Побег в никуда: Апокалипсис по расписанию (с бонусным бредом в подарок)

Андрей Фричко

Побег в никуда: Апокалипсис по расписанию (с бонусным бредом в подарок)

Часть 1

Вахта в Москве или как надежда исчезла.

ДНЕВНИК МОСКОВСКОЙ ВАХТЫ

Записки сортировщика отчаяния

-–

Февраль, 2023. 5:47 утра.

Последние 5000 рублей жгли карман, словно гребаный динамит, готовый рвануть в любой момент. Билет на автобус до Москвы – не побег, а капитуляция. Город возможностей? Да, если ваша возможность – стать пушечным мясом для инфоцыган, торгующих воздухом, или шестеркой в подпольном цеху, где пахнет потом и разбитыми мечтами .

Вокзал встретил меня ледяным дыханием. Снег – не белый, а серый, как лицо менеджера из HR.

-–

День 1. Офис «Золотые перспективы».

Коридоры завалены чемоданами призраков – таких же, как я. Сорок пар глаз, пустых, как бутылки после дешевой водки. Девушка за столом улыбалась так, будто тренировалась перед зеркалом: губы вверх, душа – в пропасть.

– Осталось два места. Сортировщик на маркетплейсе.

– Что делать?

– Жить, – блеснула она зубами, похожими на надгробия.

-–

День 7. Комната 8×8.

Восемь тел, восемь запахов: дезинфекция, перегар, страх. Сосед слева – парень из Дагестана, шепчет по ночам о кирпичах и долгах. Справа – студент-философ, который теперь верит только в силу энергетиков.

Работа: 12 часов, конвейер, коробки с надписью «Хрупкое». Ирония? Да. Мои кости трещат громче, чем китайский пластик. Бесплатная еда – десять кусков хлеба и суп, который пахнет тюремной баландой. После смены – крекеры из автомата. Они хрустят, как мои последние иллюзии .

-–

День 14. Бунт желудка и души.

Мне не доплатили. В кармане – 4000 рублей. Начальник ухмыляется: «Не нравится? Беги».

Москва – это гигантский нарратив лжи. Инфоцыгане в костюмах за 100к рубят правду-матку на камеру: «Как заработать миллион за день!». Их студии пахнут деньгами и кокаином.

--

ГЛАВА ВТОРАЯ. ФИНАЛЬНЫЙ ВЫДОХ

«Москва: инструкция по исчезновению»

-–

День 15. Хостел. Клетка для кроликов.

Последние 3000 рублей превратились в четыре дня в комнате, где пахло сыростью и чужими поражениями. Сосед – парень с акцентом, который резал «спасибо» как «спасИбо». Обучение официантскому ремеслу: «Неси тарелки, улыбайся, не гадь в холодильник». Вечером он сунул мне таблетку, будто пропуск в закрытый клуб:

– Хочешь раскумариться?

Ответил «да» раньше, чем осознал, что это билет в один конец.

-–

День 16. Подпольная аптека.

Железная дверь в центре Москвы – как портал в ад, только вместо чертей – бабка с лицом таможенника. На полках: вода «Святой источник» и лирика, упакованная в газету «Правда». Глотаю пять штук. Тело плывёт, будто меня вывернули наизнанку и бросили в кипяток.

Москва плыла, как гнилой айсберг в море амфетаминового дыма. Пять таблеток лирики – и я стал сейсмографом, дрожащим от каждого шага по этому асфальтовому пеклу. Дворы сжимались, как кишки бетонного монстра, а узбеки – их было трое, или тридцать? – пронеслись мимо, сверкнув зубами и кривыми взглядами. Они знают, – подумал я, впиваясь ногтями в ладони. Сейчас вырвут горло, как псы. Но они растворились, оставив за собой шлейф махорочного дыма и мою паранойю, липкую, как смола.

Хостел врос в стену, как гриб-паразит. За стойкой – кансьержка, существо с лицом куклы Барби, которую забыли в микроволновке. Ее глаза – два лезвия. «Ключ», – сказала она, и я ждал, что ее челюсть треснет. Только тронь меня, пиявка, – бормотал я про себя, чувствуя, как адреналин стучит в висках. Отгрызу ухо, брошу его тебе в прокуренные легкие, посмотрим, закашляешь ли ты кровью.

На кухне пахло тлением и надеждой. Холодильник гудел, как умирающий космический корабль. Внутри – пакет кефира с чужой фамилией и багет, твердый, как дубинка ОМОНа. Я впился зубами в хлеб, крошки падали на пол, словно пепел после взрыва. Кефир тек по горлу – холодный, кислый, как слезы клоуна, который понял, что цирк сгорел.

Кровать была капсулой для самоуничтожения. Пружины впились в ребра, матрас шептал: Ты уже труп, просто еще не начал вонять. Потолок кружился, рисуя спирали – может, это карта побега? Или просто галлюцинация, пока мозг размазывается по черепу, как варенье по асфальту.

Где-то за стеной смеялись. Или плакали.

Спал, прижав к груди украденный из столовой нож.

-–

День 19. Алтуфьево. Ковчег для лузеров.

Комната. Соседи за стеной – два гомика, стонущие под дешёвый техно. Дверь подпираю тумбочкой, словно готовлюсь к зомби-апокалипсису. Новый сосед – парень в кроссовках с дыркой на пятке. Просыпаюсь от храпа: он спит на полу, свернувшись калачиком, как пёс. Утром его вышвыривают. «Здесь даже отбросы не задерживаются», – думаю, жуя вчерашний хлеб.

-–

День 21. Ресторан «Цирк».

Перевели в центр. Шеф-повар – мужик с татуировкой «Бог ненавидит слабаков» на шее. Коллега тычет пальцем в официанток:

– Тут три гея, две лесбиянки… цирк уродов!

Смотрю на него: лицо – как мокрая губка, глаза – две прокисшие вишни. «Главный урод здесь – ты», – не говорю вслух. Разносил борщи, притворяясь человеком.

-–

День 28. Последняя смена.

Украл два стакана Jack Daniel's – бокалы звенели, как мои нервы. В сумку запихнул йогурт с черникой. «Это не кража. Это компенсация за сломанную психику», – рационализирую, пока бегу к автобусу.

-–

Эпилог. Дорога домой.

Автобус. Сиденье впивается в рёбра. В кармане – 500 рублей и чек из аптеки. Месяц Москвы выжег душу, оставив пепел. За окном – серое небо, одинаковое и там, и здесь.

Оказалось, всё просто: чтобы выжить, надо стать призраком. Невидимым. Без запаха. Без имени.

Москва не съела меня. Она пережевала – и выплюнула обратно.

-–

«Москва не оставляет шрамов. Она стирает кожу. И ты даже не кричишь – ты уже привык».

-–

P.P.S. Если найдёте эти стаканы – верните шефу. Пусть подавится.

Часть 2

ПРОЛОГ I: КАМЕНЬ, КОТОРЫЙ УКАЗАЛ НА ДНО

Сочи. Город-призрак, застрявший между морем и горами, как прокисший бутерброд в зубах пьяного туриста. Октябрьский воздух висел тяжёлым одеялом, пропитанным запахом гниющих водорослей и чьей-то несбывшейся мечты о курортном романе. Меня звали Андреем, но это имя теперь казалось чужим – как бирка на трупе в морге.

Увольнение из отеля «Альфа» я встретил с облегчением. Последние полгода я выливал в себя дешёвый ром, наблюдая, как богатые ублюдки в панамах за 10 тысяч рублей размазывают по стейкам икру, которую им приносили на серебряных подносах. «Стойка бара – это фронт, – думал я тогда, – а я – солдат, стреляющий в себя из шота за шотом». В тот день, когда менеджер с лицом пластикового манекена сказал «ты уволен», я выпил залпом весю текилу из бутылки под стойкой. Мир превратился в калейдоскоп из осколков стекла и смеха горничных.

Бабавоз приехал на рассвете. Его «Жигули» цвета ржавой крови вползли во двор, скрипя тормозами, будто старик, сползающий в могилу. Мы молча загрузили чемоданы – вернее, два рюкзака и пластиковый пакет из «Пятёрочки». Дед, сдавший нам комнату, напоминал гнома из ада: сгорбленный, с глазами-щелями, он ковырялся в своём царстве из холодильников, стиральных машин и прочего металлолома, словно собирал армию для восстания машин.

Комната на втором этаже пахла сыростью и смертью тараканов. Балкон, заваленный окурками, смотрел во двор – на свалку, где дед каждое утро проводил ритуалы, стуча молотком по железу. «Он или чинит, или разговаривает с демонами», – подумал я. Кровать была одна, узкая, как гроб для близнецов. Мы легли, не раздеваясь. Бабавоз повернулся к стене, я – к окну. Холод пробирал до костей, будто в комнате жил призрак, высасывающий тепло.

– Ты плачешь? – спросил я, услышав хлюпанье.

– Нет. Это аллергия на эту помойку, – пробурчал он, указывая на плесень в углу.

На следующее утро голод сводил желудок в узел. Деньги кончились. Мы бродили по двору, словно зомби, пока я не заметил камень. Он лежал не так – слишком ровно, слишком нарочито, будто его положила рука параноика, прячущего последнюю надежду.

– Хочешь фокус? – я подмигнул Бабавозу, отковыривая камень ногтем.

Под ним был свёрток. Белый порошок блестел, как снег в аду.

– Это… сахар? – Бабавоз потрогал его, оставив жирный отпечаток.

– Сахар мечты, – я фыркнул.

Тараканы на кухне смотрели на нас свысока, пока мы нюхали дорожки через купюру в 50 рублей. «Стоп, – подумал я. – Это же 50 рублей… Чья-то сопля осталась на Ленине».

Кокаин ударил в мозг, как молот. Мир заиграл красками: зелёные пятна на стенах стали танцевать, голос деда за окном превратился в рок-балладу на языке троллей.

– Надо позвать Машу, – сказал я, ощущая, как слова вылетают изо рта радужными пузырями.

ПРОЛОГ II: 12 ЧАСОВ ДО ТОГО, КАК МИР СТАЛ ПЛОСКИМ

Маша приехала в платье, которое кричало «Я – грех в материальной форме». Её губы были красными, как сигнальная ракета, волосы пахли дешёвым шампунем и авантюрой.

– Ты знаешь, как умер мой хомяк? – она упала на кровать, рассыпая порошок по простыне.

Мы слушали историю трижды. В первый раз хомяк взорвался от переедания семечек. Во второй – ушёл в секту веганов и покончил с собой, не выдержав лицемерия. В третий – его съел кот-рецидивист по кличке Сталин.

– А потом я встретила его в астрале, – Маша закатила глаза, нюхая очередную дорожку. – Он сказал, что Вселенная – это желудок Бога, а мы – непереваренные крошки.

Бабавоз сидел на краю кровати, лицо жёлтое, как газетная бумага. Его пальцы дёргались, будто ловили невидимых мух.

– Я не вывозжу, – прошипел он. – Она… как радио с разряженными батарейками.

Но Маша не умолкала. Она говорила о родителях-алкоголиках, о школе, где учительница биологии пыталась соблазнить её креветкой из аквариума, о том, как однажды продала почку за билет на концерт «Ленинграда».

– Может, встречаться? – она вдруг встала, поправляя чулок, который сползал, как надежда.

Мы шли к автовокзалу через рынок, где торговали китайским ширпотребом и душами. Маша цеплялась за мою руку, её голос звенел, как разбитое стекло:

– Представь: я буду готовить тебе борщ, а ты будешь бить посуду в припадках творчества!

Я молчал. Её слова смешивались с рёвом автобусов, криками таксистов, воем собаки, прикованной к ларьку с шаурмой.

– Ответь! – она остановилась, и в её глазах мелькнула тень того хомяка, который всё ещё искал выход из желудка Бога.

А что, если… Мысль ударила, как ток. Что если мы встретились до того, как я узнал, что любовь – это просто химия в мозгу, или после, когда уже не осталось нейронов для веры?

– Я… не знаю, – выдавил я.

Она уехала на автобусе, который пах соляркой и апельсиновым дезодорантом. Я смотрел, как её лицо тает за грязным стеклом, и вдруг понял: кокаин кончился.

ЭПИЛОГ БЕЗ НАЗВАНИЯ

Мы проспали 16 часов. Проснулись от того, что дед стучал молотком по холодильнику, выбивая ритм похоронного марша.

Бабавоз копался в торбе, где лежали:

– пустой свёрток;

– смятая пачка «Беломора»;

– презерватив с истёкшим сроком годности;

– ключ от квартиры, которой у нас не было.

– Есть? – он повернулся, и я увидел в его глазах ту же пустоту, что и в торбе.

Солнце било в окно, разрезая комнату на полосы. В одной – я, в другой – он. Где-то между нами висел вопрос Маши, как нож, забытый на проволоке.

– Может, сходим к деду? – я кивнул вниз. – У него там стиралка с мотором… Мясо в морозилке?

Бабавоз фыркнул. Дед в это время завёл бензопилу. Звук разорвал тишину, будто он пилил само время.

Мы легли обратно. Холод пробирал сильнее. Я закрыл глаза, и передо мной поплыли образы:

– Маша, кормящая хомяка, который ест свой хвост.

– Дед, строящий из холодильников Вавилонскую башню.

– Бабавоз, плачущий в стену, из которой сочится чёрная смола.

Голод, холод, торба… Всё как было. Всё как будет.

Где-то за стеной взвыла бензопила. Или это смеялся Бог, наблюдая, как две крысы в клетке жуют собственные хвосты?

Часть 3

ПРОЛОГ: СОЧИ – ГОРОД, ГДЕ ДАЖЕ ПАЛЬМЫ ПЬЮТ

Просыпаюсь от того, что язык прилип к нёбу, как алкаш к стойке бара в «счастливый час». Голова гудит, будто в ней поселился рой пчел, жующих кокаин вместо мёда. Бабавоз лежит рядом, лицом в подушку – кажется, он пытается задохнуться, чтобы не видеть этот бред. В комнате пахнет плесенью и поражением.

Думаю: «Почему потолок не падает? Он же видел, что мы тут творим».

Денег нет. Бабавоз уползает на подработку в магазин «Светлячок», где продают просрочку и иллюзии. Я остаюсь гнить на матрасе, слушая, как тараканы за плинтусом обсуждают мои кости:

– «Он опять проиграл…»

– «Нет, просто забыл, как дышать».

ГЛАВА I: ЗАЖИГАЛКА, БУЛКИ И СИГАРЕТЫ, КОТОРЫЕ МЫ СЪЕЛИ

Бабавоз возвращается с деньгами, пахнущими потом и унижением. Покупаем булки, дошираки и сигареты «Прима» – пачку, которая пахнет картоном и концом света.

Думаю: «Сигареты – это как обещания. Сначала зажигаешь, потом вдыхаешь пепел».

По дороге жрём, как звери. Крошки падают под ноги, голуби смотрят с презрением:

– «Даже мы не настолько отчаянные».

Бабавоз молчит. Я знаю, о чём он думает: «Зачем мы взяли зажигалку? Чтобы поджечь этот ад? Или себя?»

ГЛАВА II: САНЯ – ЛЖЕЦ, КОТОРЫЙ НЕ УМЕЕТ МОЛЧАТЬ

На следующий день Бабавоз бросает фразу, как гранату:

– Звонил Саня.

Саня. Человек, который врёт, даже когда молчит. Помню, как он клялся, что был любовником Алсу:

– «Она звала меня „мой татарский принц“… Нет, „мой башкирский вулкан“!»

– Нахуй Саня? – спрашиваю, но Бабавоз уже ухмыляется:

– Он едет.

Саня является в кожанке, купленной на «Авито» у вора-неудачника. Лицо – маска клоуна, который забыл, как смеяться.

Думаю: «Он как рентген. Просвечивает насквозь, но видит только брехню».

ГЛАВА III: НОВАЯ ИСТОРИЯ САНИ – «КАК Я СТАЛ ЗВЕЗДОЮ РЭПА»

Саня вваливается в комнату, как ураган из бреда:

– Братишки! Я записал трек с Тимати!

Бабавоз напрягается, будто у него в желудке завелась змея.

– Тимати? Тот, что с «Black Star»?

– Ну да! Мы тусили на его яхте, курили траву…

– Какую траву? Подорожник? – я вставляю, зная, что Бабавоз вот-вот взорвется.

Саня игнорирует:

– Он сказал: «Саня, ты гений!». Потом мы поругались из-за бабы…

– Из-за бабы? – Бабавоз хрипит.

– Ну да. Его бывшая хотела меня.

Бабавоз вскакивает, опрокидывая стул:

– Ты… ты даже врать толком не умеешь! Где трек?

– У меня украли флешку! – Саня разводит руками. – В метро.

Думаю: «Его истории – как фейерверк. Ярко, громко, а потом только дым и вонь».

Бабавоз хватает Санину куртку:

– Иди нахуй! Или я тебя выкину с балкона!

– Попробуй! – Саня ухмыляется. – Я же умею летать.

ГЛАВА IV: ЧЕТЫРЕ ДНЯ АДА – КОГДА БРЕД СТАЛ НОРМОЙ

Саня спит у нас. Его храп – звук бензопилы в руках маньяка. Каждую ночь Бабавоз точит нож, бормоча:

– Разрежем. Выбросим в море…

Думаю: «Море далеко. А холодильник деда близко. Там уже лежат старые иллюзии».

Саня плодит истории:

История вторая: «Как я выиграл Оскар»

– Меня пригласили в Голливуд! Сыграл бандита…

– Бандита? – перебиваю я. – Ты же даже воровать не умеешь.

– Режиссёр плакал! Говорил: «Это гениально!».

– А где статуэтка? – Бабавоз бьёт кулаком по столу.

– Украли. В аэропорту.

Бабавоз хватает нож. Саня прячется за меня:

– Андрей, он же шутит!

Думаю: «Он как вирус. Заражает бредом, чтобы выжить. А мы – антитела, которые атакуют сами себя».

«БАЛКОННЫЙ БЛЮЗ: НОЧЬ, СИГАРЕТЫ И МОЛЧАНИЕ БОГА»

Балкон. 3 часа ночи. Воздух холодный, как взгляд бывшей любовницы. Мы с Бабавозом сидим на пластиковых стульях, курим «Приму» – сигареты, которые пахнут картоном и поражением. Внизу, во дворе деда, ржавые холодильники блестят под луной, как гробы для надежд.

– Ты веришь в Бога? – внезапно спрашивает Бабавоз. Его голос хрипит, будто он проглотил наждак.

Думаю: «Бог? Если он есть, то сидит сейчас на таком же балконе. Курит. Смотрит вниз. И ржёт».

– Нет, – говорю я, выпуская дым кольцами. – Но если бы верил, то молился бы коньяку.

Бабавоз хрипит – то ли смеётся, то ли кашляет. Его сигарета тлеет, как красный глаз циклопа.

– Я вот верю, – он тычет окурком в темноту. – В Бога-клоуна. Он сидит на облаке, жрёт попкорн и смотрит, как мы тут дерёмся с тараканами за крохи.

Тень от пальмы на соседнем участке ползёт по двору, будто чья-то рука тянется к последней бутылке. Где-то скрипит флюгер – старый, сломанный петух, который давно забыл, как кричать.

– Помнишь Машу? – я бросаю окурок вниз. Он падает, как метеор для тараканов. – Спросила, может, встречаться.

Бабавоз молчит. Потом произносит:

– Любовь – это как доширак. Вроде бы тепло, а потом понимаешь – это просто химия.

Думаю: «Он прав. Мы все – химия. Кокаин в венах, никотин в лёгких, алкоголь в мозгу. И ни капли души».

Где-то завывает собака. Или это ветер в трубах дедовых холодильников?

– Саня сегодня говорил, что летал на Марс, – хмурюсь. – Там, блять, пески и тараканы с лазерами.

Бабавоз хватается за вторую сигарету. Зажигалка чиркает, вспыхивая на миг – в его глазах мелькает что-то, похожее на боль.

Думаю: «Мы все – этот двор. Дед копошится в нас каждое утро, ищет, что ещё можно спасти. Но спасать уже нечего».

Луна висит над крышами, как сигаретный ожог на чёрной простыне неба. Мы курим. Молчим. Где-то падает банка – может, кошка, может, чья-то судьба.

– Поехали в Питер, – говорю я.

– Зачем? – Бабавоз давит окурок ботинком.

– Чтобы найти новый балкон. Или спрыгнуть со старого.

Он фыркает. Встаёт, шаркая ногами. Уходит в комнату, оставляя дверь открытой. Холод вползает внутрь, как призрак.

Думаю: «Питер… Там лужи глубже. И дождь смывает не только грязь, но и лица».

Докурваю сигарету до фильтра. Пепел падает на рукав, оставляя серое пятно – ещё одна метка на карте безнадёги.

ГЛАВА V: ДОРОГА В ПИТЕР – ПОБЕГ ИЛИ ПЕТЛЯ?

– Поехали в Питер! Там всё изменится!

Думаю: «Питер… Город, где даже туман лжёт».

Покупаем билеты на поезд. Плацкарт пахнет столетием пота. Саня орёт:

– Это как «Ориент-экспресс», только с вонищей!

Прячемся от него в туалете, жуём доширак. Саня ломится в дверь:

– Братья! Тут вайфай есть?

Думаю: «Он как радио. Даже на частоте помех вещает»

Вокзал. Мрамор, дождь, тени пассажиров – как призраки в метро. Саня кричит:

– Всё! Здесь начнётся новая жизнь!

Думаю: «Новая жизнь? Мы даже старую не потушили».

Идём к ларьку. Мужик в фартуке суёт нам бутерброды с «ветчиной», похожей на кожу старьёвщика.

– Тридцать рублей, – говорит он.

Думаю: «Сколько стоит конец света? Дешевле».

Саня плюёт в лужу:

– Это дерьмо!

– Нет, – усмехаюсь. – Дерьмо полезнее.

Бабавоз молча жуёт. Саня поднимает выброшенный бутерброд:

– Всё равно вкусно.

Мы смеёмся. Даже Бабавоз. Потому что плакать нечем.

ЭПИЛОГ: НЕВСКИЙ ПРОСПЕКТ И ПРИЗРАКИ

Бредём по мокрому асфальту. Саня орёт:

– Смотри! Это же Дворцовый мост!

– Нет, – говорю я. – Это мост в никуда.

Бабавоз закуривает. Саня поёт «Катюшу». Дождь смывает всё, кроме одного вопроса:

«А что, если мечта – это просто долгий отходняк от реальности?»

КОНЕЦ? НЕТ. ЭТО ПРОСТО ПАУЗА МЕЖДУ КАТАРСИСАМИ.

Часть 4

«Призраки на Херсонской: Дневник беглеца из подполья»

Найдено в разорванном блокноте под скамейкой у Сенной площади. Страницы пропитаны запахом дешёвого виски и отчаяния. Возможно, художественный вымысел. Или нет.

Пролог: Последний шанс перед пропастью

Петербург – город, где даже воздух лжёт. Он обещает величие куполов Исаакия, а давит смогом сгоревших надежд. Я, Андрей, к этому моменту уже забыл, зачем сюда приехал. Сочи? Пляж с грязным песком и туристами, похожими на варёных раков? Да и хуй с ним. Здесь, в подвалах и парадных, я искал не работу – способ забыть, что жизнь давно превратилась в дурной анекдот. Бабавоз, мой друг-алкоголик с лицом разбитого кирпича, утверждал, что «здесь можно слиться с серостью и стать невидимкой». Саня Врун, как всегда, врал: «Мой прадед строил этот город! Он замурован в стену Петропавловки!» Мы верили ему ровно настолько, насколько нужно, чтобы не сойти с ума сразу.

Глава 1: Хостел как метафора экзистенциального кризиса

Хостел на Марата. Комната №7. Клопы остались, но стали фоном, как тиканье часов в доме сумасшедшего. Саня, наш личный трикстер, каждое утро начинал с новым бредом:

– Вчера ко мне во сне приходил Распутин! Говорил, что я – реинкарнация Менделеева!

Бабавоз реагировал предсказуемо: швырял в него кроссовком и рычал: «Реинкарнация долбоёба!»

Но главное – мысли. Они лезли в голову, как тараканы в сахарницу:

«Что, если этот хостел – чистилище? Мы уже мертвы, а клопы – наши грехи?»

«Саня – демон-провокатор. Он кормится нашей злостью».

«Бабавоз… Кто он? Бывший зэк? Несостоявшийся поэт? Или просто пьяное зеркало меня самого?»

По ночам я выходил курить на пожарную лестницу. Петербург висел в тумане, как грязная марля. Где-то там бродили призраки Достоевского и Довлатова, смеялись над нами. «Вы – статисты в чужой пьесе», – шептали они.

Глава 2: BBQ Bar – чистилище с соусом тартар

Цокольный этаж. Бар Раджеша. Индус с лицом, словно вырезанным из обугленного сандалового дерева, стал моим работодателем, гуру и проклятием. Клиенты: