скачать книгу бесплатно
Вечер – самое красивое время в Гейдельберге:
огни окон, очарование «кукольной» архитектуры
старинных зданий… Я вдруг поняла,
что за весь день только раз взглянула на часы.
Rameau – La Boucon[48 - Часть музыкального текста.]
Вечер в Гейдельберге
(Огней вечерних взрыт и смешан ворох…)
Огней вечерних
взрыт и смешан ворох…
Расцвечен,
иссечен лучами их
От времени
рассыпавшийся город
На сотни
механизмов часовых…
Старинный,
тесный,
сдвинутый горами,
Где длится час —
медлительнейший день,
Июньских гроз обрушивая
пламя,
Церковных башен
скрещивая тень…
Цветы и камни.
Мостовые.
Рынок.
И гулкий иероглиф
площадей…
Разделен на мгновенья
поединок —
Ленивейший – меж
памятью моей
И Временем…
Минувшие минуты
Уже укрыты
в солнечных часах.
Со вкусом
чуть пригубленной цикуты —
Несказанные —
тают на губах
Слова.
Гейдельберг, 21 мая 2012
Кофе в Гейдельберге
(Роем кружит кофейная взвесь…)
Стихотворство —
небесная ересь,
Слов упрямых
слепая волшба.
Отраженье —
бессмысленность, прелесть, etc.,
Жизни всей – гейдельбергская перепись
И свезенных вещей короба.
Летней улицы —
Аква-тофана.
Роем кружит
кофейная взвесь.
Раем Райна —
душа океана
Проступает
в приливах тумана.
Где-то «там»
начинается здесь…
Цифровой не засвеченный
снимок.
Цепкой памяти
блики и тень…
Турандот,
бессердечная прима —
Бакалейщиком
старого Рима
Намечаю
приветственный день
Первый. Список расходов почтовых.
Терпкой зелени ворох и вздор.
…Сладкий ангел – тенёт изразцовых,
Флорентийских тенёт изразцовых
Пригибает упрямый вихор
Поцелуем…
Свиток пятый
(отрывок из романа Анны «Нерушимая обитель»)
…Что же касается прекрасного пола, то здесь в жизни профессора Антонио Веронези все обстояло еще сложней и замысловатей. Достойной сеньоре или сеньорите достаточно было бы просто взглянуть на его высокохудожественное фото, расположенное на официальном сайте университета, чтобы почувствовать к Веронези неподдельный интерес.
И то сказать – американские джинсы и темно-синий артистически чуть примятый пиджак, облегающие спортивную фигуру, знакомую с регби и бейсболом, слегка взлохмаченные ветром темные вьющиеся волосы, острый и проницательный взгляд, устремленный куда-то ввысь – и все это на фоне завораживающего урбанистического пейзажа.
А какая у него была улыбка – не на фото, в жизни! Не улыбка, а будущее hi-tech стоматологии: действительно ослепительная, а еще очень открытая и искренняя! Просто не человек, а космический корабль, взмывающий к межзвездным высотам.
Ладно, в конце концов, космос – это тоже работа, и для кого-то вполне рутинная.
…Не знаю, как там насчет космических кораблей, но машины – в полном соответствии со своим происхождением – Веронези также предпочитал итальянские и, кажется, имел в наличии не менее трех дорогих автомобилей, а может быть, и целый автопарк. Кто-то из наших аспирантов видел его гоняющим на «харлее», но, впрочем, утверждать не берусь.
За годы, прожитые в Германии, стране победившего автопрома, я привыкла к огромному количеству поистине роскошных средств передвижения, удивить меня трудно (хотя сама машину не вожу и не собираюсь).
Тем не менее когда рано утром Веронези заезжал на ярко-алой Alfa Romeo Spider или же сияющей мягкими и женственными очертаниями серебристо-синей Lancia Delta III – самой скромной из его автоколлекции – во внутренний университетский дворик, смотрелось это чрезвычайно эффектно.
(Ну, не Bugatti Veyron, конечно, и не авто, которое я видела по соседству с нашим домом сегодня, Ferrari F 458. Вот это был действительно очень красивый спорткар, подобно мощному белоснежному мустангу гордо гарцующий среди знойных, пышущих цветами и медом полуденных прерий европейской деревни.
Вынырнув из-за поворота, радостно сверкнули на ярком солнце широко посаженные колеса: машина мягко и абсолютно бесшумно притормозила, поскольку водитель пропускал нас на дороге, в Германии это принято в качестве категорического императива, по Канту.)
…Веронези проходил по дорожке, ведущей от автостоянки к университету, как обычно, одетый в чуть потертые темно-синие американские джинсы и белоснежную рубашку с закатанными рукавами.
Он небрежно позвякивал связкой ключей и улыбался в ответ приветствующему его университетскому племени, вольготно расположившемуся прямо на расцвеченном и прогретом утренним солнцем газоне.
Веронези шел, и нам казалось, что это плывет… величественно, как в замедленной съемке у Феллини или Антониони… да-да, именно проплывает в сотканном июльским зноем облаке римский патриций, а может быть – кто знает! – и сам император Август, в своем белоснежно-пурпурном облачении, милостиво приветствуя толпу верноподданных в Риме.
И была там, в той толпе, пара глаз, следившая за ним с особенным и очень трудно определяемым чувством. Что-то вроде случайно сделанной фотографии, на которой в кадр попал убийца – совсем как у Антониони в Blow-Up![49 - «Фотоувеличение» – фильм Микеланджело Антониони по мотивам рассказа Хулио Кортасара «Слюни дьявола».]
Студенты, однако же, несмотря на весь пафос, окружавший его яркую и столь же таинственную личность, Веронези любили, поскольку на его лекциях и семинарах по истории искусств и медиевистике всегда было захватывающе интересно, шумно и тесно от набежавшего с других факультетов народа.
Он не был, что называется, кэпом или, того хуже, занудой и читал свой курс поистине блестяще!
Мне также довелось посещать его семинары, так что я смогла самолично убедиться в риторическом таланте Антонио Веронези. Некоторые из его лекций можно было скачать на академических ресурсах и YouTube – я даже отправляла ссылки своим друзьям из России и Италии.
Его занятия действительно производили впечатление, особенно на вновь прибывших, и прежде всего тем, как он общался с нами! Открыто, но без всякого панибратства, уважительно и бережно принимая мнение даже самого юного, неопытного, только что поступившего студента! Даже тем, кому история искусств была, что называется, параллельна, становилось интересно на его семинарах…
Темой моей научной работы, которую я писала под руководством Веронези, стал русский Серебряный век.
Писала я и о роли творческой личности в музыкально-синтетическом контексте русской и европейской культуры…
* * *
Хронометраж Серебряного века – эпохи немого кино и Веры Холодной, эпохи великих балерин – Анны Павловой и Тамары Карсавиной, эпохи театральных новаций Вс. Мейерхольда и А. Таирова – был столь же непререкаемо и рассудочно размерен, сколь и беспощаден к отдельным его представителям: многие из них были забыты еще при жизни, многие ушли, почти не оставив по себе свидетельств, – подлинно трагедийны судьбы поэтов и философов, вынужденных доживать свой век на чужбине…[50 - Можно ли не упомянуть в развиваемом контексте горький поэтический парафраз И. Северянина «Как хороши, как свежи будут розы…»?]
Подобным образом ситуацию 1910-х годов, когда претерпевали кризис и требовали значительного переосмысления практически все формы жизни – социальная, экономическая, политическая, философско-религиозная, художественная, описывал поэт Б. Л. Пастернак: «Мы… жили еще во время общего распада основных форм сознания, поколеблены были все полезные навыки и понятия, все виды целесообразного умения»[51 - Борисов В. М., Пастернак Е. Б. Материалы к творческой истории романа Б. Пастернака «Доктор Живаго». Новый мир. 1988. № 6. С. 234.].
Но тем отчетливее – в условиях разраставшегося кризиса – осознавались и по-новому осмыслялись взаимоотрицающие идеи и начала жизни, искусства, логики, и тем неотвратимей и неизбежней становилось их взаимное напряжение, усиленное изменениями, отраженными на политической карте мирового пространства.
Все больше деятелей культуры и искусства склонялось к мысли, что единство мира, его целостность и многополярность в значительной степени могут быть обеспечены тем, насколько осознается значимость друг для друга разных систем бытия, придающих смысл друг другу и осознаваемых только во взаимодействии, или диалоге.
На этом фоне все отчетливее осознаваемой необходимости освоить и сопоставить целые комплексы идей различных народов, обществ, эпох именно Личность оказывалась тем необходимым ценностным центром, местом встречи различных пересекающихся смыслов культуры, становилась осью и мерилом всего, поскольку «в личности есть моральный, аксиологический момент, она не может определяться лишь эстетически»[52 - Борисов В. М., Пастернак Е. Б. Материалы к творческой истории романа Б. Пастернака «Доктор Живаго». Новый мир. 1988. № 6. С. 172–173.].
Личность бердяевского образца являлась живой, постоянно развивающейся частью трансмедиального логико-культурного диалога[53 - Развивая мысль М. М. Бахтина, В. С. Библер актуализирует идею культуры, как «особого “социума”, в котором и формами которого индивиды – этой эпохи и различных эпох – могут общаться между собой как л и ч н о с т и… вступая в диалог “по последним вопросам бытия”». В. С. Библер. Бахтин и всеобщность гуманитарного мышления // Механизмы культуры. М.: Наука, 1990. С. 264.], возникающего через ничем не ограниченный выбор индивидом своего пути.
Художественное пространство Серебряного века действительно представляет собой плодотворный и конструктивный диалог философов, музыкантов, художников, литераторов, и именно на границе различных искусств – некоей метаязыковой границе – возникают универсальные категории, своего рода маркеры художественной культуры Серебряного века: панмузыкальность, синтетичность, теургичность, мистериальность, жизнестроительство (жизнетворчество), в полной мере представленные в теории, зафиксированные в культурном праксисе и во многом определившие специфику рубежной эпохи.
Как представляется, программный тезис о символизме как школе диалога позволяет рассматривать данное художественное явление не только через узкие хронологические рамки, но и как синтез художественных, эстетических и философских тенденций, объединивший различные эпохи, от Античности и Средневековья до начала XX века.
Данный диалог, ведущийся на двух уровнях – уровне культуры веков и уровне искусства и философского знания, являлся следствием многосторонних и насыщенных творческих связей между теоретиками культуры, музыкантами, поэтами, художниками.
В рамках этого диалога возникает особый художественный язык, в контексте постбахтинской традиции получивший статус одного из измерений Серебряного века и объединяющий языки различных видов искусства – музыки, поэзии, живописи и философского знания.
* * *
Диссертационная работа по Серебряному веку – который все ж таки существовал, что бы там ни утверждали берлиозы из Сорбонны, – меня действительно увлекла, и профессор Веронези поддерживал меня во всем, спасибо ему! Очень жаль, что никогда уже не смогу сказать профессору лично, как я благодарна за его научную поддержку и сотрудничество.
Мы, его студенты, собирающиеся в шумном лекционном зале или на кафедре, были с ним – заодно, а не друг против друга. И еще, конечно же, его занятия привлекали нас тем, что он учил высказывать свои идеи a) просто, b) ясно и c) лаконично, подобно античным риторам Академии Платона.
Если же на семинаре Веронези возникал диалог в сократическом духе – он также учил нас этому, – то, согласно античному принципу майевтики[54 - Майевтика – философский метод Сократа раскрытия истины с помощью вопросов.], чередование вопросов и ответов должно было в итоге привести к риторическому согласию, и эти диалоги, оставшиеся и в моей памяти, и в конспектах, я словно бы слышу до сих пор – слово в слово!
Диалог на семинарах Веронези всегда велся на двух уровнях: уровне культуры веков и уровне искусства и философского знания, определяя единство и целостность культурного феномена изучаемой нами эпохи, будь то Средневековье или Возрождение.
Именно благодаря нашему Учителю, Мастеру, нам приоткрылась дверь в удивительный мир истории, мы могли изучать его как некий таинственный палимпсест[55 - Палимпсест – древняя рукопись на пергаменте, написанная по смытому или соскобленному тексту.], как драгоценные рукописные пергаментные страницы, с многочисленными правками, с последующими добавлениями и маргиналиями на полях…
Как я уже сказала, профессор был медиевистом, а также большим поклонником философии Джамбаттисты Вико, чьи труды он цитировал нам по-итальянски и затем переводил вышесказанное на немецкий.
К слову, Антонио Веронези, в свое время учившийся, помимо нашего университета, в Оксфорде и Сорбонне, вообще с необычайной легкостью переходил в процессе лекции на другие языки.
Все основные европейские: английский, немецкий, французский, испанский, португальский, сербский, не говоря о родном итальянском языке, и, естественно, латынь и греческий он знал в совершенстве.
Неплохо говорил Веронези и по-русски – действительно, не читать же Бахтина в переводах!..
Оставляя филологические шутки в стороне, позволю себе заметить, что основные работы русских структуралистов нашим уважаемым коллегам из Италии, Швейцарии и США следует также осваивать в оригинале. Учите русский, господа, и да сопутствует вам удача во всем!
Веронези с чувством излагал нам взгляды Вико, и мне почему-то сразу представлялся кто-то из его миланских предков, также когда-то корпевший над страницами старинного, покрытого прихотливой рукописной вязью пергамента – в поисках Истины…
К слову, на одной из тщательно законспектированных мною лекций профессора речь шла о трех этапах развития культуры и цивилизации. Вначале о первом этапе – Божественном, как образце искомой гармонии, к которой нужно стремиться, затем о втором этапе – так называемом героическом, когда идет борьба между несколькими противостоящими друг другу (или враг врагу?) культурами. В самом конце говорилось и о третьем – человеческом – этапе, когда происходит закат и угасание культуры и, как неизбежное следствие, угасание самой цивилизации…
…Перелистываю с улыбкой сейчас страницы своего давнего конспекта: какие-то смешные рисунки на полях, шутливые записи сиюминутных переговоров с Дэном насчет того, куда пойти вечером – в Cafe&Talk или Moro, и прошлое, как сказал бы классик, проступает перед мысленным взором.
Наши занятия, наши шумные дискуссии, по-мальчишески весело и по-доброму смеющийся над нашим невежеством дорогой профессор Веронези…
И тень гениального неаполитанского мыслителя, притаившаяся где-то в углу кабинета, там, где в черно-белых портретах – целый пантеон выдающихся философов, начиная с Аристотеля и Платона и заканчивая Хайдеггером и Хансом-Георгом Гадамером, учителем Веронези и доброй половины других преподавателей факультета.
Иногда мне даже кажется, что эти лекции были театром одного выдающегося актера – такого как Marcello Mastroianni или Robert De Niro, и в артистическом пейзаже Веронези мы присутствовали почти номинально – в качестве стаффажа[56 - Стаффаж – второстепенные элементы в живописной композиции.], настолько наши скромные познания и уровень знаний профессора были несопоставимы.
Как сказал великий итальянец в своих не менее гениальных «Принципах…»: «…Es ist eine gewonliche ?berlieferung, da? die ersten, die die Welt regierten, K?nige waren»[57 - «Традиционное представление заключается в том, что первая власть, существующая на земле, была королевской» (нем.). – Перевод автора. Джамбаттиста Вико. Новая наука (Giambattista Vico. Prinzipen einer neuen Wissenschaft ?ber die gemeinsame Natur der V?lker. Felix Meiner Verlag, Hamburg, 2009. – S. 119).].
И это правда…
