Психика и сознание: два языка культуры. Книга 1. Капли океана

скачать книгу бесплатно


Выход видится в одном: в признании полной легальности, «естественности» идеологической пестроты, принципиальной противоречивости и полярности взглядов (источник чего – сама реальности, а не чьи-то идеологические козни) – с одной принципиальной оговоркой: человеконенавистнические идеологии должны быть исключены, изъяты из массового обращения. Подобное признание – тоже идеологическое приспособление к бесконечности идеологического космоса. Все чаще такую позицию называют идеологией плюрализма. Очевидно, это наиболее универсальная идеология, в рамках которой возможно существование и развитие инакомыслия, всех других идеологических течений.

Таким образом, идеологическая ангажированность – нравится нам это или не нравится – включается в комплекс профессиональных достоинств журналиста. Хороший журналист призван не столько понимать, объяснять и анализировать события и факты, сколько талантливо (т. е. тенденциозно) «отражать», представлять образные модели процессов и событий. Зависимость от социальных заказов различной природы (психологической, политической, религиозной, этнической и т. д.) – неизбежна для публичной профессии, которую иногда в порыве раздражения причисляют к «древним». Разумеется, нравственно-психологическая оценка тенденциозной деятельности всегда была и будет явно неоднозначной, однако это, что называется, издержки производства.

Анафемствуя по поводу СМИ, не следует упускать из виду, что они выступают прежде всего как рупор массовых настроений. И если уж на то пошло – неча на зеркало пенять… (Справедливости ради заметим, что в порядке обратной связи – и создатель общественных настроений, т. е. тех же идеологий. В признании этого обстоятельства коренится традиция более почтительной трактовки значения той же «сомнительной» профессии: четвертая власть.)

В качестве фактора и транслятора массовых настроений СМИ служат незаменимым общественным институтом и механизмом регуляции духовной жизни конкретного общества на определенной стадии его развития, взятой в определенном культурном контексте.

* * *

Три компонента, три кита всякой идеологии (то есть иррационального по природе, несбалансированного, дисгармоничного, редуцированного до нескольких моментов бесконечного духовного космоса): вера, надежда, любовь.

Вера – не требующая доказательств, произвольно направленная в одну точку концентрация всех душевных сил и способностей. Тотальная мобилизация личности, феномен безраздельной преданности и фанатизма корнями уходят в «веро-подданическую» природу. Сила духа человека – в его вере. Психику можно настроить, закодировать, запрограммировать – но только на что-то одно. Хочешь, чтобы человек был сильным – дай ему одну истину.

Вера вскармливает и питает надежду. Надежда – это оборотная, неотделимая сторона веры, ее близнец. Разница между ними заключается в том, что вера живет надеждой, иначе говоря, надежда – форма существования и осуществления веры.

Любовь – своеобразный результат, итоговое завершение «процесса веры». Если есть вера – обязательно будут надежда и любовь.

Человек «веры» всецело подчинен идеологической триаде, он некритично идет на поводу у своей слабости: в этом его сила. У личности рационального типа вера, надежда и любовь также наличествуют в сложном духовно-информационном хозяйстве (в качестве нравственно-волевых составляющих), но являются лишь моментами последнего, с иными функциями и прерогативами. Это момент иррационального в рационально организованном духовном пространстве.

Как существо идеологическое человек не может обойтись без веры-надежды-любви. Как человек рациональный он знает им цену. Такая диалектика неведома идеологам, обожествляющим свои слабости.

* * *

Надо, наконец, раз и навсегда назвать вещи своими именами: религиозные вероучения, при всей их внешней развернутости в сторону умопостигаемости, целиком и полностью относятся к сфере психической. Феномен религии – феномен психологический со всеми вытекающими отсюда последствиями. Словосочетание «религиозное сознание» может иметь только тот смысл, которым мы наделяем оксюморонные формулы типа «когнитивное чувство». В познании есть чувство (момент интуиции), а в религии – момент сознания. Однако в целом религия есть форма (способ) психического управления информацией. При чем здесь такие категории, как познание, объективность, сознание?

У психологических фокусов есть своя логика – логика чувств, логика психологического приспособления к реальности. Нет ничего более унизительного для мыслящей личности, чем идти на поводу у беспринципной психики, вынуждающей выдавать желаемое за действительное.

* * *

Естественный регулятор и ограничитель – инстинкт – у людей перестал выполнять свои простые, но жизненно важные функции. У людей нет запрета на внутривидовое уничтожение. Мы можем в одночасье истребить себя дотла.

С другой стороны, разумные программы «сверху», с высших этажей интеллекта так и не стали руководством к действию для абсолютного большинства.

Что же остается?

Остается идеологический регулятор, одновременно пугало и источник иллюзий. И прежде всего – религиозная вера. Она дает стержневую основу человеку, без которой тот не может существовать.

В силу безнадежного идиотизма людей устроиться на Земле по-иному не представляется возможным.

* * *

Главной составляющей религиозного вероучения является вера, которая порождает надежду. Есть вера – будет и надежда. А вот какую функцию в религиозной идеологии выполняет несомненно присутствующая там любовь?

Религия как служба смерти опирается на веру в потусторонние чудеса, вера же примиряет с идеей конечности земного существования. Но ведь примирение со смертью и успокоение, наступающее от сознания ее неотвратимости, – противоестественны. Надо безгранично, до самозабвения верить в Того, Кто распоряжается твоей судьбой, надо представлять Его добрым, милостивым, милосердным. Надо расположить Его к себе, не дав повода оскорбить недоверием. Надо Его любить.

Вот где без любви не обойтись. Трудно верить в то, чего боишься. Психика приводит в действие свои глубинные адаптационные механизмы, и в результате человеку начинает казаться, что он действительно любит Того, Кто отнимает у него жизнь. Такая любовь (поистине – слепая), похищенная Небесами у несчастного человека, вынужденного обделять любовью себя и своих близких, может родиться только от неистребимого стремления жить, жить любой ценой, даже если для этого надо верить в благость смерти. Так механизм сублимации, высекая любовь, беззастенчиво эксплуатируется вероучениями в «высших целях».

Таким образом, любовь в религии не главный, а побочный, декорирующий мотив, призванный максимализировать эффективность веры.

* * *

Почему издревле и так настойчиво советовали «не творить себе кумира»?

Потому что как только появляется объект для преклонения, обязательно возникнет и объект для ненависти (часто – в одном и том же лице). Вспомним в этой связи и классику психологии: от любви до ненависти один шаг.

Все это означает: ненависти не бывает без любви, и чем больше слепой любви – тем больше ненависти. Если хочешь избежать хвори черной ненависти, не твори себе кумира.

* * *

Есть ситуации, в которых ради выживания приходится, приспосабливаясь, любить того, кого на самом деле ненавидишь и боишься. Жить – означает любить: иного выхода нет. Любовь и сверхпочтение, как ни странно, могут выступать формой скрытого, подавленного неприятия. Так многие «любили» (им так – казалось) Сталина, отца народов. Думаю, так «любят» бога-отца, многие – родителей, жены – тиранов-мужей. Словом, любой авторитет, не любить который в силу его чудовищной всепроникающей власти – страшно и смертельно опасно. Нет ничего странного в том, что при изменении ситуации, когда человек становится волен в чувствах, любовь и послушание оборачиваются ненавистью и бунтом.

От любви до ненависти – один шаг: это ум – о психике. Достойна удивления беспредельная пластичность, лабильность психики, инструмента приспособления и выживания. Кого только, обхитрив самого себя, не полюбишь, если захочешь жить.

Хищность и беспринципность психики определяются ее жизненной функцией: обеспечить приспособление любой ценой. Само понятие цены (системы ценностей) устанавливается уже интеллектом. Вот и ум, покоритель психики, заслуживает в конце концов ее демонстративную чистую любовь. Не стоит обольщаться по поводу такой любви, поскольку цена ее хорошо известна.

* * *

Вот яркий пример удивительного парадокса, который многих должен был бы заставить задуматься. Мой друг рассказывал мне, что в день смерти Сталина, он, шестнадцатилетний пацан, ликовал, понимая очевидное: умер тиран, кровопийца. В этот же день многие интеллектуалы, писатели и академики, пребывали в безутешной скорби. Что же получается: мальчишка оказался умнее академиков? (Вспомним сходный эффект: только мальчик разглядел, что король – голый; для всех других высочайшая особа была обряжена в великолепное платье.)

Все объясняется иначе. Мальчишка доверился непосредственному, «бесцензурному» восприятию жуткой личности диктатора. Неспособность интеллектуальной элиты замечать очевидное коренилась в ее социальной закодированности, идеологической охмуренности. Парадокс высвечивает закономерность: когда первобытное, неокультуренное сознание непредвзято оценивает явление, оно оказывается более точным в оценках, чем сознание отягощенное культурным опытом, тенденциозное – следовательно, подверженное автоцензуре. Идеологопоклонники, верующие способны не замечать очевидного, накладывая табу на те версии, которые не укладываются в рамки идеологического стереотипа, и мотивируя это «святой» по простоте формулой: «этого не может быть, потому что не может быть никогда» (об этом же, кстати, и сказка Андерсена). Обожествление «кремлевского старца» – из этой же серии, составляющей классику идеологизированного сознания.

Сознание должно всегда сохранять «первобытную» установку – основу объективности. Вера и объективность – несовместимые понятия. Вероятно, существует какая-то предрасположенность воспринимать вещи такими, каковы они на самом деле, сохраняя здравую устойчивость по отношению к психологическим искажениям. Есть и иная предрасположенность: видеть все в свете определенной идеологической установки, легко поддаваться «обращению в веру», быть образцовым зомби.

* * *

Человек не может жить без того, без чего он не может жить. Учитывая этот, банальный в своей истинности, постулат, следует снисходительно относиться к многочисленным душевным слабостям человека. Вера, надежда, любовь… Человек лицемерно заигрывает с самим собой. Потакание своим слабостям – условие выживания так называемого homo sapiens’a. С этим надо бы смириться.

Но как же отвратителен «слабый» человек! Ведь слабый в данном контексте вовсе не означает «беззащитный». Скорее, наоборот: в своей слабости человек черпает агрессивность, он норовит обернуть уязвимость могучим источником животворящей энергии. Люди выживают за счет слабости – вот в чем мы боимся признаться самим себе. Человек крепок верой, надеждой, любовью…

Слабый является слабым только с точки зрения «сильного», то есть умеющего смотреть правде в глаза. И сильный по праву сильного вынужден щадить слабого, оберегать его от смертельно опасных душевных травм, за что слабый расплачивается по-своему щедро: объявляет мыслящего (не желающего прибегать к защите психоидеологических химер) – слабоумным, дураком. Надо отдать должное последовательности слабых: отлаженный ими процесс выбраковки еще не давал серьезных сбоев: не такой как все – значит ненормальный, маргинал, мутант. Именно сильные максимально уязвимы перед агрессивностью слабых. Как всегда, битый небитого везет. Слабые, как и «братья наши меньшие» (собаки, обезьяны и т. д.) инстинктивно агрессивны. Они «правы» уж тем, что не понимают, не осознают. Сильные – все понимают, а потому в их исполнении «естественная» слабость будет уже с налетом имитации. Жизнь – для слабых; сильному же, чтобы выжить, надо не разучиться впадать в позорную слабость. Это очень сложно, если учесть, что ты, становясь слабым, не утрачиваешь при этом способности называть вещи своими именами. Иначе говоря, ты уже никогда не будешь по-настоящему слабым. Ты стал сильным. Ты – беззащитен…

* * *

Совершенен или несовершенен человек?

Бесконечно совершенен – в том смысле, что он может приспособиться и выжить практически в любой реальности (разумеется, диапазон понятия «любой» следует трактовать с поправкой на совместимость с природой человека).

Несовершенство (или, если угодно, в своем роде сверхсовершенство) человека ярко проявляется только в одном: он способен таки познать себя. В этом случае человек начинает иметь дело не с враждебной реальностью, требующей героических усилий по преодолению ее сопротивления, а с саморазрушительным началом.

Героический ответ на ситуацию – наиболее древний культурно-психологический поведенческий архетип. Человеческая (героическая) логика понятна: она является эффективной идеологической формой защиты. Потребность в героике породила человека идеологического. Постепенно человек осознает логику природы – и видит, что она бессмысленна с точки зрения самого совершенного творения природы.

Тут-то и выясняется, что быть героем хоть и трудно, но это детская трудность – для тех, кто сражается с воображаемыми врагами. Когда все «враги» побеждены, и человек остается один на один с собой, время борьбы вспоминается как сладкий сон. Человеку идеологическому на смену идет (но пока безуспешно) человек разумный.

Получается: человек совершенен как героическое, психоидеологическое существо. Но познав себя, он видит настоящую цену своему совершенству. Несовершенство человека проявилось в том, что он оказался способен увидеть себя без прикрас и чудес, способен перестать быть идеологически одурманенным. Пока шел за мечтой – морковкой, которую сам же перед собой и подвесил (но – не заметил этого) – море было по колено. Вполне по силам было искать и покорять страны обетованные, континенты, галактики и проч. Но если трюк с «морковкой» раскрыт, героические стимулы мгновенно выключаются; как следствие, резко ослабевает идеологическая воля к жизни.

Вот и вынужден человек держать баланс: не дать себе прозреть любой ценой. Но, очевидно, природа и об этом позаботилась (хотелось бы в это верить): человеку разумному никогда не удастся взять верх над «идеологом». Так что совершенства человека всегда будут заметнее его несовершенств.

* * *

Род человеческий, женственен по психологии, а потому требует идолов для поклонения и с восторгом творит кумиров. Дело в том, что поклоняются сильным и могущественным, а слабых и беззащитных жалеют. Приняв «позу подчинения», люди слагают бремя ответственности и обретают уверенность в том, что Кто-то, сильный, добрый и справедливый (то есть обладающий лучшими человеческими качествами в лучшей комбинации – самом большом дефиците среди людей), непременно защитит их. Некому поклоняться – нет и уверенности в праве на защиту.

Само «наличие» бога и нелепые культы в его честь свидетельствуют о том, насколько слабы и ничтожны люди. Видимо, тысячу раз правы психоаналитики относительно того, что алгоритм поведения человека чрезвычайно прост в основе своей: он опирается на присутствие (отсутствие) отца. Психология патернализма – ключевой бессознательный импульс и механизм в духовной структуре массового, то есть невменяемого по отношению к мысли, человека.

* * *

Кто-то верит в Бога, кто-то в божественно истинную и ясную идеологию (как, например, марксисты – в идею построения общества), кто-то в народ как божественную инстанцию (кредо националистов).

Механизмы если не идентичны, то очень и очень схожи. Что религия, что идеология, что национализм – это состояния психики, души, тут нет логики эволюционирующего интеллекта, и всю силу свою душа черпает исключительно в области бессознательного.

Вот и выставляй верующим доводы разума: ты ему аргумент логики, он тебе – логику веры. Думаю, человечество, при всех существующих этно-культурных классификациях, следует разделить еще на два класса: на избравших путь разума или веры, на единицы и миллиарды.

* * *

Эффективность примитивных идеологий обусловлена тем, что они воздействуют на подсознание. Поэтому самый умный, обуянный, скажем, национальной или религиозной идеей, превращается в полного идиота. Интеллектуальная защита не срабатывает, если человек начинает потакать своей слабости вместо того, чтобы, критически отнесясь к ней, выставить убогие уловки психики на обозрение бесстрастного интеллекта.

* * *

Индусы изумляют свет своим совершенством, достигаемым в искусстве медитации. Это чисто психологические манипуляции, на освоение которых уходят годы дотошного тренинга. Есть народы, которые достигают психологического отключения гораздо более простым, но не менее эффективным способом: им посчастливилось вовремя обнаружить, что горячительные напитки выступают потрясающим катализатором медитативных ощущений. Таким образом, «пьющие» нации научились радикально разгружать психику, не прибегая при этом ко всякого рода «философской» зауми, что позволило пьющим сохранить здравый и трезвый взгляд на вещи.

За здравость рассудка надо платить регулярным погружением в алкогольно-наркотический транс, обладающий помимо всего прочего колоссальной терапевтической функцией. Разумеется, там, где алкоголь, – возникает и проблема меры. Однако разве у медиумов, решающих реальные проблемы способом не менее оригинальным: отстранением от них (проблема «исчезает», потому что ты научился не замечать ее) – разве у них все в порядке с чувством меры?