скачать книгу бесплатно
– Почему она так, Айрис, зачем?
– Не знаю, – красивые глаза сестры туманятся, смахивает слезинку, – устала, наверное…
– А если из-за меня всё, а?
Последний вопрос был лишним, был опрометчивым – Айрис меняется в лице, хватает за руку, шипит рассерженной кошкой:
– Сколько раз я тебе повторяла? Не ты убила Ратму, а Бамут, не ты убила Бамута, а пантеон, потому перестань, перестань быстро!
– Хорошо, я не буду, – Рута шмыгает носом, – просто…
– И никаких «просто»! Прекрати!..
– Что вы шепчетесь там? – в среднюю комнату заглядывает Баглай, – приступайте уже!
Пошёл второй год, как он не работает в остроге, сильно за два этих года сдал. И исхудал, и ссутулился, и кашель его донимает. Как-то отразится на нём смерть Ламанды, не сломает ли окончательно?
– Да, сейчас начинаем, – говорит отцу Айрис, отпустив руку Руты.
– Как тисками… – жалуется та, потирая запястье.
– Спускайся, – бросает ей Айрис, – и правда пора начинать.
– Так ты поведёшь, не Бригитта? – удивляется Рута.
– Попробую, – и голос, и взгляд сестры говорят об одном: сможет, у неё и правда получится.
Особой ритуальной кисточкой Рута нанесла Айрис на лоб знак Игнифера – круг с точкой в центре; Айрис нанесла руте знак Акахада – овал, но вокруг рта, и точка на губе. Знак Страфедона был у Бригитты на правой щеке – квадрат с точкой, у Сабрины знак Хакраша, и на левой – пятиконечная звезда с точкой в центре.
– Не скуёт её холод, не сожжет пламя… – расставив лампадки, затеплив, Айрис повела песнь.
– О душе поём, о душе!.. – подхватили Бригитта, Сабрина и Рута.
Тело Ламанды омыли, нанесли необходимые знаки, а когда краска подсохла, завернули в саван. И всё это, конечно, продолжая ритуальную песнь.
– Игнифер!.. Акахад!.. Хакраш!.. Страфедон!.. – закончила её Айрис, выкрикнув имена богов пантеона.
«Такая уверенная, – думала Рута, – такая взрослая. Стану ли когда-нибудь, как она, или же, как была мягким льдом для лепки, так навсегда им и останусь?..»
[3]
Облокотясь на перила балкончика, Рута смотрит в ночной лес; свет Салмы окрашивает листву в серебро, играет на обнажённой коже. Черту она переступила, пути назад больше нет, потому что человек за спиной не Тарнум. Так ужасно, но так пьянит. Тем, что привела в их сокровенное с Тарнумом место другого, Рута разрушила прежний мир, уничтожила. Зачем она так, почему? Просто не хватило тепла – чуточку, самую чуточку. Думала, их дом из дерева, а он оказался ледяным. Почему в мире так много холода, так мало тепла?
Мужчина протягивает по-хозяйски руку, гладит. Его зовут Барагуз, имя Руте нравится, как и он сам. Медленно ведёт пальцем по линии позвоночника, она закрывает глаза, выгибается. Барагуз прижимается, потешно рычит, мягкие его волосы щекочут спину. Разве могут быть у арестанта такие волосы? Нет, конечно же, нет. Резким рывком он её разворачивает, упирает в перила, входит, подхватив под колено. Рута делает судорожный вдох, обнимает за шею. Закинув её ногу себе на плечо, Барагуз погружается до предела, взрыкивает, словно медведь. Движения всё быстрее, всё яростнее – листва это осыпается, или звёзды? Как же сейчас Руте хочется, чтобы внизу, у выпирающих корней дуба, появился Тарнум, и чтобы в руках коломёт, и чтобы обоих насквозь одним выстрелом. Но, нет, не появится, ибо на лесопильне, на треклятой своей лесопильне, и всю ночь там будет – установка какого-то нового блока. Что же, у неё тоже установка блока, можете так это называть, и сейчас он пронзает насквозь. Выходит изо рта острием сладострастного крика, убивает на миг, чтобы возродить вновь…
В год 821-й от Разделения, в день зимнего пика, ледяной трон Северной Ленты занял Манул Третий, волей пантеона Пламени, семнадцатый хладовлад. По традиции, в этот знаменательный день была объявлена амнистия. Коснулась она, разумеется, и ледозаготовительного острога, что находился к северу от Лучистого. Из прощёных арестантов в посёлке остался только один, другие предпочли уплыть по Горячей дальше. Поселился Барагуз на окраине починка, в заброшенном доме, который подновил, привёл в должный вид.
– А парень-то с руками, – говорили починковские мужики, – и, кажется, с головой…
– Во-во, себе на уме! – подхватывали в Лучистом. – Арестант он и есть арестант, как не закручивай…
Женщины, особенно молодые, на другое внимание обращали: пронзительные синие глаза, длинные волосы, убранные под волшебную сетку, мягкие черты лица.
– Великосветский вельможа, точно тебе говорю, – так и слышалось, – а что голос грубый и хриплый, так долго ли застудить?
– Нет, из чародеев он, из алхимиков, потому и волосы не стрижёт, что в них у него сила!
Волосы, кстати сказать, смущали не только женщин, но и мужчин, и мужчин, наверное, даже больше. Баандар с парой дружков попробовали выдрать – не получилось, скорее наоборот.
– Осторожней, волосатый, – после с Барагузом разговаривали смотрители – разговаривали, подкрепляя слова ледяными дубинками, – ещё один такой случай, и вернёшься в острог.
– Хорошо, ребятушки, хорошо, не серчайте!..
Урок Барагуз понял: ссор старался избегать, нанялся рабочим на лесопильню. Вскоре и знакомыми обзавёлся, часто у него собирались, гуляли от души. О доме на окраине говорили уже не иначе как о месте злачном, смотрители не раз наведывались с проверками, но ничего из ряда вон.
Топчан для любовных утех подходит не в пример лучше балкончика, хотя и узок, и жестковат. И как они с Тарнумом на нём умещались? Или всё дело в том, что с Тарнумом? Скинув ноги, Рута полусидит-полулежит, Барагуз перед ней на коленях. На шее его смеётся-болтается амулет Хакраша, пятиконечная звёздочка. Камешек на шее Руты тоже подпрыгивает, высекает редкие искры стыда. С ним она пойдёт к Горячей, если Барагуз откажет, и пусть этот камешек утянет на дно.
«У страны своя амнистия, у меня – своя, – решила Рута, и с наступлением лета выпустила себя из тюрьмы, освободила. – Хватит оплакивать мать, хватит оплакивать себя, достаточно!» И гуляла, и танцевала, и пела – кто же знал, что так далеко зайдёт? Почему Тарнум не остановил, как мог не заметить, что у неё появился другой? А Барагуз подобрал ключик, и не ключик даже – отмычку. Рассказывал о хитрой такой – как проволока с виду, на деле же металл мнётся, можно вылепить любой ключ. Вот он и вылепил, и вставил, и повернул, и открылось. Рута и знак придумала, как подать, и в дом помогла скрытно пробраться.
– Душно у вас здесь, – сказал он в первую же их ночь, – долго не задержусь.
– Мне и самой душно, – вздохнула она тогда, а в сердце вспыхнула надежда.
В ту ночь разговора не получилось, и потом, и потом тоже, но не теперь. Пришло время обратиться с просьбой, услышать ответ, хороший, плохой ли.
– Эх, и ядрёная же ты деваха! – Барагуз отваливается, тяжело дышит.
Рута сводит ноги, ничего уже не пьянит, да и пьянило ли? Устала, как же она устала…
– Возьми с собой, как соберёшься отсюда уходить, – вот и просьба, но голос, её ли это голос?
– Не понял…
– Всё ты понял…
– Даже так? – Барагуз ухмыляется, в глазах злой огонек. – Хорошо, я подумаю.
Рута не настаивает, не хочет показаться жалкой. «Подожду, – думает она, – в Горячую всегда успеется».
Ждать приходится долго: проходит месяц, другой, дело к зимнему пику, когда зиму сменит межа, самое особенное время года, оно же и первое из пяти. Порой накатывает, тянет рассказать обо всем Тарнуму, тогда Рута вспоминает ночь с Барагузом в Гнезде, в подробностях вспоминает, и желание рассказать сразу же пропадает. С Барагузом с той ночи виделись от силы раза два или три, да и то, впопыхах как-то. Готовится ли он к тому, чтобы покинуть посёлок? Хотелось бы думать. Домашние хлопоты помогают отвлечься, Рута уходит в них с головой: если не стиральное дерево, то швейный механизм, оснащённый ледяными иголочками, если не швейный механизм, то кухня с морозильным кубом, скалкой-самокаталкой и прочими подобными полезностями. Айрис навещает часто – чаще, чем хотелось бы – и одна приходит, и с Маклаем, и с Нином. Что-то почувствовала? Скорее всего, да только поздно уже, слишком поздно. Так ли, иначе, но в починке Рута больше не останется, нет.
– Я за тобой, – Барагуз пробирается в дом ночью, появляется в спальне.
– С ума сошел! – Рута вскакивает, – а если бы муж?
– Обижаешь, крошка, всё схвачено.
– Но с ним же ничего плохого?
– Нет, конечно, или я похож на душегуба? Поторапливайся, собирай узелок.
– Что, прямо сейчас?
– Да, прямо сейчас, – отвечает Барагуз резко. – С севера большая баржа идет, нам с ней по пути.
– Так, а что взять? – Рута мечется.
– Тебе видней, крошка. Если есть хороший оберег, бери, их на реке много не бывает.
Рута хватается за кусочек артефакта на шее, тут же отдёргивает руку, словно обжёгшись. Снимает цепочку, засовывает под подушку. Не её это вещь, нет, не её. Она – мягкий лёд для лепки, а тут камень, для твёрдого человека. Тарнум найдёт, Тарнум поймёт, Тарнум выдержит.
– Так есть амулеты?
– Есть, и ценности тоже есть, но там шкатулка хитрая…
– Хитрые я люблю, – подмигивает Барагуз, – показывай.
[Год двадцатый] Вторая мать
Хлада, город-порт Тёплая Гавань
[1]
И улочка кривая, и домик самый скособоченный – значит, то самое место. Идти сюда одной было опасно даже днём, но ждать больше Рута не могла. Ребят Виргила не решилась просить, а девчонок просить себе дороже: будут потом судачить, зачем ей алхимица понадобилась, сойдутся, понятное дело, на одном, на этом самом. Куда же Натала запропастилась? Второй месяц нет. Она бы выручила, за ней, как за каменной стеной. Главное, что вынесла Рута из плавания по Горячей: женское легко переплавляется в мужское, мужское – в женское.
Дверь была приоткрыта, Рута толкнула, переступила кривой порожек, спросила:
– Можно?
Грубо сколоченный стол, за ним старуха – страшная, как есть страшная. Глубоко посаженные глаза, нос крючком, бородавка на подбородке, да ещё с волосками…
– Заходи, – прокаркала, поправляя лохмотья.
У стола на треноге стоял котелок, в нём что-то булькало, исходило красноватым парком. Под потолком пучки высушенных трав, свисают гирляндами, на полу бусы и шкуры, клубки шерсти и мотки проволоки, кристаллы и фигурки, вырезанные из корней.
– Здоровья, бабушка, – Рута поклонилась, – долгих лет…
– Чего хотела?
– Мне бы артефакт…
– Если чадо вытравить, то шуруй отседова, запрещено теперь! Али не слышала, что хладовлад повелел? Брюхатых не принимать, содействия им не оказывать, повинные да будут посажены, кхе-кхе, на кол.
– Нет, мне не вытравить, – быстро сказала Рута, – мне от кошмарного сна.
– С этим тоже шутки плохи, – старуха воздела скрюченный палец, – эфирный уровень, понимать надо.
– Не откажи, бабушка, – Рута всхлипнула, – пропаду я…
– Ну, не реви, не реви, – смягчилась алхимица, – помогу, чем смогу. Расплатиться-то есть чем?
– Дерево у меня, – Рута положила на столешницу два бруска, подумала, добавила третий.
– Не люблю дерево… – проворчала старуха, – ну, да ладно.
Попробовала каждый брусок на зуб, два отложила в сторону, один бросила в котёл. Варево тут же сменило цвет с красноватого на зелёный, потянуло чем-то затхлым, сухим.
– А оно сразу поможет, – спросила Рута, – или нужно будет ещё раз приходить?
– Зависит от того, как много выпьешь варева, как быстро деревяшки сгрызёшь, кхе-кхе.
– Что, правда?
– Нет, кривда, – хрипло рассмеялась алхимица, – шуткую я.
Над котлом уже поднимались серые и зеленоватые пузыри, лопались, разбрызгивая изумрудные искры.
– Как красиво… – залюбовалась Рута.
– Вон тот кристалл подай, – сказала старуха, – рядом с веником из душицы.
– Этот?
– Да не этот, дурёха, который в носке недовязанном!
– А, поняла.
Рута протянула длинный прозрачный кристалл с четырьмя гранями, алхимица быстро прочитала над ним заклинание, бросила в котелок. Вспух большой пузырь, лопнул, разлетелся на искорки. Старуха, ловко орудуя деревянной ложкой, достала кристалл со дна, ухватила двумя пальцами, осмотрела. Из прозрачного тот стал молочно-белым, увеличился, самое меньшее, вдвое.
– Вот, держи. Как применять, знаешь?
– Положить под подушку, – отчеканила Рута, заворачивая волшебный предмет в тряпицу, – так всю ночь и спать, не вынимая.
– Правильно, – алхимица покивала. – Сон ярким будет до необычайности, но больше уже не повторится.
– Кристалл разбить потом?
– А как хочешь, можешь и разбить, без разницы.
По дороге домой Рута не удержалась, заглянула на аллею хладовладов. Отсюда лучше всего был виден замок правителя, не уставала им восхищаться – башни из волшебного льда сверкают, словно алмазы, а конусы крыш из синих торосов, кажется, проходят сквозь небо. Хладовлады минувших лет смотрели на замок вместе с ней: кто-то опирался на меч, кто-то держал на плече булаву, кто-то сидел на снежном медведе. Высеченные изо льда, они как нельзя лучше соответствовали своему титулу. Имён Рута не запоминала, ибо зачем? Тот для неё так и был Мечником, тот – Крепышом, а этот – Наездником-на-Медведе.
До сих пор не верилось, что она в столице, Тёплой Гавани. Погода теплее, это уж точно, а вот люди наоборот – сложно бы здесь пришлось, если бы не Натала. Домик её, Наталы, недалеко от стены – пусть крохотный, зато какой уютный! Настоящая игрушка, что ты ни говори. Поперечная перегородка делит его на две комнаты, в центре перегородки арка, и сразу от входа видишь большое окно, с листами волшебного льда в переплёте. В первой комнатке слева кухня, справа – камин, на полу огнеупорная шкура какой-то гигантской ящерицы. Во второй комнатке слева кровать, справа – уборная, а у окна – складной столик. В первой комнатке у перегородки два комода, крючки для одежды, полки для обуви, с обратной же стороны на перегородке укреплено оружие: кинжалы, метательные ножи, даже звёздочки в четыре луча. Прикасаться к оружию Натала запретила строго-настрого, а Рута и не прикасается, ибо зачем? Таким не то что порезаться – зарезаться недолго!
Закрыв дверь на все запоры, Рута освободилась от верхней одежды, прошла к столику у окна. Шторы задёрнула, артефакт устроила между баночек с притираниями. Под подушку его определила уже перед самым сном, сама ложиться не торопилась, взялась за пасьянс. Сойдётся, или нет? Круги к овалам, квадраты к звёздам, переворот… звёзды к овалам, круги к квадратам, переворот… Ещё карта, и ещё, и ещё – сошлось! Значит, и с избавлением от кошмарного сна должно получиться, хотя много о таких артефактах страшного говорят. А видеть один и тот же кошмар на протяжении года разве не страшно? Нет уж, хватит с неё, будь что будет. Голову на подушку кладёт, будто на плаху, светильник на столике горит до утра.
[2]
Рута и Барагуз в крохотной каютке, на жёстких лежанках, разделяет их узкий, в пару шагов, проход. Со стороны головы большая скрипучая дверь, со стороны ног сундучок под скарб, прикрученный к полу. Воздух тяжёлый, с вонью ржавчины, с трудом входит в горло, с трудом выходит из лёгких. Рута чувствует, что ещё немного, и задохнётся, потому поднимается, проходит сквозь дверь. Каютки охватывают кольцом трюмы, трюмы охватывают кольцом машинное отделение. На миг стены становятся для Руты прозрачными, и она видит в центре машинного отделения огромный артефакт-механизм, крутящийся огненным колесом. Так вот оно какое, сердце баржи!
