скачать книгу бесплатно
Сочельник
Сегодня ночью самые несчастные люди всякие атеисты, эстеты и прочие, люди, оставшиеся без праздника. Они чувствуют необходимость праздника, гадкость своей пустоты – но не могут. Правда, из-за одного сочельника сложно сделаться мистиком и поэтом. Я не атеист и, слава Богу, не эстет ‹…› Я каждую минуту могу сделаться самым религиозным человеком, ханжой ‹…›
Я ведь, в сущности, совсем не пессимист. В мире прекрасного много. Недоволен я собой, но и об этом говорить сейчас не хочу.
Физика, в сущности, самая настоящая метафизика – потому что она имеет дело с фактом, с индивидуальным. Ни дифференциальные уравнения вроде Maxwell’ овских, ни модели от метафизики не свободны, не свободна и математика от определенной логики. Поэтому религиозной метафизики бояться не нужно. И слава Богу, что еще не потеряна возможность быть метафизиком.
31 декабря 1913
Большая часть времени была занята лабораторной работой – этим истинным несчастием, мне ниспосланным. Теперь я ее кончаю и оживаю. Я нервничал и мечтал, мечтал об Италии – как символе красоты и эстетики. ‹…› Затем идет путешествие – глубокое и полезное, духовная баня, в которой я омылся от эстетизма и очутился в августе лицом к лицу с физикой и жизнью. Заодно, благодарю Бога, я понял, что я все-таки физик и что это лучшее, что я мог бы сделать. Этим годом кончается мое спокойное житие…
1914
1 января 1914
Я смирился. Не предъявляю к себе ультиматумов, а только задаю вопрос: «Сохраню ль к судьбе презренье?» Моя судьба печальна, и единственно возможное к ней отношение – презрительное. Надо сохранить непреклонно и терпенье гордой юности моей (ведь я еще юн) и остаться на холодно спокойном Олимпе физики. 1914 год для меня безусловно год судьбы. Я в открытом море и открыт всем ветрам. ‹…› Я хочу работать и мечтать. И это все есть в физике. Итак, от фанфар солипсизма и эстетизма я прихожу только к желанию покоя и работы.
28 января 1914
…высшим счастьем теперь кажется уйти в лес. ‹…› Но в лес я хочу с книгами. ‹…› Ах, книги, лаборатория и лес – вот и paradiso ritrovato[77 - Обретенный рай (ит.).]. А ведь ничего этого не будет. Я обречен so zu sagen[78 - Так сказать (нем.).]. В лучшем случае лет через 10 буду «professore»[79 - Профессор (ит.).] и при том, что, несомненно, самый mittellm?ssiger[80 - Посредственный (нем.).]. Если уж и теперь questo idele mi sembra di essere cos? triste, cosa dir? io dopo dieci anni. Mi resta di pregare Iddio o dare mi uno vero talento o davvero fuggire in un bosco[81 - Это представление мне кажется настолько печальным, то что я скажу через десять лет? Мне остается молить Бога дать мне подлинный талант – или прямо-таки бежать в лес (ит.).]. ‹…› Но все это не так печально. Надеюсь на судьбу, на ее забористые подъемы и провалы.
20 февраля 1914
…приятно бы полежать неделю в больнице…
12 марта 1914
Мне сегодня 23 года, и любопытно бы было погадать хоть на кофейной гуще о будущем, потому что, когда это будущее станет настоящим, едва ли оно будет интересным. Ведь вот в 1909 году 12-го марта мечтал я об Университете. Мечта исполнилась, я его собираюсь кончать. Но, Боже мой, как же это пусто и глупо. «Сердце будущим живет, что пройдет, то будет мило». А настоящее всегда дрянь, per sempre caro amico![82 - Навсегда дорогой друг (ит.).]
30 марта 1914
Чудеса! Почти всю мою туманную «философию» последних дней нашел в стихах, напечатанных сегодня в «Русском слове». Стихи прекрасны, давно я таких не читал, главное искренны и не декадентские. Впрочем, начинаются стихи не совсем ясно:
Жизнь – без начала и конца.
Нас всех подстерегает случай.
Над нами – сумрак неминучий
Иль ясность Божьего лица.
Первые 2 строки – положение, из которого единственный вывод 3-я строчка. 4-я же только «нас возвышающий обман». Между тем именно из этой четвертой строчки все и строится. Стихи надо бы начать просто:
Над нами сумрак неминучий.
Иль ясность Божьего лица[83 - Далее в дневник вклеена вырезка из газеты «Русское слово» с этим стихотворением А. Блока – знаменитым прологом к поэме «Возмездие». Фрагменты поэмы см. в приложении 1 в конце книги.].
28 мая 1914
Стою на обрыве. Положим, если буду служить [в армии,] 1 ? года пройдут. Ну, а дальше. Дороги для меня другой, кроме научной, нет. Сегодня я, конечно, просто физиологически радуюсь, но на самом-то деле ведь сегодня у меня бенефис «науки». Если я буду ученым, я буду, вероятно, плохим. Я знаю, во мне «что-то» есть, но что я и сам не знаю. Надо одуматься, много из прежнего бросить, многое новое начать. А главное – искать точки опоры. Осталось maximum жить 50 лет, minimum, быть может, очень немного. Как же прожить эти годы? Подумаю, отдохну и приведусь в порядок. Устал я. Да надо бы написать хоть два слова об университете. Когда[-то] я писал о нем, что это только проходной двор к науке. Больше и теперь ничего не скажу. Все было мертво, внешне и невесело. Конечно, Kommerzschule[84 - Коммерческое училище (нем.).] было сквернее, но это живое учреждение, а университет – мумия. Тем не менее точки опоры придется искать в нем же.
9 июня 1914
[Записано по-немецки; перевод: ] Путешествие по Волге – почти идеальное путешествие, пожалуй, самое спокойное в мире. С длинным и хорошим (интересным) романом, в спокойном состоянии духа и с деньгами в кармане чувствуешь себя на пароходе как в нирване ‹…› Чайки – вот простой и глубокий предмет для спокойного философствования, однообразные берега не раздражают глаз.
16 июня 1914
Oggi fu stato «sui generis» ultimo esame di stato[85 - Сегодня был «своего рода» последний государственный экзамен (ит., лат.).], был медицинский осмотр, и теперь я – новобранец. Осматривали почти как лошадей, в чем мать родила, пятки, зубы и прочее. Весу во мне нашли 4 п[уда] 15,5 ф[унта], росту 2 ар[шина] 8,3 в[ершка], в груди 20,7, это все мои «лошадиные» стати, записываю их для памяти. Я, впрочем, против «лошадности» ничего не имею. Я знаю, что я очень и очень мало «лошадь». Мускулы слабы, без книг жить не могу, но немножко и «олошадиться» полезно. Кстати о книжках, книжках старых, о новых не говорю, слишком они не книжны, «авторами» пахнет. А вот о старых. Если бы не было книг – жить почти не стоило бы. Книга лучше музыки, живописи, любви, гастрономии и вообще жизни.
‹…›
[В армии] Буду заниматься физикой ‹…› а на сон грядущий читать романы. Завел себе толстые тетради 1) для выписок, 2) для кратких рефератов, 3) для физических соображений.
‹…› Mich lockt immer das Gravitationsproblem… Das ist streitlos der erste Preis in der Physik[86 - Меня все время влечет проблема гравитации… Это бесспорно наиболее ценное в физике (нем.).].
26 июня 1914
Я прожил почти месяц самой настоящей «жизнью», т. е. спал, кушал, лечился от запора, ходил по гостям, ездил то на Волгу, то в «Дубровицы», почитывал Казанову, моментально забывая о прочитанном, и в конце концов прихожу в ужас. ‹…› А что, если мне нельзя будет взяться за физику, Боже мой, повеситься можно, потому что в таком случае l’ morir non duole[87 - Умереть не больно (ит.).]. Нужен Бог. Нужна физика. Нужно здоровье и благодушие.
Попробую взять с собою в лагерь и книги, и чернила, и бумагу. Ведь я все-таки еще неполный физик, характера не хватает. ‹…› Воля у Пушкина – свобода. И теперь уж я с пушкинской фразой не во всем согласен. Покой и воля, как замена счастья, годны только на короткое время. Вообще же к покою и воле нужно прибавить «творчество». Тогда, кажется, полное счастье.
29 июля 1914
Главное, для чего хотелось бы остаться жить после войны, – это видеть ее результаты. Они должны быть ошеломляющие. Даже наука, даже физика будет иная. Хотя бы одним глазом посмотреть.
3 августа 1914
Вчера в первый раз был в карауле. В сущности, это приятное занятие, стоять и философствовать. Я стерег платформы с обозом роты. Философствовал и сочинял стихи, впрочем, ничего не выходит.
8 августа 1914
…сегодня будет затмение. К черту всякую войну, займемся физикой и астрономией. Как божественно-прекрасна и строго-холодна кажется из этого чердака, где я здесь пишу, – наука. Мир и благоволение, «зеркальное» существование – где вы. Я сейчас веду тоже не человеческое существование, а только какое-то воображаемо-бесцельное.
10 августа 1914
Спал я в сарае на соломе прекрасно, пил молоко, чай и пр.
12 августа 1914
Дубовые, вязовые и липовые леса по дорогам великолепны, таинственны, «эпичны». К коренастому дубу, раскинувшемуся гигантским грибом, к зеленой лужайке подошел бы какой-нибудь Илья Муромец и серый волк. Впрочем, и солдаты не звучат диссонансом. Ведь тоже поэзия и фантастика. ‹…› …почти полное отсутствие религиозности. Вздумал в Жданном зайти в церковь. Солдаты только подсмеивались. Положим, у меня самого «религия» какая-то странная, но об этом в свободное время. ‹…› Разбежались по избам. Попали к поляку, молодому, добродушному гробовщику. Выспались на сене хорошо, т. е. «как убитые». ‹…› Клонило ко сну страшно. Оставалось единственное средство. Стал философствовать и плести вирши. С винтовкой на коленях, наверху связки сена глядим на Млечный Путь, на далекие раскаленные звезды, было сладко и утешительно. Убьют, и это чепуха.
17 августа 1914
Спал на сырой земле, обосрала лошадь.
19 августа 1914
Во мраке сосен и елок ‹…› вдруг раздался залп. Острый, сухой. Так резанул мозг и слух. Словно неожиданно свалился в бездну. До того это было inaspettato[88 - Неожиданно (ит.).]. Все сразу струсили – и люди, и лошади. Лошади рванули; люди побежали в сторону. Меня свалило повозкой, я выронил винтовку, фуражку потерял. Люди, лошади, повозки бежали по мне, а сзади трещали винтовки. Поднялся и задал стрекача. Около меня один упал – кажется, убит; другого ранило в висок, третьего в ногу, убита лошадь. Меня спасла, кажется, только повозка, вовремя своротившая меня. О чем я думал, когда бежал, без оружия, очумев. Немножко о смерти. Так вот она, так просто и скоро. ‹…› Впрочем, при всем ужасе было и смешно, я могу оставаться ein bis[s]chen[89 - Немного, слегка (нем.).] объективным в самых ужасных моментах. Смотрел на себя ? vol d’ oiseau[90 - По прямой линии (фр.). Возможно, имелось в виду и выражение: ? vue d’ oiseau – с высоты птичьего полета.] и посмеивался: «Ну, и стрекача же ты, брат, задаешь». Через минуту я опомнился, сошлось человек 10 в лесу…
20 августа 1914
Иногда в халупе над постелью часть стены выклеена обоями. В одной халупе на этих обоях «вся Москва» – Кремль, извозчики, трамваи. Помечтал.
23 августа 1914
Дым, смешиваясь с туманом, зловещим покровом расстилался над селом, иногда выползали и огненные языки. Было жутко. Улеглись в сенном сарае ‹…› Не успели забыться – ружейный выстрел. Жуть ночи, близость разъездов и просонье – и опять тревога, и почти ужас. ‹…› Кругом пленные, раненые. Зловеще пылают костры. Хаты опустели – впечатление, словно от картины Греко «Толедо».
Немой ужас. Спал в офицерской квартире, около телефона.
25 августа 1914
Прочитал, что в немецкой армии убит профессор Бедекер из Jena’ы. Ну, вот оно началось. В бестелесную «зеркальность» науки sine ira[91 - От Sine ira et studio – объективно (лат.).] ворвалась война. Мечта разбита.
26 августа 1914
…размечтаешься о Москве. Спокойный старый диван, scrivania[92 - Письменный стол, конторка (ит.).], у которой знаком каждый ящик и выгиб, шкаф с «физикой», красный кожаный корешок Gauss’а, пергамент Boyle’я, Baltimore Lectures, в углу спряталась Джоконда. (Нет, для этого стихи нужны.) Над диваном классически недвижна scuola [di] Atene[93 - Афинская школа (ит.); фреска Рафаэля; у Вавилова ошибочно «Athena».]. Тепло, спокойно.
Хорошо бы сейчас забыть обо всем – думать только о прошлом.
27 августа 1914
…на соломе спать довольно грустно. ‹…› По-прежнему картошка с салом, чай и дремание под деревом.
28 августа 1914
Спали до 7, до обеда валялся на лугу, читал старый № Исторического Вестника, кто-то взял его в библиотеке холмской казармы. Приятно держать и читать книгу, снова человеком делаешься!
30 августа 1914
Слава Богу, в голове начинают шевелиться мысли о физике, фотохимии etc.
Ihr naht euch wieder, schwankende Gestalten,
Die fr?h sich einst dem tr?ben Blick gezeigt.
Versuch ich wohl, euch diesmal festzuhalten?[94 - «Вы вновь со мной, туманные виденья, / Мне в юности мелькнувшие давно… / Вас удержу ль во власти вдохновенья?» – начало поэмы И. В. Гете «Фауст», пер. с нем. Н. А. Холодковского.]
1 сентября 1914
…я очень часто вижу «эстетические» сны, то посещаю картинные галереи, то обсуждаю планы декорировки какого-то дворца.
3 сентября 1914
…глину размыло страшно. Идти почти невозможно, вот бы Данте в какой-нибудь круг поместить такой трэк для грешников. ‹…› …приходилось было спать на мокрой, промозглой земле… ‹…› Ночью натащили соломы, спать расположились под повозкой. Ночь теплая, и спать было хорошо. ‹…› …как просто, красиво и erwartungsvoll[95 - Полное надежд (нем.).] было мое прошлогоднее внедрение в Италию. С Rucksach’ом[96 - Рюкзак (нем.).] на спине, в котором лежал шоколад и белье, да Moeller van den Bruck, спустился я со сказочной серебряно-голубой Maloj’и с могилой Сегантини в зеленые равнины Италии. Почти с восторгом переступал я границу буржуазно-отельной Швейцарии и таинственно-святой Италии. Какой мир был на душе, почти плакал от радости.
4 сентября 1914
Спалось хорошо, потому что снаружи было ненастно, дождливо, а под шинелью и тепло, и «почти дома». Под одеялом, закрывшись с головой, всегда чувствуешь себя с самим собою.
7 сентября 1914
Дрых под шинелью часов 10, до 8 ч. утра. Сны самые противные, военные, батареи, наводки etc.
8 сентября 1914
Природа занимается опровержением военного солипсизма.
Идем темным печальным осенним лесом. На ветвях пышная, мрачная, траурная одежда. Последние минуты лета. Маслята, поганки, белянки, рыжики, как первые признаки тления, появились на свежем трупе природы. Ни одному опенку, ни одной сыроежке нет дела до войны. В темных закоулках листвы скапливается дождь и холодным противным душем окачивает всякого дерзнувшего продраться в лесных недрах. В лесу сыро, мрачно, жутко – похоронно. Но вдруг облака рассеялись, блеснуло солнце, листва просвечивает изумрудом, капли блестят бриллиантами, лес смотрит уютно, хотя пахнет осенью и смертью. Небу, лесу, всей природе все равно до бесовни людей (даже не людей, а армейцев). Какой уж тут солипсизм…
‹…›
В смраде дыма из печки, портянок, лампы «с нафтой» заснул на диване. Спал часов 8 довольно спокойно.
‹…›
Ох, записался я, время вечернее, надо ужинать, спать, дел миллион, а писать еще много есть о чем…
9 сентября 1914
Спал в разграбленном стодоле. Холодище. Ночью занимаешься только подтыканием шинели. ‹…› Бродим по остаткам былого уюта. Особенно грустно и занимательно среди книг; вот рассыпана чья-то библиотека, т. е. не библиотека, а шкаф: детские атласы, энциклопедический словарь – хлам и мебель, но вот из какого-то подвала выглядывает груда фолиантов, старые, старые еврейские книги, по шрифту, переплетам, бумаге, семнадцатый, восемнадцатый век: видно священные книги с комментариями на широких полях; в угловатых, задумчивых еврейских иероглифах и талмуд угадываешь, и каббалу. Тут и Фауст чудится, и Агриппа, и дряхлый еврейский раввин с таинственными пейсами, ермолкой.
Фолианты – мокнут, тайна извлечена. Библиофильское сердце дрожит, хочется плакать, захватил бы все да сунул все в шкаф, черт с ними, что иероглифы непонятны, сколько мысли и пота таится за ними. Опять вспомнил свои шкафы – утешение и почти смысл жизни. Библия, Леонардо, Пушкин, Гете, Баратынский, Фет, Тютчев, Казанова. Заплачешь, как вспомнишь, а впрочем, и порадуешься, как подумаешь, что, может быть, опять увидишь.
Зачем пить неперебродившее сусло жизни, когда в погребах библиотек неисчерпаемые запасы вин самых тончайших – это я писал давно, а теперь вновь пишу и в новой обстановке.
11 сентября 1914
Право не знаю, умею ли я еще курить. Но дымлю с удовольствием. Думается и мечтается легко, своего рода подмазка ‹…› Вши всех донимают, перед сном единственное занятие всех – охота за вшами. Впрочем, вру, сейчас только занимались ловлей сверчков, нарушающих сон солдатский. Охота удачная, остался, кажется, один, да и то какой-то худосочный – еле слышно!
15 сентября 1914
За окном свищет целая буря, с вихрем и дождем, на улицу выйти страшно, хорошо еще, что сейчас предстоит завернуться в шинель и спать (хотя нет еще и 8 часов). ‹…› Семен, лежа на соломе, рассказывает страшные вещи про духов. Обстановка самая подходящая. Догорает свечка, за окном вой ветра, бьет рама, словно кто в окно стучится. Хорошо сейчас в натопленной халупе. Лохматый черт с рожищами страшнее австрийца.
Когда мне было лет 12, читал польские сказки. Больные и страшные.
16 сентября 1914
А надо бы опомниться. Сегодня иду по лесу, увидал свою тень в фуражке с винтовкой, и страшно стало, да что это за маскарад, словно попом или кучером одели. Себя в чужой шкуре почувствовал. И в сущности, ведь до сих пор я этого не постиг – как это я солдат.
18 сентября 1914
Следовало бы описать время до войны. Сознаюсь, первые моменты хотел войны. Было страшно, а ну Россия откажется, все стушуется, сойдет на нет, останется тоскливый Любуцкий лагерь или еще больше тоскливая Старица. Хотелось этого необыкновенного и «телескопически» красивого – войны. ‹…› Теперь это все также ступилось и стушевалось.
19 сентября 1914
(второй час ночи) В это время я в Москве обыкновенно ложился спать, теперь встаю, tempora mutantur[97 - Времена меняются (лат.).].
21 сентября 1914
Университетский значок тут немного помогает. Один российский воин спрашивал даже, не австрийский ли это орден у меня. Из палаццо, конечно, пришлось опять переселиться в халупу. К вечеру она переполнилась до крайних пределов, я спал почти под скамейкой.
‹…› Занимаюсь изготовлением шахмат из австрийских и русских пуль, гильз и монет. Беру патент!
Хотел было пофилософствовать, да собираются спать…
