скачать книгу бесплатно
Прибавив рисунок Штиля к отобранным, я придвинула ему стопку и указала пальцем на картину с нечистецкими красавицами:
– Посчитайте вместе с этой картиной. Деньги занесу через три дня.
Штиль сморщил нос. Он начинал раздражать: мальчишка, возомнивший о себе неизвестно что. Несомненно, неординарный и загадочный, но не настолько, чтоб я лебезила перед ним и терпела снисходительное отношение.
– Я не нищая, не стоит кривиться. А ещё я могу заплатить больше, если вы расскажете мне о Княжествах. И о Перешейке. Это действительно важно, Штиль, поймите меня.
Антиквар то ли устыдился, то ли успокоился, почуяв прибыль, но лицо его стало невозмутимым. Он холодно объявил цену: чуть выше той, что я ожидала, но торговаться не хотелось. Согласившись, мы пожали руки (точнее, я слегка сжала его сухую клешню, скрытую шёлком), и я покинула тёмную лавку, унося с собой новые мысли.
Я поднялась к себе в комнату – на этот раз обошла святилище стороной. Мне не хотелось говорить с Ферном, несмотря на всю нашу дружбу. Нужно в одиночестве обдумать всё, что произошло.
Наверное, это было ошибкой. Стоило двери закрыться за мной, как грудь сдавило стальными скрепами. Я едва не задохнулась от тоски: по Лагре, по Аркелу, который больше не будет моим. Пошатываясь, будто уже захмелев, я прошла к шкафу и достала бутылку браги. Плевать, что завтра похороны Лагре и нужно прилично выглядеть среди родни. Плевать, на всё плевать. Вынув пробку зубами, я села на пол, прислонившись спиной к кровати, и сделала большой глоток.
Лагре хоронили в городском некрополе, со всеми причитающимися почестями. Ходили слухи, будто на похороны должен приехать сам царь Сезарус из Зольмара, но он всего лишь прислал гонца с письмом, в котором выразил свои (надеюсь, искренние) сожаления.
Если в день маскарада выпал снег, то сейчас солнце светило насмешливо ярко. Я щурилась, от вчерашней выпивки болела голова. Мне хотелось бы верить, что Золотой Отец благословляет Лагре в последний путь, а не смеётся над нашим горем и нелепой смертью командующего. Хотелось, но не верилось.
Скорбные белые одежды приглашённых сияли на свету. Мне было тяжело найти белый наряд, деятельность падальщицы подразумевает несколько другие цвета. Мне подумалось, что Ферн с его Милосердным были бы тут более уместными, чем священники Золотого Отца, напыщенно и слишком торжественно выводящие с хорами песни, не очень-то вяжущиеся со скорбью.
Мать не смогла прийти – смерть Лагре стала для неё слишком сильным ударом. Отец держался хорошо, но я стояла чуть в стороне и медленно пережёвывала горькие можжевеловые ягоды, чтобы отбить кислый запах браги.
На могильнике собралась вся местная знать. Большинство наверняка присутствовало и на маскараде, а некоторые, казалось, так и не вылезли из праздничных костюмов, лишь окрасили их в белый. Сверкали капли хрусталя, переливался жемчуг, мерцали шелка и кружева. Женщины вплели в волосы белые и серебристые нити, мужчины украсили камзолы белыми хризантемами, а я чувствовала себя нищенкой, замарашкой, которая не нашла ничего нарядного даже ради единственного брата.
Шептали разное. О том, что семью Лариме прокляли. О том, что на маскарад проникли лихие люди. О том, что теперь никто не отговорит царя начинать войну.
Лагре убили ночью, ещё и осенью – во время безраздельного властвования Серебряной Матери, поэтому отпевали его в святилище с заострёнными синими куполами. Отпевали вечером, едва ускользнули последние лучи Золотого Отца – в зале, выложенном сине-серой мозаикой, уложив на мраморный постамент среди белоснежных лилий, источавших душный умиротворяющий аромат. Лагре был красив – бледен и спокоен, так позже сказал отец. Мне было стыдно, что я трусливо предпочла напиваться в своей каморке, вместо того чтоб проводить брата в последний путь, но иначе я бы просто сошла с ума, окончательно потеряв связь с реальностью.
Я незаметно подошла ближе к отцу и тронула за локоть.
– Твоего ублюдка поймали, – шепнул он, не поворачивая головы. – Я лично прослежу, чтобы его повесили как можно скорее. И раз уж пришла, то лучше тебе держаться от меня подальше.
В горле стало ещё суше, чем было, а ягоды можжевельника стали такими горькими, что свело скулы. Вот как, значит.
– Мне нужно тридцать золотых ликов. Пожалуйста. С возвратом.
Наконец отец удостоил меня взглядом. Лучше бы он этого не делал. Я мигом почувствовала себя если не раздетой, то оплёванной. Нарядная женщина с высокой причёской обернулась ко мне, посмотрев с нескрываемым презрением.
– Поговорим после, – процедил отец.
Пока Лагре заносили в гробницу, я всё думала о Нимусе Штиле и нечистецах. Твари на картинах не выглядели живыми. Они вообще не были людьми, если на то пошло, но те женоподобные существа с ободранными спинами совершенно точно должны быть мертвы – уж в живых и мёртвых я что-то да понимала. Но в то же время никто не назвал бы их покойницами. Это не давало мне покоя. Что за извращённая форма жизни? Что за надругательство над самой природой смерти? Как мёртвый может быть живым, а живой – мёртвым? И раз это возможно там, в Княжествах, то может ли быть возможно где-то ещё? С кем-то ещё?
«Милосердный умеет воскрешать людей».
Загадочные истории о старшем брате Ферна, который тоже мог поднимать мёртвых.
Моя ворожба, не нашедшая верного пути, и моя работа падальщицы, которая могла привести к чему-то новому.
Запели перезвонцы – печально, нежно, будто закапали девичьи слёзы. Вместе с ними заголосили и плакальщицы, бряцая поминальными колокольчиками и музыкальными инструментами из тонких металлических трубок. Могильник наполнился нежным напевом, светлым, скорбным и безутешным.
На гробницу потёк поток цветов: лилии, хризантемы, розы – все белоснежные, их передавали в толпе с дальних рядов, и казалось, будто огромная пенная волна накрывает собравшихся. Я не принесла цветов. По осени их выращивали в оранжереях Зольмара, и стоили осенние лилии, как половина лавки Штиля. Мне не хотелось, чтобы моя ветка лилий стала одной из сотни, снежинкой во вьюге. Поток цветов тёк мимо, я брала за стебли и передавала дальше, меня душили цветочные запахи, прохладные лепестки задевали лицо, а я думала только о том, что приду сюда одна с большим букетом, сяду у гробницы и буду долго вспоминать Лагре.
– Зачем тебе деньги? – спросил отец.
– Мне нужно на Перешеек.
Отвечая так, я рисковала: отец мог бы схватить меня, привести в особняк и запереть в комнате. Семья Лариме лишилась главного наследника, и больше не удастся спускать всё с рук взрослой дочери, выбравшей работу падальщицы и живущей на чердаке. Но я боялась, что честный ответ вызовет ещё больше вопросов. Тридцать ликов на картины и рисунки с невозможными существами? Тем более я уже не была так уверена, что снова откажу Ферну, если он попросит отправиться в путешествие, так что почти не солгала отцу.
– Я пришлю тебе завтра. Обещай вернуть через два семиднева.
– Обещаю.
В тот день мы больше не разговаривали с отцом. Я быстро выбралась из толпы, когда поняла, что задыхаюсь. Грудь сдавливали горе, страх неизвестности и безграничная, невыносимая грусть по всему, чего я в одночасье лишилась. Один глупый выстрел – и у меня больше не было ни брата, ни любовника, ни уверенности в будущем, а у Царства не стало военачальника. Я выбежала на улицу, в торговый квартал, и от запахов пирогов и печёных яблок к горлу подкатила тошнота.
Я прислонилась спиной к каменной кладке дома. На лбу выступила испарина – быть может, у меня поднимался жар. Я не видела Лагре в святилище, не попрощалась с ним, не знала, жив ли ещё Аркел и когда его казнят… Сама не отдавая отчёт в своих действиях, двинулась в сторону городской тюрьмы. Навстречу текли люди: возбуждённые, радостные и праздные, словно случилось что-то прекрасное. Я не вслушивалась в обрывки их разговоров, уши будто заложило ветошью, но чувствовала, что причина их радости не может так же обрадовать меня. Что любят простолюдины? Ярмарки, представления и казни.
Не помню, как добралась до крепости-тюрьмы. Конечно, никто не пустил бы меня к убийце, осуждённому на смерть. Я и не пыталась войти, остановилась перед каменной стеной.
У ворот стояла повозка-клетка для заключённых, вокруг выстроились стражи с мушкетами и копьями, их лица скрывали капюшоны и маски, натянутые до глаз, чуть поодаль стояли барабанщики, готовые отбивать каждый шаг процессии, когда она двинется. Здесь тоже собралась толпа: люди вопили, трясли кулаками и яростно плевались. Я пробилась в первые ряды, всматриваясь вперёд, хотя в душе уже знала, кого увижу в повозке.
В клетке сидело четверо. Не знаю, чем провинились трое из них, но Аркела я узнала, пусть и не сразу. Он сидел, забившись в угол, бледный, уставший и вовсе не такой, каким я привыкла его видеть. Светлые волосы свалялись и потемнели от грязи, узкое лицо вовсе не казалось привлекательным. Аркел был жалок.
Он не видел меня, а я не стала привлекать к себе внимание. Что бы нас ни связывало, какие бы чувства я ни испытывала к Аркелу, он убил моего брата, и это перевернуло всё, что было между нами. Я смотрела на Аркела и других приговорённых и ощущала, как пустота в груди разрастается, готовится поглотить меня целиком. Если бы я осталась дольше, то просто задохнулась бы.
Будто во сне. Не со мной и не я. Развернувшись, протиснулась обратно через толпу, едва дыша. Грудь снова сдавило, и только выбравшись на безлюдную улицу, я поняла, что по лицу текут слёзы.
Куда я могла пойти? Либо напиваться, либо к Ферну. Я выбрала второе, отчасти питая наивную детскую веру в то, что святилище подарит облегчение.
Я бежала до колющей боли в боку, а в мыслях вертелось: Аркела повесят, конечно же, повесят, и его труп будет висеть на площади до тех пор, пока не останутся одни кости, обтёсанные ветром, обклёванные вороньём. Царь давно запретил четвертование из-за излишней кровавости этой казни, но я была уверена, что толпа хотела бы для убийцы военачальника именно такого исхода.
Ферн будто ждал меня. Я упала ему на грудь, едва дыша и совершенно не понимая, что со мной происходит. Рука Ферна опустилась мне на затылок, и только тогда я по-настоящему расплакалась.
– Тише, тише, – шептал Ферн. – Пошли ко мне.
Я просто позволила себя вести. Не помню, как мы прошли по залу святилища, как завернули в коридор и прошли к келье. Ферн усадил меня в кресло и сунул в руки чашку с горячим вином. Я пила, а он внимательно смотрел, чуть склонив голову, как хищная птица в ожидании гибели раненого животного.
Это не мой город, больше не мой. Ходить по улицам и бояться завернуть за угол, нечаянно наткнуться взглядом на виселицу с телом Аркела – я бы не вынесла этого. Пусть я не могла сказать, что любила его со всей силой, на какую способна, но всё же такое зрелище не перенесла бы. Более того: всё, что связано с Аркелом, напомнило бы мне о нелепости смерти Лагре и моём пошатнувшемся положении.
– Я была у антиквара, – прохрипела, крепче сжимая чашку, успокоительно-горячую и шершавую. Сказала и сама удивилась: мне показалось, будто после встречи со Штилем прошло много-много времени. Странно: сама смерть Лагре не выбила меня из колеи так, как погребение и вид приговорённого Аркела в клетке.
– И как он тебе?
Я пожала плечами. Мысли ворочались вяло, зато живо вспомнились нечистецы с картин.
– Странный. Молодой, но что-то скрывает. И эти картины… Я захотела их купить.
Ферн едва заметно улыбнулся:
– Я знал, что тебе понравится. Штиль был в Княжествах, и их корни теперь глубоко проросли в его юном сердце. Впрочем, именно для этого я и посылал тебя к нему. А что за картины?
– С нечистецами.
– Ах да, верно. – Ферн снова улыбнулся себе под нос, уже самодовольнее и подбросил полено в камин. – Теперь ты хотя бы представляешь, что за земли лежат на севере. Дикие, опасные, но колдовские, полные древней ворожбы, какая давно покинула Царство.
– Я готова ехать на Перешеек.
Ферн оторвался от камина и внимательно посмотрел на меня через плечо:
– Уверена?
Я кивнула:
– Меня здесь больше ничего не держит. Я хочу уехать из Зольмара как можно скорее. И…
– Научиться воскрешать, – промурлыкал Ферн.
– Если на то воля Милосердного, – согласилась я и не узнала свой голос.
Ферн снова обнял меня, прижал к груди, как ребёнка, и пробормотал:
– На всё воля Милосердного, моя милая падальщица. Ты поможешь убедить всех в справедливости и милости новой веры, и вместе мы изменим и Царство, и всё, что за пределами наших земель.
Я не могла согласиться полностью: в мои планы не входили перевороты и религиозные распри, но я так устала и так захмелела, что не стала спорить.
Отец прислал деньги с посыльным. Без записки, чуть больше того, что я просила, – отдавая мальчишке монетку, я подумала о том, что отец, может, пытался за что-то извиниться или уберечь от материнской энергии, непременно обратившейся бы против меня, как только уляжется скорбь по брату.
Отчего-то с деньгами на руках моя комнатушка на чердаке стала казаться нелепой и тесной. Я больше не ощущала связи с ней. Быстро собравшись, заперла комнату, отдала ключ владельцу и побрела в антикварную лавочку Штиля.
Антиквар ждал меня и даже улыбнулся, когда я вошла, – скупо, чопорно растянув губы. Улыбка появилась и быстро угасла, словно её не было.
– Вы такой молодой, а совсем разучились радоваться, – произнесла я вместо приветствия.
– Быть может, и не умел никогда, – буркнул он в ответ. – Вы пришли за картинами?
– Да. Я принесла деньги.
Кошель с ликами тяжело опустился на стол. Штиль указал на свёрток, приготовленный для меня. По форме я догадалась, что он отдельно упаковал картину и рисунки.
– Благодарю. – Я помедлила, разглядывая его молодое, но озабоченное лицо и странные руки, скрытые рукавами. – Могу я задать вопрос?
– Вы и так задаёте слишком много вопросов.
– Я еду на Перешеек. Скорее всего, оттуда – в Княжества. Вы можете что-нибудь рассказать об этих землях?
Штиль снова посерел лицом и поджал губы. Сделал вид, что ему понадобилось срочно рассмотреть корешки книг. Я молчала, и он тоже. То, что он не гнал меня, уже о чём-то говорило. Наконец антиквар повернулся и выдавил:
– Княжества не любят чужих. Они вообще никого не любят. Вот, глядите. Это их работа.
Штиль шагнул ко мне и засучил длинные рукава. Я впервые увидела его руки: вернее, не руки даже, иссохшие ветки, похожие на когтистые звериные лапы. Искорёженные кости, обтянутые сухой коричневой кожей. Штиль пошевелил ветками-пальцами, и это выглядело так жутко, что у меня ком встал в горле.
– Видите? Видите теперь? Это лишь то, что можно узреть. Но главное, что отняли у меня Княжества, – здесь.
Он положил иссохшую лапу на сердце. Его взгляд сделался полным боли, таким, что даже я не выдержала. Собрала свёртки и, сухо попрощавшись, выскочила прочь.
Глава 5
Тхен Алдар
Князь
Нилир отговаривал меня лично ехать на встречу с тхеном. Просил послать дружину и пару простых гонцов, чтоб записывали каждое слово степняка. Но я только ухмылялся: что это за князь, который не желает самолично явиться к тому, кто угрожает его землям? Сколько раз бывало такое, что ладный разговор пресекал войну? Не счесть. А я хорошо выучился вести любую беседу за то время, что был соколом у князя Страстогора.
Как Огарёк ни просился, я не мог взять его с собой. Юным, горячим и острым на язык не место на переговорах. Хоть я и назначил Огарька своим соколом, княжьим гонцом, а всё же понимал, что он ещё не готов в полной мере вести сокольи дела, пусть и доверял я ему безоговорочно. Конечно, мне хотелось бы надеяться, что пройдёт совсем немного времени, и Огарёк остепенится, перестанет щериться без повода, научится думать прежде, чем говорить, но пока я не мог ручаться, что в разговоре с тхеном он не выкинет чего-нибудь эдакого.
Я сделал так, чтоб Огарёк почувствовал себя незаменимым: велел ему помогать Нилиру обеспечивать крепость всем необходимым и следить за порядком. Огарёк расстроился немного, но пообещал, что всё будет хорошо.
Князь, у которого всё неправильно, не может бояться нарушить другие условности. Мне бы собрать если не войско, то хотя бы отряд приличный, но не стал – не хотел злить степняцкого тхена. Взял нескольких Нилировых дружинников, чтоб одному не ехать. Всадника на псе легко узнать даже тому, кто никогда не видел его воочию, а уж издалека достать стрелой было бы совсем просто, а так сразу ясно: едет не нарушитель границ, а отряд для переговоров по тхеновой просьбе.
Седостепье меня пугало. Пустые, серые земли – словно бесконечный дурной сон или завеса смерти. Я скакал и думал: сколько мужества должно быть у людей, готовых всю жизнь провести в этом бесцветном, ветреном и безмолвном мире? Удивительно становилось, как эта пустошь соседствует с Княжествами, полными богатств, что ларец купеческой дочки.
Стойбище степняков издалека встречало запахом дыма и конского навоза. Навозом они питали костры, из-за этого в Княжествах ходило множество прибауток. Я увидел приземистые шатры и палатки, вокруг них – лошадей и людские силуэты.
Надо отдать должное тхеновым дозорным: меня почти моментально окружили всадники, грозные, на холёных конях. Я остановил Рудо и вскинул голову, гордо встречая врагов.
– Я – князь Лерис Гарх. Мне нужно поговорить с тхеном Алдаром.
Дозорные пустили коней по кругу, хотели запугать топотом и гиканьем. Стояло бы лето, вокруг поднялась бы пыль столбом. В это время Рудо скалил зубы, но не нападал.
– Проведём. Иди, – гаркнул старший из дозорных с таким степняцким выговором, что я с трудом разобрал эти слова.
Ближе к стойбищу меня жестом попросили спешиться, а когда я послушался, один из дозорных (не без страха на лице) взял Рудо за ошейник. Пёс упёрся четырьмя лапами и зарычал.
– Куда вы хотите его увести? – нахмурился я.
– Не беспокойся, князь. Так положено.
Я выхватил кинжал, но двое дозорных тут же скрутили меня и выбили оружие из рук. Рудо рванулся ко мне, я шикнул ему, чтоб не злил сильнее степняков.
– Клянитесь, что мой пёс будет в хороших руках и вернётся невредимым.
Тот, что держал Рудо, положил ладонь на грудь и склонил голову:
– Клянёмся.
Мне не оставалось ничего иного, кроме как поверить. Я выпрямился, досадливо стряхивая с себя степняка, что держал за локти. Кинжал мне, однако, не отдали: третий дозорный с суровым видом сунул его себе за пазуху. Один из стражей вытянул у меня из-за пояса ещё два ножа и передал их товарищу.
– Положено, – пробубнил он. – Обувь снимай. И это. – Степняк поддел ремешок, которым я собирал волосы в хвост.
– Разуваться? В холод? – Я расхохотался. – Не много ли просит ваш тхен?
