Плерома. ???????

скачать книгу бесплатно

Плерома. ???????
Андрей Сафонов

Прага, Дрезден, Кенигсберг, Питер… Платон, К. Юнг, Р. Штейнер, Ф. Ницше, В. Пелевин… Изощренный интеллектуальный лабиринт, где в безумном узле сплетаются ключевые сюжеты мировой литературы и философии. Попытка познать себя обернулась такой бездной ужаса, которую невозможно представить, если сам не побывал там. Эта история трудно умещается в голову, но все описанное действительно произошло со мной. И каждому, кто думает, что дошел до точки невозврата, я могу теперь сказать точно, что выход есть.

Плерома

???????

Андрей Сафонов

© Андрей Сафонов, 2016

ISBN 978-5-4483-2599-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Немного об истории создания этой книги

Это может показаться удивительным, но почти с первых моментов осознания себя я мечтал написать книгу. Помню, как года в четыре сидел у телевизора, смотрел что-то вроде съезда депутатов и думал: «Пора, пора уже записывать, время уходит». Родители принесли тогда с завода списанные инженерные тетради, и я мучился от того, что в мире происходит так много интересного, а я до сих пор ничего не записал. Потому что еще не умел писать.

Помню, как в 5 классе выдумывал какую-то гремучую смесь о человеческой истории, тайнах космоса и жизни после смерти.

И потом этот замысел снова и снова в разных формах возникал во мне. Но в 2009 году, когда я закончил университет и женился на девушке своей мечты, старая идея вспыхнула с особенной силой. Я все более отчетливо стал понимать, что не смогу жить без цели и хотя бы иллюзии какого-то смысла. И таким смыслом для меня на время стало написание «великой книги». Вскоре стало понятно, что я не хочу просто сочинить очередную историю про выдуманных персонажей, и главным героем этой книги должен стать автор, то есть я сам. И в этой истории должно будет сплетаться все, что меня когда-то волновало: загадки судьбы, жизни и смерти, музыки, человеческой истории, космоса, архетипических символов… Временами я чувствовал необычайный восторг от ощущения сокровенного смысла, скрытого во всем. И беспомощность от того, что не мог его передать. Будучи учителем математики, я тогда сильно увлекался обратными связями и т.н. «странными петлями» – меня приводили в восторг самоорганизующиеся системы, спирали, фракталы, руки, рисующие друг друга на картине Морица Эшера, парикмахер Бертрана Рассела, стригущий в городе всех, кто не стрижет себя сам. Я чувствовал, что все это очень сильно связано с тайной самосознания, свободы, самоорганизации вселенной, и, возможно, с «высшим разумом». Но больше всего меня интересовали подобные петли в литературных сюжетах. У Борхеса есть рассказ о вавилонской библиотеке, представлявшей собой целую вселенную книг, расположенных в шестигранных комнатах, в одной из которых лежала книга, включавшая в себя все другие, но это была просто схема. В «Бесконечной книге» Михаэля Энде обратная связь более изысканна: мальчик, укравший книгу у букиниста и спрятавшийся на чердаке, с удивлением обнаруживает себя главным действующим лицом книги. Подобные самовложенные структуры используются Михаилом Булгаковым в «Мастере и Маргарите», в фильмах «Матрица», «Нирвана», «13 этаж» и многих других. Однако это все были придуманные сюжеты. Чуть дальше пошел Эдуард Лимонов, сделавший себя героем своих романов и фактически выдумавший свою судьбу. Нечто подобное хотел сделать и я, но искал другое содержание, нежели у Лимонова. Меня тоже одолевали мания величия, честолюбивые амбиции, греховные страсти и романтический зов, но всего этого было мало. Мой замысел был гораздо безумней. Мне хотелось сделать свое крохотное «я» ареной, на которой бы разыгрывалась драма всего мироздания. Территорией, где ставится вопрос об окончательном смысле всего происходящего. Это парадокс макро- и микрокосма – ведь крошечная клетка содержит информацию обо всем организме, а наше сознание способно охватить все мироздание.

Мне хотелось написать книгу, которая смогла бы реально изменить мою жизнь и жизнь окружающих.

Вскоре стало очевидно, что во внешнем мире вряд ли удастся найти то, что меня волновало. Но заглядывая в себя, я оказывался лицом к лицу с новым непостижимым миром, о котором почти ничего не знал. Везде в окружающем мире я являлся пассивным наблюдателем, и только в самом себе становился действующим лицом. Там внутри открывалось загадочное пространство, где действует таинственная воля, где эмоции порой возносятся к неведомым сферам, где мысль неотделима от реальности, там присутствует некая точка сотворения, в которой мечта становится явью. Если окружающие меня объекты обращались ко мне своей наружной стороной, а сокровенная их суть была сокрыта (или, как говорил Иммануил Кант, «вещи в себе»), то наблюдая за своей внутренней жизнью, я оказывался как бы с изнанки бытия. Там, где объект познания одновременно является субъектом.

И как будто некий длинный коридор уводил меня из мира, который можно увидеть и потрогать, в таинственный лабиринт, ведущий к сокровенному источнику всего происходящего.

Я с жаром взялся за дело. Я перелопатил сотни книг, пересмотрел массу фильмов, поступил на философскую аспирантуру. Вспомнил всю свою жизнь, начиная с первых вспышек сознания. Занимался медитациями, осознанными сновидениями, выходил в астрал. Писал стихи и песни, чтобы хоть как-то снять творческое напряжение. Бродил по загадочным местам города, забирался на старинные чердаки, пытаясь сделать себя приманкой для сказки, которая, казалось, только и ждала своего умелого ловца, плавая по просторам «информационного поля». Моя голова, казалось, вот-вот взорвется от переполнявших ее идей: сюжеты рождались за сюжетами, символы за символами. И когда я выходил из дома, как будто невидимый шлейф мыслей тянулся за мной, совершая титаническую работу в ноосфере.

Но несмотря на это, книга не получалась. Я снова и снова переписывал отдельные страницы, добавлял сюжетные линии, но чего-то не хватало. Никак не удавалось сложить отдельные элементы в единое целое. Я все больше понимал, что не могу подделать жизнь. Что не смогу сказать миру что-то определенное, пока не познаю этого «на своей шкуре». Я чувствовал, что между фантазией и бытием есть какая-то пропасть, которую я не могу преодолеть. И начинал догадываться, что этот переход к яви связан со страданием. Что если не будет жертвы, то мне не удастся ни понять, ни сказать ничего серьезного. С этой проблемой испокон веков сталкивалось искусство – от греческой трагедии и Данте до Достоевского и Тарковского. Но моя проблема была в том, что я категорически не хотел страдать. Я хотел наслаждаться жизнью. Более того, я стал все отчетливее понимать, что за всю свою жизнь еще не совершил ни одного настоящего поступка. Никого не спас, не защитил, никому реально не помог. Меня постоянно мучило чувство вины, мне казалось, что я паразитирую на окружающих, прожигая бесценное время. И при этом ставлю перед собой горделивые проекты, за которые не готов платить. И в конце концов я отчаялся написать эту книгу.

Но в конце 2013 -начале 2014 года со мной и моей женой произошли настолько ошеломительные (необычайные, чудовищные, прекрасные… —мне трудно подобрать слово) события, нам пришлось пройти через такую бездну ужаса, что когда мы вышли из нее, я понял, что мечта сбылась: тот сюжет, до которого я бы никогда не додумался, выдала сама судьба. «Ноосфера» ответила на мой запрос, отразив его в своих бесчисленных зеркалах. Это произошло так быстро и сверхъестественно, как я не мог и мечтать: все сложилось в одну головокружительную мозаику, сказка слилась с явью, мое «я» действительно стало сценой, на которой разыгралась главная драма человеческого существования, где мертвым узлом стянулись вопросы, о которых размышляло человечество на протяжении веков.

Хоть я и не являюсь кем-то гениальным и, упаси Господь от того, чтобы считать себя лучше остальных, но теперь я могу сказать, что действительно узнал о природе реальности нечто такое, что перевернуло все! Теперь я получил историю, в которой есть нечто, что может реально менять жизни!

То, что произошло той страшной осенью, я вспоминаю фактически каждый день, и огромная радость наполняет меня от того, что это уже позади, и я знаю, что теперь никогда не стану прежним. Моя жизнь началась с чистого листа. Это как родиться снова. Но родиться осознанно, зная зачем и куда идешь, зная тайну, которая наполняет жизнь безудержным счастьем. И скажу без ложной скромности, что подобного сюжета еще не знала мировая литература, эзотерика и философия. И мои таланты и заслуги тут не причем. Я как мог описал то, что было с нами. Возможно, у кого-то это получилось бы гораздо лучше.

Данный текст можно рассматривать как изощренный интеллектуальный лабиринт, наподобие «Маятника Фуко» Умберто Эко или произведений Виктора Пелевина. Платон, Б. Паскаль, Ф. Ницше, Л. Гумилев, П. Флоренский, Ф. Достоевский, А. Белый, К. Юнг, Р. Штейнер, В. Зеланд, кришнаизм, буддизм, православие, Р. Докинз и С. Хокинг и многое другое повстречается в его запутанных коридорах. Но в отличие от литературы постмодерна, из нашего лабиринта есть выход.

По сути, главный вопрос, на который я хотел ответить: как же на самом деле все устроено? Можно ли за грудой красивых обложек, авторитетных имен, мудрых фраз и сотен противоречащих друг другу учений найти истину в ее первозданном виде? Истину, которая была бы четкой, конкретной, и могла бы стать маяком в жизни? Рискну утверждать, что эту истину я нашел. Вернее, она меня нашла.

Пролог

«И тогда ты поймешь, куда вела эта спираль. Откроется сокровенная дверка, и за ней ты увидишь множество лиц, которых ты мечтал бы никогда не увидеть. Тех, кто связан с тобой неразрушимыми узами. Перед которыми тебе нужно будет дать ответ».

Внезапно все стихло, голоса, молотки и сверла за дверью смолкли. Только, как часовая бомба страшно колотится сердце, и траурный голос вещает из глубин головы:

– Не знаю, не знаю, Андрюша, есть или нет, – думай сам, надо же когда-то начинать.

– О, если бы я взял трубку, когда звонил Телемский, если бы не откусил ириску, – снова и снова цепляюсь за упущенные навеки шансы.

– О, если бы в своей жизни ты сделал все наоборот, если бы ты никогда не родился! Но это был бы уже детерминизм! Ох, воистину, Андрюша, тебе бы очень повезло, если бы ты никогда не родился. Мы бы все были СЧАСТЛИВЫ!

Что там, за этой дверью? Муки, которых еще никто никогда не испытывал, или… Мук, очевидно, не избежать, они будут даже если я останусь здесь, но если я открою им, может быть, все-таки удастся спасти её? Ту, которую так подло предал, которая уже много часов подряд читает отвратительную зомбоформулу в крошечном «портале» за шкафом… Ту, от которой зависело все. Но разве это еще она???

– Неужели ты думаешь, что нам нужно тело? – издевается зловещий голос.

…Энергия не может передаваться от более холодного тела к более горячему. Энтропия неумолимо растет, второй закон термодинамики гласит… неизбежная тепловая смерть вселенной – отчаянно путаются мысли.

– Кто там? Эй, кто там за этой дверью???

Что они скажут, как я посмотрю им в глаза, что они сделают со мной? Те, кто безмерно любят её, кто жертвовал собой ради нее, но, увы, все оказалось напрасно. Все пошло прахом из-за какого-то клоуна, беспомощного зомби, бегающего кругами и пожирающего отруби. Но что они сделают, если я останусь? Эту дверь они снесут с одного удара, а так остается хоть какой-то шанс, хоть один свободный поступок за всю жизнь – шаг навстречу мечте! Изуродованная рука со страшным шрамом, похожим на кровавую луну, поднимается, медленно опускаются засовы…

Плерома

Первая догадка появилась в Дрездене. Мы приехали туда из сказочной Праги, полной какого-то дикого отчаянного веселья. Там стояла инфернальная жара. Со всех углов доносились музыка и смех. Словно обезумевшее стадо перед кровавой бойней, люди жадно пили жизнь, будто утекающую в невидимую пробоину. Все походило на старый сюрреалистический сон: улыбчивые скелеты на часах ратуши, зовущие в свою бредовую смешную страну. Карлов Мост, уставленный каменными стражами. Арки, словно возникающие из-под земли. Кусты марихуаны, фривольно выглядывающие из окон. Люди-статуи, неожиданно оживающие и хватающие за руку. Статуи-люди, со страшной ухмылкой выглядывающие из-за углов. Таинственно подмигивающие негры-наркоторговцы. Студенты, зависшие в безумном экстатическом танце. Возможно, что-то подобное творилось в Вавилоне во время пира Вальтасара.[1 - .«Пир Вальтасара» – библейский сюжет из книги пророка Даниила, в котором описывается, как вавилонский царевич Вальтасар устроил грандиозный праздник, на котором совершил кощунство, после чего вавилонское царство было разрушено персидскими войсками, а сам царевич был убит. В настоящее время выражение является синонимом «пира во время чумы».]

Еще вчера мы были в феерической Праге, а теперь стояли в Дрезденской картинной галерее напротив Сикстинской мадонны, заполнившей все пространство. Лена исчезла куда-то, и мы остались вдвоем с Птицей.

– Доктор Штейнер[2 - Рудольф Штейнер – немецкий философ и эзотерик, создатель учения антропософия, о котором будет говориться далее.] говорил, что это духовный образ зимы. В предрождественское время земля становится как бы… мм… матерью, беременной духами природы, которые вот-вот проявятся в эфирной жизни растений… А еще он говорил, что зимой земля становится как бы… э… резервуаром для душ, которым суждено воплотиться в течение последующего года, – запинаясь, говорю я Птице, стараясь до глубины души поразить его своей эрудицией (и волнуясь от того, что это не получается). Я был новоиспеченным философом, после окончания физмата поступившим в аспирантуру на кафедру философии и логики, Птица – моим бывшим преподавателем по философии и очень загадочной личностью.

Птица многозначительно качает огромной лысой головой с черной как у шахида бородой.

– Да… наверное… это всё похоже на правду. Но есть что-то странное во всем этом… – Огромный лоб страшно морщится, словно решая некую непосильную задачу.

Вдруг он останавливается как вкопанный.

– Подожди-ка, я, кажется, понял, что это!

Я удивленно смотрю на него.

– Это Плерома[3 - Плерома – высшая полнота бытия в греческой философии. Согласно учению гностиков, плерома – это совокупность высших духовных сущностей (эонов), в которой потенциально содержатся все проявленные и непроявленные миры.]…

– Э…

– Это Полнота. Предвечная непостижимая Полнота мира, из которой все мы родом.

– Э…

– Эх, Андрюшка, ну и задачку ты мне поставил… Да ты хоть осознаешь, перед какой тайной мы стоим??? Неужели ты не понимаешь, что с этим не шутят??? Плерома – это источник, из которого разматываются по спирали все варианты развития вселенной.

– То есть и все варианты наших судеб?

– Да! Причем там все уже совершено заранее, а это, – Птица многозначительно проводит круг по воздуху – все, что нас окружает – это рябь на поверхности этого бездонного моря.

– Пространство вариантов[4 - Термин из эзотерического учения В. Зеланда «Трансерфинг реальности», основанный на т.н. многомировой интерпретации из квантовой физики, в которой говорится о множественности одновременно существующих вариантов развития вселенной. Похожие идеи развивал Х. Л. Борхес в рассказе «Сад расходящихся тропок». В нашей с Птицей терминологии пространство вариантов фактически совпадает с плеромой.]…

– Именно! Вспомни наш разговор о принципе ряда, – программа уже написана за нас, и выйти из нее могут очень немногие…

На какой-то момент я выпадаю из реальности и передо мной воздухе проплывает мысленный образ – женская фигура, на миг показавшаяся из-за приоткрывшихся штор, словно посланница иного высшего мира, начинает стремительно обрастать спиралями. Каждый виток при увеличении дает еще тысячи витков, каждый из них – еще тысячи и так дальше, дальше в леденящую и будто тоскливо поющую о чем-то беспредельность. И где-то, среди бесчисленных витков, находится моя жизнь, всего лишь микроскопический завиток, нелепый завиток в кармической паутине…

Затем появился образ младенца. Душа его, вдоволь налетавшись по кухне между бабушкой и родителями, теперь приземлилась в крошечное тельце в коляске, стоящей под зимним окном. С той стороны разукрашенного морозом стекла – мама, папа и бабушка обсуждают свои уже давно решенные перестроечные проблемы. На дворе 7 января 1988 года. Мысли младенца далеко. Он видит бесчисленные спирали, кружащиеся по завьюженной, ревущей от еще невиданного никем ужаса, вселенной. Он приземляется на одну из них – это узкая, вьющаяся синей лентой дорога, по которой он катится на велосипеде. Рядом едет кто-то еще, дорога петляет среди деревьев, арок и кладбищ, пока не сворачивается кольцом. «Отсюда выхода нет – полный ноль» – говорит чей-то холодный голос. И действительно, у дороги уже нет ни начала, ни конца – это замкнутый круг, из которого нельзя выбраться. Раздаются чьи-то грубые крики. В темный коридор втаскивают беспомощного молодого человека.

– И так будет, Андрюша, так будет, – говорит леденящий душу голос, – если за всю жизнь ты так и не поймешь…

«Это ужасно, я не хочу, не хочу, чтобы было так!» – думает младенец, но пожелтевшая от времени страница сознания закрывается и на смену приходит другая мысль. «Но ведь впереди еще так много времени, мама с папой меня так любят, мне так тепло и уютно» – с такими сладостными грезами младенец погрузился в темное, но необычайно сладостное марево. Я не знаю, было это или не было, но на протяжении всей жизни мне не давали покоя эти образы младенца и спирали, что-то очень важное было в этом, казалось, вот-вот –  и я смогу разгадать эту загадку.

– Посмотри на них, – выводит меня из мыслительного транса голос Птицы. Он указывает на головы младенцев, едва проступающие из облаков, – перед каждым воплощением мы все пребываем там, в лоне великой матери, среди всей полноты проявленных и непроявленных форм. Поэтому какое-то время после рождения младенец помнит обо всем. Он помнит о мире, где нет ни прошлого, ни будущего. Мире, где нет ни зла, ни добра, ни страданий, ни радости. Вся его судьба расстилается перед ним там как на ладони. Об этом прекрасно писал Платон в десятой главе Государства. Главный выбор в жизни совершается уже тогда. Однако потом, когда душа окончательно погружается в земную слякоть, она забывает об этом выборе…

Возле касс продавались прекрасные репродукции «Плеромы».

– Может купишь одну Лернеру? – Предложил Птица. Но я пожалел денег.

Сгорбленные под тяжестью опускающейся на нас тени, мы вышли из Галереи.

Весь вечер мы гуляли по кукольному Дрездену – прогулялись до вокзала мимо серых коммунистических коробок, сфотографировали Птицу рядом со статуей Мартина Лютера. Словно чьи-то удивленные раздутые лица, проплывали воздушные шары мимо Фрауэнкирхэ, пока юноша выстукивал на металлофоне «Stairway to heaven» Led Zeppelin. Далее по уютной брусчатой улочке мы спустились к набережной. Возле моста заливался джазом рояль, и разносилось щемящее девичье пение, но ничто не могло дать облегчения моей душе, парализованной от надвигающегося на нее ужаса. Лена сильно мерзла у Эльбы, однако, поглощенный мрачными предчувствиями, я мало на это обращал внимания. Потом мы стремительно неслись в трамвае по погружающемуся в ночь городу. Все это напоминало панорамное старинное кино. Непонятно было, какой только в нем смысл.

Вернулись в гостиницу ночью, и долго не могли найти вход. Сознание успело сфотографировать улицу – пустынную и как будто уходящую в Германию 30-х годов и далее, сквозь толщи веков, мимо дома Фауста, по кварталу алхимиков и чернокнижников в зловещую беспредельность, откуда медленно, но верно приближается зловещая птица. Это был идеальный образ для улицы zu dem Tod[5 - Улицы в смерть (нем).] из песни и книги, которую я тогда писал.

Сумерки сгущались. Как будто программа и до этого работавшая небезупречно, теперь начала давать явный сбой. То ли совесть окончательно спятила, то ли страшный информационный вирус внедрился в мое сознание и разбил его на множество несвязных кусочков, отчаянно барахтающихся в пустоте. Я не мог сосредоточиться ни на чем, не мог договорить ни одну фразу до конца, задевал людей, постоянно терял вещи. Мои руки дрожали, голова повисла, как у повешенного клоуна. Искривленный рот произносил невнятные наборы слов. Птица многозначительно философствовал о стирании личности и говорящих зомби.

Для того, чтобы описать то, что произошло дальше, мне будет трудно подобрать подходящие слова. Но попробую.

Улица zu dem Tod

В таком состоянии я вернулся в Калининград, бывший немецкий Кенигсберг, отошедший к России после второй мировой войны. Несмотря на то, что в 1945 город подвергся страшным бомбежкам, так что от центра ничего не осталось, ему удалось сохранить мрачный дух средневекового города-крепости. Было ощущение, что город навис над пороховым складом, и одной искры было достаточно, чтобы он стремительно низвергнулся вниз.

Возле порхающего над гладью привокзальной площади памятника Михаилу Калинину, давшего городу его новое имя (играя символами, мы называли его с Птицей Ангелом Михаилом), остановился наш автобус. Было 11 вечера, ехать к моей маме в Багратионовск было уже поздно, и мы решили переночевать у нашего общего друга – Толика Гусляра, талантливого уличного музыканта, частенько разъезжающего по ночному городу на велосипеде и предлагающего свое необыкновенное творчество зазевавшимся прохожим. Что-то побуждало меня вернуться в автобус, перед тем как он тронулся, но я не послушался. Оказалось, что в очередной раз зря. По всей видимости, именно там я забыл банковскую карточку, на которой находились почти все наши сбережения (за последние две недели я ее терял и находил множество раз). И без того подавленный непомерной печалью, теперь я окончательно расклеился. Птица взвалил на спину огромный рюкзак, набитый бутылками с чешским вином, и мы пошли. Возникла было мысль взять такси, но я пожалел денег, которых и без того почти не осталось. В общем, через полчаса мы были на улице 8 марта возле дома Толика. Словно иллюстрация к некой мистической книге, она казалась продолжением загадочной Праги. Как же много связывало меня с ней…

За 5 лет до описанных событий, еще до того как мы с Леной уехали в Питер, я принялся писать заветную книгу. Мне хотелось создать готический роман о Кенигсберге в стиле австрийского фантаста Густава Майринка[6 - Густав Майринк – австрийский писатель-экспрессионист, увлекавшийся йогой, алхимией, герметизмом и многими другими эзотерическими практиками, и пытавшийся все это использовать в своих произведениях. Долгое время прожил в Праге и посвятил ей свои ключевые романы «Голем» и «Ангел западного окна».], и в то же время придать ему апокалиптический оттенок – попытаться уловить «дух времени», который я чувствовал сокрытым везде – в заголовках газет, новостях, фильмах – во всем этом сквозило непреодолимое предчувствие надвигающейся катастрофы[7 - Саму книгу Апокалипсис я читал тогда только урывками и вряд ли что-то там понимал, но ощущение, что все это как то связано с самой сокровенной тайной моей жизни, не оставляло меня.]. Постепенно эта идея разрослась до смысла жизни, до книги книг, в которой я сам был бы главным действующим персонажем, пишущим эту же книгу, в которой пытался разгадать тайну своего «я» (а заодно и всего мироздания). Книга, как самопожирающая змея, должна была поглотить саму себя, а затем и всю мою жизнь, а также жизнь Елены, Толика, Птицы, Олди и всех близких мне людей. Получалось, что я как будто одновременно писал сюжет и проживал его. В многомерном «гильбертовом»[8 - Давид Гильберт – великий математик из Кенигсберга, достигший больших успехов в создании многомерных математических пространств. В современной математике под пространством может пониматься, к примеру, множество переменных или функций, объединенных какими-либо искусственными законами. В своем романе я мечтал создать своего рода пространство символов.] мире романа Птице суждено было стать таинственным мудрецом, вещавшим из глубин бытия, а Толику – гениальным музыкантом, сочинившим песню, слушая которую человек приближается к своей самой сокровенной сути, к метафизической точке, в которой содержатся ответы на все вопросы. Едва ли не ключевым символом романа явилась улица «8 марта», на которой находилась скромное жилище Гусляра, доставшееся по наследству от моряка-отца.

Когда-то давным-давно, еще до того как я начал писать книгу, мы с Толиком возвращались в этот дом, после затянувшейся ночной прогулки. Надвигалось утро. Все было призрачным и странным. И тогда, вдруг, что-то как будто поплыло внутри – я словно увидел, как предрассветная улица уходит в другое измерение – в средневековый город полный чудес и манящих картин, где бродили люди в остроконечных шляпах и с загнутыми носами ботинок. Улица была укутана серой дымкой и охвачена какой-то сверхчеловеческой печалью, но через этот туман вдалеке, словно заря, брезжила потусторонняя непостижимая надежда. Может быть, это была надежда на то, что эта жизнь не так проста, как кажется и в ней есть нечто глубоко таинственное, нечто, что освободило бы меня от обыденности, тошнотворной как прокисший щавелевый суп. Эту улицу я сделал символом пути в самом глубоком смысле этого слова – символом духовной дороги сквозь туман майи к истинной сути всего, символом самой жизни, улицей между рождением и смертью, начинавшейся и заканчивавшейся в кромешной неизвестности. В какой-то момент я назвал ее улицей zu dem Tod или улицей в смерть. В таком случае, я шел по этой улице каждый миг. А в конце ее я решил разместить таинственного и жуткого стража порога[9 - Страж Порога – устрашающий персонаж оккультистов и эзотериков, призванный защищать сокровенную мудрость от профанов. Часто являлся олицетворением метафизического судьи, которому требуется дать отчет.], метафизического судью перед которым придется ответить за все. Мне он представлялся зловещим силуэтом в жуткой маске с вороньим клювом, как носили врачи во время чумы, охватившей Кенигсберг в 17 веке.

После той ночной прогулки с Толиком, улица весь день маячила перед внутренним взглядом, жуткая и в то же время затягивающая как магнит. Тогда у меня родились про нее следующие строчки:

Глаза закрываю
Вижу странную улицу
Пустынную и уходящую
В безумные головные дали.

Там стен кривизна
И пространство сутулится
И кто-то в длинном плаще
Несет нам печали.

Вдруг падает голова —
Жуткая птица
С глазами какими-то ненастоящими
Выглядывает из-за плеча и..

Книга

В общем-то этот стишок и стал ростком, из которого начала разрастаться книга о мистическом городе-фрактале[10 - Фрактал – самоподобная структура в математике. Определенный элемент повторяется множество раз с различными вариациями, в результате чего появляется захватывающий дух узор. Примеры известных фракталов – ковер Серпинского, множество Мальдельброта.], городе-мандале[11 - Мандала – термин Карла Юнга, обозначавший проявление структуры высшего «Я» или самости в человеческом бессознательном.], каждый элемент которого символизировал бы некий аспект реальности. Все эти символы собирались в гигантское метафизическое уравнение, разгадав которое, можно было бы найти главный символ, окончательный секрет бытия. Я понимал, что это звучало самоуверенно, но в том и очарование юности, чтобы ставить нереальные цели. Чтобы забраться туда, где никто еще не бывал.

Буквально через месяц после того, как я начал писать роман, моя судьба повернулась странным образом. Мой одноклассник помог нам найти комнату за 3 тысячи рублей (что даже по меркам 2009 года было очень мало) в доме, прямо напротив улицы 8 марта и дома Толика. Тогда казалось, что вся вселенная идет навстречу мне. За время последующих двух лет, проведенных там, мечта и реальность слились воедино. Моей главной задачей было выбраться в астрал[12 - Сейчас существует множество пособий о том, как можно без особых усилий испытать внетелесный опыт. Но мало говорится о том, куда это может завести. Я надеюсь, что данная книга прольет свет на этот вопрос.] (в реальности которого я тогда уже убедился эмпирически), и уже там исследовать загадочную улицу zu dem Tod. Я надеялся, что там и завертится искомый сюжет.

Из раза в раз я вылетал в рассеченное деревянным крестом окно, изо всех сил греб руками к заветной цели, барахтаясь в плотном, как кисель, воздухе, но каждый раз что-то мешало мне добраться до «8 марта». Однажды сильный ветер подхватил меня и унес в противоположную сторону города – край красных черепичных крыш, и старинных гофмановских[13 - Э. Т. А. Гофман – писатель из Кенигсберга. Российскому читателю известен главным образом благодаря сказкам «Щелкунчик» и «Золотой Горшок», но его рассказ «Песочный человек» или роман «Эликсиры Сатаны» можно считать родоначальниками жанра ужасов.] улочек. Иногда город причудливо выворачивался, и вместо заветной улицы я оказывался в совершенно другой его части, чаще всего возле похожего на языческий храм Дома Советов. В другой раз я почти добрался, но уже на подступах к улице, над лабиринтом из гаражей (которых в реальности не было), похожим на средневековую деревню, силы оставили меня и я опустился. Из-за угла выглянула страшная старуха и спросила: «Чего ты ищешь?» Я понял, что она является астральным проводником по данной местности и может меня довести туда, куда я хочу, но совершенно неожиданно для себя в каком-то демоническом экстазе я запрыгиваю на спину старухе и кричу: «Счастья! Счастья хочу! Дай мне счастья!»

В одном из выходов я встретил там музыканта Олди из группы «Комитет Охраны Тепла».[14 - «Комитет Охраны Тепла» – легендарная рок-группа из Калининграда. Одна из первых начала играть регги в СССР. В текстах солиста Олди часто фигурирует имя Джа, что является растафарианским аналогом имени Иегова. Для Олди Джа выступает, скорее, не как объект религиозного поклонения, а как олицетворение всего прекрасного и наивысшего в жизни.]

Он сказал тогда что-то очень странное вроде: «Эх, Андрюша, ну что же ты наделал, как же ты мог??? И ангелы, и демоны недоумевают, мы все недоумеваем. Но ладно мы, но на что ты себя обрекаешь?…»

А однажды я шел по улицам астрального города, и все небо, куда я ни смотрел, было усеяно лунами, они висели скоплениями, как виноградные гроздья или страшные неизвестные медицине опухоли. На перекрестке я встретил чем-то знакомую женщину в белом медицинском халате со шрамом, страшно исказившим лицо. Я прошел было мимо, но что-то заставило меня обернуться. В этот момент она также обернулась, и наши взгляды встретились – мертвые глаза, словно воронки, затягивали меня. Наконец она спросила с мрачной усмешкой: «Ты что, генетики не знаешь?» Сама смерть, наверное, не могла произнести это выразительнее. Что-то настолько зловещее было в ее интонации, что меня охватил парализующий ужас. Мне показалось, что она знала какую-то тайну обо мне. Я в отчаянии кричу ей: «Скажите, скажите, скажите!» Но слова застревают в глотке, словно туда заливают какую-то отвратительную холодную жидкость, я задыхаюсь и судорожно хватаюсь за белый халат.

– АНДРЕЙ! АНДРЕЙ! – откуда-то сверху доносится крик. Это испуганная жена будит меня. Любимая чудесная жена. Это было только предвестие тех ужасов, через которые ей придётся пройти из-за меня…

– Ты говорил на странном жутком языке, это были как будто перевернутые слова из твоего стихотворения.[15 - Незадолго до этого я записал на компьютер это стихотворение и сделал реверс, полученное звучало жутко и по-восточному: «И ачелп аз-зи теавыдялгыв… Юавырказ азалг»]

Еще не раз ей придется меня возвращать оттуда, но не всегда это было так просто.

Итак, два года я потратил на безуспешные попытки прорваться к «улице сна». Параллельно было еще что-то: поступление в аспирантуру с математического на философский факультет, работа в школе учителем информатики, но все это касалось меня очень мало.

А потом мы неожиданно сорвались и поехали в Питер. Лена тогда окончательно оставила мысли о юридической карьере и находилось на мучительной развилке. Почти каждый день она говорила о своей якобы никчемности и непригодности, и об отсутствии смысла. Дабы дать ей оглядеться, а скорее, чтобы самому сбежать от себя, я подумал о Питере. Незадолго до того как мы заговорили о такой возможности, Лене приснился летящий к нам в окно черный памятник Петру Первому. И кто-то сказал: «Умерла наша общая мать». Рядом с черным попом они стояли у гроба. А сразу после того, как мы решили ехать, незнакомая женщина подошла к ней на улице и, ничего не зная о наших намерениях, попросила ни в коем случае не покидать область в ближайшем году.

В Питере мы познакомились с рядом интересных людей и заработали довольно приличную по нашим понятиям сумму, которой хватило на покупку новых велосипедов и поездку в Европу. Поездка в Прагу была нашей старой мечтой – она ведь так напоминала тот самый загадочный город, живую мандалу, отражающую структуру «высшего Я» или чего-то еще поважнее. По ее загадочным улочкам Густав Майринк настойчиво водил своих сомнамбулических големов и гермафродитов[16 - Голем – в каббалистической мифологии глиняная фигурка, оживляемая специальными заклинаниями. Гермафродит или андрогин в герметической символике обозначает высшую стадию духовного делания, совершенного человека, соединившего в себе мужское и женское начало.] до тех пор, пока читатель не начинал ощущать себя кем-то в этом же роде. Но поездка не принесла радости. Что-то случилось. Что-то прорвалось внутри. И черная зловонная субстанция стала заполнять душу.

И вот мы вновь идём по заветной улице: прекрасная, как Мадонна, Леночка в развевающемся голубом платье, гигантский Птица, пыхтящий под неподъемным рюкзаком спиртного, и я плетусь позади, словно живой мертвец, повешенный клоун, говорящий зомби. Заходим в похожий на средневековую конюшню двор, подъезд номер 12, заветная дверь, код 38, поднимаемся вверх по немецкой лестнице мимо закрученных спиралями перил.

– Ну все, Гуслярыч, мы пришли, – докладывает Птица.

Молитва

– Ага, сейчас, – словно старинная книга открывается дверь, за ней – милый, но как будто сильно постаревший Толик.

Вот мы и снова здесь! Сколько же связывало меня с этой комнатой! Она была полна воспоминаний, юных мыслей и мечтаний, многие из которых уже осуществились, а многие еще нет. Крохотная комната в коммуналке могла послужить превосходным материалом для готического писателя: карта млечного пути у окна, старый немецкий камин, стена, увешанная фотографиями и изрисованная художествами гостей. Руны, загадочные, похожие на свастики, узоры, а чуть дальше – сказочная карта, нарисованная художницей Асей, с которой встречался тогда Птица: в центре располагался холм, похожий на лицо странного существа – то ли растамана, то ли муравьеда, его огибала улица под названием «Надуманная» (не моя ли это улица zu dem Tod?). Казалось, улицы уходили за пределы рисунка, в невидимый астральный мир, окружавший пространство.

Комната давно стала для меня архетипом, скорее мифической, нежели реальной конструкцией, ведь большую часть времени я провел там мысленно, в процессе написания той, еще так и не написанной книги. Как будто сам воздух здесь был наполнен голосами и сценами из бездонной страны воображения. Впрочем, и реальность порой не уступала своей таинственностью.

В первый раз, когда я побывал здесь, Толик играл некую странную гармонию, которую он назвал «песней без слов». Несколько причудливых аккордов образовывали невозможное сочетания, какую-то неэвклидову лестницу звуков, рука ритмически поднималась с одного аккорда и опускалась на другой. Cловно маятник старинных часов, она ритмически раскачивалась туда и сюда, иногда рука на доли секунды замирала, и от этого все как-то судорожно сжималось внутри. Казалось, задержись он еще хоть капельку, случится что-то чудесное, невообразимое, сотрясутся сами основы мироздания. Открывались двери восприятия. Мелодия медленно, но верно вводила в мистический транс. А потом появился голос – щемящее запредельное пение, исходящее будто бы и не от Толика, а из самого меня. «Это поет безграничный источник любви и счастья» – что-то такое промелькнуло тогда в голове.

Перед отъездом в Питер мы завезли Толику старый компьютер и остались у него ночевать – помню, как тогда выходил в подъезд, смотрел на звездный шатер и грезил о новом будущем, полном чудес и приключений, о великой космической тайне, которой хватило бы на всех, которая собирала нас вокруг себя, как магнит, тайне, которую мы все могли бы пить, как живую воду, но которая никогда бы не иссякла.

Теперь все было наоборот – я вернулся проигравшим, мучимым манией преследования и угрызениями совести. Я потерял ключи, банковскую карточку, потратил почти все деньги, так и не выполнил поставленный план – написать диссертацию, закончить заветный текст, сделать что-то хорошее для родственников. Стремительный эмоциональный подъем, начавшийся прошлой осенью, закончился стремительным спадом. Это было со мной так много раз, но теперь гораздо, гораздо серьезнее.

У Леночки болело горло, я отчаянно пытался ей как-то помочь – но все валилось из рук. Ужасный чайник с черным вековым налетом я так и не смог отмыть – только перепачкал всю раковину, в очередной раз направив на Толика гнев раздражительной соседки. Еще более подавленный от неудачи с чайником, я вернулся в комнату. Лена уже засыпала на матрасах между сломанным барабаном и мифическим городком Аси, а Птица с Толиком пили пражское вино и обсуждали творчество местного прозаика Василия Костылева[17 - Здесь и далее многие имена будут изменены.].