скачать книгу бесплатно
– На, отмечай, – Дыркин протянул квиток шоферу, совершенно сбитый всем происходящим с толку. Черкнув что-то на квитке, таксист тронул машину.
– Название деревни, что вы изволили произнести, отдел культуры счел неблагозвучным. Теперь этот населенный пункт именуется Нижней Спиновкой. Сейчас мы едем по ней.
Дыркин хотел съязвить по поводу нового названия Жопловки, но, выглянув в окно, разинул рот. Вдоль зеркального полотна расчерченной указателями дороги стояли коттеджи красного кирпича. На подстриженных газонах перед коттеджами сверкали разноцветной плиткой небольшие бассейны. В бассейнах резвились дети. Возле бассейнов в соломенных креслах и шезлонгах жопловцы читали газеты, завтракали и играли в домино и шашки.
– Ты мне что лапшу на уши вешаешь! – закричал Дыркин. – Я знаю Жопловку, сто раз проезжал на велике!
– Я уже имел честь, милостивый государь, заметить, что населенный пункт с названием, извините, Жопловка, переименован. Мы проезжаем деревню Нижняя Спиновка. Именно так теперь звучит название данной деревни.
Все эти сведения водитель сообщил Дыркину, натянуто улыбаясь. Машина миновала деревню. Знак на полосатом столбе разрешал скорость сто пятьдесят километров в час. Водитель прибавил газу.
– Во дает! – крякнул Дыркин. Проезжали поля. Пшеница высокая, ровная, такой Дыркин вокруг Хрюхрюпинска никогда не видел. Заметив дорожный знак с изображением лошади, запряженной в хомут с колокольцем, машина притормозила.
– Это еще что за хренотень? – удивился Дыркин. – На тягловую силу перешли? При мне тут и лошадь никто не видел лет двадцать.
– Этот знак обозначает, что мы приближаемся к городским конюшням, – кивнул таксист.
– Коняг развели? – Дыркин бестолково вращал головой, пытаясь обнаружить в дорожном пейзаже хоть одну лошадь. – Не видно лошадок… Их двадцать лет назад татарам на колбасу скормили.
– Лошадей в Хрюхрюпинском районе заведено сто двадцать голов. Они содержатся в центральной усадьбе заповедника «Падловские Истоки». На лошадях горожане в выходные дни устраивают верховые прогулки. Вам тоже предстоит научиться сидеть в седле.
Дыркин матерно выругался, затем приоткрыл окно, сплюнув сквозь зубы в жесткую струю встречного ветра и кинул из пачки в угловую часть пасти сигарету.
– Мне верхом на бабе пора посидеть. В заграницах бабы дорогие и от СПИДа не гарантируют. Мне на них валюту тратить охоты нет. – Замелькали длинные кирпичные здания без окон. Дыркин уставился на них: – Это что за силоносцы? Во дают! Силоносцы из шведского кирпича херачут!
– Это и есть хрюхрюпинские конюшни…
– Что-то не пойму я тебя, шеф? То говоришь, лошадей в заповеднике завели. Кстати, что это за «Падловские Истоки»? Я такого места у нас отродясь не слыхивал!
Конюшни закончились. Водитель прибавил скорость:
– Центральную усадьбу заповедника разбили на месте деревни Сучары.
– Сучары? Во дают! Там городская свалка. Заповедник посреди свалки устроили? – усмехнулся Дыркин. – Заповедник на свалке, это по-нашему…
– Свалку хрюхрюпинцы два с половиной года назад расчистили. На деньги, полученные за металл, собранный на свалке, и построена усадьба. Деревню, как ветхую и антисанитарного вида, снесли. Жители переселены в новый район Хрюхрюпинска. Район назвали Верхнереченским.
– Во дают! – пробурчал Дыркин. – Ладно, ты мне про конюшни поясни. Почему лошадей в Сучарах держат, а конюшни под Жопловкой построили?
– Это долго объяснять. Вот и город.
Гаврила Михеич глянул в окно и снова открыл рот. Обомлел Дыркин по причине увиденного. Раньше город со стороны Жопловки начинался большой зловонной лужей красноватого цвета. Машины, чтобы не закиснуть в вонючей каше, объезжали лужу с разных сторон, образовывая новые колеи. Во время дождей колеи соединялись с лужей, с каждым годом увеличивая ее объем и глубину. В конце концов автомобилисты стали рулить в объезд. Лужа зацвела хилой осокой, развела головастиков и пиявок и превратилась в грязный пруд. Обрадовавшись новому водоему, хрюхрюпинские хозяйки из ближайших домов наловчились сливать туда нечистоты и топить ненужные и отслужившие свой срок вещи. Когда в засушливые летние времена лужа-пруд мелела, глазу открывались дырявые резиновые сапоги и опорки, остовы детских колясок и кроватей, прохудившиеся кастрюли. Кто-то даже умудрился скинуть туда ржавый кузов «запорожца». Когда же вонючая красная вода скрывала дары горожан, хрюхрюпинцы по выходным любили посидеть на берегу, выпить водочки и испечь картохи, а иногда баловались шашлыком. Поэтому бережок нового водоема вскоре покрылся битым бутылочным стеклом, ржавой консервной тарой и газетами чуть поодаль. Газетами пользовались вместо туалетной бумаги, облегчаясь невдалеке от места отдыха.
Сам Дыркин, слезая тут с велосипеда и осторожно обходя лужу по дороге на Кочкодром, часто задерживался, справляя прозаическую людскую нужду, поэтому въезд со стороны Жопловки в город ему был хорошо знаком. Понятно, что теперь Гаврила Михеич поразился. На месте лужи раскинулась площадь, уложенная полированными каменными плитами. Справа стекло и металл мотеля «Привет». Крытые стоянки машин, скорее смахивающие на зимний сад, чем на гараж. В глубине двухэтажный отель с крышей красной черепицы. Везде розы и тюльпаны. Слева десятиэтажный супермаркет. Сквозь витрины Дыркин успел разглядеть лестницы эскалатора.
– Притормози. Я на магазинчик погляжу. Тебе чего принести? Может, бутылку с дороги пригубим?
– На работе не пью, – ответил водитель. – Но глоток тоника или херши с удовольствием.
Гаврила Михеич осторожно раскрыл дверцу и трясущейся ногой коснулся полированной поверхности плиты. Камень был твердым и нескользким. Дыркин осмелел и сделал первый шаг в сторону супермаркета. Гаврила Михеич сразу отправился по самодвижущейся лестнице наверх, решив начать обзор с верхнего этажа. Но выскочил на втором, завидев знакомый агрегат в витрине. В отделе хозяйственных товаров за прозрачным стеклом, подсвеченный с разных сторон маленькими латунными прожекторами, красовался его комбайн – посудомоечная «Жизель». Та, что он волок в коробке из далекого французского Бреста. Быстро пересчитав рубли на доллары, Дыркин чуть не заплакал. Чудо зарубежной техники в Хрюхрюпинске стоило вполовину дешевле.
Дыркин глядел на витрину, и по его щеке покатилась скупая мужская слеза. Гаврила Михеич плакал не по денежному убытку. Дыркин легко мог пропить последний рубль, без разницы – свой или чужой, не печалясь и не думая о завтрашнем дне. Обида, породившая слезу, возникла совершенно не от скупости. Дыркину жгла сердце досада, что заморская диковина обыденно торчит в хрюхрюпинской витрине. Как после этого он поразит земляков, запустив в работу заморский агрегат? На самом въезде в город новый Хрюхрюпинск уже успел разбить мечту Дыркина.
Кинув водителю банку «Спрайта», Гаврила Михеич обиженно устроился на заднем сиденье. Улицы, по которым медленно пробиралось такси – скорость в черте города ограничивалась знаками до пятидесяти километров в час, Гаврила Михеич не узнавал. Вроде дома те же, виденные с детства, да все не так. Все другое, не хрюхрюпинское. Во-первых, поражало обилие новых чистых автомобилей. Грузовики и самосвалы в город не допускались. Встречались небольшие фургоны неизвестной Дыркину марки. Несмотря на дневное время, машины передвигались с включенными фарами.
– Что они со светом днем херачут? – поинтересовался Гаврила Михеич.
– Машину с зажженными фарами лучше видно. Это правило снизило травматизм в городе, особенно среди детей, – ответил таксист. Ничего нового в таком порядке не было. Во многих европейских странах подобное правило давно имело место, и Дыркин это знал. Но в родном Хрюхрюпинске машины с зажженными фарами днем выглядели фантастически.
– Видите микрофургон для городского снабжения? – спросил таксист. – Эту машину делают теперь на нашем Хрюхрюпинском заводе, и ее назвали «Хрюпа». Хрюпу даже японцы для больших городов у нас закупили…
Гаврила Михеич крутил головой и думал, почему не узнает знакомые места. С детства знакомые купеческие домики превратились в маленькие замки. Восстановленная лепнина фасадов, аккуратно покрашенные рамы и чистые стекла окон делали каждый домик похожим на маленький музей.
– Что, бля, с домами сделали? Ни одного дома не узнать! – проворчал Гаврила Михеич.
– Ничего с домами не делали, – ответил водитель. – Просто отремонтировали и восстановили так, как наши деды строили. Наши русские предки понимали толк в красоте. Это мы все за два-три поколения умудрились загадить…
Но не только дома до неузнаваемости преобразили город. Дыркин видел вместо битых шершавых дорог в ямах и ухабинах прекрасный асфальт, ровные, сверкающие чистотой тротуары. Цветники и маленькие травяные газоны перед парадными. Резные двери и карнизы, восстановленные и свежеокрашенные, дополняли картину. Вот и церковь.
– Господи, неужели это наша, хрюхрюпинская! – выпучил глаза Гаврила Михеич. – Что с церковью натворили? Церковь, и ту не узнать! – Дыркин хотел матюгнуться, но, как всякий русский, подспудно верующий человек, промолчал.
– Церковь армяне восстановили. У нас умельцев не нашлось. Теперь своих выучили. Фирма реставрации архитектурных памятников Хрюхрюпинска в этом году приглашена в Венецию по контракту. Наши все могут, если захотят, – с гордостью сообщил водитель.
Раньше за церковью лежало хрюхрюпинское кладбище. Там покоились предки Дыркина. Гаврила Михеич раз в год отправлялся на кривую могилу деда Дыркина с бутылкой белого и тихо выпивал ее, оставляя четверть стакана на покосившемся холмике для предка. Через пятнадцать минут после того, как он, просветленный и с чувством исполненного долга, покачиваясь, покидал кладбище, стакан вместе с содержимым исчезал. Дыркин знал и не сердился. Он даже замечал жадные глаза, напряженно следящие из небритого овала за его поминальным пиром… Сейчас Дыркин кладбища не увидел. Исчезли тесные ограды, крашенные голубой, одной на всю Русь, краской. Не возвышалась в углу куча с вялыми цветами и жухлой бумагой искусственных венков.
– Что с кладбищем сотворили, гады!? – закричал Дыркин, переполняясь первородным гневом. Водитель не понял и затормозил:
– Как, что сотворили? Кладбище на месте.
– Не вижу! Там деда могила! Там все наши Дыркины лежали! На святое, гады, руку подняли!
Таксист не выдержал, остановил машину, вышел, взял за руку Гаврилу Михеича и повел за собой. Дыркин мычал, упирался, но шел.
– Где могила вашего деда? – спросил водитель, продолжая тянуть Дыркина.
– За мусорной кучей пятая справа, – промычал Дыркин, уже ступив на дорожку красного песка. Вычищенные плиты и памятники с обновленными надписями оказались на своих местах. Только они тонули в свежей зелени газонной травы.
– А где заборы? – закричал Дыркин.
– А для чего заборы? – удивился таксист. – Мертвецы и так не убегут.
– Мертвецы, понятно, не убегут! Пьянь могилы без оград затопчет, – продолжал возмущаться Гаврила Михеич.
– Так в городе не скотина, а люди живут, – в свою очередь возмутился водитель. – Люди тем от скота и отличаются, что им голова дана, с глазами в придачу.
Могилу деда Дыркин с трудом обнаружил на прежнем месте. С трудом, поскольку главные ориентиры, мусорная куча и будка с лопатами, запертая всегда на висячий замок от воровства инструмента, исчезла. Да и черный чугунный крест Дыркин узнал с трудом. Его отмыли от слоев масляной голубизны, ошкурили и заново отполировали. На плите свежие золоченые буквы перечисляли имена предков Гаврилы Михеича, покоившихся тут долгие годы. Имен своих прадедов Дыркин никогда не знал и теперь обнаружил с удивлением. На отдельной табличке значилось, что род мещан Дыркиных живет на земле Хрюхрюпинска двести пятьдесят шесть лет и славен хлебопечением и лучшими писарями города. Внутри Гаврилы Михеича что-то шевельнулось.
– Оказывается, я не такой уж перекати-поле. Двести пятьдесят шесть лет не шутка. – Раньше Дыркин о своем родословном древе никогда не задумывался. Понимал, что графами и князьями Дыркины не рождались. Эта уверенность проистекала из того, что деда не расстреляли, а отец погиб в первый день войны, бросившись в атаку с голыми руками, поскольку винтовки ему не хватило. Миро исчисление Дыркин подсознательно вел с 1917 года, стараясь глубже не внедряться. Все, что было до Советов, он воспринимал как сказку о царе Горохе…
Вернулись к машине молча. Возле такси стоял милиционер в новенькой парадной форме и широко улыбался. Слова, что произнес инспектор ГАИ, отличались от радостного выражения на его лице:
– Милостивый государь! – обратился инспектор к водителю. – Вы остановили машину в недопустимом месте. В начале улицы есть соответствующий знак. Вынужден вас огорчить, позвольте ваше хрюхрюпинское удостоверение.
Таксист порылся в ливрейном пиджаке и вынул оттуда книжицу с гербом Хрюхрюпинска. Инспектор раскрыл книжицу. Дыркин с любопытством заглянул через плечо таксиста. Он успел разглядеть только первые строки. «Хрюхрюпинское быдло», – обнаружил Дыркин золотые буквы первой строки. Инспектор заметил интерес пассажира и, что-то вписав в удостоверение, быстро захлопнул книжицу и вернул водителю:
– Прошу продолжать движение! – улыбнулся инспектор и козырнул на прощание.
– Оштрафовал, гад? – поинтересовался Дыркин у погрустневшего водителя.
– В Хрюхрюпинске штрафов не берут. Получил десятку. Эх, все из-за вас… – пробурчал шофер. – Приехали. Вот и ваш дом.
Двухэтажный барак, где проживала сестра Дыркина Лидка, Гаврила Михеич признал по старому тополю. Тополь рос тройняшкой, и в детстве Дыркин с сестрой и другими шпанятами летал между стволов на качельной доске. Качелей теперь Дыркин не увидел, но след от веревки на коре дерева остался. Двухэтажный барак преобразился в новенький коттедж. Цельные финские окна в белых ослепительных рамах красовались вместо подслеповатых подгнивших переплетов крестиком. Пакеты и авоськи с продуктами из окон больше не висели. Дернув ручку двери, Дыркин почувствовал глухую запертость. Кнопки с номерами квартир на сложной доске домофона Дыркин заметил, но как пользоваться устройством не понимал, да и номер кода не знал. Поэтому, запустив в вычисленное окно камешек, принялся орать имя Лида на разные лады. Результатов крик не дал. И Дыркин надолго оставался бы под дверью с портфелем и коробкой, но на его счастье дверь открылась и из нее вышел элегантный господин с маленькими аккуратными баками на седеющей голове, в светлом спортивном костюме и с кейсом в руках. Господин внимательно поглядел на Дыркина, затем его серьезное лицо поплыло, и вместе с улыбкой на физиономии господина появилось что-то до боли знакомое.
– Санек! – закричал вне себя от радости Гаврила Михеич. – Санек, да тебя не признать! Прямо дипломат какой-то! Вот, бля, дела! Санек! – повторил Дыркин, добавив для убедительности момента три слова, говорящих о его близости с мамой друга. Лицо мужчины после этих слов побледнело, он оглянулся по сторонам, прижал руку к груди и тихо зашипел.
– Никогда больше не говори этих слов. За мат дают больше всего.
– Санек, чего дают? Срок, что ли? Так никто не слыхал, чего ты обосрался? Тут мы одни.
Санек ничего не ответил, махнул рукой и убежал, но дверь не захлопнул, и Дыркин, постояв в недоумении, шагнул в подъезд. Поднимаясь на второй этаж, Дыркин пораженный реакцией друга на привычную матерную разговорную прибавку, не заметил удивительного мягкого света, освещавшего лестничный пролет, затухающего сзади по мере восхождения. Не заметил он и чистых крашеных стен без иллюстраций на тему полового акта. Не подивился отсутствию слов, обозначающих половые признаки особей обоего пола. Вздохнув перед дверью Лидкиной квартиры, он опустил тяжелую коробку с кухонной машиной, и нажал на звонок.
Легкие шаги за дверью означали, что в квартире кто-то есть. Дверь распахнулась, и в проеме Дыркин увидел девушку:
– Гражданин, вам кто нужен? – голос был Лидкин. Дыркин уставился на сестру, но признать не мог. Вместо крупной «несушки», а по классификации Дыркина сестра давно вошла в категорию несушек, перед ним стояла стройная молодая женщина. Так выглядели хрюхрюпинские молодки, да и то не все, а еще не достигшие полного сока по причине малолетства.
– Ой, братишка! Ты!? – закричала Лидка и бросилась Дыркину на шею. Он тупо переминался в объятьях сестры, решив, что у него окончательно поехала крыша. В беспаиятстве машинально вошел в квартиру, машинально уселся в низкое мягкое кресло, продолжая тупо разглядывать сестру.
– Чего уставился? Не признал? – залилась Лидка звонким девичьим смехом. Дыркин стал прикидывать, сколько Лидке сейчас лет. Ему сорок два. Лидка на полтора года моложе.
«Да ей сороковник в прошлом году стукнул! Ничего не понимаю!» – крутилось в голове.
– Гаврюша, да это вправду я. Похудела немного. Но это нормально. На ночь перестала жрать. Ужинаем теперь в шесть. На ночь только фрукты. В теннис три раза в неделю. По выходным верховая прогулка… Вот и все чудеса.
Зазвонил телефон. Лида взяла трубку и стала говорить на непонятном Дыркину языке. По-английски Гаврила Михеич кое-что знал. Он мог заказать в баре напиток, купить авиабилет, и даже – ужасно коверкая времена и падежи, несколько секунд поговорить о погоде. По-немецки даже мог познакомиться с проституткой и сделать пару комплиментов. Кроме того, он научился считать по-немецки до ста. По-французски Дыркин знал поговорку «Cherchez la femme» и мог сказать спасибо. Ни по-немецки, ни по-французски, ни по-английски Лидка по телефону не говорила. Странный звук языка Гаврила Михеич раньше где-то слышал, но припомнить где не мог.
– Из Токио Носату звонил. Наш партнер по городскому озеленению, – сообщила Лидка, положив трубку. – Сейчас подбираем цвет газона на площади перед мэрией. Уже десять оттенков перепробовали. Все не то. Носату на следующей неделе новый колер везет… Ладно, что я все о себе да о себе. Расскажи, как ты в Германии работал.
– Лидка! Это ты или не ты? Ничего, бля, понять не могу! Все скурвились, город ни хрена не понять… И сестру будто подменили. Санька внизу встретил, матюгнулся от полноты чувств, так он побледнел и чуть не обделался. Объясни мне, наконец, что тут происходит.
Улыбка с лица Лиды соскользнула, в ее испуганных глазах Дыркин заметил ужас и смятение. Лида села на пол и расплакалась. Он выпучил глаза.
– Ты чего? Я чего обидное ляпнул? Но, Лид, ты и меня пойми. Прилетаю, в Жопловке аэропорт международного класса. Жопловцы у бассейнов на газонах сидят. Город не признать. Дома старые, а будто вчера построены. В супермаркете кухонная машина для мойки посуды, что я из-за границы, как ишак, пер, вдвое дешевле. Я вас ихней техникой поразить хотел. Дальше слушай. Таксист в ливреях за баранкой. На кладбище оград нет. Я уж не говорю о луже перед жопловским въездом в город… Объясни ты мне Христа ради, что все это означает?
– Тебе бумажку приезжего вручили? – утирая слезы, спросила Лидка.
– Вручили.
– Покажи, – грустно попросила Лидка.
Дыркин полез в карман и протянул сестре злополучный листок. Лида глянула и снова разревелась:
– Я так и знала! Ты уже пятьдесят заработал.
– Чего заработал? – непонимающе закричал Дыркин.
– Пойдешь завтра в отдел культуры. Там тебе все объяснят. Я тебе ничего больше сказать не могу. Я нарушу этику жителя Хрюхрюпинска. Это очень тяжелый проступок. Я уже получила удостоверение Человека. Пойдем на кухню, я тебя покормлю. Проголодался с дороги, – и Лида быстро вышла из комнаты.
Дыркин молча жевал бифштекс с салатом, запивая безалкогольным пивом, и хмуро оглядывался. Посудомоечную машину он заметил сразу. Лида ловко вытащила из нее чистые тарелки и, по мере смены закусок, ставила туда испачканные. В комнате, где раньше стелили Дыркину, теперь располагался Лидин кабинет. На письменном столе компьютер с приставками для печати и телефон с факсом.
– Сегодня поспишь в кабинете, как раньше, а на завтра я тебе комнату приготовлю, – сказала Лида, укладывая брата.
Гаврила Михеич долго не мог заснуть. Он слышал, как вернулся Санек, привел Катю и Федора. Дыркин хотел поглядеть на племянников, но не решился встать. Лида разговаривала с мужем шепотом. Утром завтракали молча. После завтрака Санек сказал:
– Собирайся. Пора. Сейчас я отведу тебя в отдел культуры. Не забудь свой квиток. Поначалу, Гаврила, тебе придется нелегко. Зато потом всем спасибо скажешь.
Отдел культуры занимал флигель городской больницы. Санек довел Дыркина на второй этаж, постучал в тринадцатый кабинет и, запустив Гаврилу Михеича, отправился на работу. Дыркин переступил порог с опаской. Ему так никто ничего не объяснил, но Дыркин нутром чувствовал, что от посещения хрюхрюпинского отдела культуры хорошего не ждать. Каково же было его удивление, когда за столом в кресле он увидел очаровательную блондинку, вставшую к нему навстречу с ослепительной улыбкой:
– Господин Дыркин! Очень рада с вами познакомиться.
От неожиданности Гаврила Михеич тоже заулыбался и протянул руку:
– Гаврила Михеич Дыркин, – отрекомендовался он и расплылся в улыбке.
– Очень приятно, господин Дыркин, – продолжала улыбаться блондинка. – Только запомните, мужчине дама подает руку первой. Меня зовут Серафима Николаевна Горячева. Садитесь, пожалуйста, сюда. Чай? Кофе? Как долетели? Можно ваш квиток приезжего?
Дыркин присел на краешек кресла. Он смотрел, не отрываясь, в лицо блондинки и не слышал, что она говорит. Конечно, не может быть сомнений! За столом сидела его Серафима. Это была она, но как изменилась! Холеные руки с маникюром, почти незаметным на первый взгляд, ловко разливали в маленькие чашечки темный напиток из кофейника. Легкий деловой костюм только подчеркивал соблазнительные женские формы. Дыркин не сразу смог отвести взгляд от загорелой женской коленки, освобожденной от ткани платья и завлекающе поблескивающей. Конечно, перед ним Серафима. Только как помолодела, похудела, прикинулась.
– Серафима, это ты? Или это не ты? – не выдержал Дыркин.
– Что вы имеете в виду? – улыбнулась девушка, лукаво взглянув на Дыркина.
– Да помнишь Кочкодром? Я же тебе в подарок гориллу привез. Только ее в аэропорту отобрали. Вот обида. Я бы тебе ее сейчас и подарил. Из Германии тащил.
– Ах, вы об этой игрушке. С нее и начнем. – Серафима встала и вышла в соседнюю комнату. Назад она вернулась, держа в руках знакомый Дыркину пакет. – Давайте поглядим на вашу обезьянку.
Серафима извлекла гориллу и положила ее на журнальный столик рядом с кофейником. Синтетический розовый член натурально запружинил перед носом Дыркина. Тот хотел хмыкнуть. Но рядом с этой элегантной молодой хозяйкой кабинета игрушка и самому Дыркину не показалась смешной.
– Как я поняла из вашего объяснения сотруднику таможенной службы, вы привезли эту вещицу в подарок даме сердца?
– Да для тебя я гориллу притащил. Писем писать не умею. Один раз сережки с земляком передал… А теперь решил игрушку в подарок. Так, внимание. Сережки мои ты получила? – поинтересовался Дыркин.
– Сережки?
– Да, такие с голубеньким камешком. Индийские.
Серафима на секунду задумалась, потом вдруг покраснела и отвернулась.
– Мы, Гаврила Михеич, сейчас в служебном помещении. Я на работе. Давайте отложим частные разговоры. Объясните мне, что вы хотели выразить своим пошлым подарком. Какой должен быть вкус у дамы вашего сердца, чтобы ее подобное внимание могло порадовать?
