Как приручить каскадера

Анна Измайлова

Как приручить каскадера

Глава 1

Дождь не льёт – он противно моросит. Асфальт блестит, как чёрное зеркало, вокруг – прожекторы и дым от огня. Пахнет бензином, мокрой резиной и карамелью (это «кинокровь» из кукурузного сиропа). Ночь сжимается в квадрат света: «тише, внимание, сейчас будет красиво».

Я вхожу в этот свет как человек, у которого на лбу написано «ответственная». Волосы у меня стянуты в жёсткую косу, в ухе наушник, в руке планшет. Я – новый координатор трюков. Чужая на празднике жизни, но с правом командовать. Мой девиз простой: сначала безопасность, потом красота. Сначала – живые люди, потом – ваш «вау» в кинотеатре.

– Проверка связи, – говорю в микрофон. – Все готовы? Огонь зажигаем только по моей команде. Машины ближе к выходу держим, медики – рядом, но не мешаем.

Кивок слева, кивок справа. Народ бегает, таскает ящики, кто-то смеётся, кто-то ругается. А по центру, как будто это его личная сцена, идёт Он – Ратмир Орлов. Для своих – Рат. Главный каскадёр фильма и местная легенда.

Шлем под мышкой, футболка под жилетом обтянула плечи и спину так, что становится жарко даже под холодным дождём. Шрам у губы делает его улыбку дерзкой, а походка – уверенной до наглости.

– Ты новенькая? – спрашивает и сразу заходит слишком близко. Голос низкий, тёплый. Опасный.

– Я Марта Гордеева. Координатор трюков, – представляюсь. – Сегодня я твой мозг. Твоя задача – быть телом и слушаться.

Он усмехается:

– Я падаю красиво. Ты просто считаешь конусы.

– Я считаю твои живые кости, – говорю спокойно. – И мне нравится, когда всё сходится.

Ему явно нравится спорить. Мужчинам такого типа всегда нравится – они привыкли побеждать телом. Я привыкла побеждать головой.

Сценарий дубля простой: мотоцикл разгоняется, подпрыгивает, летит над дорожкой огня и приземляется. Кино! Но… мокро. Я вижу лужу там, где её быть не должно. И ветер сегодня не друг.

– Предлагаю упростить огонь, – говорю в наушник. – Сначала чистый прыжок, без лишнего жара. Потом – эффект.

– Нам нужен огонь прямо сейчас, – сухо отвечает режиссёр. – Это «картинка».

Картинка картинкой, а потом опять приходится собирать людей по частям. Я вздыхаю, вытираю капли с планшета тыльной стороной ладони и иду к Рату.

– Слушай, – встаю перед ним, – держи разгон чуть мягче. И не геройствуй. Мокро.

– Посмотрим, кому сегодня повезёт, – усмехается, надевает шлем. Подходит ближе, запах тёплого масла и его парфюма кольнёт в нос. Неприятно то, что приятно. Ненавижу эту смесь.

Я беру ладонью руль, не даю стартовать. Мы смотрим друг другу в глаза. Он – «ну дай». Я – «нет». Секунду. Две.

– Все, кто сегодня хотел умереть – очередь в конце площадки, – говорю уже в общий канал, сухо. – Огонь только по моей команде. Медики ближе. И вот эту лужу – убрали. Срочно.

Люди шевелятся быстрее. Кто-то матерится, кто-то тащит тряпки. Я обхожу дорожку, киваю «готово». Время. Все расселись, камеры включились, операторы замерли.

– Три… два… один… Поехали! – и ночь втягивает воздух.

Рёв мотора – как удар по груди. Рат идёт на разгон, и это действительно красиво: он и мотоцикл – одно целое. Он ловит метки, точно рассчитывает… почти. Угол прыжка выше, чем я просила. Но ладно, в пределах. Он взлетает – и на долю секунды мне нравится. По-настоящему.

А потом – «нет». Перед самым приземлением колесо цепляет мокрое пятно, то самое. Мотоцикл уходит боком. Искры от металла, резкий удар, и он летит через руль, катится по мокрому асфальту и бьётся ногой о край железного короба.

– Стоп! На площадку! – кричу. Голос у меня ровный – это мой врождённый режим «паника потом».

Я уже рядом. Скользко, колено в воду, ладони холодные. Рат лежит, стиснув зубы, и пытается повернуть голову.

– Не двигайся, – говорю, коротко. – Вообще.

– Я же красиво падал, – выдыхает он. И улыбается сквозь боль. Упрямец.

– Красиво – это в кино, – отрезаю. – Здесь ты живёшь.

Нащупываю голень – там, где не должно быть угла, он есть. Лёд – в руку. Прижимаю. Другой рукой достаю складную шину. Пальцы слушаются, хотя дрожат – от холода, да. Только от холода.

– Огонь гасим! Канистры – подальше! – бросаю через плечо. – Медики, сюда. Дышит, в сознании. Обезболивающее – по минимуму, сначала зафиксируем.

Парни с огнём уже несут своё «добро» в сторону. Медики подскакивают, но я не даю себя отодвинуть:

– Я держу, вы фиксируете. На счёт три. Раз… два…

Он шипит, когда мы затягиваем крепления, но молчит. В глазах злость и… азарт? Этот человек видит мир как игру, где ставка – собственные кости. Прекрасно. Моя работа – чтобы он не проиграл.

– Слушай меня, – наклоняюсь ближе, чтобы не кричать. – Нога, скорее всего, сломана. Никаких «я сам встану». Ты не супергерой. Ты – дорогой сотрудник.

– Я не герой, – шепчет. – Но признай, что было красиво.

– Радуюсь за твой фан-клуб, – бурчу. – Дёрнешься – придушу твоим же ремнём.

Он смеётся. Смех ломается, но это всё равно смех – значит, жить будет. Мы перекладываем его на носилки, он тяжёлый и горячий, как новая батарея. Непрошеная мысль: «какое правильное тело». Вовремя, Марта. Браво.

– Зону перекрыли? Камеры – выключить! – бросаю в сторону, не оборачиваясь. – Все, кто не нужен – по местам и не толпимся!

– Я обожаю, когда женщины командуют, – выдыхает Рат и подмигивает фельдшеру. – Это так эротично.

– Отлично, – говорю. – В больнице тебе выдадут брошюру «Безопасность». Прочтёшь три раза.

Двери скорой хлопают, красный огонёк мигает и увозит его в ночь. На площадке остаюсь я и бардак. Бардак – мой старый знакомый.

Я делаю себе роскошь, три секунды просто смотрю на пустую рампу. Ещё пахнет газом и горящей ватой. Потом собираю себя обратно:

– Всё останавливаем. Площадку проверяем. Сцены с разговорами – на сегодня вместо трюков. Всем, кто свободен, – домой. Водители – готовьтесь развозить. И, пожалуйста, – говорю уже мягче, – спасибо всем, кто сработал быстро.

– Кто вы вообще такая, – бурчит мужик из техники, толстые пальцы, недовольное лицо. – Диктовать нам…

– Я та, благодаря которой вы завтра будете давать показания, – смотрю прямо. – И та, кто уже заметил, что у нас кое-где «экономили». Если хотите, можем продолжить этот разговор при свидетелях. А сейчас – принесите мне журнал учёта. Улыбаемся и идём.

Он уходит, ворча. Я остаюсь посреди мокрого блеска и света. Телефон вибрирует. Продюсер. Отлично.

– Гордеева, – шипит в трубку голос, – ты понимаешь, во что влетела? Звезда – в больнице, смена – в минус, страховка – на нас. Ты здесь два часа, а убытков – на месяц.

– Понимаю, – говорю спокойно. – Понимаю и во сколько бы обошлось, если бы он сошёл с огня в тот момент, который вы так любите. Мы спасли вам бюджет и человека.

– Приубавь твой тон, – рычит он. – Мне нужен результат. Слушай внимательно: либо ты укрощаешь Ратмира за три дня, либо катись. Три дня. Мне нужен трюк. Поняла?

Я смотрю на чёрный мокрый асфальт, на людей, которые ждут, куда им идти, и чувствую привычный холод и… азарт. Если меня пытаются прижать к стене, я обычно нахожу в стене дверь.

– Принято, – отвечаю. – И поводок найдём.

Кладу телефон в карман. Снова – в общий канал:

– Коллеги, у нас три дня. Мы вытянем это кино. Всё делаем чётко и по плану. Вопросы?

Пауза. Потом со всех сторон: «Понял», «Сделаем», «Принято». Народ рассасывается. Ночь снова дышит. Я подтягиваю куртку на плечах и впервые за вечер позволяю себе улыбнуться: «Прибью – потом полюблю», – это про меня. Но, кажется, сегодня порядок событий может поменяться. Только сначала – порядок. Потом – всё остальное.

Глава 2

Утро пахнет вчерашним дождём и кофе из бумажных стаканов. Наш «офис» – серый вагончик с узким столом, на котором всё перемешано: каски, перчатки, бутылки воды, какие-то накладки на суставы, пачка салфеток и чужой леденец, приклеенный к ноутбуку. Я ставлю свой стакан на край, чтобы не утонул в этом цирке, и открываю расписание. Сегодня нужно сделать три вещи: поставить порядок, переделать план и выбить для Рата нормальное восстановление. И да – найти язык с новым парнем, которого нам прислали «в замену».

Новенький уже здесь. Ему лет двадцать пять, он нервничает так, что стакан с кофе у него дрожит, как телефон на вибро. Зовут Лёха. Глаза честные, плечи крепкие, движения пружинят. Перспективный. Если его не сломают.

– Привет, – киваю. – Я Марта. Здесь я отвечаю за то, чтобы все дожили до титров. Ты – Лёха, верно?

– Ага, – мнёт стакан. – Я раньше на сериалах… Ну… поменьше.

– Отлично, – говорю. – Главное, чтобы голова была включена. Всё остальное – научим.

Дверь скрипит, и вместе с запахом улицы вваливается он – Рат. На костылях, с гипсом до колена, в капюшоне. Рядом – двое ассистентов с коробками фанатских открыток. И ещё человек семь, которые делают вид, что они случайно тут оказались. На самом деле – «охота на автографы».

– Я ненадолго, – бросает он, как будто извиняется. – Подпишу и свалю.

– Сядь, – показываю на стул. – У нас брифинг.

Он не садится. Легонько подпрыгивает на одной ноге, как на пружине, расписывает гипс для девочки лет десяти, которая смотрит на него так, будто он как минимум Дед Мороз.

– Рат, – говорю ровно. – Пять минут – твои автографы. Дальше – работа. И не вздумай делать вид, что меня не слышишь.

– Слышу, слышу, – он даже улыбается. – Ты из тех, кто ставит будильник на шесть утра, чтобы успеть всех проконтролировать?

– Я из тех, из-за кого ты просыпаешься живым, – отвечаю без паузы. – Садись.

Он всё-таки садится. Гипс на стол, костыли к стене, капюшон снимает. Внутри у меня на секунду что-то переключается: без капюшона он выглядит моложе и… гораздо привлекательнее. Чёрт. Соберись, Марта.

– Пункт один, – говорю. – Высоту уменьшаем. Вчерашний «вау» нам стоил больницы.

– Кино любит «вау», – вздыхает режиссёр, который успел незаметно просочиться за спину. Его видно в отражении окна.

– Кино любит премьеры, – возвращаю ему. – Премьера без главного парня – это не «вау», а «ой».

Режиссёр молчит.

– Пункт два, – киваю на Лёху. – Лёха работает только с двойной защитой. Повторяю: только. Никаких «да я попробую». У тебя есть талант – не превращай его в глупость.

Лёха кивает, глотает воздух.

– Пункт три, – поворачиваюсь к Рату. – Твоё восстановление. Я говорила с врачом. Нужна нормальная программа: массаж, бассейн, упражнения без прыжков, и никакого самолечения. Ни «я сам», ни «мне лучше без этого». Я делаю расписание и везу тебе всё на подпись. И мне нужна машина, которая будет возить его туда и обратно каждый день. – Это уже в сторону продюсера. Да, он тоже пришёл.

– Машину – дадим, – бурчит продюсер. – Только быстро снимайте дублёра. Нам нужны сцены.

– Снимем, – говорю.

Рат что-то рисует на своём гипсе маркером. Даже не смотрит на экран. Этот человек родился, чтобы сводить меня с ума.

– Рат, – говорю уже жёстче. – У тебя две роли: лечиться и не мешать тем, кто работает. Ты со второй справляешься хуже.

Он поднимает глаза, медленно.

– А первая меня и держит здесь, – отвечает. Улыбается.

Мда… Если у него есть мозг, он точно спрятал его в пресс.

– Пункт четыре, – возвращаю всех к делу. – Перед каждым дублем мы делаем обход. Смотрим, не мокро ли где-то, не скользко, нет ли мусора. И если кто-то видит проблему, он не молчит. Говорит мне. Я не кусаюсь. Почти.

– Ага, – хихикает Лина из команды, – она просто взглядом прибивает к полу.

– Спасибо, Лина, – киваю. – У нас равные условия: я отвечаю – вы делаете. И наоборот.

Я разворачиваю лист с расписанием и зачеркиваю сразу полдня «красным».

– Эти сцены – переносим. Ставим диалоги и интерьер. Новая «прыгалка» – только после обеда, когда подсохнет. Сушим покрытие. Воздух гоняем. Без огня. Точка.

– Без огня? – режиссёр не выдерживает. – Но постер у нас с огнём!

– Постер будет, когда мы снимем. Сегодня без. Завтра – посмотрим. Дополним графикой при необходимости.

Рат скрипит маркером по гипсу. Подпись. Сердечко. Стрелочка. Взгляд на меня из-под ресниц.

– Лёха, – обращаюсь к новенькому, – ты видел вчера?

– Видел, – тихо.

– Вывод? – спрашиваю.

Он думает секунду. Ответ правильный:

– Нельзя надеяться на «авось».

– Правильно, – говорю. – И ещё – дисциплина.

– И ты, – кивает Рат, – его пророк.

Он фыркает и отворачивается к девочке с открыткой. Девочка шепчет: «Поправляйтесь», и я на секунду смягчаюсь.

Я поворачиваюсь к продюсеру:

– Смотрите. Либо мы делаем, как я сказала, либо я прямо сейчас пишу бумагу, что считаю дальнейшие прыжки опасными. И тогда не будет ни дублёра, ни сцены, ни съёмок в срок. Ваш выбор.

– Ты мне ещё ультиматум тут поставь, – раздувается он.

– Ставлю, – спокойно подтверждаю. – Без моего протокола не прыгает никто. Даже бог каскадёров. Хотите – записывайте.

Тишина густеет. Кто-то кашляет. Кто-то переступает с ноги на ногу. Лёха вообще перестаёт дышать.

Рат вскидывает голову:

– Бог каскадёров – это я? – приподнимает бровь.

– Это сказки для фанатов, – отвечаю. – У нас здесь реальная жизнь. Ты – человек. С любимыми, с телом, которое ломается, и с днём, который бывает плохим. Добро пожаловать в мой мир.

– Ты, – кивает он на меня, – упрямая.

– Профессиональная деформация, – говорю. – Мне платят, чтобы вы были живы.

– И чтобы фильм сняли, – вставляет режиссёр.

– И чтобы фильм сняли, – соглашаюсь. – В таком порядке.

Я закрываю ноут и смотрю на всех. На самом деле мне хочется прислониться к стене и закрыть глаза на минуту: ночь была длинной, а нервы – короткими. Но я стою прямо.

– Итак. Лёха – идёшь с Линой, она покажет площадку. Рат – получишь график: врач, бассейн, массаж, растяжка, сон по расписанию. Да, сон тоже. Если ты спишь мало – я лично приеду и вырублю свет у тебя дома. Понял?

– Командир… – он качает головой.

– Отлично, – подытоживаю.

Люди выходят: шуршат куртки, звякают кружки, кто-то уже смеётся. Напряжение немного отпустило. В вагончике остаёмся мы трое: я, Рат и продюсер.

– Три дня, – напоминает продюсер, смотря на меня так, будто я должна превратиться в волшебную фею. – Иначе…

– Иначе пишите сами свои заявления, – спокойно говорю. – Я сделаю свою часть. Сделайте свою.

Он фыркает и уходит. Дверь хлопает. Тишина.

Рат ставит последний автограф и поднимается, опираясь на костыли. На секунду склоняется ко мне, слишком близко. Я чувствую тёплый воздух, его запах – горький и тёплый, как шоколад с перцем.

– Ты правда думаешь, что мной можно управлять? – шепчет мне.

– Я думаю, что ты умеешь слушать, когда тебе говорят правду, – отвечаю так же тихо. – А правда – простая. Без моего протокола не прыгает никто. Даже ты.

Он смотрит на меня, словно решает, бросить ли очередную шутку. Не бросает. Только кивает. Едва-едва.

– Посмотрим, Марта, – говорит. – Кто у кого окажется на поводке.

– Увидишь, – улыбаюсь. – Тебе понравится. Он мягкий.

– До вечера, командир, – бросает, забирая костыли.

Глава 3

Тренировочный зал похож на огромный гараж: высоко, пусто, пахнет пылью и новой резиной. По бокам – перекладины, ремни, мягкие маты. В центре – я и Лёха. Мы двигаем скамью, рисуем мелом стрелки на полу и вешаем маленькие светящиеся точки – чтобы было ясно, где начинать и где оказываться в конце. Чем проще – тем лучше.

– Ещё раз, – говорю Лёхе. – Встал здесь, взгляд туда, шаг – шаг – падение не на поясницу, а на бок, чтобы дыхание не выбило. Руки – как крылья, не подставляй локоть под себя. На счёт три.

Он кивает. Волнуется, но слушает. С ним легко: говорит честно, делает аккуратно. Мне такие нравятся.

Дверь скрипит – и в зал вкатывается знакомая наглость на костылях. Рат. Без предупреждения, без стука, с выражением «я всё равно главный». За ним – парочка «зрителей». Нет, спасибо.

– Это что у нас? – растягивает он. – Танцы утят?

– Это у нас порядок, – отвечаю. – Привет. Ты сегодня просто смотришь, поэтому стой у стены. Не мешай.

– А если я помогу? – он уже идёт в центр, как у себя дома. – Я покажу, как надо.

– Ты покажешь, как ломать себя во второй раз, – говорю. – Сядь.

Конечно, он не садится. Кивает Лёхе: мол, дай сюда. Лёха растерян, смотрит на меня. Я отрицательно качаю головой. Рат игнорирует.

– Смотри, парень, – учит. – В жизни есть два режима: думать и делать. Я за второй. Вот так.

И, не дожидаясь моего «нельзя», демонстративно плюхается на спину на мат. Да, красиво. Да, чётко. И да… нога дёргается от боли, но он это прячет ухмылкой.

– Браво, – сухо говорю. – Ещё раз так – и твой гипс подпишет тебе врач. В морге.

– Господи, – фыркает. – Ты из тех, кто заваривает чай горячей водой ровно 75 градусов? Ты почему такая дотошная?

– Лёха, ко мне. Рат, – поворачиваюсь к нему, – смотри. Сейчас тебе покажут, как делать правильно.

Я ставлю Лёху на старт. Пальцем показываю простую последовательность:

– Нога – сюда. Плечо – туда. Падение – не «шмяк», а «выдох и перекат». Спину не подставляем. Голова в сторону, чтобы не удариться. Руками не ловим тело, а ведём их по дуге. Считаю: раз, два, три.

Лёха делает. Нервничает, но попадает в наши светящиеся точки – они висят на стене и на полу маленькими зелёными огоньками. Он падает мягко, поднимается и сам удивляется: «получилось».

– Вот, – говорю. – Четко и красиво.

– А я думал, – мурлычет Рат, – красота – это когда мурашки по коже.

– Мурашки пусть будут у зрителей. А у нас – план, – отвечаю.

И, не удержавшись, вытаскиваю из коробки ярко-синий детский налокотник с мультяшным динозавром.

– Держи. Хотя бы локти будут целы.

Лёха прыскает. Даже режиссёр, который зашёл и тихо притворился мебелью, улыбнулся. Рат берёт налокотник, крутит в руках, смотрит на меня поверх пластмассовой улыбки динозавра.

– Ты знаешь, как меня унизить и при этом сделать вид, что заботишься, – хмыкает.

Мы продолжаем. Я объясняю простыми словами: куда смотреть, куда переносить вес, как дышать, где делать паузу. Показываю на себе – медленно, в пол-скорости, чтобы было видно, как тело раскладывается по шагам. Никаких хитрых терминов: только «сюда», «туда», «выдох», «мягко». Режиссёр стучит ладонью по ладони – для него это аплодисменты.

– Вот это мне нравится, – он оживляется. – Можно снимать.

Рат криво улыбается:

– Скучно. Где драйв?

Он подходит ближе, ближе, так, что я вижу крошечный шрам на его нижней губе и ресницы, которые нелепо длинные для взрослого мужчины. Дышит спокойно. Смотрит в упор. Я делаю вид, что мне всё равно, хотя в животе предательски тепло.

Внутри голос: «Чёрт, как он двигается… стоп. Пожарная сигнализация – отключить слюни». Я прячу эту мысль за привычной сухостью.

– Ладно, – говорит Рат. – Давай так. На спор.

– Не люблю спорить, – отвечаю, хотя уже знаю: вляпаюсь.

– Если я выполню твою связку ровно по твоим стрелкам, – он кивает на зелёные точки, – ты перестанешь звать меня «котом на проводах».

– А если нет? – спрашиваю.

Он улыбается медленнее обычного:

– Тогда я проверю твою реакцию на стресс.

– Прекрасно, – киваю. – Договорились. Но ты хромаешь, напомнить?

– Я и с костылями хожу красиво, – парирует. – Приглядывайся внимательнее.

Я отхожу на шаг, даю знак Лёхе отойти в сторону. Весь зал застыл. Даже воздух стал плотнее. Рат, демон… Он встаёт туда, где нужно, проверяет глазами стрелки на полу. Я считаю:

– Раз… два… три.

Он идёт по моей схеме – без привычных выкрутасов. Идёт точно. Ладонь – туда, взгляд – сюда, корпус – мягко. Падает и приземляется ровно туда, где мигает наша зелёная точка. Встаёт. Смотрит на меня. Молчит.

Я тоже молчу. Потому что, во-первых, молодец. Во-вторых… да, чёрт возьми, красиво. Но не говорите ему, иначе будет вести себя как петух среди кур.

– Неплохо, – произношу я наконец. – Видишь? Когда слушаешься, все получается отлично.

– Когда слушаю, – отвечает он тихо и делает шаг ко мне. Ещё шаг. Между нами остаётся воздух толщиной с лист бумаги. Я чувствую его тепло и смотрю вверх. Он выше.

– Мы договорились про спор, – напоминает. Голос низкий. – Я сделал по твоему. Теперь моя часть.

– Какая? – я уже знаю, какая. Но пусть скажет.

Его глаза смеются. Он наклоняется совсем чуть-чуть.

– Поцелуй, – говорит. – Тест на концентрацию.

И замирает. Рядом. Слишком близко. Режиссёр где-то позади делает вид, что внезапно ослеп. Лёха превращается в статую. А я стою и считаю до трёх – только внутри. Раз. Два. Три.