скачать книгу бесплатно
Царица Наталья Кирилловна без памяти любила внука, благоволила снохе. Петра же, находившегося в Архангельске с Гордоном, именем Олешеньки звала в Москву, домой.
Шести лет царевич стал учиться грамоте. Определили к нему учителем Никифора Вяземского, человека слабого и бездарного. Доносил он витиеватым письмом Петру Алексеевичу в Азов, что царевич начал учить часослов.
V
Поразному смотрели на роль Евдокии Лопухиной русские историки. Так, Н. Г. Устрялов считал, что главным несчастием маленького царевича было то, что до девяти лет находился он под влиянием и надзором матери, «косневшей в предрассудках старины и ненавидевшей все, что нравилось Петру». Он же считал, что и все родственники ее, без сомнения, оставили самое невыгодное впечатление в уме слабого отрока. И потому именно стрельцы при розыске 1698 года говорили, что он немцев не любит, а враги Петра I смотрели на царевича как на свою будущую надежду.
А вот что писал М. П. Погодин: «Царевич родился, когда отцу и матери его было с небольшим по 16 лет. Отец и мать сами были почти детьми, и, по законам физиологии, едва ли могли питать в полной силе родительские чувствования, точно так не могли в подобной молодости соединиться между собой тесными сердечными узами: это была почти случайная встреча. А когда мы вспомним, что деятельность Петра давно уже получила особое направление, и что он пристрастился к военным упражнениям на воде и суше, занялся с горячностью кораблестроением, примерными и потом настоящими походами, а с другой стороны, что Петр познакомился рано, в Преображенском, с разгульною жизнью и всеми ее удовольствиями, в кругу молодых, веселых товарищей и буйных иностранных выходцев, то и поймем, что между молодыми супругами не могло образоваться никакой прочной связи, даже привычки; так как и отеческое чувство не могло пустить глубокого корня. Безпрестанно в разъездах, в Переславле, Воронеже, Архангельске, под Азовом, находя себе развлечения без разбору на всяком ночлеге, Петр, с пылким темпераментом, постепенно отвыкал от жены, которая своей законной ревностью, взыскательностью и может быть старинной чопорностью, несогласною с новыми его обычаями, сама увеличивала отвращение в продолжение кратких свиданий».
Прервем здесь чтение строк труда М. П. Погодина, чтобы напомнить, как много позже, в 1729 году, дюк Лирийский и Бервикский, во время пребывания его при российском дворе в звании посла короля испанского, собирая сведения о членах семьи императорской фамилии, записал и такую информацию: «Царица, бабка Царская, происходит из дома Лопухиных, одного из древнейших в России. Петр I женился на ней в 1689 году, и она родила ему Царевича Алексея, умершего в 1718 году и оставившего после себя сына, ныне владеющего Государя. Они жили очень согласно между собою до тех пор, пока ненависть Царицы к иноземцам и ко всем обычаям Европейским, кои Царь очень любил, не произвела между ими охлаждения, так что Петр наконец удалил ее в монастырь…»
Решение о разводе с Евдокией было принято во время пребывания Петра за границей (он выехал в чужие края вместе с Лефортом в марте 1697 года). Напомним, перед самым его отъездом открыт был заговор Соковнина, Циклера и Пушкина, которые хотели убить царя. Был розыск, заговорщики казнены. В опале оказались братья и отец царицы, возможно заподозренные в связях с казненными государственными преступниками. Недавние родственники Петра были разосланы в заточение по разным городам. Изза границы молодой царь настоятельно требовал от своих наперсников уговорить Евдокию постричься в монахини. Царица воспротивилась. Протест был резкий и категорический. Вернувшись в Россию в 1698 году, Петр сломил ее сопротивление, насильно сломил, можно сказать, преступно, в результате чего Евдокия была отправлена в суздальский Покровский монастырь. Там она была пострижена. «За что? – пишет М. П. Погодин. – Нет никаких известий. Если бы Евдокия была действительно в чемнибудь виновата, то, без сомнения, вины ее были бы вспомянуты в знаменитом осуждении 1718 года, где не оказано ни малейшей пощады никакому чувству. Там приписано только рукою самого царя, что она была удалена «для некоторых ее противностей и подозрения».
Что сказать о таком поступке? Он говорит за себя сам. Заточив в монастырь молодую двадцатидвухтрехлетнюю женщину, через пятьшесть лет брачной жизни, мать двоих сыновей, без вины или почти без вины, в угоду своим прихотям или другим склонностям, – это жестоко, бесчеловечно и в высшей степени самоуправно…
Царевич взят от матери осьми лет и семи месяцев к царевне Наталии Алексеевне.
«Главным несчастием было то, – говорит г. Устрялов, – что до девяти лет царевич находился под надзором матери, косневшей в предрассудках старины, и ненавидевшей все, что нравилось Петру».
Едва ли! О каких девяти годах идет здесь речь? От 1690 до 1698го. Да, Петр в эти годы не делал еще никаких особенных нововведений: он ходил в походы, строил суда, водился с иностранцами, вот и все. Притом мать сама еще была очень молода… и едва ли могла оказывать предпочтение старине пред новизною, еще очень ограниченною, и даже понимать их различие: она могла жаловаться на частые отлучки мужа, могла ревновать его, – и только; но все это не могло иметь влияния на воспитание царевича, который воспитывался по общему обычаю: так – читаем мы донесения Петру его учителя, Вяземского, о том, что царевич по 7 году начал учиться грамоте и потом посажен за часовник». М. Семевский:
«Родственники ея еще пользовались расположением и вниманием царя. Так в 1697 году в числе знатнейших молодых вельмож того времени, государь послал за границу родного брата своей жены, Абрама Федоровича Лопухина. В числе тридцати девяти стольников Лопухин отправлен был в Италию; к нему приставили солдата Черевина. Солдаты были представлены как для изучения морского дела, так и для надзора за прилежанием баричей, которым объявлено, чтоб они не думали возвращаться в Россию без письменного свидетельства заморских капитанов в основательном изучении кораблестроения и мореплавания, под страхом потери всего имущества. Из числа этих денщиковшпионов Григорий СкорняковПисарев впоследствии играл важную роль в судьбе царицы Авдотьи Федоровны».
Но вскоре Петр заметно охладел к своей супруге и уже неохотно с нею переписывался. Авдотья Федоровна пеняла ему с огорчением, как видно из следующего письма:
«Предражайшему моему государю, свету радости, Царю Петру Алексеевичу. Здравствуй, мой батюшка, на множество лет! Прошу у тебя, свет мой, милости, обрадуй меня, батюшка, отпиши, свет мой, о здоровьи своем, чтобы мне бедной в печалях своих порадоваться. Как ты, свет мой, изволил пойтить, и ко мне не пожаловал, не отписал о здоровьи ни единой строчки. Только я, бедная, на свете безчастная, что не пожалуешь, не пишешь о здоровьи своем. Не презри, свет мой, моего прошения. А сестра твоя царевна Наталья Алексеевна в добром здоровьи. Отпиши, радость моя, ко мне… и я с Алешенькою жива».
Из этого письма, говорит г. Устрялов, очевидно, что и по смерти царицы Натальи Кирилловны, поддерживавшей согласие между сыном и невесткою, Авдотья Федоровна не теряла надежды на любовь мужа. Решительный разрыв последовал, кажется, перед отъездом царя за границу, по открытии заговора Соковнина.
Около того времени, в марте 1697 года, страшная опала поразила отца и дядей царицы. Бояре Федор Абрамович и братья его, Василий и Сергей, были сосланы на вечное житье в Тотьму, Саранск и Вязьму. Чем прогневали они государя – неизвестно. О причине их ссылки не мог ничего узнать и г. Устрялов, имевший в своих руках все достовернейшие документы того времени.
Тогда же решено было удалить Авдотью Федоровну в монастырь: по крайней мере, из Лондона царь прислал повеление боярам Л. К. Нарышкину и Т. Н. Стрешневу, также духовнику царицы, склонить ее к добровольному пострижению.
«О чем изволил ты писать к духовнику и ко Льву Кирилловичу, и ко мне, – отвечал Стрешнев 19 апреля 1698 года, и мы о том говорили прилежно, чтобы учинить во свободе, и она упрямится. Только надобно еще отписать к духовнику, и сами станем и еще говорить почасту. А духовник человек малословный: а что ему письмом подновить, то он больше станет прилежать в том деле».
Петр подтвердил свою волю по возвращении из Лондона в Амстердам, повелев и князю Ромодановскому, 9 мая 1698 года, содействовать Стрешневу:
«Пожалуй сделай то, о чем тебе станет говорить Тихон Никитич, для Бога…»
«18 июля 1698 года, в Вене, был дан в честь русского посольства великолепный обед. Явился заздравный кубок, наполненный мозельвейном; все гости встали и пили здоровье императора, провозглашая его по очереди друг другу, пока кубок не обошел всего стола. Во все это время гости стояли. Перед обедом условились было, чтобы Лефорт провозгласил таким образом здоровье императрицы и потом короля Римского, барон же Кенигсакер здоровье царицы Московской: но ни то, ни другое пито не было, потому ли, что обряд был слишком продолжительным, или, вероятнее, потому, что царь уже сомневался, не была ли его жена в сговоре с Софией…» (Не внушена ли была эта мысль Лефортом или же кемто, стоящим за ним? – Л. А.)
Иному читателю покажется, что много, мол, в работе приводится выдержек и цитат из трудов ученых прошлого, но я и не ставил своей задачей делать какието новые исторические открытия, а только попытался, по мере своих сил и возможностей, извлечь из забвения несправедливо забытые материалы и дать возможность ознакомиться с ними современному читателю и вместе поразмышлять над тем или иным фактом. Думаю, читатель извинит за это необходимое для меня отступление. Но вернемся ко временам от нас далеким.
Весть о стрелецком восстании 1698 года достигла Петра за границей. У него была давняя неприязнь к этим поборникам русской старины. Помнил он о казни стрельцами боярина Матвеева – сторонника матери и ближайшего друга отца. Не забывал, как люто ненавидели они немцев, как ратовали за Софью. Помнил он с детства, как ловили стрельцы в Немецкой слободе чужестранцев – двух докторов – Даниила фон Гадена да Ивана Гутменша, обвиняемых в отравлении царя Феодора Алексеевича (о том все в Москве слышали). И вот теперь, подстрекаемые ярыми противниками чужестранцев, двинулись к Москве белокаменной полки великолуцких стрельцов. Задумали они вызволить из неволи Софью и ей поручить правление государством, а ежели откажется – передать власть сыну Петрову – маленькому царевичу Алексею. Желали они с установлением нового правительства отменить все нововведения. Но близ столицы войска восставших были разбиты, а точнее сказать, расстреляны пушками Петра (Патрика) Ивановича Гордона и боярина Шеина.
Стрельцы были побеждены. Главных зачинщиков казнили. Для совершения ужаснейшей кары над сотнями остальных спешил сам Петр. 25 августа, в шестом часу пополудни, вернулся он с Лефортом и Головиным изза границы. В тот же вечер государь навестил несколько приятственных его сердцу домов в городе, побывал в Немецкой слободе, навестил Анну Монс и на ночь отправился в Преображенское. «Крайне удивительно, что царь, против всякого ожидания, после столь долговременного отсутствия еще одержим прежнею страстью; он тотчас по приезде посетил немку Монс…» Не побывал государь Петр Алексеевич лишь в одном доме, в котором, может быть, его как нигде поджидали и волновались в ожидании встречи. Не свиделся он с особой, нетерпеливее всех ждавшей его, – с царицей Авдотьей Федоровной.
По приказу Петра ее продолжали убеждать добровольно удалиться в монастырь. 31 августа, как свидетельствует Гвариенти, государь в доме почтмейстера Виниуса беседовал с Евдокией Федоровной в течение четырех часов. Он убеждал ее добровольно удалиться в монастырь. Евдокия проявила твердость и отказывалась дать на то согласие. То, что беседа продолжалась так долго, говорит о том, что Петр с уважением относился к жене. Видимо, какието качества ее были симпатичны ему. Не решился он сразу, одним махом, волею своею, без беседы с ней, удалить ее в монастырь. Правда, в дневнике у Корба есть сообщение, что Петр беседовал не с женой своей, а с любимой сестрой – Натальей Алексеевной. Но доверимся Н. Г. Устрялову, заметившему, что свидетельство Гвариенти «вероятнее потому, что с любимою сестрою царь без сомнения виделся и прежде».
В разговоре с мужем Евдокия, повидимому, проявила определенную твердость и показала свой характер. Беседа Петра с женой не привела ни к чему. Государь прибегнул к силе. Недели три спустя царевна Наталья Алексеевна, исполняя волю брата, увезла царевича Алексея из кремлевских палат в Преображенское, оторвав восьмилетнего мальчика от матери, а 25 сентября, как пишет Гордон, волеюневолею, в самой простой карете, без свиты, Авдотья Федоровна отправлена в суздальский Покровский девичий монастырь.
«Со всем почтением, – пишет историк М. М. Щербатов, – которое я к сему великому в монархах и великому в человеках в сердце своем сохраняю, со всем чувством моим, что самая польза государственная требовала, чтоб он имел кроме царевича Алексея Петровича законных детей, преемниками его престола, – не могу я удержаться, чтобы не охулить развод его с первою его супругой, рожденною Лопухиной, и второй брак, по пострижении первой супруги, с пленницею Екатериною Алексеевною… Пусть монарх имел к тому сильные причины, которых однако ж я не вижу, кроме склонности его к Монсовым, сопротивления жены его новым установлениям». В чем заключалась вина царицы перед своим мужем? Сие, писали историки прошлого, остается тайною. Некоторые иностранные писатели (Левек, Вильбоа, Лекрерк) уверяли своих читателей в том, что удалению Евдокии Федоровны из первопрестольной особенно содействовал А. Д. Меншиков (не утверждали ли они чьюто версию, отводя гнев на Меншикова, зная, что причина в другом?). Меншиков, писали они, в это время был в фаворе, имел сильное влияние на «ум и волю государя». Прочитаем строки, написанные Вильбоа: «Гордая царица не любила Меншикова, как безвестного простолюдина, взятого с улицы и изпод пирожкового лотка поставленного на ступенях трона. На ее презрение царский фаворит отвечал ненавистью и умел подвигнуть государя к ссылке и заточению Лопухиной». Но согласимся с тем, что о ту пору, как говорили в старину, Александр Данилович не был еще настолько силен, чтобы руководить действиями и волей Петра. Он еще только набирал силу, приглядывался и оглядывался.
В июне 1699 года окольничий Семен Языков объявил архимандриту суздальского СпасоЕфимьева монастыря Варлааму именное царское повеление. Согласно повелению, пострижена была Евдокия Федоровна в келии старицы Маремьяны, под именем инокини Елены.
По столице пополз слух, будто остудила мужа к жене законной царевна Наталья Алексеевна. Ненавидела она ее. За что? Богу о том одному известно. Может, за нрав, а может, за красоту. Да только о неприязненном отношении царевны к царице говорили стрельчихи, говорили упорно. А можно ль им не верить? Впрочем, Н. Г. Устрялов замечал, едва ли это справедливо: «то был простонародный толк стрельчих, не знавших дела». Все же многие склонялись к тому, что Евдокия Федоровна пострадала, будучи старого покроя человек. Александр Гордон в своей «The History of Petor» (1775 г., II, 281) пишет, что она отдалила супруга от себя «безотвязною ревностью и упреками за привязанность его к иностранцам». Все в роду Лопухиных питали неприязнь и ненависть к иноземцам. Неприязнь эта была не случайной, как мы то увидим позже. Она доходила до того, что однажды один из братьев Евдокии Федоровны в присутствии царя оскорбил Лефорта. Шведский резидент Кохен, как и все иностранные посланники, внимательно наблюдавшие за происходящими событиями при царском дворе, сообщал об одном примечательном обеде у Лефорта 26 февраля 1693 года, на котором присутствовал государь. «В жару спора Лопухин (не Абрам ли Федорович? – спрашивает М. Семевский) стал поносить генерала самыми непристойными выражениями, наконец схватился в рукопашную, и в драке сильно измял прическу великого адмирала. Царь тут же заступился за своего любимца и наказал оскорбителя пощечинами».
Поблагодарим серьезного исследователя за переведенный им и приведенный в своем исследовании документ и прервем чтение его труда на этом месте. (Канву событий мы прослеживали согласно его изложению.)
На короткое время вернемся и остановимся на событиях февраля 1693 года. Жива мать Петра Наталья Кирилловна. Супруги живут дружно. О размолвке нет и речи. Растет и маленький Алексей. Авдотья (Евдокия) только пеняет на частые отлучки мужа и на связь его с немцами, которую не одобряет и свекровь. Оба без ума любят Петра. Чем же вызван гнев брата Лопухиной? Нам не восстановить истинного разговора, происшедшего в тот день между Лопухиным и Лефортом – этим устроителем пиршеств и веселий Петровых, не сыскать нам и охульных слов, сказанных в адрес царского любимца, но мы можем смело сказать, что поводом к серьезному столкновению было то, что, приблизившись к Петру, Лефорт настоящим образом совращал молодого царя, за что и был побит братом Евдокии Лопухиной.
Неприязнь к немцам была неприкрытой у русских людей. Выражалась она не к одному Лефорту, но и к Патрику Гордону – генералуиезуиту, и к другим иноземцам, окружавшим государя. Попробуем поближе приглядеться к этим людям, а заодно заглянем в Немецкую слободу, так близко расположенную от Москвы.
VI
В 1841 году в СанктПетербурге, в типографии Н. Сахарова, вышла редкостная даже по тем временам книга «Записки русских людей». Опубликованы в ней были и «Записки Петра Ивановича Гордона». А в предуведомляющей записки статье находим следующие сведения о Патрике Ивановиче: «Патрик Гордон, бывший в русской службе под именем Петра Ивановича, родился 31го мая 1635 года (на 37 лет старше Петра I. – Л. А.), в родовом своем имении, в Шотландии. Шестнадцать лет провел он в доме родительском, обучался под надзором отца и успел уже вмешаться в распри разных вероисповеданий. Отец скоро удалил его от этих неприятностей, отправив в Данциг. Гордон, прибывший в этот город, не нашел ничего сообразного со своим характером и переселился в Браунсберг. Здесь его приняли в Иезуитское училище. Два года строгой жизни до того наскучили ему, что он скрытно удалился в Данциг, с намерением возвратиться в свое отечество; но, за удалением кораблей, переменил свое желание и отправился в Варшаву, где тогда была знаменитая рота Шотландцев князя Радзивилла. Здесь он встретил только неудачи: Радзивилл был в отсутствии. Гордон переехал в Познань, где земляки снабдили его деньгами. Отсюда переселился в Гамбург. Здесь его приняли в Шведскую службу рядовым драгуном в полк герцога СаксенЛауэнбургского. Из этого полка он перешел в полк графа Понтуса ДеЛагарди в 1656 году. Здесь его Поляки захватили в плен, и как военнопленного присудили на смерть. По ходатайству францисканского монаха он был избавлен, с условием вступить в Польскую службу. Шведы снова полонили его, и генерал Доглас взял его к себе в роту Шотландцев, а в 1656 году он поступил поручиком в полк герцога Цвейбриокенского. Вскоре он вторично был взят Поляками в плен, поступил в службу и дослужился до капитанпоручика. Оливский мир, заключенный в 1660 году, прекратил военные действия. Гордон выпросил увольнение и сбирался на родину. Здесь с ним встретился наш посол Замятия Федорович Леонтьев и уговорил его вступить в Русскую службу.
Гордон из Польши переехал в Россию в 1661 году и был принят майором в полк Крафорда. С тех пор он прослужил в России 38 лет. Первые годы его службы протекли в Малороссии, где бунтующие казаки, Крымские татары и Турки беспрерывно впадали в Русские владения. В 1662 году произвели его в подполковники, а в 1665 году в полковники. На другой год его отправили в Лондон с поручением ко двору. Гордон возвратился в Россию в 1667 году. Находясь в Чигиринской осаде с князем Ромодановским, он отличил себя и был возведен в генералмайоры, а в 1684 году его произвели за Киевскую службу в генералпоручики.
В 1684 году, приехавши в Москву, с решительным намерением удалиться из России, был удержан князем Голицыным. Мнения, поданные им князю Голицыну, выказывают вполне и его способности и доверенность Правительства. Голицын не хотел с ним расстаться. Именем Государей Гордона отправили в Киев для управления полками.
Два года после сего из Киева умолял он отпуск, писал письма в Москву и в Лондон. Грамота Английского Короля, присланная к Государям, смягчила нашу думу, и Гордону было дозволено отправиться одному в Англию, на самый короткий срок. С приездом своим в Москву, Гордон принес челобитную, и просил решительной отставки. Недоброжелатели оклеветали Гордона пред правительством: грамота Английского Короля увеличила еще более подозрение, и его разжаловали в прапорщики. В это время Голицын готовился в Крымский поход. Гордона простили, возвратили чин и вверили Бутырский стрелецкий полк. За Крымский поход его наградили чином полного генерала.
Предвидя замыслы Щекловитого, он первый явился для охранения Петра в Троицкую Лавру. Здесь Государь узнал его лично и вверил ему обучение своих солдат. С этого времени юный Государь имел к нему полную доверенность; советовался с ним в делах; призывал его во дворец и сам посещал его. В 1692 году он взял его с собою осматривать суда, построенные Брантом на Переславском озере, где ему показывал их, а в августе плавал с ним по Переславскому озеру. В 1693 году Государь вверил ему в управление Потешные роты, и сам приезжал в Преображенское смотреть на его учение.
В 1694 году Гордон плавал с Государем по Белому морю. В это время в Москве приготовлялись к Кожуховскому походу. Гордон написал на море инструкцию для производства осады. Во время взятия Кожуховского городка он был сам инженером.
В 1695 и 1696 годах Гордон находился при Государе в Азовских походах…
После отъезда Государя за границу Гордона отправили в Азов и велели находиться при постройке Таганрога.
Последним делом Гордона было усмирение стрельцов под Воскресенским монастырем вместе с боярином Шеиным.
Гордон скончался в 1699 году… Государь, посещая его ежедневно в болезни, был при самой его смерти, и когда скончался, то закрыл… ему очи своею рукою, и потом поцеловал его в лоб, и при великолепном погребении сего мужа присутствовавшим чужестранцам и своим со слезами провозгласил: «Я и государство лишились усерднаго, вернаго и храбраго генерала. Когда б не Гордон, Москве было бы великое бедствие». Потом, когда поставили гроб в могилу, то Государь, кинув туда земли, сказал к предстоявшим: «Я даю ему только горсть земли, а он дал мне целое Государство земли с Азовом». Сей чужестранец, по сказанию тех, кои его лично знали, любим был не токмо Петром Великим, но и подданными его. Смерть его была сожалением всеобщим».
Биографическая справка, приведенная нами, написана человеком, явно с симпатией относящимся к Патрику Гордону. Доброжелательство сквозит в этих строках.
Это, так сказать, официальное представление Гордона.
Из приведенной биографии отметим следующее: в Браунсберге Патрик Гордон был принят в Иезуитское училище.
Вплоть до 1689 года, пока был силен в своей власти Василий Васильевич Голицын, друг и советник Софьи, мы видим Патрика Гордона в кругу лиц ближайшего окружения этого именитого князя – начальника посольского приказа (читай, понынешнему министр иностранных дел). Василий Васильевич, в совершенстве владея латинским языком, без посредства переводчиков общался с иностранными посланцами. Особенно приятно было общение с ним представителям католических стран, так как был склонен предоставить иезуитам в России известные права и расширить привилегии католиков.
VII
В то время в Европе поднимался восточный вопрос. Не только Россия, но и некоторые другие страны подумывали не об одних оборонительных мерах. Турки, осадившие в 1683 году Вену, готовились отражать нападение нескольких стран. Папа, Венецианская республика, Польша готовы были заключить союз для борьбы с турками. На Балканах начинали вслух говорить о близкой гибели проклятых врагов. Турки затихли.
Как замечает Брикнер, в возгоравшейся борьбе с Турцией Польша могла выйти победительницей, могла быть и побежденной, но последствия для России были одинаково важны. С победою Турции, пишет этот историк, можно было ожидать появления турецких полчищ под самой стеной Киева, с победою Польши над Турцией, без содействия Москвы, следовало опасаться быстрого перевеса соседа и снова поставить Киев на карту.
Оставалось только обстоятельно договориться с Польшей.
В Андрусове шли переговоры. В. В. Голицын в эти дни поручил Патрику Гордону высказать свое отношение к восточному вопросу. Гордон принялся обдумывать ответ. Он знал, что от ответа зависит его будущее…
Протестантство и иезуитское латинство были одними из главных сил, которые управляли в те времена судьбами Западной Европы.
Англичане – представители свободолюбивого протестантства – и мрачно деспотическое иезуитство сошлись, не сговариваясь, на том, чтобы поработить Россию, впрочем, как и другие территории, – Англия посредством торговли, иезуиты – своему папству. Естественно было бы считать, что при таком взгляде на вещи, при таких задачах те и другие должны были смотреть на Россию как на плохо обработанное сырье, требующее переработки, перекройки. Существующее положение дел в России их не удовлетворяло. Так полагал видный историк своего времени М. О. Коялович. Он был не одинок в своих предположениях.
Но к России надо было подступиться. Ее надо было изучить. Требовались опытные эмиссары. Одним из таких ловких людей стал Поссевино.
Иезуит Антонио Поссевино посетил Россию в 1581–1582 годы, под конец царствования Иоанна IV. Русский государь находился в сложной ситуации. Ливонская война вконец измотала Россию, опустошала казну, а шведы и Речь Посполитая наседали и наседали.
Надо было искать мира.
Боярская дума на заседании 25 августа 1580 года решила «послати наскоро в Рим и к Рудолфу цесарю от себя с грамотами в гонцех Истому Шевригина».
Можно вообразить, как обрадовались в Риме русскому послу, где с давних пор искали возможности завязать дипломатические отношения с Россией.
Грозный решил выйти из войны дипломатическим путем. К Риму он обращался за посредничеством. Мир между Россией и Речью Посполитой нужен был папской курии для войны с турками. Интересы Иоанна IV и Григория XIII в данном вопросе совпадали. А кроме того, папа хотел заручиться поддержкой России в своей непримиримой борьбе с протестантами. На Россию же святейший престол смотрел как на возможный трамплин для вторжения в Азию. Нужна, очень нужна была эта северная страна папству. При римском дворе начали деятельно готовить к отправке в Россию своего представителя. Именно для выполнения этой сложной миссии был назначен идеолог католицизма, иезуит Антонио Поссевино.
47летний дипломат, недавний секретарь генерала ордена иезуитов, Поссевино обладал незаурядными способностями.
Надо ли говорить, как внимательно были проштудированы им все имеющиеся в архивах тайные материалы, посвященные русскому государству и царскому двору. Человек глубокого ума, он анализировал ситуацию, изыскивал возможности решить поставленные перед ним задачи. А были они далеко не простыми. Надо было помирить Россию и Польшу, дабы обе страны двинуть против турок. Это должен быть союз двух католических государств. Папская курия, инструктируя легата, предписывала Поссевино добиться, чтобы христианские государи соединились, приняли римскокатолическую веру и согласились признать папу своим главой.
Царь Иоанн IV, как известно, сумел извлечь выгоды из миссии иезуита, провести его; заключив мир с Баторием, он, как только дело коснулось чести православия, позабыл о дипломатии и так выразился в адрес папы римского, стуча посохом, что ни у кого из присутствующих не оставалось сомнений – миссия потерпела крах.
Однако, возможно, именно это и укрепило викария в мысли, что через русское правительство можно многое сделать для подчинения России папе. Поссевино осознавал, что скоро этого сделать нельзя и нужны особые приготовления. Самые главные из них – школы в духе латинства и обращение в унию православных Западной Европы.
План иезуита коварен, продуман до мелочей. Программа миссионера сводилась к следующему:
1. Создание в Вильне и Полоцке католических семинарий «для русских из королевства польского и для тех, которые были взяты в плен в Московии…». Именно в этом он и убеждал папу Григория XIII. Фактически речь шла о необходимости обучения русских в католических семинариях.
2. Использование католических купцов. Именно купцы должны были, по мысли Поссевино, закладывать в сознание московитов мысль о возможности пребывания католических священников в России.
3. В качестве разведчиков должны были служить католикипереводчики, толмачи при посольствах. Миссия их была не нова, но крайне необходима Поссевино: приносить немало пользы, «наблюдая за событиями, выведывая чужие мысли».
Планы его не исключали и определенный отбор книг, и использование католических врачей, и многое другое…
Выражаясь современным языком, речь шла, как замечает М. А. Алпатов, о детально разработанном плане идеологической диверсии в России. К слову сказать, многое из задуманного папским легатом действительно нашло воплощение в жизни.
Коварства иезуитам было не занимать – им пронизано все их существование, вся их деятельность. Цель оправдывает средства – было их девизом.
В одной итальянской рукописи, хранящейся в Париже и относящейся ко времени генерала Аквавивы, какойто неизвестный изобразил деятельность иезуитов на основании личных наблюдений. Рукопись эта носила характер программы и потому называлась «Изложение принципов, которыми руководствуются отцы и иезуиты». Мы читаем в ней следующее:
«В отчетах провинциалов занимает обширное место характеристика государей, их сокровенные мысли, наклонности и намерения; благодаря этим отчетам, генерал и коллегия его ассистентов в Риме имеют всегда ясное представление об общем политическом положении, и следовательно имеют возможность направлять деятельность ордена, согласно его интересам. Посредством исповеди орден получает те сведения, которые государи покупают на вес золота через своих посланников и шпионов; иезуитам же эти сведения ничего не стоят, кроме расхода на пересылку писем. Посредством исповеди же они узнают настроение подданных, узнают, кто предан государю и кто ему враг. Что же касается светских иезуитов, повинующихся всякому приказанию ордена, то они вербуются из высокопоставленных лиц… Иезуиты… светские… называются тайными иезуитами. Орден содержит их при государях и влиятельных придворных сановниках… они играют роль шпионов и обязаны представлять генералу самые подробные отчеты о прениях тайных государственных советов… Иезуиты оказывают влияние на важнейшие мировые дела».
«В Иезуитском ордене, – говорит Маколей, – сосредоточилась вся квинтэссенция католического духа, и его история тождественна с историей великой католической реакции. Господствуя над всем югом Европы, орден ополчился для новых духовных завоеваний. Невзирая на океаны и пустыни, на голод и чуму, шпионов и уголовные законы, виселицы и орудия пытки, иезуиты проникали всюду и везде неустрашимо вели свою пропаганду. Они являлись в качестве врачей, торговцев, ученых и самых скромных слуг; они учили, вели богословские споры, утешали несчастных, привлекали сердца молодежи, поддерживали впадавших в уныние и подносили Распятие умирающим».
Неудивительно, что через 23 года по отъезде Поссевино, как писал Ю. Ф. Самарин, Москва увидела опять иезуитов в своих стенах, в свите Самозванца. На этот раз ей удалось познакомиться с ними несколько короче. Потом перед историками встанет вопрос: сами ли иезуиты выдумали и воспитали Самозванца или, столкнувшись с ним случайно, только подготовили, снарядили и завострили его для своих целей, как боевое орудие против России?
Наконец, на исходе XVII века, несколько иезуитов, большею частью переодетых, пробралось в Москву. Им удалось пристроиться к колонии иностранцев, состоявших на русской службе. Пожалуй, никто не мог предположить, что приобретенный католиками дом на имя подставного лица – итальянца Гуаскони, также иезуита, станет школой католического просвещения. Пользуясь поддержкой князя В. В. Голицына, миссионерам удалось привлечь к обучению московских детей православной веры.
Все это, разумеется, не могло нравиться тогдашнему патриарху Иоакиму: он обратил внимание царей Иоанна и Петра Алексеевичей на рассадник непрошеных учителей. Обращение патриарха возымело действие, и в 1688 году вся иезуитская колония, как о том сообщает Ю. Ф. Самарин, выпровожена была на счет казны за московский рубеж…
Однако «за иезуитов заступился усердный их ходатай и почитатель, поверенный по делам немецкого императора, Курций. Он убедительно доказывал, что для самого Русского правительства было бы чрезвычайно выгодно развести в Москве колонию людей, которые, не требуя за это никакого жалования от казны, занимались бы… (посвящением. – Л. А.) в латинство детей православного исповедания». Главный аргумент Курция был тайный, служил интересам шпионажа. Помог тут и генерал Патрик Гордон. Разоренное гнездо удалось восстановить.
В своем изложении мы ссылались на труд Ю. Ф. Самарина «Иезуиты в России». Не следует забывать, что книга была написана с точки зрения защитника православия. Будем иметь в виду и следующее: вся сложность вопроса заключалась в том, что с подчинением папизму Россия в значительной степени теряла бы свою независимость и самостоятельность.
Приглядимся поближе к деятельности Патрика Гордона и его ближайших друзей и родственников: Павла Менезия и Франца Лефорта. Все это имеет непосредственное отношение к семье Петра, отчасти мотивирует его взгляды и действия.
VIII
Лето 1567 года выдалось жарким, знойным. В полдень горожане и деревенские жители спасались в тени от жары. Пили квас, спали на сеновалах, в сенях, пережидая жару. Лишь государевы гонцы несли свою службу, мчась по пыльным дорогам государства Российского.
Шел 34й год царствования Иоанна Грозного.
А в далекой Шотландии в эти июльские дни королева Мария Стюарт отреклась от престола.
Протестанты одержали решительную победу над католиками и роялистами. Для нас важно, что это событие не прошло бесследно для России. Недавний цвет шотландской аристократии – «кавалеры», составлявшие корпус офицеров королевского войска, потерпев поражение, испытывая жестокое гонение, вынуждены были покинуть родину. Дорога их пролегла в континентальную Европу.
Надо сказать, шотландцы и до этого часто покидали родное отечество, чтобы «поискать счастья» на стороне. Они вступали в службу к европейским государям. Служба по найму считалась делом привычным и прибыльным.
Вот почему при Иоанне Грозном в Московии появилась и пустила корни ветвь знаменитой шотландской герцогской фамилии Гамильтон. Корни эта фамилия пустила глубокие. Достаточно сказать, что Евдокия Петровна Гамильтон была замужем за родным дядей царицы Натальи Кирилловны, Федором Полуэктовичем, а царский любимец Артамон Сергеевич Матвеев (в доме которого воспитывалась Наталья Кирилловна) был женат на Евдокии Григорьевне Гамильтон. Напомним, именно в доме у Артамона Сергеевича царьвдовец, добрый и мягкий человек Алексей Михайлович познакомился со своей будущей супругой Натальей Кирилловной.
Следом за Гамильтонами, в разные годы, в России появились и обосновались шотландцы: Брюс, Гордон и Менезий. Отныне земля московитская стала их пристанищем. Все трое оставили определенный след в истории русского государства.
Интересен и тот факт, что Менезии находились в родстве с Гордонами и Гамильтонами. Будем также иметь в виду, что эта фамилия в 1571 году породнилась с королевским домом Стюартов.
Десятилетним мальчиком Павел Менезий, как, впрочем, и другие дети из богатых семей, был определен в шотландскую иезуитскую коллегию в г. Дуэ, во Фландрии. Учеба его продолжалась пять лет.
Молодой иезуит, который твердо усвоил основной принцип иезуитов – «цель оправдывает средства», вскоре после окончания коллегии направился в Польшу. Он знал, что родственник его, Патрик Гордон, служа там то в польских, то в шведских войсках, жил безбедно, получая чин за чином. Однако служба у короля ЯнаКазимира тяготила Гордона. Не понравилась она и Менезию. Оба искали случая изменить обстановку. Он не заставил себя ждать. Замятия Леонтьев – русский посланник в Польше, человек сметливый, быстро вникающий в суть вещей, прибыв в 1661 году в Варшаву и познакомившись с Гордоном и Менезием, скоро и без труда уговорил их идти на службу к русскому государю. Оба дали согласие и, снабженные русскими паспортами, 26 июля 1661 года покинули Варшаву.
Дорога была не близкая и не легкая…
Французский агент Невиль, посетивший Москву под видом чрезвычайного поверенного в 1689 году (он был послан маркизом де Бетюном, послом Людовика XIV при варшавском дворе), собирая сведения о московитах, не обошел вниманием и Менезия, с которым познакомился в Смоленске, когда направлялся в Белокаменную. Со слов ли Менезия или получив иными путями информацию о вступлении в русскую службу Павла Григорьевича, Невиль предлагает любопытную трактовку мотивов, заставивших шотландца покинуть Польшу. Менезий, будто бы близко сойдясь с женой одного польского полковника, вызван был на дуэль, убил супруга неверной жены, бежал и оказался у русских. Так ли было дело или нет, судить трудно. Сам же Павел Григорьевич, как пишут историки, не любил распространяться о своей службе в Польше. У Гордона же, как заметил еще Н. Я. Чарыков, были чисто служебные и политические мотивы, побудившие его покинуть Польшу. Нельзя не согласиться с этим, ныне уже почти забытым историком, когда он пишет, что шотландец, видимо, понял, что будущность на стороне дисциплинированной и самодержавной Москвы: «На его глазах польское правительство, вместо того, чтобы использовать победу над русскими под Чудновым 1660 года, оказалось обессиленным «конфедерацией», т. е. вооруженным восстанием своей же армии, не получавшей жалованья. Вместе с тем, возраставшее своеволие шляхты… вносило в управление страной гибельную для нее анархию». Шотландец, проанализировав обстановку, принял решение выехать в Москву.
Почти полтора месяца заняла дорога у шотландцев, и только 2 сентября «искатели счастья» оказались в Москве. С любопытством взирали иноземцы на столицу московитов. Пожалуй, трудно было сравнить город с какимлибо другим в Европе. Воистину, было у него свое лицо. Улицы широки, множество церквей, садов. Под звон колоколов миновали они торговые улицы, запруженные народом, заваленные товарами, что казалось невероятным: во многих местах путешественники не видели людей вообще, одни огромные леса и пустыни, не тронутые временем, да болота. Неприветливой, безлюдной казалась им Московия, где не найдешь и постоялого двора и вынужден ночевать там, где застанет ночь.
Здесь же, в Москве, люди ходили в богатых одеждах. Женщин на улицах видно не было. Торговали медом, пряниками, мехами… Дома деревянные, имеют вид деревенских усадеб, окружены плетнями. Храмы также сработаны из дерева, но несколько храмов построены из кирпича и необычайно красивы. Вызывал удивление и Московский Кремль.
Менезий направился в Немецкую слободу. Были у него письма к некоторым ее жителям. В слободе он и остановился на жительство. А через три дня ему сообщили, что он допущен к целованию руки Алексея Михайловича.
Царь русский был внимателен к чужестранцам. Цепким оценивающим взглядом окинул обоих. Дальнейшая судьба их была решена. 9 сентября Гордон и Менезий зачислены на службу, Гордон – майором, а Менезий – капитаном.
В Москве с недоверием относились к чужестранцам, и потому они крепко держались друг друга.
Гордон и Менезий приступили к службе. Первое серьезное дело, в котором приняли они участие, было усмирение мятежа 25 июля 1662 года против боярина Морозова. Мятеж разразился изза выпуска обесцененных медных денег.
Трудно сказать, какие именно причины послужили поводом (внешне все выглядело именно так) для выхода из военной службы новых офицеров и усиленного поиска ими возможностей быть зачисленными в свиту боярина Ф. А. Милославского, отправлявшегося в Персию. Увы, хлопоты остались бесполезными, мест для Патрика Гордона и Павла Менезия в свите не нашлось. Пришлось вернуться к воинским делам.
