Одержимый. Полина

скачать книгу бесплатно

Одержимый. Полина
Андрей Дорогов

Он очнулся в незнакомом теле, без памяти но с целью – спасти.Кого? От кого? Он не знает. Но он это выяснит, и спасёт…

Андрей Дорогов

Одержимый. Полина

Одержимый. Полина.

С огромным почтением и уважением к Настоящим Творцам М. и С.Дяченко

…Я хотел бы стать Богом и выбирать,

Кому жизнь – безнадёга, а кому умирать.

Я, конечно, пытался, я пришёл даже в храм,

Если Бог испугался – я всё сделаю сам…

Год Змеи. Личное Дело 310. 3-20 (Live Version).

– Ах, ты, сучонок, – Петрович размахнулся и влепил Кириллу оплеуху.

Здоровенная, похожая на свиной окорок рука описала в воздухе дугу, размашистую такую дугу, и смачно влетела в ухо. Такое, старший мастер-ремонтник автосервиса, где работал Кирилл, проделывал не впервой. Обычно после такого парень «плыл» и плавно опускался на залитый маслом и бензиновыми разводами пол, а громадный Петрович ещё долго орал на него, брызжа в лицо слюной.

Обычно, но не сейчас.

Сейчас было не так. Совсем не так.

Неожиданно для себя, Кирилл вскинул левую руку к голове, так что ладонь хлопнула по лопатке, предплечьем прикрывая голову и разворачиваясь корпусом влево. Локоть при этом острым колом выставился навстречу удару.

Здоровенная, похожая на свиной окорок рука описала в воздухе дугу, размашистую такую дугу и смачно влетела в подставленный Кириллом локоть. Звучный шлепок заглушил вопль боли, исторгнутый лужёной глоткой старшего мастера.

И без того «грязный» рот Петровича исторг такое обилие матюгов и божбы, что машины разной степени разобранности покраснели, если бы могли, конечно.

– Так твою растак, мать твою ё.. в рот…, х… б… и ё… карась, п… гнойный, ох… конь. Я тебя по стенке размажу, в рот вы… и на глаза насру.

– Пасть закрой.

«Что я делаю?»

Кирилл спокойно смотрел на держащегося за ушибленную руку Петровича.

«Что я делаю? Он же меня убьёт. Просто возьмёт и кончит прямо здесь. Ой, мамочки!»

Лихорадочное мельтешение мыслей скрылось под расширяющимся пятном спокойствия, которое образовалось в голове Кирилла. Образовалось, и за считаные мгновения поглотило почти всё сознание.

– Ах, ты, пи…, – Петрович отпустил пострадавшую ладонь. Снова размахнулся и ударил похожим на спелую дыню кулаком.

Он пружинисто присел, уходя от колхозного размашистого удара старшего мастера. Кулак свистнул над головой. От молодецкого удара Петровича развернуло боком.

Два удара – правой стопой под правое колено, потом под левое. Слоновьи ноги подогнулись, и грузная туша повалилась на пол.

Подбитая гвоздями подошва сварочного ботинка, упёршаяся в грудь старшего мастера, прекратила словесную грязь и вопли боли, льющиеся из глотки.

– Варежку завяжи и слушай.

По-птичьи наклонив голову к правому плечу и сложа руки крестом на колене, он смотрел на Петровича.

Он протянул руку, Петрович дёрнулся в ожидании удара и попытался отпрянуть, но стопа в грубом рабочем ботинке по-прежнему давила на грудь старшего мастера.

– Кир… – Слабо проблеял старший мастер.

– Как ты меня назвал?

Рука замерла на полпути.

– К-к-кир… Кирилл…

– Кир-р-рилл.

Он покатал имя с долгим р на языке.

Нет. Оно ему не подходило. Может быть, телу, в котором он находился, и да, а ему точно нет. Вот только как его зовут, он не помнил. Пока не помнил. И он надеялся, что только пока. Что же, придётся какое-то время побыть безымянным.

Рука продолжила движение и достала из нагрудного кармана спецовки пачку «Примы». Пальцы ловким, привычным щелчком выбил сигарету и отправили её в рот. Коробка с отравой полетела в угол. Из отделения для ручек он достал дешёвую китайскую зажигалку, прикурил и небрежным жестом отправил её вслед за куревом.

С наслаждением затянувшись, он выпустил струю дыма прямо в вытаращенные глаза, лежащего на полу.

– Экий ты скупердяй, Василий Петрович, при таких заработках такое дерьмо куришь.

Он покачал головой и с видимым удовольствием, противоречившим словам, затянувшись, продолжил:

– Мог бы что-нибудь поприличней курить, я не говорю про «Мальборо», но уж на «ЛМ» мог бы и раскошелиться.

– Тебе, сопляк, это даром не пройдёт, – прохрипел Петрович.

– Ну почему же даром, любезный Василий Петрович, сколько у тебя в сейфе, тысяч триста?

«Что я несу?» – пискнул не охваченный морем спокойствия краешек сознания.

Губы старшего мастера скривились, словно он хотел плюнуть в лицо нависшего над ним парня. Ещё недавно тихого и забитого, сносившего любые издёвки и придирки. А куда бы он делся, если приехал в огромный город из периферийного Мухосранска, а паспорт спокойно лежит в сейфе у Петровича. Ну и что же, что золотые руки по части механики. Вот пусть и пашет за гроши, и спасибо говорит, что угол дают, да на пиво и сигареты отстёгивают, ах, да он же не курит и не пьёт, каждую копейку матери отсылает.

– Пошёл ты. – Непонятно с чего старший мастер вновь расхрабрился.

– Пойду, пойду. Денежки возьму, паспорт и пойду.

– Щас, возьмёшь! За щеку ты у меня возьмёшь.

– Ай-я-я-ай, зачем так грубо?

Ботинок переместился с груди на промежность старшего мастера и слегка надавил. Вот только Петровичу не показалось, что слегка. А показалось ему, что хрустнет сейчас под толстой подошвой грубого ботинка его нежно любимое мужское достоинство. Старший мастер заскулил от страха и боли.

– Ты, Василь Петрович, не ёрзай, а то нога дёрнется, и не баловаться тебе больше с девочками.

Он, в две длинных затяжки скурил сигарету, бросил бычок в автомобильную яму, и, чуть наклонившись к Петровичу, проговорил:

– Сколько раз ты меня премии лишал? Почитай каждый месяц. А сколько я на тебя ишачу? Да уж, третий год. А сколько раз ты мне отпуск давал? Ни разу. А сколько раз под вымышленным предлогом, я повторяю под вымышленным, то есть надуманным предлогом: ты вычитал у меня из зарплаты штрафные? Сколько? Что молчишь? Ладно, я сам скажу. Каждый месяц. Так что считай, что эти деньги – компенсация за мою работу, на тебя, рабовладельца. Да плюс расчётные, увольняюсь я, да. Ну, так что, шифр от сейфа добром скажешь?

Петрович судорожно закивал. Он смотрел в голубые, какие-то блёклые, словно выцветшие глаза, странно смотревшиеся на скуластом и смуглом лице выходца из молдавской или румынской республики. Он пытался лихорадочно вспомнить, какого цвета они были до этого момента – карими или чёрными?

Заплетающимся языком он пробормотал шесть цифр.

– Ну и ладушки. – Он похлопал Петровича по груди. – Ты полежи пока, дорогу я знаю.

Он прекратил давить на промежность старшего мастера и направился в застеклённую будку, откуда обычно Петрович наблюдал за работой авторемонтников.

Глухо пророкотали под ногами металлические ступени. Через стекло будки он погрозил пальцем пытавшемуся подняться Петровичу. Тот, прекратив шевелиться, откинулся на пол мастерской, бессмысленно глядя в решётчатый потолок.

Он пинком сбил стол, закрывающий сейф, покрутил колёсико замка, дверца лязгнула открываясь.

Смахнув бумаги на пол, он сгрузил пачки денег в карманы, спрятал паспорт, лежавший на самом дне, в нагрудный карман и вернулся к Петровичу.

– Ладно, прощай, Иван свет Петрович, искать меня не советую, хлопотное это дело, – он усмехнулся своей последней фразе и пошёл к открытой двери бокса.

На середине пути тормознул, вернулся, сдёрнул брезентовый чехол, прикрывающий старенький шестицилиндровый «Судзуки», который он вылизывал последние три месяца. Восстанавливая его буквально по частям из разбитого хлама, привезённого каким-то давним знакомым Петровича.

– Лошадку эту, – он нежно погладил по чёрной коже седла, – я забираю, вам она всё равно ни к чему, вы ж в классике, что свиньи в апельсинах.

Любовно перебранный мотор радостно и задорно взревел и покатил седока в ночь.

Тёплый ветер ласковым потоком обдувал лицо, лохматя густые тёмные волосы. Мотоцикл возбуждённо ревел под седоком, он, как и человек, наслаждался ночью, скоростью и встречным ветром.

Давненько человек на железном коне вот так, бездумно, не мчался в темноте, пожирая километр за километром. Просто так, без цели, несясь в никуда, лишь ветер, звёзды над головой и убегающий за спину асфальт.

С час он летал по трассе, уезжая всё дальше от мастерской, ставшей его домом на долгих два с половиной года. Наконец, насладившись скоростью, он покатил к вокзалу.