Королева пепла

Ангела Винтер

Королева пепла

Глава 1:

«Рождение в дыму»

Крик так и не вырвался. Он застрял колючей занозой в груди, когда мои пальцы вцепились в потрескавшийся камень алтаря – бывшего престола. Воздух был густым, как пепельная каша. Сквозь дыру в куполе часовни сочился мутный свет, словно грязное масло. Под ногами хрустели кости – не святых, а тех, кто искал здесь спасения от "Цветущей Плазмы", пожиравшей небо. Их останки перемешались с осколками витражей – синими, красными, зелеными, словно радуга, растоптанная сапогом.

Олень лежал у алтаря, как жертва. Его бока ввалились от голода, а глаза, когда-то такие огромные и влажные, теперь были тусклыми, как старые пуговицы. Я схватилась за его рога, пытаясь вытолкнуть из себя смерть. Боль резала живот, словно там не ребенок, а мешок с битым стеклом.

И тогда меня захлестнули воспоминания об огне. Оранжевые языки пламени пожирали лес, дым поднимался спиралью, словно колыбельная. Я стояла на холме с факелом в руке и смотрела, как огонь лижет палатки племени "Когтистых Ручьев". Они украли наш скот, убили моих воинов. Теперь их крики смешивались с треском горящих деревьев, и мне казалось, что это поет сама земля – хрипло, надрывно, словно прощаясь. "Пусть ваши дети станут пеплом", – прошептала я, но ветер унес мои слова в почерневшее небо. А потом огонь повернул. Побежал обратно, к нашим домам. И я не остановила его. Не смогла… или не захотела?

Конвульсия вырвала меня из прошлого. Тело содрогнулось, и он появился на свет – синий, сморщенный, с кулачками, сжатыми в отчаянной борьбе. Я поднесла его к лучу света, пробивающемуся сквозь крышу. На его веках блеснули кристаллы соли – или это были слезы?

– Ты родила смерть, – проскрипел голос за спиной. Старая повитуха, ее лицо – карта Выжженных Земель. – Это знак. Духи требуют…

Я заставила ее замолчать, вложив ребенка в ее костлявые руки: – Сожги его. – Но… – Вместе с собой.

Она замерла, а я подняла факел – тот самый, что когда-то спалил лес. Его пламя отразилось в ее мутных глазах, и я увидела там не страх, а принятие. Она кивнула, словно ждала этого момента. Прижала мертвого сына к груди и пошла к груде обломков, где когда-то была дверь. Я смотрела, как огонь охватывает ее платье, как ее спина выпрямляется в последней гордости, как ее волосы вспыхивают седым ореолом.

Дым пах как тогда. Как всегда.

А потом начался дождь. Не вода – кислота, разъедающая кожу. Капли шипели на камнях, оставляя узоры, похожие на письмена. Я подставила ладонь, ловя их, и боль была сладостной. Как обещание.

«Ты не ошиблась», – прошептал ветер, или это был голос матери?

На полу, среди костей и стёкол, лежал крошечный зуб – единственное, что осталось от сына. Я подобрала его, спрятала в мешочек с пеплом брата. Теперь их смерть будет греть друг друга.

А за окном, в ядовитой мгле, уже танцевали огни нового пожара.

Глава 2:

«Жертва равновесия»

Мать называла это место "жертвенником без спасения". Камень, где когда-то забивали скот, теперь казался раскрытой ладонью, молящей пепельное небо. Трещины на его поверхности напоминали карту иссохших рек. Она положила брата на холодный камень, а он, наивный, смеялся, ловя черные хлопья пепла, "пеплоснег", как мы их называли. Вдыхать их было все равно, что глотать сухой песок.

– Духи Равновесия алчут, – проскрипела мать голосом заброшенного дома. – Мир требует платы: жизнь за жизнь.

Она не сказала, что выбрала его. Не меня, старшую дочь, не себя. Его. Может, потому что его смех был как звон разбитого стекла – слишком хрупкий для этого проклятого места. Или потому что в его глазах, цвета кислотных луж, она видела то, что давно умерло в нас – надежду.

Он закричал, когда лезвие коснулось его кожи. Крик оборвался, словно нить, – мать распорола его, как старый мешок. Я ждала чуда, света, как в легендах о падших ангелах. Но хлынула только кровь, густая, как застывшая смола. Она потекла по трещинам камня, заполняя "русла", и на миг алтарь словно ожил, вспыхнув тусклым, болезненным светом.

– Смотри, Сера, – мать повернула его лицо ко мне. – Это и есть наша молитва.

Его глаза еще дергались, словно пытались вырваться из плена. Я подняла обгоревший цветок у подножия алтаря – последний, выживший после Великого Пожара. Его лепестки рассыпались в моих пальцах, оставляя следы, похожие на раны.

– Почему он? – спросила я, но мать уже поднесла факел к его волосам.

– Потому что мир не терпит фальши. Потому что мы все – лишь цифры в уравнении, которое должно прийти к нулю.

Пламя поглотило его ресницы, брови, кожу. Запах был как жареное мясо на празднике Теней – единственном, что у нас осталось. Мать завыла, как дикий зверь, а я смотрела, как его руки сжимаются в последний раз, превращаясь в скрюченные корни.

Ночью я вернулась. Луна висела над пепелищем, как гнойный глаз. Его кости остыли, смешавшись с золой. Я просеяла пепел, ища хоть что-то – осколок зуба, как от моего сына. Но нашла лишь оплавленную пуговицу, похожую на застывшую слезу.

– Ты стал удобрением для земли, которая никогда не родит, – прошептала я, закапывая пуговицу. – Прости.

Земля была мертва. Даже черви бежали от нее.

Мать стояла в дверях хижины, ее силуэт – как древнее, неопределившееся дерево, ни живое, ни мертвое.

– Спи, дитя, – сказала она. – Завтра мы пойдем к Серному озеру. Духи обещали…

– Обещали что? – перебила я.

Она не ответила. Ветер донёс запах горелой плоти, и я поняла – он въелся в стены, в одежду, в нас самих. Мы все теперь пахли жертвой.

Глава 3:

«Серное озеро»

Озеро в кратере напоминало вырванный глаз, зияющую рану на лице земли. Его жёлтая, вязкая вода, словно расплавленная сера, бурлила и плевалась ядовитым паром, обжигающим горло. На краю этой пропасти мать, воздев руки, молилась, а её тень на поверхности искажалась, напоминая висельную петлю.

"Духи требуют жертвы, чтобы очистить тебя", – произнесла она, снимая платок. "Войди в воду, дитя. Она выжжет твою ложь".

Но я чувствовала фальшь в её словах. Видела её дрожащие пальцы, когда она завязывала на моём запястье нить из её волос, якобы для защиты от духов. Замечала, как она избегала взгляда на мешочек с пеплом моего брата.

"Ты боишься", – прошептала я. "Ты привела меня сюда, чтобы отдать меня им вместо него?"

Её взгляд метнулся к озеру, где под жёлтой плёнкой копошилось что-то тёмное, похожее на клубок слепых угрей.

"Равновесие…" – начала она, но я оборвала её

"Ты хочешь равновесия?"

Я сделала шаг вперёд, и мои пятки повисли над пропастью.

"Тогда давай уравновесим весы".

Лёгкий толчок в спину, словно подтолкнуть споткнувшегося ребёнка. Она упала, не издав ни звука. Озеро приняло её в свои объятия, словно любовник, обволакивая её, проникая в рот и ноздри. Пузыри взметнулись вверх, и я ждала, что она вынырнет – проклятая, преображённая, как библейские пророки, которых поглощали киты и возвращали святыми.

Но она не появилась.

Лишь её платок остался плавать на поверхности, медленно погружаясь, словно лепесток дьявольского цветка.

Я брела вдоль берега, пока ядовитый ветер не заморозил мои пальцы. Ноги привели меня к руинам моста, где среди ржавых балок сидел человек.

Он сидел, скрестив ноги, и затачивал нож. Лезвие сверкало, как змеиная чешуя, а на шее висел крест, сплетённый из проволоки.

"Убийцам здесь не место", – сказал он, не поднимая глаз. Его голос был хриплым, словно просеянным сквозь пепел.

"Я не убийца. Я… уравнитель".

Он расхохотался, обнажив чёрные дёсны

"Вижу. От тебя пахнет серой и детской кровью".

Его звали Тарх. Когда-то он строил "ковчеги" – подземные убежища для богатых. Теперь он собирал дань с мёртвых.

"Мир умер, девочка. Теперь правит тот, кто не боится замарать руки в кишках", – он протянул мне нож. Рукоять была обмотана кожей. Человеческой? "Хочешь выжить? Забудь слова. Запомни запахи: страх пахнет медью, ложь – мёдом, предательство – гнилыми яблоками".

Я взяла нож. Он обжёг мои пальцы, словно лезвие было сделано изо льда.

"А чем пахну я?" – спросила я.

Тарх принюхался, потом усмехнулся

– Дождём. Который никогда не придёт.

Глава 4:

«Первая ложь»

Тарх говорил: «Ложь – это семя. Посади её в страхе, и она прорастёт истиной».

Племя «Солёных Когтей» пахло потом и отчаянием. Их лагерь раскинулся на плато, где ветер выгрыз в скалах сотни глазниц – будто земля плакала, глядя на них. Вождь Гракх сидел на троне из скрученных труб, ржавых и острых, как клыки. Его лицо напоминало потёртый щит: шрамы вместо волос, нос, сломанный в трёх местах, губы, сжатые в линию, словно ножевой разрез.

– Ты кто? – прогремел он, когда я вошла, прижимая к груди мешочек с пеплом брата.

– Тень, – ответила я. – Та, что знает, как спасти вас от жажды.

Он засмеялся, и звук этот был похож на камни, падающие в пустой колодец.

– У нас есть вода.

– На месяц. Потом ваши дети будут пить мочу из кожаных бурдюков.

Он встал, и тень его накрыла меня, как саван. Его рука сжала моё горло – пальцы пахли железом и гнилью.

– Лжёшь.

– Духи шепчут мне, – выдохнула я, не моргнув. – Они покажут знак. Завтра.

Он отпустил. Я упала на колени, сдерживая кашель. В кармане жгло лезвие Тарха – тот самый нож с костяной рукоятью. «Не сейчас», – прошептала я ему, как живому.

Ночью я пробралась к колодцу. Вода в нём была мутной, с плёнкой из плесени. Достала мешочек и высыпала пепел брата. Крупинки закружились, словно пеплоситы, и я прошептала слова, которым меня научила мать:

– «Да минует нас чаша сия».

Но чаша не миновала. Утром на дне колодца лежала мёртвая крыса, её тело покрылось кристаллами соли. Люди столпились, шепча: «Духи отвернулись!». Гракх смотрел на меня, его глаза сузились, как щели.