Деревенская быль

Андрей Воронин

Деревенская быль

Импортозамещение

В 1965 году от рождества Христова СССР был на пороге новой стадии развития. Прошел съезд, потом Пленум, будущее определилось и стало потихонечку приходить: практически весь Новый Арбат был уже возведен, остальные успехи тоже были налицо. Я окончил школу и решал, что делать: строить дальше социализм и свою собственную судьбу в непротиворечивом единстве, или же искать какие-то приоритеты. Вопрос по тем временам неразрешимый, в ответ на песенку «а я еду за туманом» уже давно пели «за туманом ездят только дураки». Выход мог быть только в выходе из самой ситуации, и я отправился на поиски тех мест и обстоятельств, где обретается смысл жизни, подлинность бытия, а экзистенция разворачивается вопреки всему в самом своем привлекательном состоянии. Романтизм, от рождения заполнявший около двух третей моего «я», успел уже слегка выветриться, но вот сегодня я уже оцениваю тогдашнее состояние этой субстанции –  где-то около четверти с хвостиком. Достаточно для принятия безумных решений, которые потом оправдывают себя сами как утилитарно оправданные.

И вот двукрылый самолетик несет меня над тайгой, у меня в кармане подъемные 43 рубля и справка, что я еду в Костромскую гидрогеологическую экспедицию эксплуатационного бурения Министерства геологии РСФСР рабочим по второму разряду – на усмотрение начальника экспедиции тов. Конюхова. А рядом со мной едет коза, привязанная веревкой за рога спереди и за ноги сзади, и я почему-то вспомнил античные глупости про коз и пастушков. Настолько она беспомощна и красива, и почему-то именно на меня она смотрела с надеждой – и с любовью. Черт-те что.

На некоторое время поиски высокого в жизни отошли на второй план, но зато первый план представился мне очень занимательным. Люди, к которым я стремился, чтобы понять сермяжную правду простой жизни, не затуманенную миражами цивилизации, не спешили откликнуться на мой незаданный, но очевидный вопрос. Они меня просто не замечали. Они ни разу не подняли на меня глаз – ни мужики, ни женщины, ни девушки. Только мальчишки любопытные стрельнут глазками и наутек. И что меня поразило: все в телогрейках, сапогах и бабы в юбках, а мужики в штанах. Все в ушанках. Все. Мода такая? Все живут в одинаковых домишках за одинаковыми заборами. Пахнет снегом, дымом и навозом. Солнце блестит – глаз не отворить. На голых березах – гроздья галок. Гомону от них! – музыка провинции. И движения – боже – они никуда не торопятся, не спешат! Разговор вальяжный, неторопливый, равнодушный, но с характерным костромским диалектом – съедают сдвоенную гласную в конце слова. «Понимашь?» «Выпивашь?» Я вспомнил тогда стишок шутливый:

«Хорошо нам, драконам:

День леташь, два отдыхашь»

При этом разговор острый, настолько находчивый и живой, что я никак не мог привыкнуть, вставить хоть словечко – мастера разговорного жанра живут вовсе не на сценах, – нет, они живут в Макарьеве, Судиславле, Буе, Галиче, и даже в Мантурово. Так сориентироваться на смысл и форму речевого оборота, так подрезать, так подколоть и так беззлобно посмеяться удачной шутке – это многопоколенческое искусство. Нам в городах оно не дано, увы.

Приехал. Вошел в избу. Очки запотели. Сидят парни, – голые по пояс, атланты – атлеты, в ватных штанах, неструганый стол, водка в стаканах, табачищу накурили как в жерле вулкана, смотрят, как я очки чиню.

Привет – привет. Вот, это я, к вам.  – А, проходи. Садись. Деньги есть? – есть. Сколько? – 43 – Трешку гони. – Нате. Жрать хочешь? – Нет. – Пить будешь? – Ну, выпью. – Вот пей. – Куда мне столько? – ну как знашь. Как звать? – Андрей. – Ну, Андрей, держи хрен бодрей. Вот тебе раскладушка, вот спальник, вкладыши в понедельник привезут. Завтра поедем градирку ставить, долго не спи. – А у меня есть еда, привез с собой, хотите? – А что? – Ну вот: колбаса, сыр, чай, тушенка, а вот баночка ананасов, ну, как компот, консервы, у нас только появились. – Давай, ананасов я не ел еще. – А я ел, когда во флоте служил. Кислятина, маму его в юбки. Яблоки лучше. Особенно моченые, моя бабка делат. А ну, давай Петро, сгоняй к хозявам, спроси капусты бабкиной. Утрем нос москвичу.

И через миг Петро вбегает с морозца – голый по пояс, пар валит – с миской квашеной капусты. По полстакана еще есть. И мне. Ну, с приездом, хлопець. – А теперь сравни свои ананасы.

 И мне грязной пятернёй доставляется жманька капусты из миски. Отказываться недипломатично.

Роль есть роль, надо убедить Станиславского. Беру. Подношу к носу – запаха такого в нашей базе данных нет. Пробую. Осторожно так, чтобы и вашим, и нашим. И боже мой, какая чуда? Хватаю остаток из уже посветлевших рук дарителя. Лезу в миску сам – а руки еще не мыл! Какая вкуснота! Хрумкая, сочная, кислая, сладкая, с клюковкой, с яблочком, – да это просто последнее искушение Антония! Допиваю свой полстакан, и смотрю на жизнь уже совсем с другой дислокации. Капуста-то нашенская покруче будет африканского ананаса!

В тот вечер я выкурил свою первую сигарету. Это был «Памир».

Пропуск

У любого человека всегда с собой есть какой-нибудь пропуск. Не обязательно бейджик. Или корочка в кармане. Нет. Пропуск – это некий знак, который мы носим волей-неволей для того, чтобы обозначить свою принадлежность определенному сообществу. Причем чем сообщество шире и неопределеннее, тем и знак необязательнее. Джинсы, или сигарета во рту на улице, или кроссовки, или тот или иной речевой этикет… Это знаки вхождения в самые широкие сообщества – молодежи, или курильщиков, или «по фене ботаю»… Вот когда я приехал в Костромскую область на работу, у меня не было сапог и телогрейки. Заявился московский пшют в туфельках и в курточке. Ну и всё – на меня либо таращились как на жирафа, или кенгуру – мол, слышали про таких, но не видели, у нас такие не водятся. Либо прятали взоры и не замечали. Есть знаки простые – казалось бы, надел телогреечку, кирзачи, папиросочку в зубы – и всё, готово дело. Ан нет, брат, это только начало. Дальше идут – как в африканских племенах – обряды инициации. Причем выпивка, лексика, опрощенные манеры, внешний конформизм – присутствуют, но еще не решают вопроса – «наш» ты человек или нет. Тут нужно кое-что посерьезнее.

Пробурили мы скважину – собственно, пробурили ее еще до меня. Теперь настала пора «гонять желонку» – чистить скважину, готовить ее к эксплуатации. Для этого все трубы, на которых крепился бур – шарошка – вынимались, и на толстом металлическом тросе туда-сюда, вверх – вниз спускалась и поднималась полая труба с дыркой и шариком на конце. Вниз летит –  набирает воду, вода ее заполняет. Вверх поднимается – дырку запирает шарик и воду вынимают из скважины и сливают уже наверху просто на землю. Так грязную воду вытаскивают наверх, а в это время в скважину уже набегает чистая водичка. Делать это надо сутки – двое.

Мне показали, как и  что надо делать, но к рычагам не допускали. Потому что была одна хитрость. Если отпустить тормоз и предоставить желонке лететь вниз без натяга троса, в самом конце, когда желонка достигает воды (а глубина скважины около ста метров), трос по инерции может разматываться с огромной скоростью. И точно может соскочить с колечка наверху вышки, и будет беда – заправить трос в пазы колечка очень трудно – тяжесть огромная. Ну, я смотрю, учусь, а парни мастерят – отпускают желонку лететь почти до самого конца, а потом плавно притормаживают, и мягко сажают на воду. Мне ни слова. Смотри, салага, учись, но за рычаги тебе еще не пора. Ладно, согласен. Вот так целый день я стоял и сопереживал трудовому процессу.

В ночь должна заступать другая смена – Родя, наш старший мастер, и его напарник. А мы уже поужинали и спать собрались. Намерзлись, снежок пополам с дождем сыпет, одежка промокла. Раскатали спальники на полу, и вдруг нате вам с кисточкой – к Роде жена приехала. Со своей деревни, со своими харчами и со своим домашним. Две трехлитровые банки, или баллона, как они говорят. Обстоятельство непреодолимой силы.

Парни махнули по рюмочке (так называется водочный стакан измещением 150 гр), закусили. Закурили. Загрустили. Помялись, и говорят:

«Слушай, москвич, ну ты же видел? Понял? Знашь как? Иди вперед, а мы еще маленько, и догоним. Смотри только, не отпускай. Поднимешь, желонку с плотика сдвинешь, шарик крючком выдавишь – внутрь, воду сольешь, и потихоньку обратно, и вниз, ладно? А мы щас вот тут скоро и потом догоним…»

А Родя Петров, он был человек необычный. Он был из тех деревенских мужичков, что мог бы быть и атаманом пиратского брига, и главным режиссёром провинциального театра. И он умел выражать свои эмоции равно убедительно – и развернутыми тирадами ласковой матерщины, и молча, взглядом, мимикой и жестом. В самых крайних случаях использовалась вся палитра выразительных средств. И Родя на меня посмотрел – так ласково, так умоляюще, и сделал жест – что мол тут брат судьба, мы, люди, просто бессильны, иди, голубчик, иди… И дали мне сухую (!) телогрейку,  – а чего, он все одно не пьет – и я пошел.

Идти-то недалеко. Полверсты по улице, за сарай направо. За околицу, на угор и по полю с полверсты ещё. Темно, света нет, фонаря тоже. Иду, а за мной цугом местные собачки –одна, другая, вот уж стайка, а как за околицу идти, так уж целое собачье войско. Окружили со всех сторон, рычат, пройти не дают, и намерения выказывают самые что ни есть хулиганские. И уже кто посмелее – норовят сзади схватить за сапоги. Что делать? И обратно уже не пройти, уже обступили, все прыгают, скалятся, тявкают, зубами щелкают. Тут теряться нельзя. Но и не теряться не выходит. Прижался я к стене сарая, и тут под рукой палка оказалась – господь послал. Я этой палкой со всего маху как дал об угол сарая – палка выдержала, к счастью. А войско подалось. Вот тогда я понял ценность морально-волевых.  Понял, и пошел за околицу не оглядываясь, и не спеша, и палку держу как меч. И наверное, источал тонкие, но очевидные флюиды воина – победителя самого важного собачьего божества. Добрался я до буровой цел и не покусан. Победа! – Вот она-то меня, видать, и подвела.

Пришел, уже луна поднялась, посветлее стало. Стал потихоньку делать, что начальство приказало, – сперва робко, потом посмелее, а через час уже гонял желонку с почерком. Вот-вот должны парни подойти, а мне хотелось поучиться. Ну и конечно, соскочил трос, да еще и застрял на самом верху между двумя железками. А мачта 13 метров. Скользко. Темно, осадки осаживаются. Полез наверх, сослепу всего не поймешь – ясно, что надо ломиком вытянуть трос и подать его на место. Ладно. Спустился за ломиком, – нет ни фомки, ни прута. Лом большой есть, но как с ним там наверху управиться? А делать нечего. С этим ломом полез опять наверх, руки уже закоченели, но ползу. Лом холодный. Приполз, и понял, что ломом только двумя руками можно орудовать, а держаться-то как?  Лесенка узкая, страховки нет, ногами обхватить тоже нечего. Я расстегнул телогрейку, застегнул на две пуговицы через штангу лестницы, руки освободил, и вот так, наощупь, кое-как вытащил трос и уже голыми руками накинул его на крутящееся колечко. Лом бросил вниз. И натягивая трос, сполз кое-как вниз. Трос металлический, все руки поколол да ободрал. Ух. А вокруг – никого. Посмотрел на часы – уже полпервого. Это я наверху около часа провозился! Смена моя, видать, на часы не смотрит. Понятное дело.

Теперь аккуратненько, потихонечку, опускаю желонку вниз, потихонечку достаю наверх – а это, собственно, обычной лебедкой, – и так до часов четырех. Смотрю, кто-то появился, машет мне – шабаш, кури! Я думал, они будут работать – но нет, оставили все до утра, там набрались все под завязочку, за мной гонца прислали. Вспомнили! Приковылял я к дому – уже почти не живой. Не услал, а прозяб. Мокрый, холодный, трясет всего и уже чувствую – жар, голова летит к чертям, в горле кол с занозами… А в избе – веселье, пахнет самогоном, чесноком, солеными огурцами, двое уже спят за столом. А Родя на меня глянул, – «раздевайся голый, и лезь на печку со своим спальником. И вот на!» – и дает мне кружку на поллитра, а в ней вонючая жижа – самогон с клюквой давленой. Я было в нети, но меня почти насильно напоили этой смесью, и я упал в забытьи.

Утром просыпаюсь – весь спальник мокрый насквозь, и горячий, как утюг. А внизу у печки на меня вся бригада смотрит – ну, как москвич, живой? Или лечить будем? Я вспомнил вчерашнее лекарство и в ужасе скатился на пол – и что вы думаете? Голова ясная, как утро Родины, горло не болит, похмелья нет, а есть томление и сладость членов. Родя глянул искоса, Веня по плечу жахнул, а Вова руку пожал. Вот это и был мой билет – не звездный, но все же. Важный. Это был пропуск в трудовой коллектив. И у меня уже язык не повернулся от души их всех, ну скажем так – охарактеризовать, что без нужды особой меня в ночь одного послали сквозь собачий строй на вышку.

Но оказалось, что получить пропуск – это одно, а вот чтобы его все заверили – дело другое. Это делается через драку.

Идентичность, или наших бьют

Деревушка, где мы работали, стояла на берегу Унжи. Некогда это была река! Торговый путь с Севера на Макарьев, на ярмарку, а там и до Кинешмы рукой подать. Но вот уж лет 15 – 20 по речке сплавляли лес – молевой сплав, дешево и сердито. То есть кидают бревна в воду, и плыви вниз само, пока тебя там, внизу по течению не выловят заботливые хозяйские руки. И не пустят на нужды народного хозяйства. Понятное дело, не всякое бревно ждало такое счастье, да и рук-то внизу явно не хватало. Все дно реченьки было в несколько слоев выстлано топляком, из воды торчали трупы деревьев, на лодке редко где можно было переправиться с берега на берег. Рыба почти повывелась, вода была коричневая как кофе в столовой и попахивала гнильцой. Но колодцев в деревнях не было, – стирались, мылись и пили крестьяне речную воду. Первая колонка как раз будет наша! Одна на сто домов.

Деревня стояла на угоре, а внизу на лугу толпились баньки. На самом  берегу был приделан плотик, там бабы стирали. Технология опробованная, и за 300 лет хорошо себя зарекомендовала. А скважина, колонка, «вода сама пойдет» – это еще надо посмотреть, городские это штучки, мы и так привыкши… Но к нам отношение было хорошее,  почти как к строителям коммунизма – уважительное, но все же недоверчивое.

Как-то в соседней деревне, где была почта и телефон, помер какой-то местный туз. Не помню кто. Но пронесся слух, что хоронить приедет сват покойничка с району. Тоже важная птица. Ну и мужики, понятное дело, все как один подались туда. Раз с району, значит привезут бочку пива. И вот с бидонами да чайниками, трехлитровыми баллонами и просто с хрусталями из-под 0,7 потянулся народ на поминки. Ясное дело, наша бригада дискуссий не устраивала, попрыгали в кузов ГАЗика, возившего градирку (это бочка для воды, нужна для промывки обсадных труб) и лихо помчались погоревать вместе со всеми. И предчувствие не обмануло: в столовой стоит высоченная стойка, в ней амбразура, но вместо пулемета – Рита-цыганка, буфетчица. И ласково материт знакомых, а незнакомых вежливо приветствует на иностранном. С ведрами не обслуживает – гигиена не велит. Порядок знает! Мужики ее уважают, без очереди не прут, – а куда спешить, пива в бочке до завтра до обеда хватит. Погода хорошая. Возле столовой на свежачке разбит бивак, люди бережно потягивают пиво – когда прошлый раз привозили? – на майские! Лежат на травке, сидят на ступенечках, балагурят, испытывают позитивные эмоции, короче. Угощают закурить, делятся вяленой рыбкой… Благодать!

А на той стороне Унжи километрах эдак в семи вниз – леспромхоз. Там мужиков человек 50. Их не ждали, ясное дело – как вверх на лодке? Никак. И вдруг нате пожалуйста – валят! Не все, но так человек 10. Лесорубы. Половина – химики. Другая половина – откинулись считай что вчера. А третья половина – лучше не спрашивай кто. От хорошей жизни туда не пойдешь. Откуда они взялись, как доперли – загадки. Видно, что прямо с делянки – штаны, ватники, валенки срослись с кожей, это такая шкура уже несъемная, лоснится от солярки, смолы, грязи и черт-те чего еще. Морозец несильный, они все без шапок и грудь нараспашку, лапы черные, глазищи горят как у жеребца перед случкой… Колоритные ребята. Но что-то сразу изменилось в воздухе.

А надо вам сказать, что местная иерархия устроена непросто. Деревенские мужики, хоть и хозяева у себя в деревне, но с нашими не задираются, ведут себя дружелюбно – до поры. А вообще деревенских собралось из трех деревень порядком. Буровики – вроде как и гости, воду делают, но все же «не наши», не деревенские, а залетные птицы. К нам отношение сдержанное, но терпимое. Приезжие с району, родственники и друзья – ну, они хоть и приехали, хоть и в галстуках, но с ними никто считаться не будет, а они и рады – чего это им в чужие разборки лезть? И вот эти социальные флуктуации потихоньку начинают кристаллизоваться в речи и движения.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.