: «Право и государство возникают из внутреннего духовного мира человека, создаются именно для духа и ради духа и осуществляются через посредство правосознания». А у нас, несмотря ни на что, душа православная, как же она воспримет католическую идею «прав человека»? Погоди, мы еще станем свидетелями возвращения к прошлому, к жесткой вертикали власти, к цензуре в средствах массовой информации, ко многому тому, что сейчас яростно оплевывается адептами католических ценностей.

Лютиков прервался и через минуту заявил: «Жалко».

– Что жалко?

– Да вот этого и жалко. Горбачев нам волю и свободу дал, а русскому человеку свобода – тяжкое бремя, обуза. Вот поиграют свободой, пограбят вдов и сирот, а потом, как всегда, совесть начнет грызть. А что пограбят, так это всенепременно! Когда на Руси свободу дают, то обязательно грабят, а потом, как Емелька Пугачев: «Простите меня, православные..» Свободы жалко. «Прав человека» жалко. Жалко, что из нас, в ближайшие лет двести европейца не получится!

– Емельку вспомнил, а сам-то… – хотелось сказать в ответ на этот монолог Лютикова, но я промолчал. Мало что уже осталось от того прежнего Лютикова, напоминавшего враз и Степана Разина, и Пугачева. Можно сказать – ничего!

Генка ушел в себя и на этот раз, присутствуя в комнате, отсутствовал минут пять, а потом неожиданно засмеялся:

– Дружище! Тут диалектика! Нельзя быть нравственным человеком, обладая избытком жизненной силы, а ведь и первое, и второе одинаково нами ценится. Ты не найдешь никого из разумных, который стал бы отрицать безусловную ценность нравственных качеств? Точно так же никто не скажет похвальное слово человеческой немощи. Но вот беда: вопреки поговорке, что в «здоровом теле – здоровый дух», в здоровом теле обнаруживается только тот дух, что исходит из заднего места. Диалектика! Кто-то созрел для свободы, а значит для ответственного отношения к жизни, а кто-то – нет, и это противоречие не устранимо. Вот почему для «созревшего человека» ущемление прав и свобод – трагедия, тогда как для «несозревшего» – благо. «…Скотине нужен кнут?/ От демократии скотов,/ Хорошего не ждут». Вот так-то. Хочется быть мудрым, как шестидесятилетний, и одновременно полным сил и энергии, как двадцатилетний, и попробуй оспорь, что это не так? В народе эта диалектика тонко подмечена: «Если бы молодость знала, если бы старость могла». Потому-то человек «разорван» в самом себе, и нет ему покоя. Жить хотим, как я Европе, но душа наша не может поступиться своими ценностями. Плоть тянет в Европу, а душу на Восток, откуда «пришел свет».

* * *

Вскоре он лег на свою вторую операцию на почке, после чего «затворился» в стенах своей квартиры, получил инвалидность и жил на средства от заработка жены да на переводы от старшего сына из Перебурга..

Дочь заканчивала институт в Москве и работала в какой-то фирме консультантом, кажется, по информатики. Генка пробовал работать в газетах, но статьи его принимали редко и выбрасывали из них, как он говорил, «самое существенное».

* * *

О статье Лютикова про Афган я вспомнил в середине девяностых годов, через десять лет с лишком, когда заполыхал Северный Кавказ. Тогда Степашин с благословения президента решил помочь оппозиции и с помощью наемников свергнуть Дудаева. Мы сидели и разговаривали. Помнится, я сказал ему, что в Чечне нового Афгана не будет.

– Ты думаешь? – это его любимое начало, любимый комментарий к моим рассуждениям, и в его устах это звучало весьма двусмысленно.

– Дружище! – «Дружище» – это его любимое и самое интимное обращение ко мне, еще он обращался ко мне и к тем, кого не считал заслуживающими внимания людьми, – «старик».

– Дружище, революции без гражданских войн не бывает, вот и мы получили свою войну, усугубленную исламом, – он возвел свои очи к потолку, словно там было ему какое-то знамение, и несколько минут, по своему обыкновению, молчал, а потом продолжил неожиданным, как всегда, выводом.

– Все войны начинаются в душах людей и искупаются также душами людей. Потому что государство есть идол, божество, а божество не уходит в небытие просто так, оно борется за свое существование. Если есть душа у человека, то сумма душ людей, объединенных одним языком, одной культурой, одной идеологией, и есть идол, бог и его земное воплощение – государство. Заметь сходство в словах идол и идеология. В обоих присутствует корень – эйдос.

И Лютиков пустился в объяснение платоновского понятия «эйдос», из чего следовало, что в начале всех вещей лежат эйдосы. Завершив экскурс в плотоновскую философию, Лютиков закончил неожиданным выводом: «Эта война растянется на десятилетие, пока мы не искупим кровью грех прошлого идолопоклонничества».

Я присвистнул, поскольку был убежден в том, что не только крупномасштабной войны не будет, но и гражданской-то её называть не следует. Словом, я был, не меньше героя Афгана генерала Грачева, убежден в том, что хватит одного полка элитных десантников на всю Чечню, что и высказал Лютикову, тыча в карту пальцем:

– Чечню за световой день из конца в конец проехать на танке можно. За сутки! Это не Афганистан, тут вопрос размера территории может оказаться решающим!

Он рассеянно меня слушал, а когда поток моих аргументов иссяк спросил:

– Ты так думаешь? – и опять погрузился в свои размышления, прерывать которые не разрешалось: Лютиков кровно возмущался такой «бестактностью», хотя ничего не имел против, когда прерывали его речь.

– Видишь ли, – Лютиков потер подбородок правой рукой – обычный жест, когда он возвращался из «странствий дальних» – Видишь ли, христианский этнос стар, ему две тысячи лет, а этносы, по Гумилеву, живут полторы тысячи лет. Как известно, в начале 11 века произошел раскол единой христианской церкови на восточную и западную – этот момент можно считать рождением двух новых этносов, западно-европейского и восточно-европейского. А тут еще монголы со своей «пассионарной кровью»… Хотя это и спорно.

– Что спорно? – вклинился я.

– Да то спорно, что в 11 веке возникло два новых этноса. Спорно в отношении Западной Европы, особенно её юга… С Русью все ясно, потому что монголы, пассионарии… Хотя Северная Европа, особенно скандинавские страны, приняли христианство в десятом веке, так что им, как этносу, не более тысячи лет, к тому же Реформация, последующие войны в самом центре Европы показывают, что был большой уровень пассионарности. В этих и последующих войнах, особенно таких крупных, как наполеоновские, первая и вторая мировая, большая часть пассионарных личностей «выгорела», так что остались одни «старики». Нас это тоже коснулось и не крылом, понятное дело, потому и нет в нашем народе деятельной энергии, потому у нас психология старцев. Исламский этнос моложе христианского на полтысячи лет, его не так перемалывали войны, как народы европейские. А полтысячи – это молодость на четверть века! Немало, если поглядеть применительно к человеку.

По своему обыкновению Лютиков свернул с тропы гумилевского этногенеза и перешел к природе исламского фундаментализма, но и этим путём далеко не ушёл. Потом, не закончив, спросил меня: «Чем отличается молодость от старости, в смысле своей деятельности?»

– Многим… – я попытался отшутиться, – ну, например, тем, что им не лень заниматься женщинами, как тебе.

– Я серьезно, а ты… Так вот, молодость не боится смерти и вовсе не потому, что ей сладостно умирать, а потому что считает себя недоступной для неё. Старость смерти боится, потому что она рядом. Но я не об этом. На Землю периодически падает узкий луч странной энергии, он описывает на поверхности земли длинные, в тысячи километров, полосы. Народы, попавшие в эти полосы, бурлят, клокочут – словом, лезут на рожон, словно у них начисто исчез инстинкт самосохранения. Они отказываются от традиций, свергают старых богов и провозглашают новых. Забывают традиционные приемы и навыки ведения хозяйства. Если уходят из материнского ареала, то изобретают новые навыки, резко меняя уклад жизни. Одновременно меняются политические и социальные институты, происходят глубокие изменения в языке. Они, как голодные волки, нападают и рвут тела «старых государств», а если нет выхода, то разрывают на части материнское тело. По Гумилеву, это пассионарии, это рождается новый этнос внутри старого.

В тот «заход» Лютиков изложил популярно теорию этногенеза Гумилева и вернулся к чеченской теме.

– Возможно, Северный Кавказ когда-то попал в зону «пассионарного толчка», на это четко указывает дуга исламского терроризма: Авганистан-Албания с выходом на Ирландию. Если так, а я думаю, что это так, то война там не кончится, пока будут рождаться или будут имплантировать в этот регион пассионарных особей. Решение тут одно: вторично расселить чеченцев по территории России с тем, чтобы этот пассионарный огонь притух бы, «растворившись» в особях не пассионарных.

Он опять задумался, а я ждал, предчувствуя, что сейчас последует контрдовод, сметающий только что сказанное.

– Ошибочно думать, – продолжал Лютиков, – что пассионарии – зло. Если в обществе нет таких людей, оно превращается в жирного упитанного, робкого кролика, ждущего корма от хозяина. Это общество дряхлое, старческое, всеми четырьмя лапами цепляющееся за блага жизни, накопленные многолетним трудом. Оно дрожит над своими сундуками, как скупой рыцарь, и пьет по ночам младенческую кровь в тщетной надежде продлить своей жалкое существование. Ты посмотри, какие обороты набирает торговля детскими органами? Современное людоедство! Про кровь не говорю: Европа на примере Гитлера показала «свой уровень цивилизации», свой рациональный прагматический подход. Сталин в лагерях гноил, а эти, прежде чем сгноить, кровь высасывали. Европейская цивилизация рядится в юношеские одежды и устраивает немощные оргии, еще более гнусные и отвратительные…

– Но это всего лишь гипотеза о «пассионарных толчках», кстати, не очень-то поддержанная научной общественностью, а человеку без разницы, как погибнуть. Выкачают из него кровь и потом «сгноят», или сгноят вместе с кровью…

– Для жертвы, да, всё равно, как гибнуть! Но не для тех, кто «вставит» себе в дряхлое тело новую печень, новые почки, введет в кровь биостимуляторы, добытые из детских тел! С новой печенью сколько можно марочного вина выпить, если деньги есть? Жалко ведь: денег полно, а растратить их красиво здоровья нет! Под эту «жилетку» подвели идейный базис – это называется: рациональное использование биологического объекта!

– Генка, человеку все равно помирать, так зачем же добру, что в нем есть, пропадать? А пассионарное излучение никто не искал, так что, может быть, тут дело вовсе не в излучениях! Всё это гипотезы, суждения.

– Гипотеза говоришь? Суждение? А что не гипотезы, что не суждения?!

– Вот мы с тобой сидим на диване и разговариваем, это все-таки не суждение, не гипотеза, а факт.

– Факт для тебя и для меня очевидный, верно, а для человека, в другом городе, в другой квартире, это еще не факт. Это еще ему нужно доказать.