скачать книгу бесплатно
На кухне возле большого, по деревенским меркам, окна, стоял обычный кухонный стол. Накрытый старой, отсылающей память назад к временам перестройки, скатертью. Желтоватый оттенок сразу бросался в глаза, многочисленные порезы были не так заметны издалека, но вблизи напоминали всё о том же, в виде солидного возраста предмета, на котором уместилась бутылка необычной формы, порезанные дольками помидоры, чёрный хлеб и куски холодной вареной курицы.
– Странная бутыль – сказал Степан, присаживаясь на довольную низкую табуретку светло коричневого или кремового цвета.
– Из-под вермута венгерского, старинная. Я по путевке туда ездил в начале восьмидесятых, вот и осталась до сих пор – обстоятельно объяснил дед Прохор.
– Ну, давай за знакомство, служивый – дед Прохор добродушно улыбнулся, и в этот момент Степан почувствовал, что возникший между ними при встрече холод растворился окончательно, как будто его и не было, а если и почудилось, то осталось лишь смешным напоминанием.
Степан с удовольствием заглотил внутрь дедовское угощение. Они, как полагается, чокнулись, издали кряхтящий звук, от обжигающего нутро напитка. Степан взял со стола дольку помидора, а дед Прохор смачно занюхал самогон чёрным хлебом.
– Давно на пенсию вышел? – спросил дед, Степана.
– Десять лет уже – просто ответил Степан.
– В охране работаешь? На пенсию одну только старики вроде меня могут жить, да и то, кое-где нахожу приработок. Самогон этот дачникам по вкусу шибко бывает.
– Хорош самогон, ничего не скажешь. Работаю в охране, ты дед прямо провидец, и на счёт пенсии ты прав, на такую сумму не проживешь. Обидно даже иногда бывает.
– Не обижайся служивый. Таких как мы у царя много. Всем заплатить нужно, а где взять? Если эти тунеядцы работать не хотят. У нас вся деревня на пенсию царскую существует, да парочка человек в город на своём авто ездят работать. Вот тебе и расклад, как хочешь, понимай. Только царю трудно, что раньше было, что сейчас.
– Вроде он еще и не царь, сам того не хочет – серьезно произнес Степан.
– Ты это не слушай, здесь всё яснее ясного. Сам посуди, лучше подобного расклада ничего быть не может. Спокойствие размеренность во всём. Главное преемственность во всех вопросах. Хорошо всем, всё одно не будет, а тем, кто родину не ценит, не умеет её любить, то им и не нужно условия создавать. Потому что, сколько волка не корми, он всё одно в лес смотрит.
– Но многие из таких деятелей считают, что они любят родину ещё больше нас настоящих патриотов.
– Ерунда, одна говорильня. Знаем, к чему приводит эта любовь. Упаси бог, от этого. Главное, взять все, да и поделить, а потом, мы наш, мы новый мир построим. Для этого и заберут у нас с тобой всё в первую очередь, и не потому, что мы самые богатые, а от того, что верой и правдой за царя-батюшку стоим. Как говорится, чтобы неповадно было.
– Это ты правильно говоришь. Я этих революций, как чёрт ладана боюсь, потому что с нас служивых первый спрос будет, и не с вояк, а именно с нас, кто фундаментом, опорой режиму стоял и сейчас стоит.
– Мне не так страшно. Жизнь, как говорится, прожита, но голова всё одно анализирует. Душа тоже болит. Услышу где, как наши оборванцы, не стесняясь, власть поносят, так дурно становится, а поделать ничего нельзя. Скажи, вякни слово поперёк, то хай такой подымут, что не знать будешь, куда убегать. И потом, как здесь существовать будешь. Терпишь эту сволочь, думаешь: так вам и надо суки.
Дед Прохор разлил уже в третий раз. Степан почувствовал, как внутри потеплело. В голове расслабилось. Язык начал обретать обыденную, в таких случаях, подвижность. Если бы Степан находился в привычной для себя обстановке, то очень близко было бы до извержения так называемого словесного поноса, который он сильно любил. Перебивал любого говорящего, не мог спокойно реагировать на любое противоположное мнение и даже созвучное с его мыслями, нуждалось в его подтверждение. Происходило это не всегда, а в случае благоприятного стечения обстоятельств, сейчас же была очевидная помеха. Он в первый раз видел деда Прохора, поэтому уже несколько раз одернул себя от желания импульсивного комментария.
Голова же продолжала дурнеть, дед Прохор и вовсе набрался с избытком. Закуска стояла почти нетронутой. Погода за это время практически полностью восстановилась. Часы подвели свои стрелочки к трём часам дня.
– Автобусы, как ходят? – спросил Степан, вспомнив то, о чём хотел узнать в первую очередь.
– На пятичасовом поедешь, нормально будет, как раз вечерком дома и с новой шашкой – ответил дед Прохор.
– Шашку посмотреть нужно – серьёзно сказал Степан.
– Шашка хорошая. Сейчас сердечко запрыгает от радости – пьяно и странно произнёс дед Прохор.
Степан уже от этих слов, почувствовал сдавливающее нетерпение. Обладание настоящей шашкой было очень близко, и то, что дед сегодня расстанется со своим сокровищем, виделось делом решенным.
– Сейчас принесу – сказал дед Прохор, поднимаясь из-за стола.
Степан ожидал увидеть шашку сразу во всей красе, но дед притащил грязную тряпку сероватого оттенка, и лишь по форме Степан мог догадаться, что под старой грязной тряпкой скрывается его вожделенная мечта. Дед Прохор специально тянул время, что-то охал, скрипел. Степан не вытерпел дикого искушения.
– У меня есть десять тысяч и ни копейки больше.
В этот момент дед Прохор развернул тряпку, и на белый свет появилось чудо, которое отблескивало изяществом хорошей стали. Сделанная из дерева рукоятка притягивала руки, жадное углубление дола просило поскорее напиться досыта горячей и сладкой крови. Степан, в прямом смысле этого слова, потерял дар речи, он ничего не мог из себя выдавить, руки вцепились в долгожданную мечту, он перекладывал шашку из руки в руку, подносил ближе к глазам. Дед Прохор при этом от чего-то отодвинулся от Степана подальше, его взгляд старательно уклонялся, чтобы лишний раз не встретится с начищенным до блеска металлом, который оказавшись на свободе, всё больше напитывался силой, сиял нехорошим самолюбованием, притягивал к себе, звал за собой.
Дед Прохор начал чувствовать дурманящий привкус крови, за которым стеной стояли образные видения, мелькали лица. Он несколько раз сквозь пелену пьяного тумана разглядел неприятное лицо Выдыша, тот противно улыбался, что-то говоря капитану Резникову, а тот отвечал Выдышу. Позади них на невысокой осине болтался труп человека. Грязная и толстая верёвка передавила посиневшую шею. Руки несчастного неестественно сжались в застывшие кулаки, как будто он пытался усилием непоколебимой воли перебороть неизбежную смерть. Деду Прохору на секунду показалось, что Выдыш сейчас улыбается от того, что рассматривает их со Степаном.
– Имя им легион – неожиданно произнёс дед Прохор.
– Не понял? Причём тут легион – спросил Степан.
– Ну, ты давай, заканчивай, ложи её в футляр. По цене, считай, договорились – голос деда показался Степану испуганным, сдавленным.
Дед Прохор же к этому времени уже сильно устал, разыгрывать что-то вроде спектакля, который с каждой минутой давался всё труднее и труднее. Разговаривать со Степаном, что-то объяснять ему, не хотелось ни сейчас, ни ранее. Деваться было некуда, время же окончательно затянулось, и дед Прохор мечтал лишь об одном, как можно скорее закончить чужое для него представление, и отправить Степана в сторону автобусной остановки.
– Ты дедуля чего такой? – спросил Степан.
– Просто нервничаю малость – ответил дед Прохор.
– Хотел мне рассказать о шашке, говорил знатная она. До автобуса ещё больше часа – Степан, произнося эти слова, отсчитывал десять тысяч рублей тысячными купюрами.
Дед Прохор спокойно и безразлично запихал деньги в карман и быстро наполнил заскучавшую посуду.
– Я эту шашку недавно нашёл. Печку перекладывал и наткнулся на неё. Думал, гадал, пока не вспомнил отцовский пьяный трёп. Я тогда ребёнком был. Невинная душа, но как оказалось, отложилось это где-то на самом дне моей памяти, а когда шашку обнаружил, то и всплыло всё в одночасье. Батюшка мой покойный с ума сошёл. Впоследствии жил последние годы, богом отведенные, в специальном поселении для душевнобольных. Я сильно боялся, что и на меня с братом это дело каким образом перейдёт, но бог миловал.
Говоря чистую правду, дед Прохор, не закрывая глаз, увидел внутри себя, улыбающегося капитана Резникова в начищенных сапогах, с гладко выбритым лицом и, подогнанной под фигуру, формой защитного цвета. Золотом преломлялся солнечный луч, отражаясь от блестящих дороговизной жёлтого цвета погон.
– Дальше то что? – не выдержал Степан, от того, что дед снова впал в задумчивость.
– Извини, напился я уже. Насчёт шашки, батюшка мой говорил: шашка эта
большая реликвия. Ей на нашей земле был убит последний большевик.
– Ничего не понял, что значит последний, и когда это было? – Степан действительно ничего не мог понять, ему требовалось более подробное объяснение.
– Всё просто Степан. Последний большевик в наших краях, во время боевых действий. Красные победили, но последний, отправленный к своим праотцам, на местной земле, был убит этой шашкой. На этом всё тогда и закончилось, сам должен понимать. Война дальше покатилась, а именем этого большевика одна из улиц в городе до сих пор называется.
– Подожди Прохор, а как же Колыванское восстание? – спросил Степан, пытаясь уточнить события.
– То восстание эсеровское, а я тебе про войну праведную, гражданскую говорю. Разные это вещи. Одно недовольство жопошное, а другое, возможности, упущенные на долгие годы, тоской безвозвратной ставшие для многих и многих несчастных. Так что имей ввиду Степан какая тебе шашка досталась. Ты извини, но я хочу лечь отдохнуть. Иди на остановку, час остался. Я тебя не выгоняю, но пойми меня правильно – дед откровенно засыпал на ходу, при этом сильно осунулся и несомненно постарел лет на пять.
Степан не стал обижаться, возражать. Он, напротив, был даже рад
покинуть деда Прохора, держа в руках свою драгоценную покупку. Только странными казались глаза деда Прохора, что-то ненормальное затянуло их тяжёлой паутиной, сделало безжизненными, уставшими и где-то в самой глубине проглядывался, спрятавшийся от взора Степана, тревожный нарастающий, как бурный поток воды в половодье, страх.
Степан помахал деду рукой на прощание. Он стоял по другую сторону невысокой, металлической калитки, дед Прохор, с трудом переставляя ноги, вышел проводить гостя.
– Давай Прохор, бог даст, обязательно увидимся – произнес, прощаясь, Степан.
– Не увидимся Степан – подавленным голосом ответил дед Прохор.
– Брось ерунду собирать. На рыбалку приеду, может, с этим Пашей Выдышем – Степан отошёл от калитки на пару метров.
– Не Паша его зовут – произнёс дед Прохор, Степан отчётливо это услышал, хотел переспросить, но дед Прохор скрылся внутри дома.
Степан постоял еще секунд двадцать, после этого быстрым шагом двинулся в сторону остановки общественного транспорта.
4.
Дом сразу окрасился в чужеродные тона, потянуло сильным неприятным холодом откуда-то из-под самого низа. Привычные углы заметно углубились, вся имеющаяся грязь выползла наружу. Большой чёрный паук, не испытывая никакого страха, спокойно передвигался по-хозяйски проверяя свои владения. Появилась, знакомая Степану, чёрная кошка, легла напротив деда Прохора, несколько раз широко зевнула, обнажив острые белые клыки.
– Явилась, Бестия – тяжело прошептал дед, сжавшись от пробирающего холода.
Кошка, не обращая внимания на слова деда, вытянулась на полу, изредка поглядывая в его сторону. На столе стояла недопитая бутылка, но дед не прикасался к ней, а посидев ещё минут пять в полной тишине, прилёг на кровать, подогнув ноги к животу. Ещё через десять минут он заснул. Тревожный сон двигался сам по себе, лишь иногда вовлекая деда Прохора в свои сюжеты, которые носились на уровне далёких воспоминаний, смешивались с недавним разговором, уходили куда-то дальше, оставляя маленького Прохора где-то в стороне от стоявшего возле забора живого и смеющегося отца.
– «Он не сошёл с ума. Это они его забрали к себе» – пронеслось в голове деда Прохора.
Улыбнулся отец. Родное, чистое, светлое – притягивало Прохора, ему хотелось как можно крепче обнять отца, прижаться к нему даже в сто крат сильнее, чем в далёком, безвозвратном детстве. Хотелось, чтобы они были вместе, хотелось сказать, что он всё знает, чтобы отец услышал его прямо сейчас, в эту минуту, понял его, и Прохор вновь почувствовал сдержанную, но при этом очень глубокую любовь отца, которой нет и не может быть предела ни здесь, ни там.
Отец чуть слышно позвал его, Прохору не было страшно. Напротив, он обрадовался, когда отец повторил свой зов. Ласковый, низкий голос занял весь объём сна. Прохор быстрым шагом пошёл, затем перешёл на бег, стремясь к отцу, который всё ещё стоял у забора. Отец двинулся навстречу. Прохор видел глаза отца, в них светилась неподкупная радость встречи, которая сумела разорвать оковы слишком долгой и казавшейся бесконечной разлуки. После всё замелькало, заспешило, покрылось непроглядным сумраком темноты, пропитывающей всё вокруг.
Темень продолжала сгущаться, дыхание малость успокоилось. Руки перестали что-то искать, не обращая внимания на состояние сна, чёрная кошка забралась на табурет, напротив лица деда Прохора, внимательно наблюдала за мимикой на морщинистом лице…
Дед Прохор проснулся, когда и без того не очень активное солнце окончательно покинуло село, скрывшись за высокими макушками находящихся чуть в отдалении деревьев. Прохладный сумрак, поддержанный мелкими тучками, быстро опустился к земле, пока дед Прохор находился во власти беспокойного мельтешения своих снов. Он начал ворочаться с боку на бок, когда за окошками установилась слепая темнота. Ещё через несколько минут тяжело открыл затекшие глаза. На кухне горел тусклый свет. Дед Прохор сел на кровати, сердце начало биться быстрее. Через проем, не имеющий двери, дед хорошо видел сидящего за столом капитана Резникова. Тот что-то тихо говорил, иногда противно смеялся, почти так же, как и в тот злополучный день, когда он увидел его и того, кто называл себя Выдышем, в первый раз…
5.
…Печка дымила, начиная с марта. Прочистка доступных колодцев и трубы не дала результата, поэтому он тогда, с трудом дотерпев до мая, решил разбирать кирпичи в районе выхода газоходов к трубе. Сама печка была сложена очень давно, Прохор помнил её еще со времен невыученных уроков и казавшихся бесконечными, – долгих, тёмных, зимних вечеров.
Проработав от силы час, он наткнулся на потайной лючок совсем небольшого размера, который находился внутри основного газохода.
– «Это ещё что» – подумал тогда.
Закурил сигарету, усевшись на стул. В голове одно за другим возникали различные по своей природе предположения. Все они несли с собой волнующее предвкушение тайны.
– «Что там может быть. Деньги, нет, откуда они. Хотя, чем чёрт не шутит».
Очень осторожно, ощущая собственный пульс, выломал глиняную обмазку, потянул жестяную крышку. Рука не проходила в пространство тайника, ободрав об кирпич кожу, он всё же проник внутрь. Рука нащупала предмет, обернутый в тряпку. Прохор потянул его наружу и, развернув тряпку, высвободил для обозрения настоящую казачью шашку. Долго обстоятельно рассматривал он её. Переворачивал, пробовал идеально наточенное острие. Прикоснулся губами к блестящему полотну металла, чтобы ощутить ни с чем несравнимый привкус стали, но в этот момент случилась первая неприятность. Привкус мгновенно наполнился чем-то сладким, знакомым. Прохор на долю секунды подумал, что порезал губу, но это было не так. Кровь вторглась в его вкусовые рецепторы вместе со сталью. Прохор отстранил от себя шашку, положил на стол. Постоял, глядя на неё, пока неприятный привкус чужой крови не оставил сознание в покое.
Воспоминания с большим трудом проникали к нему. Что-то мешало, не пускало занять столь важное им место. Преодолев препятствия, проглотив лишний, как казалось, стакан самогона. Прохор вспомнил отца, затем себя мальчишкой, затем молодым парнем, сидящим на берегу дальнего озёра…
Дальше хуже. Что-то незваное появилось в обычном обиходе жизни. Хотя если честно, то первое время он списывал мелкие неурядицы на настигшую чёрную полосу, которая очень хорошо знакома многим, и Прохор не видел в собственной персоне какого-то особенного исключения. Дела привычные давным-давно не спорились, всё валилось из рук. Появилось постоянное раздражение на самого себя, ещё большее раздражение на находящихся рядом людей, от этого очень скоро нарисовалась на пороге замкнутость. Желание перебороть свалившиеся неизвестно откуда изменения, присутствовало лишь первое время. Он старался убедить себя, что всякое бывает. Нужно только суметь настроить себя на волну позитивного настроения и пусть для этого нужно какое-то время обманывать самого себя, закрывать глаза на что-то ненормальное. Иногда смеяться над странностями, которые всё чаще и чаще стали гостить возле него.
То неожиданно упадёт со стола нож, хотя лежал он до своего падения почти на середине этого самого стола, то сама собой откроется входная дверь, закрытая на стальной толстый крючок, и ещё крючок долго противно раскачивается на глазах, напоминая о себе и о своём странном поступке. Один раз и вовсе услышал чужие голоса в гостиной дома. Осторожно прокрался с кухни, ещё осторожнее заглянул в гостиную, но там никого не было. Прохор хотел вернуться назад, сделал шаг, как в гостиной сам собой включился телевизор.
Эти события уже с трудом могли подстроиться под теорию о чёрной полосе. Новый этап заявил о себе испугом. Тёмная тень легла на лицо Прохора, о прояснение настроения не было и речи. Мысли скатывались к психиатрии, вспоминался несчастный отец. В одном из порывов даже поехал в город, чтобы искать помощи у медиков по душевным недугам, но в последний момент струсил. Нашёл тысячу отговорок, установил контрольные сроки, после которых уже не позволит себе никаких поблажек. С этим, хорошо напившись, вернулся домой и на радость два дня прошли в полном спокойствии. Третий день тоже начался неплохо и до вечера ничего особенного не происходило. Перепилив целую стопку досок, оставшихся от разобранного недавно старого сарая, Прохор, удовлетворённый заслуженной усталостью, поужинал, как и полагается, принял пару стаканов самогона, после чего сидя напротив включенного телевизора, заснул прямо в кресле. Сколько проспал, никогда не вспоминалось, но что снилось, запомнил, от того, что сон неожиданно получил продолжение с четким и ясным дополнением. Снился разговор, точнее диалог, в котором не понимал сути, а лишь слышал громкие голоса, развязанный смех, чужие интонации. Ударялись об голову знакомые слова, всё те же русские, матерные и простые, но они имели одну немаловажную особенность. Они при всем старании не складывались во что-то общее, понятное, до той поры, пока сон не продвинулся в следующую по счёту плоскость. Телевизор продолжал говорить устами молодой красивой девушки, о прошедших где-то рядом и не очень событиях. Экран позади девушки отсвечивал глубокой палитрой цвета, а на кухне кто-то говорил, и их голоса были несомненным продолжением, только что, как казалось, закончившегося сна.
Прохор, тогда чуть дыша, появился на собственной кухне. Страх опутал с ног до головы, охладил холодной испариной ладошки на руках, застрял тяжёлым, с острыми краями, комком в горле. Глаза видели чужаков, и они были непросто чужими людьми в его доме. Они являлись частью инородного мира. Мира, которого не должно было быть на его кухне, но он находился перед ним, не пытаясь даже хоть как-то спрятаться или может замаскироваться на время. Прохору не было необходимости что-то домысливать, всё понимал уже сейчас, как будто кто-то заложил в сознание ответ заранее, пока спал возле включенного телевизора. Чужаки вели себя так, как будто его появление возле них не было для них чем-то новым, а скорее напротив, вернулся к столу собутыльник, вышедший две минуты назад по малой нужде.
Капитан Резников, одетый в форму защитного цвета, посмотрел на Прохора, стоявшего в проёме, только десять секунд спустя, а Выдыш и вовсе не повернул в сторону Прохора головы. Он смотрел в темноту за окошком настолько внимательно, что можно было бы подумать о том, что он способен видеть через эту темень, подобно чёрной кошке, которую сейчас увидел Прохор. Та крутилась возле ног капитана Резникова, натирая и без того до блеска начищенные сапоги последнего.
Лицо Резникова выражало залегшую в тонких складках морщин под глазами усталость. Спрятавшаяся в серости будней аристократичность, проявляла себя лёгкой чуть заметной для неопытного взгляда тенью. Врожденная тонкость загрубела, покрылась несмываемым налетом жесткости. Но, не смотря на приобретенную за не один год обыденность, лицо капитана не могло скрыть своей породы. Ещё сильнее её выдавал взгляд открытых своей глубиной глаз, длинные ресницы дополняли глаза окантовкой красоты. Лёгкая синева тщательного бритья на упругих щеках хорошо сочеталась с правильной формой носа и губ. Короткая стрижка с вкраплениями седых волос, которые отблескивали скрытым серебром, и напоминали о том, что тонкие морщины возле выразительных глаз не одиноки и суровые годы отразились не только на них.
– Проходи, не стой в дверях – обратился к Прохору капитан Резников.
Его голос звучал спокойно, имея в себе что-то свойское, непринужденное.
Прохор сделал один шаг вперёд, посмотрел себе под ноги, по-прежнему боясь смотреть чужакам в глаза.
– Там нет дверей – неожиданно произнёс Прохор, после чего ещё больше испугался, когда в его сторону наконец-то повернулся Выдыш.
– Раньше были – просто отреагировал капитан Резников.
– Давно их уже нет. Сколько себя помню – продолжил Прохор, присаживаясь за собственный стол, который казался сейчас самым чужим из всех самых чужих на свете столов.
Ощущение страха сковывало, пронизывающая анемия делала руки и ноги такими же чужими, как и находившийся перед глазами Прохора стол. Он смотрел по-прежнему вниз, узоры, нанесенные на клеёнку, не складывались в какую-то общую картинку, разбивались на фрагменты, тем более капитан Резников и Выдыш молчали. Прохор кожей ощутил, что пришельцы просто на просто изучают его, подобно вытащенной из старого сундука реликвии. Странным образом всё поменялось местами. Прохор был в своём доме и был в нём абсолютно чужим. Собственное время, в котором существовал он, не могло защитить его от тех, кто, без всякого сомнения, для Прохора, в отличие от него, были здесь чужими, извлеченными из времён, давно покинувших эти места, оставившими, как казалось, навсегда сознание даже тех немногих, кто, ещё напрягая с усилием своё воображение, мог бы представить время, в котором естественно, если можно сказать, выглядел бы Резников и ничем бы не удивил Выдыш.
Он вообще показался Прохору человеком куда более зловещим, чем капитан Резников, хотя у Прохора ни на секунду не возникло сомнений в том, кто из них является старшим. Это также было заложено в него чем-то необъяснимым, пришедшим вместе с его гостями. Прохор мог бы ещё долго бояться собственных догадок, кружившихся в самой глубокой, загнанной в дальний угол, части испуганного сознания, но отгадка, чтобы не мучить, сама вылезла наружу.
– Поручик налейте водки. В горле пересохло – капитан Резников, посмотрел на Прохора, улыбнувшись.
Поручик Выдыш молча взял со стола бутылку. Прохор подумал о том, что изделие из стекла соответствует своим происхождением временам самого поручика. Стаканы, напротив, были из куда более знакомой эпохи. Выдыш наполнил каждый из гранёных близнецов на треть. Капитан Резников молча поднял свой стакан, то же самое сделал Выдыш. Прохор постарался взять стакан как можно крепче, чтобы новые знакомые не заметили, как трясутся его пальцы. Обжигающая жидкость с трудом провалилась внутрь, но Прохор быстро почувствовал знакомое тепло пробежавшие по каждой частички напряженного тела. Взгляд переместился на чёрную кошку, – и Прохор снова начал каменеть, увидев возле неё отгадку своего положения. Шашка была воткнута прямо в деревянный пол слева от капитана Резникова. Несмотря на тусклый свет, что распространяла от себя небольшая лампочка, острые грани шашки блестели хищным отсветом, холод от стали мгновенно оказался на коже Прохора. Неприятные мурашки поползли волной, заставив съёжиться, тяжело вздохнуть. Он потянулся к бутылке с водкой, но испугавшись, в последний момент, одернул руку. Его желание поддержал капитан Резников, он сам налил в каждый из стаканов.
– Пей – произнёс он.
Прохор жадно вылил в себя содержимое стакана, почувствовал долгожданное опьянение, которое начало приятным приливом расслаблять сжатую в клубок нервную систему, вместе с этим, начал терять свои позиции противный, пронизывающий насквозь страх. Глаза впервые оглядели обстановку по-хозяйски, пришельцы показались не такими уж страшными, и он отметил про себя не только неопрятную обстановку своего жилища, но и то, что Резников не выглядит враждебно, в его взгляде и движениях нет ничего вызывающего, агрессивного. То же самое касалось и поручика Выдыша. Он почти всё время был погружен в себя. Его крупное, некрасивое лицо выражало собой заметную апатию, а водка была хороша, через пару минут она вовсе завладела головой Прохора, проникла в руки и ноги, наполняя их кровью, настроила по своему усмотрению фокус зрения, и Прохор, расслабившись, откинулся на спинку стула.
– Так-то лучше – сказал капитан Резников, заметив опьянение на лице Прохора.
– Давайте знакомиться, Афанасьев Прохор Сергеевич. Как вы поняли, мы хорошо вас знаем – сказал Резников
– Я вас тоже, только не пойму, каким образом – спокойно и уверенно произнёс Прохор.
– Не удивлён, но всё же соблюдая правила приличия. Я – капитан окружной контрразведки Резников Семен Петрович. Рядом со мной поручик – Выдыш Валентин Вениаминович, представляющий тоже ведомство, капитан Чечек временно отсутствует, но вы ещё встретитесь с ним.
– Майор милиции в отставке, точнее на пенсии, Афанасьев Прохор Сергеевич – официально отрапортовал Прохор.
По лицу капитана Резникова было невозможно определить степень его опьянения. Прохор, размышляя про себя, попытался это сделать, но быстро оставил пришедшую внезапно мысль в покое. Капитан чувствовал себя вальяжно, если точнее, то совершенно расслабленно. Он почти не делал лишних движений, его взгляд находился то в самой непосредственной близости, то отдалялся совсем ненадолго, погружаясь в какое-то только ему известное измерение. Потом Резников, как будто спохватившись, быстро возвращался назад, боясь упустить что-то важное. Несколько раз за время короткого, по сути, молчания, он пристально старался заглянуть в самое нутро глаз Прохора. Резникову хотелось вывернуть Прохора наизнанку как можно скорее, и Прохор мгновенно почувствовал именно этот странный и пугающий посыл. Через пару секунд взгляд Резникова менялся, и Прохору, застигнутому волной неожиданного страха, начинало казаться, что и этот недружелюбный взгляд лишь показался.
6.
Пауза в общении длилась не больше минуты, но в сознание Прохора она отложилась сумрачной, чужеродной вечностью. В районе середины паузы или может ближе к её концу Прохор начал чувствовать неприятную скованность, захотелось произнести что-то самому, лишь бы поскорее оборвать, тикающую пьяным пульсом тишину, но ничего подходящего не могло появиться в голове, как он ни старался подобрать хоть что-то для продолжения, внезапного и отдающего запахом психиатрической истерики, знакомства.
Затруднение, в которое попал Прохор, разрушил, не обратив особого внимания на оставленную паузу, капитан Резников.
– Не нужно особо нервничать господин Афанасьев. Мы вам не враги, а совсем напротив. Можно сказать, что мы в какой-то мере часть вас. Конечно, не стоит воспринимать это дословно. Мы не вы, не ваше воображение, и тем более не психическое расстройство. Я хочу сказать: что мы единомышленники. Мы ваша возможность узнать, ощутить. Так что мы друзья Прохор. С нами ты можешь проверить себя, а там будет видно.
Прохор обдумывал, что ответить капитану на столь любезное определение их встречи.
– Я не совсем понимаю тов.… Прохор хотел произнести привычное для себя обращение, но осекся на третьей букве, – господин капитан, – исправился Прохор. Резников терпеливо ждал, когда Прохор закончит озвучивать свою мысль.
