скачать книгу бесплатно
История как символ. Философские заметки
Андрей из Лёвино
Предлагаемая книга состоит из двух частей. Первая часть состоит из работы «История как символ» (завершена в 1988 г.), в которой рассматривается разворачивание истории в непосредственной (религия) и опосредованной (искусство, философия, наука) формах.
Вторая часть состоит из статей, так или иначе касающихся исторической проблематики, в которых анализировалась историко-философская (Платон, Ансельм Кентерберийский, Р. Декарт, Ф. М. Достоевский, Н. Я. Данилевский, В. С. Соловьёв, К. Э. Циолковский), историко-научная (Г. Галилей, Дж. Бруно, Г. М. Идлис) и историко-техническая (П. Флоренский, М. Хайдеггер, Ф. Дессауэр) проблематика. Сюда включены также два доклада, прочитанные в 2014 г.: «Новый шанс для философии» и «Русская культурно-историческая матрица в современном мире».
Работа может представлять интерес для специалистов в области философии истории, философии науки и философии техники.
В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.
Андрей из Лёвино
История как символ. Философские заметки
© Андрей из Лёвино, 2016
© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2016
Предисловие
Предлагаемый вниманию читателя сборник делится по объёму на две неравные части. Первая часть, меньшая, целиком состоит из одной единственной работы – «История как символ» – завершённой в далеком 1988 году. Работа писалась параллельно с кандидатской диссертацией по философским основаниям современной космологии. Если в абилитационной работе требовалось сосредоточение на «позитивном» описании и объяснении природы космологического знания, где впервые и было зафиксировано и обосновано существование «стадии эмпирической невесомости теории», то в работе об «истории», я, наоборот, позволил себе «метафизическое» объяснение разворачивания исторического времени, которое, много позднее, послужит основанием для объяснения природы современной техники[1 - См.: Андрей Павленко. Возможность техники, – СПб., Алетейя, 2010.]. Можно сказать, что «История как символ» – это первый опыт самостоятельной встречи с русской философией конца XIX и начала XX вв. Тогда Соловьёв В.С. мне ещё казался масштабной фигурой, за идеей «всеединства» которого стоит многообещающее будущее. Да и сама работа ещё «грешит» привидением различных типов «время-восприятия» к некоторому единому типу, в чём бы можно было тоже усмотреть его прямое влияние.
Вторая часть, наибольшая, состоит из историко-философских статей или статей, так или иначе, касающихся исторической проблематики, написанных мною с 1990 г. по настоящее время. Не являясь профессиональным историком философии, я, тем не менее, был вынужден обращаться к исторической проблематике по самым разным причинам. Чаще всего – это были необходимые для всякого серьезного исследования проработки тех разделов философии, науки и техники, которые могли послужить основой для собственного движения вперёд.
Любое усилие, совершаемое с целью преодоления пространства чувственного или мыслимого, нуждается в опоре. Такой опорой для меня и служили труды тех философов, на которые я опирался или, наоборот, от которых отталкивался. Исключительно полезным для меня оказалось знакомство с трудами о. Павла Флоренского, который, по моему убеждению, является самым глубоким русским философом за всю историю существования отечественного любомудрия. Неудивительно поэтому, что Флоренский является лицом, к анализу трудов которого я обращаюсь дважды: первый раз – в связи с «наукой», второй раз – в связи с «техникой». Именно анализ текстов и взглядов Флоренского подтолкнул меня к мысли и утвердил в намерении ввести в философский оборот такое важное понятие как «онтологическая пропись» или просто – «Пропись», без которого сегодня я не вижу вообще никакой возможности давать хоть какое-то осмысленное объяснение реальности. Такую же опору я нахожу и в работах Фёдора Михайлович Достоевского, философские интуиции которого подтолкнули меня к анализу энтимемы Декарта (Cogito, ergo, sum) или, если рассматривать эту тему несколько шире – к анализу новоевропейского рационализма, в целом. Именно эта проблема – сведение человеческого существования к его мышлению – очень долго не давала мне покоя. В конце концов, я нашёл два способа её решения, хотя уж скорее – преодоления. Одно решение – чисто логическое, которое и представлено статьей, вышедшей в 2008 и неоднократно мною переиздававшейся[2 - См.: Павленко А.Н. Рацио фундаментализм //Вопросы философии, 2008 № 1,С. 29–44.], а другое – космологическое[3 - См. например: Павленко А.Н. Сосуществование Вселенной и человека: от квантовой космологии к антропологии и обратно//Вестник РУДН (Философия), – М. 2013, № 4, С.7 -24.]. Неудивительно поэтому, что Достоевский – будучи гениальным писателем и выдающимся мыслителем – приобретает всемирную известность, далеко выходя за рамки русского интеллектуального пространства. По праву можно сказать, что именно Ф.М.Достоевский является «Лицом русской философии», чему и посвящена целая статья, вошедшая в эту книгу.
Предметом историко-философского анализа в этом сборнике становятся также работы Платона, Ансельма Кентерберийского, Дж. Бруно, Н. Я. Данилевского, В. С. Соловьёва, К. Э. Циолковского, Фридриха Дессауэра и Мартина Хайдеггера. В настоящий сборник я поместил также биографическую статью о Галилео Галилее, впервые появившийся в «Православной энциклопедии», и небольшой очерк о Г. М. Идлисе, с которым меня связывали многие годы сотрудничества[4 - Смотрите, например, такие издания как: Замысел Бога в теориях космологии, – С.П.г., Издательство Санкт-Петербургского университета, 2004 г.; Замысел Бога в теориях физики и космологии, Выпуск 2, Время. – СПб., Издательство Санкт-Петербургского университета, 2005 г.; Философия науки, Вып. 14, М. Институт философии, 2009 г. Кроме того, 12 июня 1999 года Григорий Моисеевич Идлис выступил в качестве официального оппонента на защите моей докторской диссертации.].Кроме того, я включил сюда два своих доклада, прочитанных в 2014 году: один, «Новый шанс для философии» – в Нижнем Новгороде, другой, «Русская культурно-историческая матрица в современном мире» – в Дубне.
Представленный вниманию читателя сборник может вызвать интерес, прежде всего, у тех, кто пытается самостоятельно продумывать те философские и методологические проблемы, которые в «сообществе компетентных специалистов» кажутся «давным давно решенными» и не заслуживающими особенного внимания. Очень часто этим недугом грешат именно профессиональные историки философии. Помню, как Арсений Владимирович Гулыга в 1991 г. заметил мне в частной беседе, что «в истории философии всё уже давно описано», поэтому современному философу следует, скорее, писать профессиональные комментарии, чем выдумывать «заново» уже «давно известное». В эти же 90-е аналогичную точку зрения я слышал и от немецкого философа Витторио Хёсле. Ни в коем случае не умоляя право известных специалистов на выражение собственной позиции, хочу только заметить, что никто не сможет указать тот «временной рубеж», до которого «все сказано» и после которого следует писать исключительно «комментарии». В этой связи никогда не забуду слова опять же немецкого философа Ганса Позера, высказанные им в 2011 г. на конференции в Дубне[5 - Смотрите подробнее: Человек в техническом мире: вызовы XXI века// Сборник материалов XIV конференции «Наука, философия, религия», – М. Фонд Андрея Первозванного, 2012 г..] в ответ на реплику одного из участников, кстати, дубнинского физика, о том, что «свои дела сегодня мы должны сверять по писаниям Святых отцов церкви»: «Святые отцы нашли достойные ответы на те вызовы, которые были обращены непосредственно к ним в ту эпоху, в которую они жили. Но они никогда не жили в условия тех вызовов, которые обращены непосредственно к нам, в наше время, и поэтому, было бы некорректно искать в их трудах ответы на современные вызовы. Ответы на эти вызовы мы должны найти сами». Здесь трудно что-нибудь добавить. Именно наше собственное и самостоятельное продумывание «старых и новых проблем» открывает перед нами возможность видеть неочевидное там, где для большинства всё уже «давным давно» стало очевидным. Ведь философия, с моей точки зрения, есть, скорее, самодвижение мысли в понятиях, чем сноровка умелого цитирования.
В заключение хочу выразить благодарность Серёдкиной Е. В. за оказанную помощь в наборе работы «История как символ».
Отдельную благодарность хочу выразить Тамаре Пушанко, Надежде Марджи и Ольге Дмитриевой за помощь, оказанную при наборе некоторых разделов текста.
Лёвино
12 мая 2013 г.
История как символ
Введение
Время, когда мир подошёл к последней черте, когда осуществляются и становятся действительными многие пророчества древних, само не может оставаться без внимания. Время из «фона» объяснения всё более становится «предметом». И в этом современном мире всё отчетливее видны странные, а порой и загадочные коллизии, которые нет-нет, а «обдают» лицо наблюдателя всепроникающим жаром Символа. Отсюда может быть столь страстное желание многих сорвать с мира до времени это временное покрывало. Сорвать, чтобы узреть подлинную вечность.
Пройден ли весь отмеренный человечеству путь, или развернувшаяся трагедия есть только фантастическое и болезненное (может быть даже лично-болезненное) отражение нормальных и естественных процессов? Как установить, как увидеть, или, наконец, понять, где мы находимся? Ответам на эти вопросы во многом и посвящено предлагаемое исследование.
Предметом его является «бытие человека во времени». Разделённость самого времени на «прошлое», «настоящее» и «будущее» позволяет выделить и три соответствующие «обращённости» во времени»: «бытие-в-прошлом», «бытие-в-настоящем» и «бытие-в-будущем». Человек лишь «видимо» пребывает во всех трёх одновременно. В действительности же не только отдельное лицо, но и целые народы и даже все человечество в целом проходят определённые стадии становления, когда преимущественное времявосприятие «повернуто (обращено) в какую-то одну сторону». Поскольку же «бытие-в-настоящем» является единственной обращённостью во времени, имеющей непосредственное духосопричастие, постольку человек в нём оказывается безотчётно связан со вторым членом этой дуальной системы. Непосредственность требует в жертву себе всякую свободу, понятую в её земном измерении. Поэтому выход за пределы «бытия-в-настоящем» есть всегда, с одной стороны, потеря непосредственности связи с духом, а, с другой стороны, есть всегда обретение свободы как независимости от прямой непосредственности. Свобода эта есть свобода «путешествия» в «бытие-в-прошлом» и в «бытие-в будущем».
Определённый тип времявосприятия осуществляется с помощью совершенно определённых и конкретных форм постижения мира, соответствующих только ему, как то: религия, искусство, философия и наука. Анализ соответствующих форм времявосприятия и постижения мира показывает, что все они к настоящему моменту себя полностью проявили и в некотором смысле – даже исчерпали. Означает ли это, что человечество стоит перед началом проявления новой формы? Думается, что нет! Никаких иных, кроме наличных и известных сегодня форм постижения человек не имеет. Поэтому, естественным выходом может быть лишь подлинный синтез уже имеющихся. Тем самым, человек обретает целостное представление о мире и возвращает целостную связь с миром. С другой стороны, мнимая «свобода путешествия» человека во времени вернёт его в своё исконное лоно – «бытие-в-настоящем», открывающим вечность и делающим эту «свободу» бесполезной. Но вернётся не просто «потому, что возвращается», а вернётся со знанием ограниченности всякой «свободы во времени», имея в себе отрицательный опыт неудовлетворенности. Все странствия «времявосприятия» из «бытия-в-настоящем» в «бытие-в-прошлом» и в «бытие-в-будущем» показали невозможность достижения полноты бытия в каждом из них по отдельности. Поэтому такое возвращение возможно не механически, а только – как подлинное преображение истории. Как собственный её земной конец. До тех пор, пока все тупики не пройдены, земная история не окончится. Это не может стать предметом самодовольного самоизъявления человека.
Но как мы можем судить о пройденности пути в определённом направлении? По осуществлению «принципиальной установки», понятой как набор самых сущностных для данной формы постижения вопросов. Получив ответы на такие вопросы (например, на вопрос: что есть мир?) данная форма постижения себя целиком исчерпывает. Сегодня мы уже можем со всей определённостью сказать о науке, что её «принципиальная установка» близка к разрешению. И если история человечества для христианства заканчивается с последней проповедью его истин, то предлагаемый подход ему нисколько не противоречит, ибо он лишь «конкретизирует» пути обнаружения этой самой истины, забегая, может быть, чуть-чуть вперёд и обнаруживая, что с начала проповеди было уже совершено «вот столько-то» заблуждений и увлечений и была пройдена «вон та» дорога, приведшая к тупику.
«Пройденность» по всем путям говорит сегодня: Дух столь решительно оставил человечество, что оно напоминает безжизненный остов, лишённый многих духовных измерений. На всём мире столь отчетливо видна печать смерти, что наблюдая за его (мира) бледным и почти что восковым лицом, невозможно не видеть в этом Символ конца. Но лишь слабые души, увлеченные «свободой во времени» склонны обнаруживать в этом только «смерть» саму по себе, не видя, что она есть смерть к новой преображённой жизни.
Глава I
Символ как единство сущего и бытия
§ 1. Бытие
Сталкиваясь с окружающим миром, постигающий его субъект – «Я», ставит перед собой определённый вопрос: «что есть мир?» Можем ли мы меняющееся, вещественно-текучее назвать чем-то «действительным» в гегелевском смысле, или это только мираж, готовый в любую минуту наказать доверчивое зрение ума своим исчезновением?
Безусловно, текучее бытие не может быть причиной самого себя, ибо в таком случае оно не способно было бы течь. То, что есть «нечто» в данный конкретный момент при изменении, и не являющееся этим «нечто» в следующий и предыдущий моменты, есть «нечто – иное». А раз так, то «нечто» не может быть причиной «нечто – иного». Поскольку же всё бытие состоит из набора «нечто» и «нечто – иного», то оно в каждый следующий миг не содержит «себя как нечто предыдущее». Следовательно, мы не имеем основания утверждать, что «нечто» изменяется. Ибо до него его ещё не было, а после него его уже нет. Следовательно, «изменение» вообще не существует. Ибо не может быть изменение того, чего нет. Другими словами, не может быть изменение «ничто». Для того, чтобы «нечто» изменялось, необходимо признать наличие, существование этого «нечто». Но как назвать то, что меняется, т. е. не пребывает этим «нечто», постоянно становясь чем-либо другим. Для того, что бы его назвать необходимо усмотреть в нём «неизменное», то есть то, по отношению к чему это изменение нами обнаруживается. Следовательно, «нечто» изменяется, не изменяясь, то есть изменяется в одном отношении и неизменно в другом. Справедливо спросить: что изменяется и что неизменно? Очевидно неизменное первее изменяющегося, и «нечто» как неизменное, оказывается, первее его бытия, пребывающего в изменении. Но всякое изменение предполагает длительность, буквально дление, продолжение бытия, т. е. предполагает время, как необходимое условие существования. Поскольку же время предполагает изменение, а изменение само предполагает неизменное, то оно («нечто»), как таковое, должно быть не длящемся (вневременным), то есть вечным. Но если бытие этого «нечто» длится, а само оно вечно, то оно («нечто») есть Сущее. Сущее выступает как причина «бытия», его основа.
Текучесть бытия, осуществляемая во времени, может быть разложена, сообразуясь со временем, на три составляющие: («бытие-в-прошлом», «бытие-в-настоящем», «бытие-в-будущем»). Для того, чтобы представить целостную картину длящегося бытия, необходимо исследовать все его части, т. е. необходимо рассмотреть каждую форму временного бытия в отдельности.
§ 2. «Бытие-в-настоящем»
Поскольку сущее сокрыто текучестью вещественного бытия, поскольку возникает задача его постижения. Но чтобы осуществить её, необходимо эту текучесть остановить. Возможно ли это осуществить постигающему субъекту, вещественными же средствами? Очевидно, что нет! Но эта задача становится разрешимой, если постигающее «Я» попытается не устранить сам поток бытия, а только слиться с ним, и тем самым, добиться синхронного с ним движения, т. е. достигнуть отсутствия самого движения. Как возможно это осуществить? Это становится возможно в том случае, если постигающий субъект, сосредоточив внимание на одной точке этого потока, «раздвигает» поток с его течением, обнаруживая для себя недлящееся сущее. Но, если он воспринимает только одну точку, а множество других – расходящихся от неё во все стороны – нет, то не будет ли этой точкой ни что иное как «точка настоящего»? А бытие, в таком случае, есть «бытие-в-настоящем», в том смысле, что оно никак не может быть «бытием-в-прошлом», ибо прошлое бытие для настоящего бытия есть инобытие, а следовательно, для постигающего «прошлого» не существует, как и не может быть «бытием-в-будущем», которое также есть инобытие для «бытия-в-настоящем».
Здесь справедливо может быть задан вопрос: а не имеем ли мы перед собой субъективную трактовку происхождения «бытия-в-настоящем», используя в объяснении сугубо «субъективные» понятия «контроль», «внимание», «познающий субъект»? Аргументом к этому может являться указание на произвольный выбор постигающим субъектом любого направления во времени, с одной стороны, и, с другой стороны, сама субъективная природа остановки течения бытия. Ведь справедливо спросить: в чём объективное основание этой остановки? Действительно, такая остановка может (?) быть и произвольной фантазией, отвлечением от реального бытия с его непрерывным делением и, тем самым, иметь фиктивную природу.
Начнём со второго аргумента как наиболее серьезного, с нашей точки зрения. Итак, если нами признаётся наличие вечного сущего и его проявления в бытии, то, с необходимостью, встаёт вопрос о формах этого проявления (а, следовательно, и формах бытия). Как и чем может быть связано сущее с бытием, а вечность со временем? Очевидно, с помощью того, что присуще и сущему, и бытию, но что, в то же время, не является, в полном смысле, и не сущем, и не бытием. Таким третьим должно быть духовное, проистечение духа из сущего в бытие. Сущее, включая в себя духовное, не исчерпывается им, поскольку само оно выше всякого предиката, а, следовательно, и выше духовного. Духовное является истекающей из сущего возможностью стать бытием оформленным.
Духовное проникает собою всё бытие «настоящего», становясь как бы его оборотной стороной. Бытие, имеющее своей движущей силой духовное, предстаёт уже не бытием только материи и вещества как таковых, а бытием сущего, посредством духа, воплощённого в вещественном. То есть бытие предстаёт СИМВОЛОМ Сущего. Следовательно, символ имеет в истории двойную природу: 1) сущностно-духовную и 2) бытийно-материальную. Если же вспомнить о том, что непосредственная связь с духовным обнаруживается в «настоящем», то значит всякое «настоящее», всякое «бытие-в-настоящем», имеет символическое содержание в той степени, в которой оно воплощает сущее посредством духовного. Если же допускается степень воплощения, то этим самым допускается сила духовного свечения в истории, запечатлённая различными средствами. Отсюда и возникает с необходимостью задача «прочтения» символов.
Однако, для того, чтобы сущее имело своё бытие постоянно, оставаясь по своему существу вечным, оно вынуждено его (бытие) также постоянно воспроизводить.
Бытие не есть сущее и поэтому не может быть самоосновным по природе своей, завися, в полной мере, от сущего. Другими словами, сущее вынуждено восстанавливать не-сущее, как не имеющее основы в себе самом. Поскольку же это восстановление необходимо постоянно, то оно и осуществляется в процессе СТАНОВЛЕНИЯ бытия, посредством духовного. Непрерывное становление бытия посредством духовного предполагает, следовательно, и непрерывное пребывание в мире СИМВОЛА Сущего. Это приводит, с необходимостью, к выводу о том, что история вся СИМВОЛИЧНА, за исключением тех случаев, когда духовное прорывается в неё в виде чуда, полностью раздвигая жалюзи времени – «прошлое – будущее».
Но говоря о становлении, предполагается непосредственная связь сущего и бытия через духовное. Поскольку же сущее вечно, поскольку эта связь пребывает вечно, но поскольку само бытие временно, постольку и в нём должно быть нечто и от вечности, и от времени. Вечность и время должны обнаружить единство, обнаружить его там, чтобы одновременно в нём присутствовало и вечное, и временное. Очевидно, что таким единством может выступать лишь момент, миг этой связи, который заключает в себе вечное, через отсутствие длительности, как нечто неразложимое на более мелкие «части» и, в то же самое время, заключает в себе временное, ибо «отсутствие дления» обнаруживается только внутрии него, но сам он заменяется следующим моментом и т. д. «Момент» связи выступает как неразложимая и самодостаточная монада «вечности во времени».
Указанный момент акта связи направлен буквально «на-Стоящее» (то есть имеющее «стояние» или «обстояние») бытие. В этом смысле ОБ-СТО-ЯТЕЛЬСТВО есть оплодотворение (кого?) – бытия, (посредством чего?) – духовного, (кем?) – сущим!
Отсюда вытекает, что «настоящее» всегда неподвижно, именно как Стоящее, покоящееся и не могло бы быть, например, «на-идущим»[6 - Отсюда, может быть, фиксация – «стояния» во всех языках. В немецком Gegenwart, gegen – (на) и warten – ждать, стоять. В английском Pre – до, перед: send – передавать, распределять! То же самое мы обнаруживаем и в испанском – Presente – (pre- до, перед), a sent(ar) – сажать, сдерживать), т. е. sentar тоже связано с оттенком «останавливать». Забегая вперёд, Sentado означает и «положительный».]. В «настоящем» бытии мы обнаруживаем: во-первых, духовную (идеальную) связь с сущим, во-вторых, непосредственную связь с сущим, ибо бытие становится (ставится) духовным, осуществляется за счёт него, в-третьих, моментальность, мгновенность этой связи с сущим, ибо становление предполагает СТАВКУ нового и переход от стоящего к новому стоянию.
Итак, отвечая на второй вопрос, необходимо признать, что «бытие-в-настоящем» не является субъективным произволом сознания, останавливающего временное течение бытия, так как, с одной стороны, «настоящее» затребовано самой непосредственной связью сущего с бытием. «Настоящее» и есть вот «эта», запечатлённая во времени, печать вечности. С другой стороны, если бы «бытие-в-настоящем» было субъективным продуктом, то оно было бы неотличимо по содержанию от всех остальных форм бытия во времени. Другими словами, содержание понятий «прошлое», «настоящее» и «будущее» было бы одним и тем же. Следовательно, мы не могли бы выделить из этого тождества ни первого, ни второго, ни третьего. Поскольку же содержанием понятия является его смысл (значение), то необходимо признать, что понятие «настоящего» имеет отличный смысл (рассмотрено выше) от понятий «прошлое – будущее», а последние ещё и отличаются по смыслу друг от друга (будет рассмотрено ниже). Сейчас для нас имеет значение лишь первое отличие. Но поскольку относительно смысла понятия, его идеи, опять может быть задан тот же вопрос: не есть ли он продукт субъективной фантазии, постольку необходимо призвать следующий известный аргумент против субъективизма. А именно, если всё есть продукт субъекта и нет ничего объективного – в данном случае объективного существования идеи и объективное рассматривается как несуществующее в противоположность субъективному как существующему – то нет и самого субъекта. Ибо субъект только тогда и может быть субъектом, когда он противостоит объекту. Если же нет и субъекта, то тогда нет и вообще ничего, в том числе и никаких идей, ибо они никем не мыслятся. Следовательно, нет ничего. Следовательно, мы не имели бы перед собой мышление несуществующего (объективного бытия), что невозможно. Отсюда следует, что всякое субъективное (субъект) должно иметь своё объективное (объект). В нашем случае субъективное мышление идеи должно иметь её объективную пра-идею. Это же, в свою очередь, указывает на то, что отличие содержания понятий «настоящее» – «прошлое» – «будущее» должно иметь свою природу в объективном мире (духовного). Следовательно, отличие это не зависимо от сознания и мышления человека. Поэтому нашей задачей и является установление этого объективного, содержательного отличия, которое дано от мира и нуждается лишь в открытии как сокрытое, но никак не в изобретении. Таким образом, статичность «настоящего» также обусловлена объективной «природой» духовного и не может рассматриваться как акт нашего мышления и произвольно (абстрактно) останавливающего объективное временное течение бытия. Именно потому, что «настоящее» («прошлое-будущее») имеют объективное отличие, мы и разделяем их в сознании, т. е. разделяем опять же не по произволу его, а по сущностным (в самом мире существующим) отличиям. Этим можно считать тему «субъективности» природы – 1) настоящего (остановка течения времени), 2) различения (настоящего-прошлого-будущего) – рассмотренной.
Итак, становление, т. е. переход от стояния (настоящего) к новому стоянию (будущему) осуществляется как бы двумя единосущными процессами. Единосущным потому, то каждый из них есть нечто отличное от состояния, а именно, движение, которое их и объединяет. Но имея указанное единство в движении, они отличаются между собой фактически. И, кроме того, они вместе отличаются от самого настоящего. Однако само это различие уже предполагает некое единство, в силу которого только и может существовать отличие. Другими словами, и в «настоящем», и в «прошлом-будущем» уже должно содержаться некоторое единство, основа, позволяющая их сравнивать и различать.
Что можем выделить в качестве такого единства, если в «настоящем» мы имеем только одно голое сто-яние, то есть буквально «бытие здесь», ме-сто и ещё указание, назовем его «направленность на»? Это независимое «ме-сто», которое закреплено в предлоге «на», ставшем приставкой. Итак, мы можем констатировать два момента: 1) указание «места» и 2) указание «на направление» обращённости духа.
Следовательно, и в «настоящем», и в «будущем-прошлом» будет неизмененным лишь само указание направления. Все они имеют это «на» («gegen» – нем; «рге» – англ.) Разнятся лишь сами направления по форме. И если в «настоящем» дух ещё только НА-СТАЁТ, то в прошлом он уже про-шёл всю толщу материального бытия, пронизал его в буквальном смысле. Он уже НА-СТАЛ. Само же бытие «про-шло», исчезло, растворилось в «вечности». Однако, само по себе «бытие-в-прошлом» представляет не меньший интерес, чем «бытие-в-настоящем», а потому может служить предметом отдельного рассмотрения.
§ 3. «Бытие-в-прошлом»
Действительно, если точка настоящего «синхронна» вечности и неподвижна, то под ней, как под мостом, соединяющим духовно-сущее с бытийственно-материальным несётся поток из будущего в прошлое. Этот мост как электрическая дуга освещает кромешный мрак падшего мира, выхватывая из него всё новые и новые «области», и в то же самое «время» возвращая в этот мрак недавно освещенные.
Прошлое, как «про-шедшее», в самом себе уже несёт отсутствие стояния и является его отрицанием. В прошлом даётся иное настоящего. Это иное есть «не-стоящее», то есть движение. Но само отрицание одного другим, противоположность их, предполагают для этого безусловное единство, которое должно присутствовать как в первом, так и во втором. Этим единством, как было уже отмечено, является указание «на» направление течения бытия.
Итак, подойдя к рассмотрению направления течения бытия во времени, необходимо установить, как даётся это направление.
Рассматривая позицию «как», необходимо признать, что как и всякое указание на направление, направление временного течения бытия должно иметь чётко фиксированный «столб» с соответствующим стрелками «до» и «после». Таким столбом, т. е представителем стояния будет «на-сто-ящее».
Оно-то и является точкой отсчёта временного потока. К нему обращены «лица» у-ходящего и приходящего бытия. «Настоящее», таким образом, обретает не только значение связующего духовного с материальным, но и значение координатное, позволяющее определить время положения того или иного бытия (Символа), в зависимости от указания на его направление. Итак, благодаря «на-стоящему», мы способны вычленить «прошлое» как «бытие-в-прошлом», как самостоятельное направление течения бытия. Отсюда и фундаментальность для истории «выбора» настоящего (бытия-в-настоящем). Без этого выделения прошлого, а тем более «бытия-в прошлом», не существовало бы и самого «прошлого», именно как «про-шлого» (прошедшего), т. е чего-то, откуда-то через что-то прошедшего. Оно без настоящего оказалось бы не выделенным.
Поскольку же «бытие-в-прошлом» выступает как инобытие «бытия-в-настоящем», оно является для него ущербным бытием в том смысле, что «бытие-в-прошлом» сохраняет лишь «часть» того, что содержится в «бытие-в-настоящем», а именно, только наличие направления. Остальное ему чуждо и инако.
Настоящее, покидающее само себя и переходящее в прошлое, теряет то бесценное, что его отличает от всех остальных форм – духовную наполненность. Но как уже было сказано, соединение духовного с материальным бытием даёт в результате Символ. Поэтому уместно спросить: а остаётся ли он (Символ) в прошлом? Из принятых ранее допущений следует, что символ не должен сохраняться именно как Символ двухосновный (духовно-вещественный). Это, действительно, так! Но вместе с тем мы вынуждены признать de facto, что остаётся всё-таки материальный труп Символа. Поэтому вся история, предшествующая настоящему, всё «про-шедшее» есть в буквальном смысле – история мёртвого или мёртвая история. Historia mortua, т. е. история всего того, что осталось за вычетом духовного. Отсюда следует, что вся история Символа, обречённая на расставание, утерю духовной своей основы есть одно сплошное умирание длинною в человеческую историю. Вся история есть, по существу, строительство одного большого кладбища.
Отсюда же следует другой, не менее важный выход: всякие попытки перенести «бытие-в-прошлом» в «бытие-в-настоящем» представляют из себя разновидность исторической некрофилии. Это, с позволения сказать, попытка согреть холодный труп теплом живого человека. Человеку не дано вдохнуть духовное во что-нибудь с ним уже расставшееся. Поэтому всякий magister rerum historicorum является могильщиком истории, переворачивающим белые «кости» давно умерших Символов[7 - Странно иногда слышать расхожие обвинения в адрес мародеров, промышляющих «вскрытием» человеческих могил на кладбищах. Куда более мародёрны действия целых поколений учёных мужей, вскрывающих «могилы» усопшей истории. Разве полуразрушенный Парфенон это не могила Эллады? Разве «новая» Москва, построенная на месте старой, это не строительство на кладбище? Всякая попытка «узнать», «изучить», «изменить», «реконструировать» любые «исторические Афины», есть залезание в могилу Символа и кощунственное надругательство над ним. Причём без всякой пользы для себя и для этой могилы. Москва и должна была бы оставаться в истории как надгробие погибшей Великой Русской империи. Но, вопреки здравому смыслу, шайка разбойников совершила над ней кощунственное надругательство.].
Таким образом, получается, что субъект никак не может постичь «бытие-в-прошлом» непосредственно, ибо оно непрерывно превращается в «ничто» – неоформленную материально-вещественную массу.
Постичь «ничто» невозможно! Однако, в действительности, мы в нём нечто постигаем. Значит, либо неверно наше утверждение об умирании Символа, либо неверна посылка о существовании самой исторической материально-вещественной реальности. Выход нам представляется следующим: постижение «бытия-в-прошлом», с одной стороны, происходит, и, с другой стороны, не происходит. Это объясняется следующим образом: субъект постижения в данном случае напоминает ребенка, который пытается «собирать» непрерывно таящие шарики града, т. е. на глазах у постигающего субъекта бывшее «бытие-в-настоящем» рассасывается и превращается в прах. Рассасывается и рассыпается оно именно оттого, что лишено внутреннего духовного содержания и света. Духовный «столб», на котором держалась материальная оболочка исчез и, тем самым, обрёк всю конструкцию на разрушение. Поэтому постижение сущего невозможно через «бытие-в-прошлом» непосредственно. Оно осуществляется исключительно «символически». Поскольку же это не подлинный символ, а лишь его материально-вещественный прах, лишённый духовного света, поскольку всегда сохраняется опасность «вдохнуть» в «бытие-в-прошлом» духовную силу «бытия-в-настоящем», чем явно подменить подлинность самого «бытия-в-прошлом».
Но что же будет этим Символ, если само «бытие-в-прошлом», с одной стороны, лишено духовного света, а, с другой стороны, материально-вещественная основа этого символа постоянно в истории разрушается, превращаясь в додухосопричастный хаос?
Поскольку материально-вещественная сторона бытия не изменяется сущностно, оставаясь по своему существу инертной в своей невозможности творить, поскольку мы вынуждены признать, что движителем становления бытия является духовное. Но раз оно движет становлением, то оно должно обладать «всеми» возможностями стать. То есть становится не сама по себе материя, а становится духовное в своей материальной оболочке. Становление духовного, следовательно, предполагает его нетождественнность самому себе в своих формах становления в каждый наперед (назад) заданный момент времени. А значит дух, пребывающий в истории какое-то время назад, нетождественней в своих формах проявления в бытии – духу пребывающему сегодня, и, следовательно, духу завтрашнему. Это означает, что постижение «бытия-в-прошлом» является неплодотворной затеей в том отношении, в какой становится задача постичь адекватно «дух» как он есть сам по себе, а не формы его воплощения. Действительно, постигая лишь «формы» духа, воплощённые в различные отрезки времени материального бытия, мы можем судить о таком инварианте – духовном начале. При этом совершенно невозможно «вместить» одну форму в другую. Каждая из них имеет «индивидуальный» характер и является неповторимой.
Так что же «видит» постигающий «бытие-в-прошлом» субъект? С одной стороны, это мёртвые материальные остатки Символов, ибо они уже не является подлинными двухосновными (духовно-материальными) Символами. Это, скорее, тени Символов, смотрящие в будущее мёртвыми окаменелостями некогда живых духовных форм. С другой стороны, единство этих форм – в их духовном источнике. Но поскольку сама духовность отсутствует, постольку субъекту предстаёт не чистая переживаемая духовность, как это происходит в «бытие-в-настоящем», а лишь её универсальная, всеобщая, присущая всем без исключения формам, сторона. Этой стороной духовности является идея, закрепляемая субъектом в понятии. Таким образом, идея «бытия-в-прошлом» оказывается единственным представителем некогда живого духа, пронизывавшего собою все бытие. По «идее» этих «форм» оказывается возможно реконструировать становление духа в истории через соединение с материальным бытием.
Здесь отличительной особенностью является то, что идея всегда оказывается идеей уже мёртвой действительности. «Бытие-в-прошлом», также как и «бытие-в-настоящем», есть осуществление строго определённых возможностей. В «бытии-в-прошлом» не может быть «иных» возможностей. Это мертвенное дыхание безвозможного мира достигает и «бытие-в-настоящем». И лишь «бытие-в-будушем» сохраняет этот живительный эликсир. Отсюда и притягательность «бытия-в-будушем», его сладость в неосуществившихся ещё возможностях. Однако иллюзия многих возможностей всегда заканчивается осуществлением только одной из них. Поэтому всякий утопизм в истории бывает посрамлен и осмеян. «Бытие-в-будущем» оказывается, таким образом, ничем не предпочтительнее, с точки зрения осуществлённых возможностей, «бытия-в-прошлом» и «бытия-в-настоящем».
§ 4. «Бытие-в-будущем»
Безвозможный мир прошлого логически требует компенсации ущербности в своей противоположности – в будущем. Действительно, если подлинное (духовное) бытие – это «бытие-в-настоящем», то всё, что не есть оно, есть бытие неподлинное, или инобытие «бытия-в-настоящем». К такому инобытию мы с необходимостью должны отнести и «бытие-в-будущем». «Будущее», буквально, есть то, что «будет идущим», то, что придёт. «Будущее» (БУдет иДУЩЕЕ) есть такое же отрицание стояния, как и прошедшее. Будущее тоже НЕ-на-СТОЯЩЕЕ бытие. Поскольку будущее ещё не стало настоящим, оно также ущербно, как и прошлое. Лишённое всей духовной полноты «бытия-в-настоящем», будущее, однако, сохраняет «координатное» значение, т. е. имеет обращённость, направление, указываемое предлогом «до».
Ущербность «бытия-в-будущем» несколько иного рода, нежели ущербность «бытия-в-прошлом». Если «бытие-в-прошлом» представляет из себя брошенную и оставленную духом материю и в этом смысле является «кладбищем» Символов, то «будущее», напротив, ещё не обожжено духовным светом, оно, наоборот, подвержено воздействию любых возможностей. «Бытие-в-будущем» напоминает мягкую глину, готовую принять любую форму. Будущее выступает восприемником духовного света. Будущее также молодо, как настоящее – зрело, а прошлое – старо.
Будучи восприемником духовного света «бытие-в-будущем» выступает чистой возможностью. Множественность природы возможности вводит субъекта истории в заблуждение относительно осуществления этого множества возможностей.
Ранее мы уже допустили, что в истории осуществляется становление духа, которое предполагает нетождественность «стоящего» духа в прошлом со ставшим – в настоящем, и тем более тем, который «станет» в будущем. Если в объяснении «бытия-в прошлом» имеется возможность приписывания ему форм становления духа в «бытии-в-настоящем», то постижении «бытия-в-будущем» существует такая же опасность, но уже обратного характера – придать ещё не ставшей форме духа – форму уже ставшей. Отсюда тщетность всякого рода предсказаний и расчётов. Причина тщетности не в качестве самих «инструментов» предсказания, не в их предсказательных способностях, а в нетождественности различных форм проявления духа в различные временные промежутки времени.
Исторически конус духовного освещения материи имеет «разный диаметр» в различные временные интервалы, поэтому и сама интенсивность свечения является разной. Периоды «возгорания» и «затухания» не только чередуется между собой, но и сами могут быть элементами более мощного свечения[8 - Понятия «духовный луч» и «духовный свет» могут быть без труда проиллюстрированы следующим примером. Духовная связь с сущим сродни направленному лучу света на чёрном полотне с обратной стороны для наблюдателя. Причём, как и в действительном электромагнитном излучении, индукция, не даёт проявления сразу всей мощности потока, постепенно его накапливая и постепенно ослабляя. Так и жизнь отдельного человека есть проекция духовного луча на полотно вещественного мира его «организма», загораясь медленно с самого оплодотворения в молодости и потухая медленно в старости. Как медленно духовное проникает в вещественное тело, также медленно оно и покидает его. Поэтому не только каждый человек, но и каждый род, каждый народ, всё человечество, наконец, есть не что иное, как огромный сноп духовного света, «проецируемый» на мир мёртвой матери. В приведённом примере представлен только «горизонтальный срез» ствола истории, который позволяет различить «плотность» духовного свечения, но совершенно ещё не рассматривается его интенсивность и длительность. Последнее можно установить, добившись «вертикального разреза». Примечательно, что «вертикальный срез» возможен только от «бытия-в-прошлом» до «бытия-в-настоящем». На последнем он обрывается, оставляя в будущем поле загадок.Люди, способные «увидеть» этот свет, не могут не констатировать или не признавать того, что избрав, допустим, недлящимся мигом настоящего (60–70 лет), они увидят, что вся история напоминает мерцание, образованное множеством вспышек «настоящих» мгновений человеческих жизней. И лишь по относительной плотности этих «вспышек» мы можем судить о более «крупных» лучах – родов и народов. Избрав же возраст последних в 1000–1200 лет, за их «настоящее», мы обнаружим в истории другой ряд мощных вспышек, с той или иной продолжительностью свечения. Отсюда напрашивается последний вывод: не есть ли и история человечества одна такая вспышка божественного животворного духа?].
Но если от «бытия-в-будущем» не имеется не то, что готовых форм проявления духа, но и его «окаменелостей», как это наличествует в «бытие-в-прошлом», то спрашивается, как же оно становится доступно субъекту истории. Поскольку же субъекта истории интересует не само по себе «бытие-в-будущем», а лишь та его сторона, которая имеет духовную проникновенность (наполненность), постольку вопрос можно переформулировать иначе: даётся ли субъекту истории – в «бытии-в-будущем» – духовное так, как оно дано ему в «бытии-в-настоящем». Очевидно, что нет. Значит, ни о каком непосредственном постижении духа не может быть и речи, т. е. постижение будет носить заведомо опосредованный характер. Поэтому Дух не может быть дан через предвосхищение его в будущем непосредственно. И здесь мы, по существу, подходим к проблеме нового. Можем ли мы утверждать, что будущее закрывает перед субъектом все двери постижения. Нет! Возможность его постижения проистекает из Единства самого Сущего, проецирующего себя на материю посредством духовного света. Пронизывая иное (материю) духовным, единое обретает свою очерченность, границу, которая позволяет познать себя. Этим самым обретает смысл.
Если же мы признаем единство Сущего, а равно и его духовного бытия, то не возникает ли таким образом противоречия между этим утверждением и тезисом, выдвинутым выше о том, что духовное в разные промежутки времени – не равно себе? Первое допускает единство духовного, а второе как будто бы допускает его множественность. Противоречие не возникает, т. к. духовное, не тождественное самому себе в своих проявленных формах в разные промежутки времени, все равно остаётся единым духовным, т. е. обнаруживает единство по существу (качественно). Различные формы духовного сами только потому и могут быть таковыми, что все имеют своим содержанием единство. Ибо всякое отличие предполагает, с одной стороны, то, в отношении к чему оно таково, и, с другой стороны, то, что соответственно отличается. Но будучи различным настолько, оно, в свою очередь, нуждается в основании различения. Основание должно иметь отношение как к первому, так и ко второму. Другими словами, оно должно быть одинаково присуще обоим, т. е. должно составлять их подлинное единство. Таким единством для различных форм духовного будет само Сущее, являющееся источником всяких возможностей. Лосев по этому поводу замечает: «Становление ничего нового не привносит в вечное, а только даёт его в аспекте сплошной размытости и текучести»[9 - Лосев А. Ф. «Диалектика числа у Плотина», М., 1928 г., стр. 44.]. К этому, однако, следует добавить, что одна голая «размытость и текучесть» не отражает реальной картины, ибо они предполагают единообразное повторение. Мир же разнится не только «горизонтально», но и «вертикально», т. е. разнится во времени. И эта разность требует объяснения.
Сказанное означает, что постигая различные формы духовного или отпечатки этих форм в материи, субъект истории постигает единое в различном. Таким образом, различие вторично по отношению к единству. Но, если дело обстоит именно так, то остаётся неясной природа различия? Действительно, зачем совершенное единство противостоит различию? Причина этого обусловлена тем, что само по себе сущее не может иметь никаких предикатов, т. е., в строгом смысле, оно не является актуально и не единым, и не различным. Таковым оно может быть потенциально, осуществляя себя как возможность. Поясним.
Чтобы быть сущим как таковым, оно должно обладать иной ипостасью, т. е. сущее полагает себя как своё иное – «не сущее». Тем самым оно полагает различие. Различие же само не является существенным, а есть лишь характеристика «иного» в его отношении к сущему. Различие, т. о. выступает как modus Сущего, способ его бытия. Сущее, иное, различие требуют выделения основания этого различия. Таким основанием будет Единство. Это означает, что единство присуще как сущему, так и не-сущему, т. е. иному. С точки зрения бытия единства, оно (единство) не может быть материальным, поскольку ни сущее, ни иное не материальны. Следовательно, это единство – идеально. Другими словами, с точки зрения его бытия – единство есть идея, которая одинаково присуща и сущему, и иному. Участвуя в ином (материи) идея его проникает, становясь его смыслом. Поскольку же смысл (равно идея) сталкивается с иным, он превращается в становящийся смысл, т. е. в ту или иную свою степень, мы бы сказали, в тот или иной проявленный символ. Таким образом, различие проистекает из природы самого иного, которое будучи отличным от единого, должно обладать не единым, а многим, т. е. обладать различием как множественностью, в том числе и множественностью проявления форм духовного.
Итак, отвечая на вопрос, как возможно постижение «нового», мы с необходимостью должны признать, что если вечность дана во времени как текучее множество, то новым может быть только само это множество, данное по раздельности. Вечность сама по себе не содержит нового, как чего-то различного: она есть всегда и «старое», и «новое» как нечто единое. Новое, т. о. есть свойство «многого» (материи), а не единого самого по себе и, следовательно, постигая различные формы проявления духовного, мы, тем самым, постигаем сущее, но как единое во множественном. Эти означает, что вертикальный срез ствола истории предстаёт перед нами единой нитью, скручивающейся в «настоящем» из двух волокон – «духовного» и «материального».
«Великолепие рисунка» позволяет судить о том, насколько проникло одно в другое, насколько материальное было подвержено воздействию духовного. Другими словами, какова степень проникновения духовного в материальное, т. е. насколько осмысленно ставшее бытие.
Имеем ли мы такой рисунок будущего в настоящем? Очевидно, что нет.
Поскольку же, кроме знания единства, субъект истории ничего не имеет, поскольку ему в будущем может открыться только это же самое единство в его универсальной форме – идее. Отсюда и фундаментальная роль идеи в постижении «бытия-в-будущем». Но постижение «бытия-в-будущем», посредством идеи не может опираться на мёртвые остатки символов, как это происходит с постижением «бытия-в-прошлом», ибо оно (постижение), завороженное иллюзией множества возможностей «будущего», рассматривает «бытие-в-прошлом» и «бытие-в-настоящем» как недостаточные и ущербные в этом отношении, как уже осуществившуюся для «бытия-в-будущем» ущербную действительность, воплотившую только одну возможность. Иллюзия богатства требует постоянного желания подтверждения в настоящем, оправданности намерения избрать предполагаемую, ожидаемую возможность. А такое подтверждение («Я убедился!») возможно, только через опыт, т. е. через обращение к становящемуся бытию, т. е. СИМВОЛУ. Отсюда и такая роль опыта во всякой обращённости в будущее, во всякой попытке постигнуть «бытие-в-будущем».
Запрашивающий «бытие-в-будущем» в виде идей напоминает игрока, поставившего на то или иное «очко» и ждущего с нетерпением – на каком же числе остановится крутящийся диск рулетки.
Из сказанного следует, что «бытие-в-настоящем» есть всегда запрашивание (вопрошание) «бытие-в-будущем». Это есть всегда перенос, экстраполяция идеи единства в будущее. Заброшенная «идеальная» сеть вытаскивается в настоящем и опытно проверяется на предмет попадания в неё ожидаемой возможности. Именно наличие «множества» возможностей в будущем являются разгадкой «бытия-в-будущем»: его постижения.
§ 5. Хронос – аксис
Прельщением «бытия-в-настоящем» обычно страдают разного рода сектанства, которые уверовав подлинно в «неподлинную» неподвижность «на-стоящего», принимают его за подлинную, осуществившуюся на Земле вечность. Соблазн «нетекучестью» побеждает слабое духовное зрение.
Иной ракурс на выбор «бытия-в-настоящем» фиксируется в культуре предлогами «до» и «после». И здесь уже употребим другой смысл понятия. «Настоящее» – это нечто подлинное, исконное, неподдельное, без примеси фальши. Другими словами, речь уже идёт не о «на-Стоящем», а о «На-Стоящем». Смещение ударения всего лишь на одну букву назад даёт бездну иного смысла и иного понимания истории. Действительно, «Стоящее» бытие настоящего только там и возможно, где оно одновременно есть бытие стоящее[10 - Близость смысла «Стоящего-стоящего» прослеживается и в других языках: немецкий (warten-werten), испанский (sentar-sentado), а в латинском даже отчетливее, чем в русском: (constare – стоять, останавливаться), но это же constare – «Стоить».], т. е. бытие, имеющее ценность. О. Павел Флоренский, говоря о жизни отдельного человека, справедливо замечает, что аксис есть символическое замещение всей достижимой человеком полноты его бытия. Это до некоторой степени верно. Но тогда справедливо задать следующий за этим вопрос: а что же будет «аксисом» всего человечества? Есть ли это появление Богочеловека, как связующего Сущее и Бытие? Тогда Сущее через духовное вполне обрело плоть, а плоть вся до краев наполнилась духовными и через него Сущим? Да! Мы уверенно говорим: Иисус Христос и есть аксис истории, как живое воплощение Сущего посредством Животворного Духа.
Для христианства во всей истории человеческого рода есть только один «момент» настоящего бытия, именно как бытия стоящего – это время пришествия Иисуса Христа в мир. Это и есть «стоящее – стоящее», растянутое на 33 года (более узко – саморождение Христа) бытие. Только в этот миг, момент истории и обнаруживается его подлинная связь с сущим через духовное. Вся остальная история в христианском времявосприятии предстаёт как история «до» и история «после».
Поскольку же подлинное «стоящее» бытие уже минуло, поскольку всё остальное бытие (прошлого и будущего) воспринимается как не-стоящее, а соответственно и не-стоящее (ненастоящее). Это уже соскальзывающее бытие. В греческой культуре мы не обнаруживаем (что признаётся многими исследователями) динамичности течения времени. Такой факт можно трактовать двояко: 1) Либо древние греки постоянно пребывали в «бытие-в-настоящем», никогда не зная «бытия-в-прошлом» и «бытия-в-будущем» и, тем самым, не зная истории, т. е. древние греки знали только одно бытие – «бытие-в-настоящем». 2) Либо древние греки вообще не знали и «бытия-в-настоящем». Такого момента у них не существовало, а отсюда и объяснение: раз нет точки отсчёта, следовательно, нет «до» и «после». То есть древние греки не имели для себя высшей ценности, чего-то такого, что было бы действительно стоящее в их жизни. Греки же осознавали свой личный аксис как символическое замещение достигнутой ими полноты бытия.
Напротив, ветхозаветный народ имел историю до рождения Иисуса Христа в несколько тысяч лет от сотворения мира, то есть «сотворение мира», по существу, есть также «момент», может быть самый первый, непосредственной духовной связи Сущего (Бога) с его материальным инобытием. Продолжение мира и есть самый первый символ для иудеев. Рождение (сотворение) Иисуса Христа (именно сотворение, ибо как же мог естественно, натурально родиться Богочеловек от естественной матери и Святаго Духа) есть первый символ для христианства. Отсюда, может быть, и такое почитание Земли у иудеев, и такое почитание Духа у христианства. «Земля» и «Иисус» – два главных символа «бытия-в-настоящем» для двух совершенно различных взглядов на мир. Они жаждут полного и окончательного обладания «Царством Земли», другие взыскуют «Царства Святаго Духа», «Царства небесного». Поэтому с полным правом можно утверждать, что время привносится в сознание человечества тем, кто привнёс в него «бытие-в-настоящем» именно как выделенную точку, положившую начало системе отсчёта. Поэтому, кто говорит, что «всё течёт», ещё не говорит, что есть время. Наоборот, тот, кто сказал, что «бытие» сейчас стоит, т. е. отвлёкся от этого течения, тот и положил начало «до» этого СТОЯНИЯ и «после» него, т. е. упорядочил длительность бытия. Но выделение стоящего бытия только тогда и возможно, когда оно что-нибудь для выделяющего «стоит». Отсюда и аксиологический аспект истории. Но что значит СТОИТЬ? Является ли определение стоимости субъективным или оно несёт в себе объективную основу? Не возвращаясь к аргументам о несостоятельности субъективного подхода, лишь отметим, что как и везде «выделение» определяется выделяющим, т. е. тем, что обусловило это выделение.
Этим выделяющим является не что иное как духовное, проявленное через материальное бытие. Выделяющему субъекту уже указано на то, что необходимо выделить. Оно духовно выделено. Поскольку же это носит объективный характер, постольку необходимо признать существование духовно избранных субъектов истории, для которых выделен их Первый Символ, то есть их подлинное «бытие-в-настоящем», являющееся одновременно и подлинным стоящим бытием.
Сказанное позволяет также утверждать, что субъекты истории, не обретшие своего «бытия-в-настоящем», не имеют не только координации во времени (т. е. вообще лишены его координатного понимания), но и лишены его ценностного осмысления. Отсюда в истории человечества можно выделить два типа культур: 1) Культуры овременённые (хронокультуры) и оценностнённые (аксиокультуры) и 2) Культуры безвременные (ахронокультуры) и неоценностнённые (дис аксиокультуры).
Почему история человечества показывает, что наиболее жизнеспособными являются хронокультуры и менее жизнеспособными ахронокультуры? Потому что первые обладают в своих глазах ценностью, а вторые – нет. Это означает, что всякий субъект истории должен прежде всего определить свой Аксис, т. е. определить своё «бытие-в-настоящем» в указанном выше смысле, от которого он мог бы протянуть нити «до» и «после», т. е. должен определить свой Символ, который наиболее адекватно и объёмно замещает полноту его бытия. Не сделавший этого становится обречённым на историческую диффузию. Не ценящий себя в истории – гибнет! Это происходит и это необходимо вследствие того, что в этот «момент» «бытия-в-настоящем» происходит рождение субъекта истории именно как «Субъекта». Происходит наиболее глубокое проникновение духовного в материальное, наиболее всесторонний охват духовным материального, наиболее отчётливое определение (проявление) Символа, как соединения первого и второго. Субъект выделяет себя из объекта, но выделить себя из объекта, буквально заключённого в «непосредственной» связи бытия с Сущим через духовное, и означает преодоление власти «бытия-в-настоящем». Возможность этого обнаруживается в раскрытии всего, что было «до» настоящего («бытия-в настоящем»), как естественное стремление и желание освободиться от него, удаляясь в «прошлое» («бытие-в-прошлом»).
Чаще всего это обусловлено непосильностью груза «бытия-в-настоящем», его колоссальным духовным давлением, которое действительно способно разрушить любой слабый субъект. И словно брызги воды, вылетающие из-под пресса, взгляды и взоры устремляются в разные стороны. В «прошлое» и «будущее». Это проявляется особенно отчетливо в эпохи наисильнейшего соприкосновения духовного с материальным бытием, когда величина и значение возникшего Символа столь очевидны, что, словно удар молота о наковальню, вызывают сноп искр, освещающих своим сиянием эту величину и эту значимость. А разлетающиеся искры, словно семена растения, некогда непосредственно духовно связанные со стеблем (Сущее – бытие), покидают его, лишаясь этой прочной основы непосредственной духовности, но зато обретая свободу «передвижения» в разных направлениях «до» и «после».
§ 6.Свобода
Существует, как минимум, три понимания свободы: «свобода от», «свобода для» и «свобода во имя». Первый вид свободы есть всегда призыв к преодолению внешнего формального насилия, ибо предполагает «отрицание», т. е. «отказ» от сказанного или произнесенного. Уничтожению подлежит, таким образом, не нечто по существу, а только лишь его вербальная, а точнее – смысловая форма, с последующей заменой на новую. Глагол «рцы» буквально означает «говорить», «сказать». Другими словами, «свобода от» есть выход за пределы чего-либо. Поскольку же субъект, духосопричастный Сущему, находится в непосредственной с ним связи, которая его «проглатывает» целиком, то в данном контексте свобода будет означать выход за пределы «бытия-в-настоящем». Всякий выход предполагает совершение определённых усилий для его осуществления. Чаще всего такое усилие перерастает в насилие. Поэтому «свобода от» всегда предполагает некоторое противостояние сил, сопряженное с их потерей при осуществлении освобождении. Это же мы наблюдаем и когда субъект освобождается от власти «бытия-в-настоящем». Этим освобождением неминуемо теряется духовная непосредственная связь с сущим. Этим самым осуществляется неминуемое оскудение субъекта истории. Это, фактически, и есть отрицательное понимание свободы. «Свобода от» имеет своим вторым необходимым членом – власть, которой она полностью определяется.
Однако нельзя отрицать нечто во имя самого же отрицания. Но «свобода от» как раз и есть полное самостоятельное отрицание. Ибо целью её является достижение отсутствия какого-либо признака, качества и т. д. В этом случае свобода имеет своим содержанием одно голое ничто, ничем не наполненное. Такая свобода вообще безличностна и даже бессубъективна, ибо нет того, ради кого освобождается. Следствием подобного обезличивания по необходимости должна быть анархия, которая может носить какой угодно характер и принимать какие угодно формы.
Поэтому естественным желанием освобождающегося будет оличивание этой свободы, стремление придать субъекту освобождения определённое содержание. Естественным побуждением в этом случае, становится «свобода для», получающая своё завершение в пользе, равно эгоистической и альтруистической. Предметом «для» в понимание свободы вносится субъект «Я», на который и направлен результат освобождения. Этим субъектом может быть не только сам освобождающийся, но и тот, для кого это совершается. Этим «для» может быть любой, в том числе и однообразно понимаемый Бог. Совершая «освобождение для» освобождающийся субъект всё-таки указывает «это» или «этого» для, тем самым, непроизвольно вступая с ним в положительное отношение зависимости, которая может получить обратную связь. Альтруизм есть лишь разновидность эгоизма, предполагающая обратную связь (сегодня я спасу тебя, а завтра ты – меня). Этот торг переносится часто на самого Бога: «Я поставлю тебе свечку, а ты, Боже, помоги мне устроиться на работу»! Другими словами польза может носить как индивидуальный, так и групповой характер.
И хотя «свобода для» обретает субъекта свободы, но тут же попадает в сети экономической зависимости, которая оборачивается ещё большей несвободой. У Достоевского в «Записках из подполья» сказано – я не только тогда свободен, когда мне даётся выбор возможностей, а тогда, когда я свободен от самого «этого выбора». Почему? – спросим мы. А потому, что этот «выбор» оставляет лазейку «для». Чтобы освободиться и от самого «выбора», необходимо перенести освобождение из материального бытия в бытие духовное. Там, где не существует никаких «от» и «для», где есть одно только «Имя» и имя ему «Истина», «Благо» и «Красота». Путь к нему лежит через любовь, а не через отрицание и эгоизм. Лишь наполненность этой любовью позволяет очам души увидеть тщетность и бессмысленность отрицания, ибо отрицаемое не отрицается, тщетность и бессмысленность эгоистического соблазна и пользы, ибо соблазняемое не соблазняется. В этой любви разъединенные части мира соединяются, и мир, казавшийся некогда нагромождением бессмыслицы – осмысливается и предстаёт в своей целостности.
«Свобода во Имя», без всяких «от» и «для», есть свобода объемлющая все противоречия, грехи и пользы в одно целое, в котором они перестают быть ими, представая в совершенно ином виде. Это свобода, в которой «свобода от» предстаёт как недоразумение, а «свобода для» как наивность холодного ума и неокрепшего сердца. То же самое мы наблюдаем и в истории. Первая «свобода от» бытия-в-настоящем, свобода от непосильной тяжести духовного давления приводит к одинокому, безосновному странничеству по истории. Здесь обнаруживаются два типа субъектов. Одни устремляются в бездуховное прошлое мёртвых символов, другие обращаются в прельщающее богатством возможностей – будущее. И первые, и вторые проходят «все круги» свободы от и свободы для. И лишь когда каждая из них (форм свободы) обнаруживает свою ограниченность, возникает потребность в «свободе во Имя», в свободе, возвращающей к слиянности с духовным, к собиранию времени в истории, к сгущению времени. Субъекты вновь приходят к утерянной когда-то непосредственной духовной связи с Сущим, но приходят к ней не случайно, не по пресыщенной милости самого Сущего, а уже глубоко исполненные любовью к нему, Агапе – высшая любовь есть в то же время и высшая свобода. Происходит как бы второе рождение Символа истории, второй активный приход и проникновение духовного в материальное. История, как и человек, получает последний проблеск сознания своего истинного назначения и памяти перед смертью.
Достигается абсолютная свобода, понимаемая как отсутствие течения времени. И, тем самым, свобода заменяется на любовь и радость. Абсолютная полнота свободы есть её полное отсутствие, есть растворение в любви, так же как смерть времени означает его растворение в вечности.
Глава II
История как смена господствующих символов
§ 1. Обстоятельства – события
Итак, обращаясь к историческому бытию, мы обнаруживаем по меньшей мере две сферы. Первая пространственная, характеризующая горизонтальный срез или пласт истории (бытие в пространстве), которая дана нам через «обстоятельство» («место»). Обстоятельство как нечто «стоящее» не может длиться во времени. Обстоятельство (место) истории есть «историческая точка».
Вторая – временная, проявляющаяся через события (понимаемые как Со-вместное БЫТИЕ различных об-сто-ятельств, т. е. СОБЫТИЕ-В-МЕСТЕ, в определённом месте). Временная сфера характеризует одновременное и неодновременное co-бытие каких-либо обстоятельств.
