скачать книгу бесплатно
Проценты кровью
Андрей Юрьевич Анисимов
Близнецы #2
Новая книга Андрея Анисимова является продолжением остросюжетного романа «Близнецы. Восточное наследство». Бывший сотрудник МВД Петр Ерожин женится на любимой девушке и получает лицензию на право открыть частное сыскное бюро. События развиваются стремительно и неожиданно. Из охотника, идущего по следу преступника, сыщик, обвиненный в изнасиловании и шантаже, сам едва не становится дичью. Мало того, его молодая красавица жена подвергается смертельному риску, а взрослому сыну грозит тюрьма. Знал ли следователь Ерожин, поступая когда-то против совести, что готовит ловушку для себя и своих близких? Выйдет ли он победителем в схватке с бандитом, озверевшим от желания отомстить?
Андрей Анисимов
Близнецы. Проценты кровью
Часть первая
Черный интеллект убийцы
1
Старшему лейтенанту Крутикову не везло с девушками. Сергей не был уродом. Сетовать на свой рост он тоже права не имел. Метр семьдесят девять для баскетбола маловато, а для жизни вполне подходяще. Крутиков не понимал, почему девушки, встретившись с ним несколько раз, вместо того чтобы влюбиться в бравого стража порядка, сникали и под разными предлогами от дальнейших свиданий уклонялись. И это при том дефиците непьющих женихов, что наблюдался в Городе! Крутиков почти не выпивал, не курил и не страдал тайными пристрастиями к наркотикам или азартным играм. Однокомнатная квартирка лейтенанта вполне годилась для начала строительства семейного гнезда. Но до последнего времени тридцатидвухлетний Сергей Крутиков постоянной подругой обзавестись не сумел. Причина неудач молодого человека на личном фронте заключалась в его занудливом романтизме. Только в классических романах с запыленных полок представительницы прекрасного пола тают, когда им долго рассказывают о работе или читают стихи. В жизни девицы стараются от зануд уберечься. Слушать длинные, полные скучных профессиональных подробностей истории о поимке уголовного элемента, которые любил рассказывать Крутиков, было и впрямь нестерпимо скучно. Еще старший лейтенант обожал читать стихи своего великого тезки. Крутиков знал наизусть почти всё произведения Сергея Есенина и читал их громко, монотонно, а главное – долго. Остановить милиционера, когда он принимался за декламацию, можно было только грубостью.
Татьяна Назарова появилась в Новгороде месяц назад. Девушка окончила в Питере юридический факультет и была прислана на стажировку под крыло криминалиста Суворова.
Теперь это был не тот хилый прихрамывающий очкарик Витя Суворов, который работал в команде следователя Петра Ерожина. За годы Виктор Иннокентьевич заматерел, став хорошо известным в своей области профессионалом. Его статьи и книги изучали студенты юридических вузов. Начинать осваивать профессию рядом с опытным криминалистом считалось за честь. Таня глядела на мэтра широко раскрытыми глазами и старалась во всем ему подражать.
Старший лейтенант Крутиков в первый же рабочий день Назаровой предложил проводить ее до дома. Таня знакомыми в городе обзавестись не успела и с благодарностью приняла предложение внимательного коллеги. Погода стояла на редкость славная, что и полагалось в пору бабьего лета. Только в последние годы осень редко баловала новгородцев. Как поговаривал майор Сиротин, следователь, заменивший уехавшего в столицу Петра Григорьевича Ерожина, «каковы бабы, таково и лето». Сережа и Таня брели по залитому закатным солнцем городу. Крутиков по обыкновению принялся за свои притчи. Но девушка, вместо того чтобы бороться с зевотой, незаметно направила рассказчика на интересующую ее тему. Интересовали младшего лейтенанта Назарову дела, связанные с ее наставником. Суворов принимал участие почти во всех заметных происшествиях, поэтому поддерживать беседу Крутикову труда не составляло. Не замечая времени, они перешли мост Александра Невского, дошагали до Поворота на Большую Московскую, в конце которой в двухэтажном домике много лет проживала троюродная тетка Тани Анна Степановна Пильщук. Девушка не очень вникала, откуда и по какой линии тянулась родственная связь. Младший лейтенант имела право на общежитие. Но ее родителям было приятнее осознавать, что дочь под родственным присмотром. Таня не возражала: оказаться совсем одной в чужом городе боязно. Тем более что пожилая дама приняла петербургскую племянницу очень радушно и в категорической форме запретила говорить об общежитии.
За месяц проводы девушки превратились для Крутикова в желанную традицию. Если работа не позволяла этого, Сергей страдал. Таня все больше нравилась старшему лейтенанту. Сегодня наступил маленький юбилей их дружбы. Месяц не слишком большой срок, но Сережа получил зарплату, и это был прекрасный предлог, чтобы пригласить девушку в кафе. В центре возле кремля подобные заведения держали космические цены, поэтому они зашли в небольшое кафе под названием «Русич» невдалеке от дома Таниной тетки. Здесь было меньше показухи и относительно дешево. Бабье лето давно закончилось. С реки дул резкий ветер, низкие тучи неслись почти над головой, и даже когда в их разрывы вываливался красный солнечный шар, теплее не становилось. Молодые люди замерзли и нагуляли аппетит, поэтому по две порции пельменей на нос им не показались чрезмерными. В небольшом зале умещались семь столиков. Из них три пустовали. Таня и Сергей устроились в углу под телевизором. На экране болталась потертая копия американского боевика, который смотрела сама буфетчица. Дородная блондинка за стойкой, подпирая ладонями полные щеки, внимательно следила за сюжетом, нехотя отвлекаясь на просьбы клиентов. В центре зала беседовали две дамы. Пили дамы водку, обильно закусывали и громко обсуждали недавнюю поездку в Москву. Крутикову посетительницы были знакомы по местному рынку. Они держали там павильончик, и интересы их сводились к ценам и качеству товара. Специализировались бизнесменши на торговле женским бельем, и потому слова «трусики», «бюстгальтеры» и «ночнушки» произносились ими часто. В противоположном от Сережи и Тани углу сидели двое мужчин. Один сидел к залу спиной, отвернув лицо к стене, жадно и сосредоточенно ел. Другой тянул пиво, слезливо улыбался и что-то говорил не то соседу, не то самому себе. Крутиков подошел к буфету и заказал по бокалу вина и шоколадку для Тани. Буфетная блондинка, недовольная, что ее оторвали от экрана, остановили пультом кадр боевика и удалилась за новой бутылкой. Пока она отсутствовала, Сергей оглядел посетителей углового столика с профессиональным интересом. Любителя пива Крутиков хорошо знал. Это был безобидный алкоголик Виткин, давно пропивший все свое имущество, в том числе и маленькую комнатенку в заводском бараке. Его сосед, отвернувший лицо к стене, привлек внимание старшего лейтенанта. Милицейское чутье подсказывало Сергею, что перед ним клиент родного ведомства. Крутиков бессознательно потрогал табельное оружие. Если бы не Таня, он наверняка подошел бы к угловому столику и попросил мужчину предъявить документы. Но блондинка выплыла из подсобки, и Крутиков с вином и плиткой шоколада вернулся за свой столик. Таня, как ребенок, обрадовалась гостинцу, и Сергей, глядя в ее сияющие глаза, о подозрительном посетителе забыл.
– За что мы собрались пить? – улыбнулась девушка, поднимая бокал.
– За нас! – торжественно сообщил молодой человек. – За прекрасную пару – младшего лейтенанта Назарову и старшего лейтенанта Крутикова.
Таня сделала глоток и покраснела. Крутиков, не заметив смущения подруги, приосанился и, подготовив лицо к декламации, прочитал первую строчку любимого стихотворения:
Заметался пожар голубой,
Позабылись родимые дали,
В первый раз я запел про любовь,
В первый раз отрекаюсь скандалить…
– Иди в задницу! Бензоколонку я тебе не отдам, – грозно заявил с экрана герой боевика.
Глаза Тани округлились. Она посмотрела на экран, потом на своего кавалера и вдруг расхохоталась. Теперь уже покраснел Крутиков.
– Прости, – вытирая глаза от слез, попросила Назарова. – Уж очень смешно получилось.
Буфетчица выключила видеомагнитофон и снова удалилась в подсобку. В возникшей тишине резко зазвучал голос одной из торговых дам:
– Большие размеры и нулевки сразу разбирают. Зависают средние.
– Такие уж наши русские бабы. Или много, или ничего, – согласилась с коллегой вторая бизнесменша.
– О чем они? – не поняла Таня.
– О частях женского туалета. На нашем вещевом рынке торгуют, – пояснил Сергей…
Таня снова готова была прыснуть, но передумала:
– Ты хотел прочесть стихотворение? Читай.
– В другой раз, – ответил Крутиков и неожиданно выпалил: – Выходи за меня замуж.
Таня, чтобы скрыть растерянность, достала из сумки маленькое зеркальце и уставилась в него:
– Ой, от смеха тушь потекла. Я на минутку.
Девушка встала и направилась к раздевалке, справа от которой имелась дверь с надписью «Ж». Оставшись в одиночестве, Сергей машинально глянул в противоположный угол. Алкаш Виткин спал, уронив голову на стол. Руки его свисали по швам, едва не касаясь пальцами пола. Подозрительный сосед алкоголика исчез. По еле заметным признакам, понятным лишь профессионалу, старший лейтенант сделал вывод, что сидевший за столом тип не так давно сменил телогрейку на пальто. Зеков Крутиков чуял за версту и большинство местных уголовников знал. Но угрюмого посетителя кафе припомнить не мог.
Таня вернулась за стол. Выражение ее лица изменилось. Девушка внимательно посмотрела на Сергея и сказала:
– Давай отложим этот разговор еще на один месяц.
– А что изменится за месяц? – спросил Крутиков.
– Я тебя лучше узнаю, – ответила Назарова.
На улице давно стемнело. Буфетная блондинка уже несколько раз с заискивающей улыбкой поглядывала на их столик. Портить отношения с блюстителем порядка резона не было, но и работать всю ночь барменша не желала. Торговые дамы закончили обсуждение своего ремесла и, восстановив слой съеденной губной помады, ретировались. Остался один похрапывающий Виткин. Его буфетчица растолкает перед уходом. Алкоголик при кафе существовал в качестве бесплатного подсобного рабочего. И хоть молодым людям вовсе не хотелось расставаться, они поднялись и, поблагодарив белокурую любительницу боевиков, покинули тепло приютившего их кафе «Русич». На улице Таня сама взяла Крутикова под руку, и Сергей почувствовал, что девушка по-особенному нежно прижалась к нему.
– Что за мужчина остался спать в углу? – спросила Таня, когда они медленно двинулись в сторону тетушкиного дома.
– Бомж Виткин. Не судим. Пятьдесят второго года рождения, – доложил Крутиков.
– Жалко мне таких. Нет у нашего правительства программ для оступившихся, – задумчиво произнесла Таня.
– Алкашей, – уточнил старший лейтенант.
До двухэтажного домика тетки Пильщук оставалось метров двести. Как ни старались молодые люди замедлить движение, чтобы оттянуть момент разлуки, через пять минут оказались возле облезлых деревянных дверей. Таня тихо сказала Сереже:
– Спасибо, – и, приподнявшись на цыпочки, быстро чмокнула его в губы.
Крутиков остолбенел, и, пока он приходил в чувство и думал как надо реагировать, Таня, постукивая каблуками форменных казенных башмаков, исчезла во мраке подъезда. Она знала, что ее престарелая родственница за вечерний чай одна не сядет. Но племяннице очень не хотелось сегодня выслушивать бесконечные истории из жизни незнакомой родни.
Близкие Анны Степановны сразу после войны с немцами переехали из северной столицы в Новгород, с тех пор с ленинградской родней почти не общались и многого друг о друге не знали. Заполучив петербургскую племянницу, Анна Степановна старалась пробел в данном вопросе заполнить.
Поднявшись на второй этаж, Таня позвонила в дверь. Ключи от квартиры тетка, ей вручила сразу, но пока девушка ими не пользовалась. После повторного звонка Таня все же извлекла ключи из сумки и, несколько раз поменяв местами, справилась и с верхним, и с нижним замком.
– Анна Степановна! – позвала она и, не получив ответа, прошлась по квартире.
На кухонном столе, рядом с чистой тарелочкой и синей кобальтовой чашечкой, лежала записка. Четким и прямым почерком тетка сообщала, что внезапно заболела ее одинокая подруга, и Анна Степановна посчитала своим долгом отбыть к ней для ухода. Вернуться тетушка надеялась на следующий день. Дальше шли подробные наставления, когда, чем и как племянница должна питаться. Таня улыбнулась и подошла к окну. Внизу под фонарем стоял Крутиков. Он еще не опомнился от прощального поцелуя и, задрав стриженую голову, пытался вычислить окно своей приятельницы. Форменную кепку молодой человек держал в руках, и порывы ветра смешно топорщили его челку. Сердце девушки густо наполнилось сострадательным чувством. Она попробовала опустить щеколду, но не смогла. Тогда Таня подвинула к окну табуретку и, встав на нее, распахнула форточку:
– Сережа, поднимайся на второй этаж, напою чаем.
Сергей не сразу понял, откуда его зовут, а когда увидел, расцвел такой счастливой улыбкой, что Таня едва не прослезилась. Пока Крутиков неловко топтался в прихожей, расшнуровывая и снимая ботинки, девушка вернулась на кухню и принялась хозяйничать. Принимать гостя в доме тетки ей пришлось впервые, и Таня немного волновалась. Крутиков явился в носках и, пристроившись на табурет, радостно наблюдал за хлопотами молодой хозяйки. Оттого, что они оказались одни в квартире, оба немного смущались, и, чтобы нарушить затянувшуюся паузу, Таня предложила:
– Почитай Есенина. Теперь никто не помешает.
– «Заметался пожар голубой…» – начал Крутиков и вдруг осекся. – Не могу.
– Забыл? – спросила Назарова и подошла к Сергею.
Крутиков неловко и стремительно обнял девушку за талию и прижался головой к ее животу. Таня стояла, опустив руки, не отталкивая и не отвечая на его порыв. Потом она подняла ладонями голову молодого человека и, посмотрев ему в глаза, тихо сказала:
– Пойдем ко мне.
Сергей поднялся и послушно пошел следом. Ее маленькая комнатка с узенькой тахтой и двустворчатым шкафом находилась сразу за прихожей.
– Подожди, я сейчас, – попросила Таня и, оставив Крутикова, вышла. Когда она вернулась в легком халатике, Сергей так и стоял, не меняя позы. – Раздевайся, дурачок, – улыбнулась девушка и, разобрав постель, юркнула под одеяло.
Сергей снял табельный пистолет, что торчал у него под мышкой, и долго не мог сообразить, куда его пристроить.
– Повесь на стул, – шепнула Таня. Крутиков, словно робот, исполнил приказание. – Теперь брюки, – услышал Сергей и долго старался освободить из пряжки ремень. Оставшись в рубахе и трусах, он подошел к тахте и как завороженный смотрел на девушку.
Она приподнялась – одеяло раскрыло розовую девичью грудь с маленькими коралловыми сосками – и немного подвинулась, давая ему место.
Старенькие ходики малиново отбили на кухне три раза. Таня лежала, устроившись головой на груди Сережи, и невидящими глазами смотрела в потолок.
– Мне надо до пяти сдать смену, – сказал Крутиков и долго и нежно поцеловал девушку в губы.
– Так ты предаешься любви на посту? – улыбнулась она, поглаживая лицо и плечи Сергея.
– Я договорился с ребятами, но пистолет надо сдать в срок, – ответил Крутиков, млея под ее пальцами…
Одевался Сергей по-военному быстро. Очень не хотелось уходить, и он решил не размазывать прощание надолго.
– До завтра, – шепнул он, когда Таня, набросив халатик, открыла перед ним дверь, и уже с лестницы крикнул: – Может, не будем ждать месяц до свадьбы? Я так долго не выдержу…
Оставшиеся полночи Таня уснуть не могла. Предложение делают не каждый день, и Назарова разволновалась. Крутиков ей нравился. Таню поражало, как можно в милиции, где грязь и порок прикасаются к тебе каждый день, сохранить романтику и чистоту. Сергей даже не лез целоваться. Сегодня она сама все сделала. Но с другой стороны, выйти замуж и остаться в провинциальном городе? Разве об этом мечтала на выпускном вечере у разводных мостов юная медалистка? Выпускные экзамены Татьяна Назарова сдала на отлично. Они тогда всем классом расселись на граните набережной. Каждый выкрикивал свою мечту-желание, и туманное небо белых питерских ночей обещало, что все эти желания исполнятся. Таня тогда мечтала стать артисткой. Она бы поступила в театральный, но папа сказал: «Актриса – это не профессия. Станешь девой по вызову, дожидаться звонка режиссера». Таня подумала и пошла в юридический. Через два года она не мыслила себе другой специальности. Криминалистика захватила ее целиком. Но замужество в областном центре? Девушка вспомнила, как Сергей не смог читать Есенина, и улыбнулась. Она знала, что замуж за Сережу выйдет, потому что теперь ни о ком другом думать уже не могла. Младший лейтенант Назарова лежала на тахте, обхватив руками подушку, и повторяла в памяти каждый миг прошедшего свидания. Чаем она гостя так и не напоила. Между порывами яростного желания они, обнявшись, говорили шепотом друг другу нежные слова. Сережа попросил на память ее фото. Тане пришлось встать и, порывшись в чемодане, найти карточку. Она не успела вложить фото в карман его кителя, как Крутиков подхватил ее и увлек на тахту. Грудь Тани немного ныла от его рук, но эта боль наполняла все ее существо невероятной нежностью. Наконец девушка закрыла глаза и уснула. На губах спящей застыла чуть заметная улыбка.
2
К зиме северные небеса светлеют поздно. Пенсионер Васильев по обыкновению вставал задолго до рассвета и начинал свой день с выноса помойки. Его раздражали переполненные баки возле дома, и он старался свалить семейные отходы до прибытия мусорной машины. Это утро ничем не отличалось от других. Перед тем как совершить ритуал, Васильев глянул на градусник в кухонном окне и, отметив, что заморозков ночью не было, все же накинул на плечи полушубок. На лестничной площадке внизу вывернули лампочки. Понося зловредных воришек, пожилой человек осторожно спустился по лестнице. Обычно после освещенного подъезда он первые мгновения ничего не видел на темной улице. В этот раз наоборот, свет фонаря над подворотней показался ему слишком ярким. Высыпав содержимое ведра, пенсионер уже было повернул к дому, но что-то остановило старика. Он вгляделся в тень за мусорным баком и, заметив торчащие ноги, подошел поближе. Васильев не ошибся. За баком лежал человек, одетый в милицейскую форму. Пенсионер вздохнул, перекрестился, хотя продолжал состоять в партии коммунистов, и опустил порожнее ведро на землю. В этот момент ему показалось, что от баков в сторону кустов сирени метнулась тень. Васильев оставил ведро и, неловко притаптывая, побежал к своему подъезду. Добравшись до второго этажа, задохнулся и прижал ладонь к груди. Сердце старика колотилось, как у воробья, которого взяли в руки. Васильев на секунду замер у телефона, подождал, пока дыхание восстановится, и принялся накручивать диск. Пальцы дрожали, и до дежурного он дозвонился не сразу. Затем долго и бестолково объяснял о находке. Лишь адрес назвал четко. В своем доме Васильев прожил всю сознательную жизнь, потому адрес мог сообщить и во сне.
Наряд, прибывший через семь минут после звонка пенсионера, обнаружил тело старшего лейтенанта Крутикова. В кармане его форменного кителя документов и денег не оказалось. Исчез и табельный пистолет. Осталась лишь фотография строгой девушки в форме младшего лейтенанта милиции.
3
Деревенька Кресты затерялась на самой границе Новгородской и Ленинградской областей. Пять километров проселка выводили на бетонку Новгород-Луга. Легковому транспорту проселок давался три месяца зимы, при условии, что тракторист Гена не ударялся в запой и снег убирал. В летние месяцы по засушливой погоде тоже можно было рискнуть. Но, не дай бог, один серьезный дождик – и путь назад отрезан. А после затяжных дождей не всякий грузовик имел шанс доползти до Крестов. Несмотря на трудности с дорогой, летом деревня оживала. Среднее и младшее поколение местных жителей, важно величавшее себя дачниками, проводило летний отпуск на исторической родине. Зимой семь домов из десяти глядели на еловый лес накрест заколоченными ставнями и промерзали насквозь. Три избы обогревались и зимой. Из труб тек уютный беловатый дымок, возле крылечек стояли метлы и лопаты, а в сенях – валенки с калошами и коромысла. Зимнее население деревни состояло всего из трех душ: двух христианских, одной мусульманской. По душе на дом. Случайно жилые избы разбежались по деревне симметрично. Одна в центре, две по краям. Справа, в крайней избе, прижился мусульманин Халит. Он прибился на постой к вдове – лесничихе. Старуха вскоре померла, а Халит прижился. В самой середке Крестов обитала девяностолетняя девушка Агриппина. Последние два года престарелая девушка болела, и без помощи мусульманина ей бы пришлось совсем худо. Она верила, что Халита ей послал сам Господь в благодарность за сохраненную девственность. Мусульманин носил ей воду из колодца, колол дрова и привозил из редких поездок в город сахарок и пару батонов. Белый хлеб в деревне звали булкой и употребляли на десерт. Зимой Халит расчищал крыльцо, дорожку от снежных завалов и почти ежедневно заходил проведать хозяйку. Разговоров они не вели – старуха давно оглохла, – но с самоваром самостоятельно управлялась, поэтому они молча сидели за столом и пили чай. Летом к Агриппине наезжала родня. Она давно путала внуков с правнуками, поскольку все они были двоюродными, а своих детей «девушка» Агриппина завести не могла. Сестра ее давно отошла в мир иной, за ней последовали и два младших брата. Все они оставили потомство, и теперь разобраться в многочисленных родственных образованиях стало бы затруднительно и для более молодого и прыткого ума, нежели ум девяностолетней Агриппины. По приезде городских родственников Халит получал моральный отпуск, который использовал для сбора лекарственных трав, заготовки грибов и ягод. Мусульманин кормился лесом. Документов Халит не сберег и никаких пособий или пенсий не получал. Бежавшему от войны старику титул беженца не выдали, а обивать пороги чиновных кабинетов он не умел. В Крестах Халит никому не мешал. Охотников на избу лесничихи не нашлось, и мусульманин жил спокойно, без унижений и попреков. Чего нельзя сказать о городе, куда он поначалу приехал. Обижали часто, и очень хотелось Халиту напомнить русским, как его мать и еще множество таких матерей кормили беженцев из России в немецкую войну. Правда, звались они тогда не беженцами, а эвакуированными. Да трудное слово «эвакуация» теперь мало кто помнил…
В крайней избе слева жила Дарья Ивановна Никитина. Из постоянных жителей она была самая молодая. Ей по весне стукнуло пятьдесят пять. Она легко справлялась со своим нехитрым хозяйством, состоящим из пяти кур, петуха Петьки и дворового пса Доши. На лето к Дарье Ивановне приезжала внучка Валечка. Девушка закончила предпоследний класс и проводила у бабушки летние каникулы. А долгими зимними вечерами Дарья Ивановна вязала женские рейтузы. Делала она это весьма профессионально и вывозила свою продукцию на городской рынок, где рейтузы шли нарасхват. Вязание давало ей крепкую добавку к мизерной пенсии. Дарья Ивановна смолоду ушла в город домработницей и на казенной службе никогда не числилась. Про Никитину говорили, что она дочку прижила от заезжего солдатика. Перед демобилизацией тот якобы обещал девушке жениться, да уехал домой и позабыл. На самом деле все было не так, но правду о дочери пожилая женщина скрывала.
Девочку она вырастила одна, хотя иногда тайный отец помогал деньгами. Но делал он это сугубо по собственному желанию и настроению. При получении паспорта дочка взяла материнскую фамилию. Школу Верочка Никитина закончила деревенскую и в ленинградский вуз по конкурсу не прошла. Выучилась на водителя трамвая и устроилась в трамвайный парк. Повторяя судьбу матери, без мужа родила дочь Валю. От парка, перед самым развалом державы, ей выдали маленькую квартирку в полуподвале старого дома, где они вдвоем с дочерью и жили до сих пор. Дарья Ивановна только один раз гостила у дочери в Дровяном переулке. Теснота и полумрак после деревенской воли пожилую женщину угнетали. Она неделю промаялась и уехала.
В этом году Валя задержалась в деревне. Школа, где училась внучка, с весны встала на капитальный ремонт. Строители обещали успеть к началу учебного года, но первого сентября выяснилось, что трубы завезли бракованные, а замена их – дело долгое: средства, выделенные городской властью на ремонт, были израсходованы, а новых взять негде. Начало учебного года в связи с этим откладывалось на неопределенный срок. Валя осталась у бабушки.
Дарья Ивановна вслух не говорила, но в душе нечистых на руку строителей благодарила. О том чтобы прожить с внучкой до ноября, пожилая женщина не могла и мечтать. В конце августа основная часть дачников уехала в город. В Крестах остались лишь пенсионеры Воробьевы. Неутомимые супруги с рассвета до сумерек пропадали в лесах, добывая последние грибы и клюкву. Дарья Ивановна знала, что чета пенсионеров живет бездетно, и удивлялась, зачем им столько запасов? Торговать пенсионеры не ходили, а сами такое количество съесть не могли. В конце сентября уехали и они, и, кроме Валечки, никого из городских не осталось.
Дарья Ивановна опасалась: без молодежи внучка заскучает. Но выручил мусульманин Халит. Он еще прошлым летом приметил Валю и одаривал девушку лесными гостинцами. То принесет банку лесного меда, то щучку из реки, то кружку малины. В сентябре, когда деревня опустела, Халит стал брать Валю в лес за орехами. Орехи внучка Дарьи Ивановны очень любила, но они созревали позже, чем начинаются школьные занятия. В этом году Валя орехов дождалась. Халит за три года жизни в Крестах так изучил окрестности, что знал грибные и ягодные места лучше местных. Знал он и все большие орешники на много километров вокруг.
– Вот тебе и басурманин! – часто говорила Дарья Ивановна. – Золотого сердца человек! Другим христианам у него бы поучиться…
Телевизоров в деревне не водилось, но из радиопередач Никитина знала о войне на Кавказе и пеняла Халиту:
– Вон, что твои одноверцы удумали – кровь лить.
Халит качал головой и уходил. Но один раз оглянулся и сказал:
– Христа продали и Аллаха продали. Золото Бога не знает…
Осень катила быстро. Теплые солнечные дни сменились на пасмурные и дождливые. Темень наступала рано. В среду после полудня повалил снег. И хотя он сразу стаял, Дарья Ивановна поняла, что осень заканчивается. Последние два дня у женщины лежал груз на сердце. На вопросы внучки она отговаривалась старостью: к погоде кости ломит, меняется погода, вот и организму тяжело. Но погода была ни при чем. Никитину одолевали дурные предчувствия. На улицу она выходить почти перестала. После завтрака усаживалась под образа и молча вздыхала. Валя кормила кур и пса Дошу. Кобель, чуя настроение хозяйки, тоже ходил, поджав хвост, а ночами выл. К обеду неожиданно распогодилось. Облака расступились, и выглянуло солнце. Дарья Ивановна немного повеселела и вышла подышать во двор. Но любоваться лазурью неба долго не пришлось. Внезапно налетел ветер. Его шквальные порывы сорвали последние листья с красной рябины, погнали рябь по дорожным лужам и задрали хвосты у перепуганных кур. Доша залез в свою будку и грустным собачьим глазом следил за разгулявшейся стихией. Дарья Ивановна с внучкой вернулись в избу и проверили, хорошо ли закрыты окна. Ветер нагнал низкие свинцовую облака и внезапно стих. К сумеркам зарядил нудный мелкий дождик. В довершение всего погас свет и смолкло радио. Дарья Ивановна зажгла керосиновую лампу, и внучка пристроилась читать. Спать пошли рано. Валя ночевала на сеновале, куда из сеней вела деревянная лесенка.
– Не замерзнешь на чердаке? – спросила Дарья Ивановна. – Пора в дом перебираться.
Но спать в доме Валя не хотела. Никитина посветила девушке в сенях и, когда та поднялась, вернулась в горницу. Кровать с никелированными шишечками Дарья Ивановна стелила обстоятельно: сбивала перину, поправляла подушки, равномерно распределяла стеганое одеяло в недрах крахмального пододеяльника. Закончив с постелью, кряхтя, разулась и улеглась. Монотонный шелест дождя усыплял, и Дарья Ивановна закрыла глаза. Но тут забрехал Доша.
Дворняга Никитиной осталась единственной собакой в деревне. Летом дачники привозили городских. Это были породистые набалованные животные. Хозяева держали их для форса и возились так, как в деревне не возятся с детьми: стригли, купали с шампунями, кормили заграничными кормами. Водили этих собак на поводке, и о том, чтобы сажать их на цепь, не могло быть и речи. Сторожить двор такие собаки не умели. Дарья Ивановна много лет прожила в городе и на всевозможных домашних животных нагляделась, но относилась к ним по-деревенски пренебрежительно. Скотину надо держать для дела, считала Никитина, и убеждений своих никогда не меняла.
Доша продолжал брехать. Лай его становился все напористей и злее. «Небось зверь какой из леса», – подумала хозяйка, но, услышав глухой мужской голос, грязно ругавший собаку, вздрогнула и тяжело поднялась с перины. Пошарила в темноте ладонью по крышке комода. Знала, что положила спички туда, но от волнения нащупать не могла. Наконец схватила коробку, дрожащими руками раздвинула коробок. Первая спичка сломалась, вторая пошипела и зажглась. Дарья Ивановна наладила керосиновую лампу и хотела идти на крыльцо, но не успела. В окно постучали. Она поднесла лампу к стеклу и отшатнулась. Небритое мужское лицо с расплющенным на стекле носом выглядело жутко. Но больше всего испугали женщину глаза. Это были темные недобрые глаза желтоватого цвета. «Волк!» – обожгла страшная мысль.
– Даша, это я. Не узнаешь?
Голос за стеклом Никитиной показался знакомым.
– Эдик! – крикнула она и побежала открывать.
С трудом отогнав разъяренного пса, Дарья Ивановна впустила нежданного гостя. В избу вошел высокий темный мужчина. Волосы на его голове от дождя слиплись, с них капала вода. Грязные стоптанные туфли с комьями налипшей глины оставляли жирные следы на половицах и тканой дорожке. Пиджак вошедшего, потертый и грязный, промок насквозь, брюки на коленях имели заплаты, а одна брючина, разорванная сбоку, открывала кровоточащую рану.
– Эдик! Тебя и не узнать! Откуда ты?! – всплеснула руками Дарья Ивановна, чуть не выронив лампу.
– Из тюрьмы. Ты одна? – спросил Эдик, настороженно оглядывая горницу.
– Внучка на мосту спит, – ответила женщина и, заметив рану на ноге гостя, бросилась к комоду. – Кровь-то откуда? Господи! Кто ж тебя так?
– Твоя зверюга. Убью падлу, – ответил Эдик, ставя раненую ногу на табурет. Дарья Ивановна разрезала брючину и, покропив рану тройным одеколоном, принялась бинтовать. – Жжет, сука, – сморщился Эдик, – не можешь побыстрее?
– Потерпи, родненький. Надо прожечь, а то столбняка бы не случилось, – уговаривала Никитина, заканчивая возню с бинтом.
Не переставая причитать и охать, Дарья Ивановна открыла фанерный сундук, извлекла из него старенькие шаровары дочери, свитер собственной вязки, шерстяные носки и со словами: «С тебя вода, как с утопленника», – подала все это Эдику. Эдик сорвал с тела промокшую одежду и, нисколько не стесняясь хозяйки, остался в чем мать родила. Дарья Ивановна взглянула на спину гостя и запричитала еще громче. Его спина в синяках и кровоподтеках и впрямь вызывала сострадание. Хозяйка хотела забрать груду мокрой одежды, но Эдик рявкнул на нее, полез в карман изодранных брюк и достал оттуда что-то завернутое в тряпицу.
– Теперь забирай, – пробурчал он, облачаясь в сухую одежду из сундука.
Хозяйка растопила плиту и пристроила на нее две кастрюли и сковороду. Скоро в горнице послышалось бульканье, шкварчение и вкусно запахло. Ел Эдик долго и жадно. Женщина уселась напротив, сложила на столе руки и молча наблюдала, как гость насыщается.
Эдика Дарья Ивановна знала с трех лет. Когда она впервые увидела мальчика, тот походил на херувимчика из рождественской сказки. Одет ребенок был в матросочку с бантиком. Вьющиеся кудри до плеч, курносый носик и розовые щечки умилили молодую домработницу до слез. Сама Дарья Ивановна только два года назад стала матерью, и материнская нежность еще переполняла ее сердце. В семью Кадковых она попала случайно. Никитина нанялась к жене полковника в тот же дом, где проживал Михаил Алексеевич Кадков с супругой. Не успела Дарья Ивановна прослужить у полковника и трех дней, как хозяину пришел приказ о переводе. Семьи приятельствовали, и Дарья Ивановна по рекомендации перешла к Кадковым. Елена Платоновна, супруга Кадкова, в своей квартире молоденькую прислугу селить остереглась. Никитиной сняли комнатенку в подвале поблизости, и она стала приходящей домработницей.
