Глухота

Анна Минкина

Глухота

Глава 1. Кто такая Глухота и почему она с нами живет?

– Господи… – прошипела я сквозь зубы, вытянула из-под одеяла руку и отключила орущий на всю квартиру будильник. Затем я повернулась на другой бок, с раздражением накинула на себя одеяло и вжалась в угол кровати. Простынь подо мной скомкалась, волосы прилипли к потному лбу. В комнате было тускло и душно, пахло пылью. Я боролась со сном, отгоняя от себя остатки ночного кошмара – в последнее время они часто мучали меня. Горло противно скребло, живот крутило от голода – я тщетно пыталась вспомнить ела ли я что-нибудь вчера, но мысли глухо бились о мою голову. Вспомнить не получалось. На полу снова затренькал будильник, шумно прогремели на кухне тарелки, за окном свирепо гудела снегоуборочная машина. Казалось, я сейчас лопну от раздражения. Почему по утрам все такое звенящее и громкое? Мне неудобно и ужасно давит резинка от штанов. Или это не резинка вовсе, а я просто хочу в туалет – не знаю, я никогда ничего не соображаю по утрам.

Вскоре давление усилилось, – и все-таки это не штаны, – с сожалением заметила я. Выбора не было – пришлось вылезать из кровати. Не открывая глаз, я лениво доползла до ванной.

После теплой постели плитка на полу казалась мне особенно ледяной и склизкой. Правую ногу свело судорогой, – да что ж за утро, – выругалась я и начала разминать больно зудящую икру.

Краем глаза я заметила что-то яркое на старой тумбочке, оттянула глаз – прищурилась – это было полотенце, да еще и очень красивого бирюзового оттенка с аккуратной золотистой вышивкой внизу.

– К.Г.С., – прочитала я по буквам.

Не успела я задаться вопросом, откуда оно здесь, как сердце больно екнуло. С горечью и испугом я выдохнула:

– Бабушка! – боль съежилась в тяжелый ком и с грохотом провалилась куда-то в живот. Я дрогнула, схватила полотенчико и прижала его к лицу. Глаза больно щипало, несколько слезинок упало на мягкий ворс, дрожащими руками я бережно и быстро их стряхнула. С жадностью я вдохнула запах только что обнаруженной мной вещи, ища в ней родное, теплое – бабушкино. Но руки опустились. Я жалобно всхлипнула. Ткань предательски пахла «альпийской свежестью» и омерзительно хрустела своей чистотой, ее цвет показался мне теперь тошнотворным. В этой усталой тряпочке не осталось ни капли от моей любимой и живой бабули, ни её рук, ни её запаха, – в ней не было ничего, кроме едкого аромата кондиционера для белья.

Нога все еще тихо ныла, но я уже не обращала на нее никакого внимания. В голове гудело и звенело, пальцы побелели от напряжения – так крепко я вцепилась в полотенце. Как странно, мысль о ее смерти казалась мне такой новой, будто ее не стало сегодня – сейчас, в эту минуту, а не несколько недель назад. Хотя… та же мысль посетила меня и вчера, когда я случайно достала с полки смородиновое варенье. Ее любимое. Да, точно, та же мысль… Я так и не смогла съесть ни ложки.

– Ну… хватит, – прошептала я себе.

Полотенце обжигало мне ладони – я быстро бросила его обратно на полку – и отвернулась, стирая с лица последние остатки сна и слез.

В коридоре скрипнула дверь – это была мама. Я замерла, прислушалась и сразу пожалела об этом. Скрип стих, и настала тишина – снова. Томительная и такая неестественная, будто мои уши забиты мокрой ватой. Я попыталась представить, как мама выглядит там сейчас за этой дверью. Наверное, сидит за столом на кухне, как обычно немного сгорбившись и крепко сжав в руках свою любимую кружку. Плечи её, наверное, как всегда дрожат. Как бы я хотела обнять ее… Но когда я войду, мама сделает лицо каменным. Ничего не скажет. В нашем доме теперь никто не говорит, что ему плохо – можно подумать, что «плохо» это какое-то преступление.

Раньше все было совсем иначе. В квартире нас жило трое – я, мама и моя любимая бабушка. «Бабуля» – так я её называла. Нам было очень хорошо вместе. Хотя мамы часто не бывало дома (она много работала в театре), с бабулей мы всегда очень весело проводили время. Она по-настоящему была мне самым близким другом! Бабуля давно была на пенсии, но оставалась очень активной женщиной – соседи подшучивали, что она где-то выкрала секрет «вечного двигателя». Иначе им было трудно представить, почему бабушку можно было встретить везде и всюду – и в местном супермаркете, и в палаточном лагере покорителей горных вершин, и на лавочке в парке, читающей Довлатова, и в местном молодежном клубе, и на волонтерском мероприятии по спасению редкого вида русской выхухоли. Она часто брала меня с собой, за что мама ее иногда ругала.

На самом деле, бабушка была очень даже тихим человеком, просто она очень-очень любила жизнь и не стеснялась ее жить. Да, она ужасно громко слушала музыку в квартире, но она была самым чутким, ласковым и добрым человеком, которого я знала.

– Ба, почему они меня обижают, – хныкала я, размазывая по щекам слезы, – мы сегодня читали «Муму», а там утопили собачку, ну как, скажи, может быть ее не жалко? Это так грустно… Я заплакала, а они стали смеяться надо мной, называли «ревой-коровой»…

Бабушка усадила меня на колени и ласково погладила по волосам. Я прижалась к её груди – она пахла хозяйственным мылом, песочным печеньем и кефиром.

– Лапушка моя, у людей сердце бывает маленькое, вот и не помещается туда ничего, ни плохого, ни хорошего, а у тебя оно большое, доброе – там так всего много. Ничего, что плачешь, это нужно – вот так вот плакать, как же еще боль то выпустить, которая в сердце попадает, голубушка, если не через слезы? Ее в себе держать не надо, поплачь – отпусти, а сердце для нового и доброго освободится…

Школьные друзья подшучивали надо мной, что я провожу с бабулей так много времени, что скоро сама превращусь в «бабульку», сначала я не обращала на них внимания, а потом почему-то начала стыдиться нашей с бабушкой дружбы. Все чаще стала отказывала ей в прогулках, все реже соглашалась на маленькие проделки. Бабушка ничего мне не говорила, но думаю, точно заметила, что меня часто не бывало дома – я много гуляла с подругами, к тому же у меня уже появился парень – Влад. Но как мне теперь жаль этих дней, проведенных без нее…

Однажды вечером все изменилось – наш маленький мир рассыпался на мелкие колючие стекляшки. Ночью бабушке стало плохо, а утром ее уже не стало – оказалось, инсульт. Врачи не смогли ей помочь.

Вот так случается смерть – быстро и прозаично. У меня еще никогда никто не умирал, я не могла представить, чтобы это случилось в моей семье, тем более – с моей бабулей. Она всегда была самой живой из всех живых людей на этой планете.

Дома еще никогда не было так тихо и пусто.

Теперь нас осталось двое. Ну, как двое – мне кажется, после смерти бабушки вместо нее к нам подселился кто-то третий – кто-то невидимый, но очень ощущаемый. Этот кто-то отнял у нас с мамой языки. Почему-то мы никак не могли говорить друг с другом. Нет, с нашим ртом было все отлично, буквы вылетали из него и связывались в слова и предложения, но потом… что-то вязкое удерживало наши слова, они липли, застревали, падали и никогда не доходили до адресата.

Я зову ее – Глухота.

Раньше бабушка давно бы вышвырнула эту гадюку за порог нашего дома, она знала как обращаться с такими «существами», но у нас с мамой почему-то никак не получалось этого сделать. На самом деле, это было не так просто. Как найти и выкинуть то, что витает в воздухе и утекает сквозь пальцы? Бабушка умела… да и нас учила! Но как бы мы не старались прогнать её – Глухота всегда возвращалась в квартиру. Через несколько недель она разъелась, окрепла и чувствовала себя очень уютно в нашей квартире. Теперь казалось, это мы жили в ее доме, а не она у нас.

Я сделала пару шагов по коридору, остановилась у двери бабушкиной спальни. Она всё ещё выглядела как при ней: неаккуратно заправленная кровать, цветное связанное из остатков пряжи покрывало, а на нем – груда разноцветных вышитых подушек с птицами, рыбами и цветами. Бабушке нравилось все пестрое, яркое и рукодельное. На столе стояли стопки книг, лежали спицы для вязания и ее старые очки с очень толстыми линзами – она много читала и сильно испортила себе зрение в молодые годы. Комнату освещал мягкий теплый свет ночника, который никто не выключал вот уже несколько недель. Я подошла ближе, толкнула дверь и вздрогнула от скрипа – он показался мне протяжным и резким.

Спальня встретила меня тишиной, но эта тишина была другой – холодной, тяжелой, не такой, какой была при бабушке. Я уловила запах её духов, лёгкий, едва заметный – или просто хотела его ощутить. Не знаю. В груди заныло, и я осторожно прикрыла дверь обратно.

Погрузившись в свои мысли, я вернулась в свою комнату. В телефоне мигало сообщение – от Влада.

«Доброе утро» – как будто бывает доброе.

«Ты сегодня придёшь?»

«Если что, я занят после трёх, так что надолго не растягивай».

Я смотрела на экран и чувствовала, как внутри меня поднимается тяжелая волна бессилия – мутная и тошнотворная. «Он занят». Конечно, он занят. Он всегда занят. С Владом у нас сложные отношения, а после смерти бабушки они стали еще хуже. В день похорон, кстати, его не было рядом, да и вообще я его не видела всю неделю. Сказал, что ему нечего там делать. Чужая боль его раздражает – он не понимает, как можно «так долго страдать». Он вообще ничего не понимает. Моей бабушке, Влад, кстати, совсем не нравился.

Я стёрла уведомления и положила телефон экраном вниз. Уж лучше бы он вообще ничего не писал. Я закрыла лицо руками, открыла глаза и оглядела комнату сквозь решетку собственных пальцев. В тот момент я ясно ощутила себя в тюрьме своего собственного тела, которое никак не давало мне выбраться из него и избавиться от этой невыносимой тоски: я так скучаю, так горюю, что тебя здесь нет, Ба.

– Бабуля… – сорвалось с моих губ, тихо, почти без звука.

Я понятия не имела, как мне все это пережить. Как пережить ее смерть, если никто рядом не хочет признавать, что вообще что–то случилось. Если любой предмет, любая мелочь – чашка, варенье, полотенце – попадает осколком в грудь и остается во мне незаживающей раной. Если каждый день – новая попытка не утонуть в болоте воспоминаний. Это же не жизнь, а существование какое-то, бабушке бы точно не понравилось…

Я опустила руки, постаралась взбодриться:

– Так, нужно собраться в школу, тем более, что сегодня по математике будут объяснять новую тему. Не хочу опоздать, опять математичка будет ругаться

Я подошла к зеркалу поправить волосы и замерла – эти непослушные дикие кудри достались мне от нее. И эта родинка на щеке… Надо же, я никогда не замечала как на нее похожа.

Быстро собравшись и захватив с собой рюкзак, я вышла на кухню. Мама сидела за столом, склонившись над чашкой холодного горького кофе, как я себе и представляла. Руки тонкие, бледные. Он держала кружку так крепко, словно та могла от нее уплыть. Волосы кое-как собраны в пучок, под глазами темнели усталые круги. Она всегда была такой красавицей, а теперь, кажется, стала выглядеть старше лет на десять.

Я остановилась в дверном проёме. Хотела сказать ей «привет», «доброе утро», «как ты?». Но слова застряли в горле и рассыпались, прежде чем успели выйти. Ах да, конечно, их снова проглотила наша новая жительница – противная-препротивная Глухота.

Мама, кажется, услышала мой шаг, она подняла голову и попыталась улыбнуться – попытка вышла жалкой, натянутой.

– Ты плохо спала, Сашуль? – спросила она так, будто знала ответ, но боялась угадать лишнее.

– Да… нормально, – соврала я. Голос был сиплый и как будто чужой.

Мама кивнула и снова уткнулась взглядом в кружку. Я медленно подошла и села напротив. На столе стояла сахарница, две ложки и тарелка с тостами – один был явно надкусан. Наверное, она пыталась поесть, но не смогла.

– Тосты… если хочешь, подогрей, – тихо сказала она.

– Угу.

Глухота оставалась на кухне, может, тоже хотела позавтракать? Хотя, в ней итак было слишком много того, о чём мы боялись говорить. Куда в нее еще лезет?

Мама не смотрела на меня, а я… я не могла отвести взгляда от её рук. Она была актрисой, зарабатывала деньги – и никогда не готовила, ей было не до хозяйских хлопот. Руки её всегда были очень нежными, пухлыми, розовыми, теперь же они казались мне почти серыми и высохшими, как ветки по осени. На завтрак бабушка обычно вварила мне кашу или жарила оладушки, а еще у нее получался очень вкусный омлет… Тосты я не любила, но чтобы не обидеть маму, взяла с тарелки подгорелый кусочек.

– Сегодня… – начала мама, но замолчала, будто забыла, что хотела сказать.

Я подняла взгляд:

– Что?

– Ничего… – она опустила глаза. – Просто… будь осторожна. Хорошо?

Это было не то, что она хотела сказать. Я знала это. И она знала, что я знаю. На секунду мне показалось, что она вот-вот расплачется – губы дрогнули, дыхание сбилось. Но тут она резко выпрямилась, поправила свой шелковый халатик на груди и нервно отпила свой кофе, проглотив застрявший в горле ком.

Я почувствовала, как слова рвутся из меня: Мам… мне очень страшно, мне плохо, я так скучаю. Я скучаю так сильно, что порой не могу дышать. Скажи мне что-нибудь. Пожалуйста, скажи что-нибудь, скажи, что станет легче.

Но когда я открыла рот, из него вылетело совсем другое:

– Мне в школу пора.

Мама вздрогнула – будто я хлопнула дверью.

– Да, конечно… Иди.

Мы не поели даже тосты… Кто из нас плотно позавтракал, так это Глухота – будь она проклята. Нельзя и с мамой поговорить утром, везде она лезет. Я вышла в коридор – сердце бешено билось. Я схватила рюкзак, натянула ботинки. Ремешок на них перекрутился, и я раздражённо дёрнула его – слишком резко и почти с яростью. Почему всё такое неудобное? Почему я так злюсь на маму?

Когда я вышла за дверь, мама тихо сказала, будто боялась нарушить тишину:

– Пока, милая.

Я остановилась на секунду. Хотела ответить. На языке вертелось: «Я тоже скучаю, мам». Но я сказала только:

– Пока.

И закрыла за собой дверь. Глухота почему-то решила пойти со мной, а не остаться в квартире с мамой, наверное, я ей нравилась больше. Жаль. Поэтому, не спросив разрешения, она увязалась за мной в школу. Конечно, я была не рада ее компании. Но, что мне было с ней поделать? Я же не могу её запереть в комнате? Она всегда ускользает и гуляет там, где ей вздумается…