скачать книгу бесплатно
Паровоз
Андрей Клепаков
Прошлые жизни – как далеко возможно заглянуть вглубь истории? Античность, Древний Египет. А раньше? А жизни на других планетах, в других цивилизациях? И как может измениться настоящая жизнь в сегодняшнем мире, если вспомнить прошлые в иных мирах? А если фрагмент вирусной РНК окажется ключом от двери в эти миры?
Андрей Клепаков
Паровоз
Как-то раз утром во время чистки зубов, я вдруг вспомнил, что когда-то в основании клыков на верхней челюсти у меня были ядовитые железы.
Обалдел естественно. Даже рассказ об этом написал. Про рептилоида с другой планеты, чей космический корабль был сбит в гравитационном поле Земли во время галактической войны. Корабль рухнул на планету, а погибшему парню ничего другого не осталось, как начать здесь воплощаться. И начал он с наиболее прогрессивного тогда места, которым был Египет.
При рождении в человеческом теле рептилоид частично, а может и полностью, сохранил свою память, поэтому был в ужасе от открывшейся перспективы.
Человеческие самки казались жутко уродливыми, а культура древнего Египта после космических технологий отчаянно примитивной. Парень страдал и правителем был злым и жестоким. Но силой по сравнению с подданными обладал немереной. И физической, и духовной. Назовем эту смесь злобы, ненависти, отвращения, отчаяния и презрения духовностью.
Какой интересный фараон оказался в моем анамнезе, однако. Эзотерикой я когда-то занимался и кое-какие прошлые жизни помнил. По волнам моей памяти.
И конечно, я пытался побольше вспомнить из той космической жизни. Внешность? Ну вот, как рептилоидов на картинках рисуют, приблизительно такая. Только челюсти не так сильно вытянуты, и хвоста нет. Вообще гуманоидная форма, наверное, универсальна для вселенной. По крайней мере, для гуманоидных форм. )))
Кожа была тверже и грубее, чем у голых обезьян и напоминала крокодилью. Сумки и сапоги из нас получались бы классными. Узор на коже определялся генетически и указывал на расовую, в скобках: кастовую, принадлежность. Цвет? Что-то зеленовато-серовато-желтовато-коричневое. И понятно, что мы близки к вашим пресмыкающимся. Но мы были теплокровными и живородящими. Несколько прокатившихся по планете оледенений, уносивших до восьмидесяти процентов видов, заставили приспособиться. Никаких кладок, одно, максимум два яйца, ребенок проклевывался в яйцеводе, рождался, потом выходили кожистые оболочки. Ну и младенчество, и детство почти как у вас. Зрелость приходила со зрелостью ядовитых желез. Вообще ядом планетка была насыщена серьезно, даже куры были ядовитыми.
Одежда? Климат жаркий, особо в ней не нуждались, больше являлась показателем статуса. Но спина всегда оставалась открытой, именно кожный узор на спине наиболее ярко демонстрировал происхождение. Выражение «Показать спину» означало представиться, а не бежать с поля боя.
Впрочем, космические полетные костюмы, по необходимости закрывали все тело, но они были не совсем материальны. Это был пояс, который генерировал защитное поле вокруг тела. Голову закрывал прозрачный шлем, род войск и знаки различия татуировались на лбу. Очень удобно, сразу понятно, кто перед тобой.
В эпоху холодов, очевидно, какую-то одежду приходилось носить, но вспомнить что-то о тех временах я не особо пытался. Был увлечен земной судьбой своего сбитого пилота, и об историческом прошлом его инопланетой жизни я и не думал. Меня больше интересовало, с кем же эти ребята воевали во времена Атлантиды. Уж не с атлантами ли? И не они ли и разфигачили тот материчок?
Но космические враги в медитациях мне являться отказывались. Зато всплывали все новые картинки из жизни моего парня. И как я понял, эта жизнь была непростой. Социальное устройство что-то вроде Третьего Рейха. Форма красивая, но внутренняя партия бдит, и от копья с наконечником полным яда не застрахован никто.
Я увернулся чудом. Спасло очередное поражение нашего флота, и то, что мое подразделение спешно кинули в прорыв. Но если бы вернулся, меня ждал бы Короткий Суд и смертный приговор. А ведь я лишь посмотрел не в ту сторону, просто посмотрел. А инкриминировали мне непатриотичность. Суки. Наверное, потому я и лез тогда на рожон. Геройская смерть в бою избавляла семью от преследования. В общем, погибнуть было правильно, но не над Землею, блин.
«Он еще поспал немножко и опять взглянул в окошко».
Нет, все не так. На семью мне было плевать, на честь флота тоже. Я геройствовал, чтобы заработать «Серебреный Коготь». Награда автоматически обеспечивала амнистию в делах средней тяжести.
Еще я увидел процедуру казни. Палач с копьем наперевес бежал на распятого на деревянной стене осужденного. Вонзал копье в грудь, копье пружинило, словно шест для прыжков в высоту, палач, держась за копье, перемахивал через стену, а казненный с развороченной грудью повисал на оковах.
Вот на этом копье я и провалился. Меня удивил способ казни. И я подумал, что у него имеются какие-то исторические корни, уж очень средневековьем пахнуло. Я сконцентрировался на копье, увидел, что наконечник полый и повторяет форму ядовитого зуба.
В своих изысканиях я провалился в какие-то совсем древние жизни моего парня.
И я увидел.
Ночь. Горят костры, в их неровном свете проявляются бревенчатые строения, напоминающие сараи или избы без окон. Крыши не видны, тонут в ночной тьме. Рой искр улетает высоко в небо.
Цепочка костров располагается между двумя рядами строений. Все это напоминает деревенскую улицу. Народа много, мои соплеменники, такие же рептилоиды, у некоторых в руках копья. Эпоха явно дотехнологическая или какой-то отсталый регион на планете.
Я бегу мимо одного из сараев, на стене висит распятый рептилоид. Он смотрит на меня замутненным от ненависти и близкой смерти взглядом. Ядовитые зубы у него вырваны, на их месте торчат, выдолбленные из кости, чаши, туда стекает яд. Я выливаю яд в висящий у меня на поясе кувшин и спешу к следующему распятому.
Таких несчастных было человек десять, не знаю, можно ли тут употреблять термин «человек».
Но их было десять, и кувшин наполнился почти до краев. У последнего костра меня ждал старик. Внешне рептилоид и рептилоид, но я знал, что он старик. Вождь или старейшина, что-то такое. За ним шеренга молодых воинов с копьями.
Старик вслушивается в темноту за границей деревни. Вглядываться туда бессмысленно, не видно ни зги. Он поднимает руку в предостерегающем жесте.
Чу, все замерло, воины перестали дышать. Наконец старик кивает мне: пора.
Я отвязываю от пояса кувшин, протягиваю старику, он принимает дрожащими руками и начинает разливать по полым наконечникам копий. Несмотря на дрожь, старик ухитряется не пролить ни капли. Воины выстраиваются по пять человек по сторонам костра. А из леса за деревней уже явственно слышен шум и пыхтение.
Я вижу, как подобрались воины, готовясь к схватке. Старик встал перед костром лицом к лесу. Ему терять уже нечего. Я отошел за костер.
Грохот нарастал, пыхтенье превратилось в вой, с треском и шумом падали ломающиеся деревья, из темноты дохнуло горячим ветром, и из леса выкатился «паровоз». Пламя костра отразилось в его тупой, блестящей морде, окрасило красным пять пар подслеповатых глаз, придав им хищное выражение злобы и ненависти.
«Паровозы», – так мы называли этих тварей. На самом деле, конечно, как-то иначе. Это очень приблизительный перевод с неизвестного инопанетянского. Но «паровоз» – подходило. Размера они были как раз такого, шкура – непробиваемая броня. Даже не как у обычного паровоза, а как у паровоза бронепоезда. И внутри они были горячими. Уж не знаю, что там за обмен веществ, но почти никакой научной информации в голове моего парня про них не читалось.
И реально были похожи на паровозы. Тело близкое к цилиндрической форме передвигалось на множестве коротких лап, словно у выросшей до астрономических размеров сколопендры.
И эти твари даже не были хищными, они были всеядными. Круглая пасть располагалась на брюхе, ближе к головному концу. И больше всего она походила на проходческий щит. Неимоверной твердости зубы перемалывали все, что попадалось на пути. Любые вековые деревья, сваленные таранным ударом головой, исчезали сначала в этой мельнице, а затем сгорали в топке метаболизма. То же самое происходило со всем, что попадалось на пути. С посевами (мы были хищниками, но какие-то сельхозугодия водились), с домами и целыми деревнями. Каменные стены также не могли остановить «паровоза», и проламывались словно фанерные.
Двигалась эта тварь быстро и по прямой. Нет, повернуть она могла, и даже развернуться полностью как на паровозном кругу. Но, видимо, не считала нужным. Перла по прямой сжирая все на своем пути. Причем без остатка. Никаких отверстий кроме рта, впоследствии на теле монстра обнаружено не было.
Бороться с паровозами мы не умели. Их шкура была прочнее железа, и думаю, содержала белки, построенные на основе кремния, а не углерода.
Когда паровозов было мало, мы просто уходили из мест их обитания.
Но климат теплел, и твари стали ускоренно размножаться в своих болотах. И превратились в бедствие.
Возможно, их мог бы убивать яд, но как его доставить внутрь?
Однажды мы всей деревней сцедили бочку. Оставленная на пути паровоза, она не произвела заметного действия. Остановился, потоптался на месте и припустил дальше по горам, по долам.
Яд видимо легко разлагался в желудке, или что там было у этой твари. А возможно просто был слаб для нее. Хотя один правильный укус в шею останавливал допла. Тоже монстр, похожий на вашего диплодока.
Старейшина уже приказал сматывать манатки и перебираться в местечко поспокойнее, когда я вдруг подумал о глазах паровоза. Их было десять, и они располагались двумя колоннами по краям морды. Глаза ведь тоже дырки. Кроме того, сразу за ними мозг. Ведь должен же быть мозг у этой твари? Если ткнуть в глаз копьем с отравленным наконечником, яд окажется внутри, а если повезет, то и в мозгу. И чудовище сдохнет. Должно, по идее.
Делать пустотелые наконечники и наполнять их собственным ядом мы умели. На острие было отверстие, а древко при ударе действовало как поршень шприца, и яд вспрыскивался в тело жертвы. Очень эффективное действие. Доза яда в копье была значительно больше, чем при укусе человека (или человеком?). Ну, как-то есть все основания считать этих ребят людьми.
В общем, решили попробовать. Нацедили яда, запечатали наконечники, старейшина лично отобрал десять молодцов.
Пошли встречать паровоза подальше от деревни, уже было слышно, как он ломился сквозь лес. Старейшина вздохнул, и я его понимал. Скоро и леса не останется, а все зверье монстр уже давно распугал. Охотники постоянно возвращались пустыми или с какой-то мелочевкой. А уж когда видели последнего допла и не помнил никто. Болота, где они водились, давно оккупировали паровозы.
Дерево рухнуло прямо перед нами, паровоз жизнерадостно захрустел древесиной. Старейшина крикнул, воины подняли копья. По разработанной нами стратегии в две пары нижних глаз воины должны были, подбежав вонзить копья. До верхних трех с земли было недостать, поэтому в те нужно было копья метать.
В общем, из нашей команды осталось в живых трое. Мы со старейшиной и еще один парень.
Старейшина скомандовал, и четверка первых бросилась вперед, пятеро задних кинули копья, один размахнувшись, поскользнулся на какой-то дряни, упал и копье не кинул.
В глаза попали все четверо нижних, а из шести метателей только трое, двое промахнулись по самым верхним, и тот, который поскользнулся.
Паровоз перестал хрустеть и дунул, из-под брюха вылетело облако перегретого пара, мы отскочили назад. Когда пар рассеялся, четверка воинов умирая корчилась на земле.
Паровоз протрубил и рванул вперед, на нас. Мы естественно кинулись врассыпную, кроме оставшегося парня с копьем. Тот побежал вперед и прыгнул, метя в уцелевший глаз в середине морды паровоза. Попал, древко при ударе изогнулось, спружинило, и подкинуло парня высоко вверх. Это напомнило мне прыжок с шестом. Смельчак сумел ухватиться за ветки соседнего дерева и остался цел.
Оказалось, что паровоз отлично умеет поворачивать, да и соображать тоже. Он носился по лесу пока не догнал всех пятерых воинов, кидавших копья. Нас со старейшиной он не преследовал.
Потом ушел в свои болота. Мы понадеялись, что помирать.
Уцелевший воин вернулся вечером, слегка обалдевший, но живой и здоровый.
Однако, после нашей охоты леса рядом с деревней больше не осталось. Надо было уходить, кормовая база исчезла. Меня как автора идеи хотели было линчевать, но я отбился, указывая на оставшегося в живых, как на пример удачной тактики нападения, и призывая разобраться, сдох ли паровоз.
Паровоз не сдох. Он появился через день, сверкая сохранившейся верхней парой глаз, и несколько раз проутюжил деревню из конца в конец. Яд не подействовал.
На месте деревни широко раскинулось свежевспаханное поле. Меня не убили. Убивать стало некому. Наоборот, это я собрал остатки разбежавшихся и прятавшихся в остатках леса людей. Видимо стремление к лидерству оказалось лидирующим в моем характере. Женщин, детей и стариков среди уцелевших было мало. Это и понятно. Убежать от паровоза смогли молодые и сильные.
Надо было уходить, искать новое место. Чтобы убраться подальше от паровозов, я собирался пересечь пустыню. Все слабые являли собой обузу, поэтому я приказал женщин не брать. Жара, воды нет, только ящерицы и змеи. Какие старики и дети?
Но одну молодую бабу мы все же взяли. Во-первых, надо куда-то сбрасывать сексуальное напряжение, мужиков все-таки уцелело много. Во-вторых, ее можно будет съесть, если припрет. Так потом и случилось, бабу съели, но через пустыню прошли без потерь.
Когда мы вышли к людям, то были страшно голодные, поэтому концентрация яда в железах была высокой, и токсичность убийственной. Если бы дошло до схватки, мы бы успели перекусать всех, прежде чем нас убили.
Жители деревни это сразу поняли, и с нами решили не связываться. Тем более, что я сдавал своих людей под власть старейшины, и ни на какой статус в деревне не претендовал.
Нас приняли, определили по избам, роздали девок. Женщин всегда избыток, гибнут реже, рождаются чаще. И мы благополучно влились в коллектив.
Жили, не тужили. Потом, однажды на охоте забрались далеко и обнаружили в лесу знакомую просеку. Паровозы добрались и сюда.
Я шепнул старосте, что знаю, как с ними бороться. Только надо повысить токсичность яда.
Местные с паровозами знакомы не были, и старейшина оставил мое знание без внимания.
Однако, вскоре деревья затрещали в зоне слышимости, и староста спросил меня, как. Я объяснил. Староста почесал лоб и спросил, кого. Я ответил, что можно взять моих людей. Старейшина кивнул и сказал, что станет ждать, пока не возникнет реальной угрозы.
Деревья падали все ближе, мои люди занервничали. Я успокоил, сказав, что или справимся, или уйдем.
Построили высокий деревянный щит, нарисовали морду паровоза, в местах, где глаза просверлили дырки. Начались тренировки.
Прыжки с шестом, Бубка отдыхает.
Попасть в дырку изображавшую глаз было нелегко. Еще труднее воткнуть копье под таким углом, чтобы древко спружинило и выкинуло воина вверх. Ну и при падении за щитом не сломать шею. Чтобы избавить воинов от ненужных травм, там навалили кучу сухой травы.
Мои люди хмурились, для местных было развлечение, и первое соприкосновение со спортивными состязаниями для той цивилизации. Я явился первооткрывателем.
Вся деревня сбегалась смотреть на тренировки, болели за своих, делали ставки, хлопали и свистели.
Наконец паровоз проехал так близко, что его увидели. Смех и крики стихли. Тренировки стали проходить в тишине и с максимальной концентрацией. Осталось поднять токсичность яда, и выбрать направление, куда бежать, если опять не подействует.
Впрочем, с ядом было все вполне понятно. Токсичность возрастала при голоде или травме, перед смертью она достигала максимальных значений, повышая, таким образом, шансы на выживание особи. К умирающим поэтому старались не приближаться.
И еще существенный момент: яд надо собирать непосредственно перед использованием. Он достаточно нестойкий, иначе мы бы за обедом рисковали отравиться собственным токсином.
Паровоз валил деревья уже рядом с деревней. Я сказал старейшине, что пора.
Моих людей взяли перед рассветом, тепленькими. Выволокли на улицу и прибили к стенам домов. Бабы орали, но на них не обращали внимания. Морить голодом времени не было, охоту я назначил на завтра, поэтому прибегли к пыткам. Пока боль, ненависть и страх повышали токсичность яда, я отбирал спортсменов для завтрашнего выступления. Наконец, команда была сформирована, и я лично прошелся по распятым, соображая, что еще можно у них отрезать, чтобы смерть наступила вовремя, не раньше и не позже.
Я выныривал из погружений, стряхивал дубленую шкуру, убеждался, что яда в зубах нет, пил свой кофе и выходил в интернет, но чувствовал, что рептилоид шевелится где-то в затылке, а жена стала говорить, что у меня взгляд иногда становится очень неприятным. В ответ я смеялся, хотя о возможной шизофрении не забывал.
Но мне нравилась та цивилизация, что первобытная, что космическая. Это была цивилизация силы. Одной только силы, и ничего кроме силы. У рептилоидов не было религии, и никакой загробной жизни. Не было искусства: ни ставни на деревенские окна не резали, ни даже черных квадратов не рисовали. И не было любви. Ни к чему, даже к женщинам. Женщины вообще воспринимались ими как нечто однородное. Нет, они различали: выше, ниже, толще, худее, старше, моложе. Но у рептилоидов не было понятия красоты. Все бабы были на одно лицо. Возможно, из-за отсутствия мимической мускулатуры. Еще у баб не было сисек, молоком же детенышей не выкармливали. Помню, какими отвратительными поначалу казались человеческие женщины. Грудь, а еще волосы, особенно на гениталиях. Потом попривык, конечно, а что делать, не крокодилиц же трахать. Но до сих пор, предпочитаю маленькую грудь, и счастлив, что эпиляция опять вошла в моду, как в античные времена.
С одной стороны, рептилоидам скучновато, конечно, без красивых женщин, с другой, удобно, отсутствовала конкуренция. А веселье обеспечивала конкуренция за силу, как у Дона Хуана Кастанеды – «охотник за силой». Здесь все были такими охотниками, и наверх лезли исключительно по головам.
Тем ни менее, они сумели построить какое-то жизнеспособное общество, друг друга не перегрызли. Впрочем, чему удивляться, в волчьей стае тоже выстраивается иерархия и царит порядок. А упомянутый уже Третий Рейх также был миром закона и порядка или контроля и учета.
Но сила мне нравилась, плечи расправлялись, голова поднималась, позвоночник выпрямлялся. Жена заметила, что я вроде стал выше ростом. Я удивлялся: как же так, я вегетарианец, меня реально подташнивает в мясных рядах на рынке, а вдруг чувствую родство с этой людоедской цивилизацией. Видимо, природу не обманешь.
– Первая пара пошла! – крикнул я, и двое воинов бросились вперед.
– Вторая! – и махнул рукой.
Сработали четко, как на тренировке. Погибли только двое. Один не попал в глаз, и копье бесполезно скользнуло по стальной шкуре, а сам воин упал под ноги паровозу. Другой не сумел правильно вонзить копье, его не подбросило, и воин тоже свалился перед чудовищем.
Паровоз наехал на них и остановился. Загудел, выпустил клубы пара и больше не двигался. Единственный оставшийся глаз выглядел остекленевшим. Сдох? Или еще очухается?
Мы сутки боялись к нему подойти. Выставили дозорных, воткнули копье в последний глаз. Ждали.
Наконец, заметили, что паровоз начал остывать. Все-таки сдох. Старейшина приказал устроить праздник.
Когда веселье закончилось, мы обязали паровоз веревками, подсунули бревна и всей деревней повалили на бок.
Живот представлял собой такую же броневую плиту, но пасть была открыта, и туда с легкостью мог забраться взрослый человек, в смысле рептилоид. Других отверстий на его теле мы не обнаружили. Как же твари размножаются? Наверное, через рот и размножаются, что туда, что оттуда.
Потрошить его мы тоже начали со рта. И мясо оказалось на удивление вкусным.
Так паровозы могли бы и вымереть, мы бы их сожрали, как первобытные люди мамонтов. Охота на них, конечно, была сопряжена с большим риском. Да, что там риском, напрямую требовала человеческих жертв. Паровоз убить, это не допла завалить. Но мы сумели их использовать не только как еду. Мы сумели их одомашнить. Подбирая дозу яда приводить их в состояние сомнамбулизма и ездить на них в этом состоянии. А дальше с развитием науки вообще войти в симбиотические отношения и даже выращивать паровозов с заданными свойствами. Так что к началу космической эры диких, свободно живущих паровозов на планете не осталось – только картинки в детских учебниках, там же, кстати, где писалось и обо мне – Великом Объединителе Племен.
И памятник мне в каждом городе. Жалкая попытка придумать какой-то суррогат религии. Как я вижу это теперь, с высоты своей четырех, шести, восьми(?) тысячелетий земной истории.
Религии у рептилоидов не было, но письменность была. И образование было, и наука, и медицина, и все что положено для освоения космоса. Да и такого освоения, которое и не снилось нашим мудрецам. А вот литературы не было. Никому не приходило в голову написать что-то бесполезное. А возможно, что подобные попытки и были, но пресекались, были наказуемы и тайны. О подобных вещах я судить не мог, мое проникновение в рептилоидные жизни было недостаточно глубоким.
Скинул почитать дочке. Через неделю она позвонила.
– Пап, ты там на кислоте или грибах?
Я пожал плечами.
– Не поверишь, в сухую.
– Не верю, – засмеялась она. – Финал-то придумал?
