скачать книгу бесплатно
Прелести Лиры (сборник)
Анатолий Николаевич Андреев
Городские повести А. Андреева, сюжетные и психологичные, рассчитаны на читателей разных уровней подготовленности и запросов.
Сквозные темы повестей – любовь и творчество, спутниками которых выступают одиночество, поиски смысла жизни. Чувство, которое испытывают незаурядные герои, является космическим по своей природе. Вот почему мужчины и женщины живут в городе Минске, расположенном на планете Земля, которая представляет собой частичку Вселенной.
Автор прослеживает развитие чувства, украшающего жизнь людей, во всем богатстве его оттенков; иногда именно взаимная любовь делает жизнь почти невыносимой. Вечные темы и проблемы...
Главный герой – художник, писатель, поэт, – творец, становящийся заложником собственного «лирического» дара. Любовь и творчество, по Андрееву, связаны между собой весьма причудливо. «Красота и гениальность» порой становятся оборотной стороной такого смыслового ряда, как «жестокость, бесчувственность, пошлость». Человек прельщается солнечно-яркой стороной бытия; все это сопровождается яркими переживаниями; но и цена за яркую жизнь немалая…
В повестях нет стихов, но они пронизаны поэтическим мировосприятием. Ощущение живописности, пластичности мира тонко передано в стиле.
Произведения также объединяет игровое начало, связанное с парадоксальностью и, следовательно, ироничностью мышления.
Анатолий Андреев
Прелести Лиры
Сборник повестей
Апельсины на асфальте
1
Тени у меня получились сиреневыми, а извилистые стволы деревьев ничем не отличались от теней. Видимо, только я мог отличить тени от стволов, кроны – от облаков, а корову от журавля. Ну и что? Кто сказал, что это недостаток сегодняшней живописи?
Недостатков у картин может быть много или мало, но у них должно быть одно непременное достоинство: они должны продаваться. В них должно проступать что-то такое, что заставляет снобирующих толстосумов с восторгом выкладывать свои денежки. Не талант, это точно. А впрочем, своего рода талант: тонко подыграть вкусам толпы, сделать своим полотном комплимент тому, что они изволят считать вкусом. Нет проблем, господа. Вы хотите такие тени, которых не бывает в природе, но которые ваше коллективное воображение считает отчего-то более чем правдоподобными? Вы хотите этакие тени – вы их получите. Лично меня воротит от моей сиреневой мазни. Ну и что? Кто сказал, что работа за деньги должна приносить удовольствие?
В сущности, натура мне была не нужна, она даже угнетала меня своим невыдуманным великолепием. Я выбрался на природу не для того, чтобы ее рисовать. Облака были вовсе не такими условными размалеванными овалами, которые лубочно застыли на моем эскизе. Их непередаваемый серенький цвет мучил и терзал мою душу. Воплотить эти неброские оттенки в масле было верхом мастерства и воображения – но «господа» пищали от моих овалов. Я слыл неподражаемым колористом. Пленэр доставлял мне удовольствие особого рода: я творил карикатуру на свои представления о красоте. И эту карикатуру немцы и бельгийцы покупали за милую душу.
– Разве тени бывают такими? – раздалось у меня за спиной.
Я обернулся. Великолепные вьющиеся волосы оттенка «красная ночь», большие распахнутые глаза с таким характерным разрезом, забыть который художнику совершенно невозможно. Это не просто разрез «под лисичку», это целый образ – то ли наивной, то ли искушенной девицы. Хотелось думать, что наивной. В облике ее не было ничего вульгарного и тем более порочного. Пухловатая нижняя губка, в целом чувственный рот, обрисованный четкими линиями. Девушка яркая, индивидуальная, написать ее портрет – дело несложное, а всем будет казаться, что картина удалась благодаря таланту художника. А тут заслуга натуры. В левой руке, согнутой в локте, она держала апельсин и покачивала его на ладошке.
– Таких теней не бывает, – сказал я. – Я их придумал. Вам не нравится?
– Нет, мне не нравится.
– А почему вы решили, что меня, взрослого пятидесятилетнего человека, знающего о живописи столько, сколько вы не узнаете за всю свою долгую и прекрасную жизнь, должно интересовать чье-то мнение?
– Извините, мне, конечно, не следовало… Я иногда лезу не в свое дело.
Я ожидал другой реакции – оборонительно-агрессивной. «Публика всегда права», «для кого же вы пишете» – что-то самоуверенное в этом роде. Извинения делали ей честь. Кстати, голос у юной незнакомки также был весьма выразительным, женственным. Многообещающим.
– Скажу вам по секрету: мне тоже не нравятся мои тени. Перейдите, пожалуйста, вот сюда.
Я попросил стать ее в трех шагах от себя, спиной к солнцу. Тенью – ко мне.
– Как вас зовут? – спросил я, и пальцы мои, легко сжимавшие карандаш, полетели по плотному листу бумаги, за считанные секунды обозначив прелестный овал ее лица.
– Маруся, – ответила девушка, поправляя волосы правой рукой. В моем воображении застыло и навсегда отпечаталось это почти непроизвольное движение. Выражение лица стало слегка задумчивым и нерешительным; в нем невозможно было отыскать ни капли, ни тени кокетства – и это придавало ему особый шарм. Движение и поза были явно женскими, кокетливыми – но она не производила эффект, а, совершенно забыв о публике, немного ушла в себя. Чуть-чуть, самую малость. Она приоткрыла свое другое измерение. Сам факт того, что оно у нее было, делал девушку необычайно привлекательной, даже манящей. Я больше ни разу не взглянул на нее и быстро дорисовал ее портрет, сверясь со своим ликующим воображением. При этом автоматически продолжал задавать вежливые светские вопросы. Есть ли у нее мама? Папа? Где она учится? Хорошо ли учится? Я никак не мог решить, нужен ли ей апельсин на моем портрете. Решил, что нужен. Апельсин в руке довершал ее образ. Мне не надо было ничего придумывать. Ухаживают ли за ней мальчики?
Папы у нее нет, мама есть. Мальчики пытаются ухаживать. Учится она на факультете философском (!), хорошо учится.
– Кто бы сомневался, – буркнул я и поднял глаза на девушку Марусю. Она с нескрываемым любопытством смотрела на меня, и я понял в чем дело. Глаза у меня горели, внутренне я был собран, а язык мой нес какую-то чушь, рассчитанную на воспитанного подростка.
Я рассмеялся, она улыбнулась в ответ. Я не сомневался, что мы без слов поняли друг друга.
– Держите, – я протянул ей рисунок. Мне было не стыдно за него.
– Класс, – сказала Маруся. – Просто прелесть. А где же ваш автограф?
Я сотворил размашистую закорюку, и поставил дату: 17.05.2003. Потом подумал и добавил: 11 ч. 33 мин.
Маруся взяла свой портрет и отчего-то покраснела. Я же говорю: мы понимали друг друга без слов.
– А как зовут вас?
– Оскар Михайлович Малахов.
Она улыбнулась.
– Вам не нравится Оскар?
– Нет, Оскар мне нравится. Просто имя необычное.
– Эстонское. У меня дед эстонец.
– А у меня бабушка эстонка! Ее звали Мари.
– Фантастика, – сказал я. – Сколько вам лет?
– Двадцать.
– В сумме нам семьдесят. Не очень-то много на двоих.
Она опять зарделась. Краснела она легко: вспыхивала ровным румянцем и быстро отходила.
Надо было прощаться. И тут я удивил самого себя:
– А давайте встретимся завтра? Здесь же, в это же время.
– У меня лекции.
– А после лекций?
– Не знаю, – сказала Маруся, явно сбитая с толку. – Давайте попробуем. И что мы будем делать?
– Я расскажу вам, почему я рисую мерзкие тени, хотя неплохо умею писать портреты. Это интересно?
– Интересно.
Больше она не сказала ничего, однако я оценил ее тактичность. Ведь я, что ни говори, поставил ее в сложное положение. Не сомневаюсь, ей хотелось узнать, женат ли я, зачем я назначаю это во всех отношениях странное свидание. Она не ставила под сомнение чистоту моих намерений. А это высший человеческий пилотаж. С другой стороны, ее вопрос о моем семейном положении прозвучал бы двусмысленно. Молчанием она дала понять, что оценивает сотворенную мной ситуацию в одном возможном в этом случае ключе: нас может объединить только платонический, культурный, человеческий интерес, но никак не интерес мужчины к женщине.
– До завтра, – сказал я.
– До завтра.
– Кстати, – спросил я, складывая мольберт, – почему вы не спросите, женат ли я, зачем я назначил вам встречу? Разве я настолько стар, что меня возможно заподозрить в бескорыстии?
Маруся покраснела.
– Человек, который сумел так передать мой облик на портрете, мне очень интересен. И вы вовсе не выглядите старым.
– Спасибо. Я женат, моему сыну двадцать пять лет.
– А он не женат?
– Трудно сказать…
– До завтра. Ой, подождите.
Она подошла и вложила мне в ладонь нагретый апельсин.
– Спасибо за урок тактичности. И за рисунок. Приятно, что тебя видят такой со стороны. Хотя, по-моему, здесь многовато комплимента. Я проста. Как апельсин.
– Я ничего не придумывал, – сказал я. – И я не скромничаю. Наоборот: самое сложное – ничего не придумывать. Вы любите апельсины?
– Люблю. За красоту. И за вкус. Только я не люблю их чистить.
– А мне доставляет удовольствие чистить апельсины, – сказал я и рассмеялся.
Мне действительно нравится снимать с апельсинов плотную пахучую кожуру. А вот чистить картошку – терпеть не могу.
2
Странно: за прошедшие до следующей встречи сутки я ни разу не задался прямым вопросом, зачем я назначил свидание девочке Марусе с философского факультета. Но я ни на секунду не забывал, что вскоре увижу ее вновь.
Ни о какой любви или желании завести интрижку и речи не могло быть. Я знал себя, свой вкус и свои принципы. Тридцать лет разницы – серьезный барьер даже для художника. Она привлекла мое внимание, думал я, как редкий экземпляр, как роскошное исключение. Для натурщицы она была слишком уникальна: она годилась только на тот образ, которым была сама. Взять ее как натуру – значило разгадывать только ее, не помышляя ни о каких типажах. Это был разовый, штучный «продукт». Девушки с превосходными задатками натурщиц никогда не нравились мне как женщины (настоящая женщина – всегда индивидуальность): именно поэтому мне было легко «снимать», фиксировать их позы и потом придавать условным позициям необходимый мне, индивидуальный смысл. Они бесстрастно позировали, то есть в буквальном смысле принимали и меняли позы, создавая язык жестов и энциклопедию поз – азбуку моего искусства. Множество поз скрывали пустоту, они были бессодержательны. Маруся и «поза сама по себе» были вещи взаимоисключающие. Она органически не умела позировать. Вот такая поза, исключающая «позу», и была мне интересна. В пятьдесят лет естественность становится главным эстетическим критерием. Да и человеческим тоже.
Иными словами, я сам себе незаметно подбросил версию о том, что Маруся интересует меня как объект искусства, как своего рода супермодель. Самим фактом существования она имела отношение к самому главному в жизни для меня. К чему же, если не к искусству?
Меня это вполне устраивало. Совесть моя была чиста – до того момента, когда я увидел Марусю во второй раз. Я занял выгодную и удобную позицию: с какой бы стороны ни подошла Маруся, я увидел бы ее первым, а она бы не заметила меня. Так и получилось. Она двигалась со стороны Свислочи неторопливой походкой, уверенная в том, что не опаздывает. Девушка была собранная и цельная. Откровенно говоря, ее волосы и выражение лица присутствовали каким-то фоном, я замечал их только краем зрения. Я не мог оторвать взгляда от ее восхитительно крупноватого женственного зада, обтянутого черными брюками. Зад был выразительным, бедра соответствовали ему идеальной пропорцией. Нехорошее подозрение шевельнулось во мне. Я вспомнил, что я и в первый раз отметил про себя линию ее фигуры и бедер, но как-то быстро забыл об этом, списав, очевидно, на профессиональный интерес к волнующим линиям. Мир состоял для меня из цвета и линий. Маруся была как бы не при чем. Оказалось, что линии Маруси волновали меня как мужчину. Я несколько растерялся и поторопился выйти из своего укрытия.
Маруся улыбнулась мне как старому знакомому. Мы болтали ни о чем – и я отметил про себя свое подозрительное красноречие. Все, что попадало в поле нашего зрения, становилось любопытнейшей темой для размышлений, ассоциаций, импровизаций, весьма поучительных историй, главным героем которых чаще всего был я, а если и не был, то история, которую выбрал я, говорила о моем вкусе, чувстве юмора и житейской мудрости. Если не лукавить, то я не просто развлекал мою спутницу, но и производил на нее впечатление, пользуясь моментом. Я ни на минуту не забывал о том, что Маруся учится на философском, и ни на секунду не сомневался, что выбор факультета был не случайным. Говорю же: красноречие мое было подозрительным. Я словно преследовал самому себе не ясную цель. Видите даму с задумчивым бульдогом? Колоритно, правда? Кто на кого похож? Сразу и не скажешь. Если с дамы снять очки, то, пожалуй, она станет похожей на пса, а если на бульдога нацепить очки, то, скорее, он станет похожим на хозяйку. На эту тему есть одно занятное воспоминание времен моей бродячей юности. Любопытно? Пожалуйста. Могу шрам показать в доказательство. Нет, не могу. Он на том месте, которое не принято показывать малознакомым девушкам. Это было во Владивостоке. Шла себе одна дама и вела на поводке угрюмого бульдога. Я их увидел и расхохотался. Меня покусали… Писающий мальчуган? Очень интересно. У соседа, моего ровесника, такой же прелестный внук. И дочь чуть старше вас. Кстати сказать, сосед работает водолазом. И знаете, что вчера нашли в Свислочи? Мертвое тело. Суицид. Я знал несчастного утопленника. Нескладная судьба. Нет, я умру не так. «А как?» – спросила она с улыбкой. Боже мой, между нами действительно разница в тридцать лет, и в такие моменты она отчетливо ощутима. Это надо же: так легкомысленно относиться к смерти. Впрочем, она еще не начинала жить. «Как-нибудь на лету», – ответил я. «Я не представляю себя старым… Вы действительно считаете, что до старости мне далеко?» Улыбка.
А эта парочка, нет, не та, слева от нас… Как вы думаете, они супруги или любовники? Нет, вы ошибаетесь. Они любовники, причем, свежие, недавно закрутившие роман. Между прочим, по статистике, семьдесят шесть процентов женатых мужчин и пятьдесят три процента замужних женщин изменяют своим супругам. Не верите? О, сейчас я расскажу вам любопытную историю об идеальном супруге, который превратил жизнь своей жены в ад. Водолаз, кстати, чем-то его напоминает. Однажды…
Каскад историй, которые оживали в моем воображении, я рассыпал блистательным фейерверком. Слушала она с восхищением. Последние лет десять я не встречал женщины, которой мне бы так хотелось понравиться. Оказывается, жизнь моя была довольно продолжительной, и я весь был набит историями и наблюдениями, словно чемодан не очень издаваемого писателя талантливыми рукописями.
– Хотите, я расскажу вам историю об одной даме, которая лет до сорока была убеждена в своей исключительной порядочности?
– А потом?
– А потом крупно удивила сама себя.
– Конечно, хочу, – сказала Маруся. – Мне очень нравится вас слушать. И обращайтесь, пожалуйста, ко мне на «ты».
– С удовольствием. Итак, звали нашу даму… По-моему ее звали Маруся.
Моя спутница слегка вспыхнула и улыбнулась, приоткрыв малиновые губы. У меня пересохло во рту. Что происходит?
– Надеюсь, я не утомил тебя, – галантно произнес я, когда пришло время прощаться.
– Мне еще никогда не было так интересно.
Предлагать следующее свидание мне было крайне неловко. Для меня существовал только один предлог: хотелось ее увидеть. Но не хотелось, чтобы она догадалась об этом.
– Вы обещали рассказать мне, почему вы рисуете мерзкие тени.
– Ты уверена, что тебе это будет интересно?
– Конечно.
– Тогда… завтра?
– Нет, завтра не могу. Через три дня вас устроит?
– Три дня в моем возрасте – это целая эпоха. Но я надеюсь дожить до того времени, когда вновь увижу тебя.
– Зачем вам видеть меня? – спросила она, не глядя в мою сторону.
– Это мой секрет. «Который мне самому не известен», – добавил я про себя.
3
Следующая наша встреча была посвящена теме «я и искусство», а также ее вариациям: «мое место в искусстве», «мое понимание искусства»; закончил я философским экспромтом «искусство понимания». Я относил себя к тем немногочисленным художникам, которые не просто умеют хорошо делать то, что они делают, но и задумываются над природой творчества. Кажется, мне удалось убедить в этом и Марусю. Она сказала, что я «большой оригинал» и «философ от живописи». Главным итогом наших бесед и всего своего творчества считаю то, что это помогло вызвать интерес Маруси ко мне.
Во время следующего свидания, которое (уже по традиции) маскировалось мною под занимательное общение, проходящее под рубрикой «как много в мире интересного и любопытного, достойного нашего просвещенного внимания», я рассказал Марусе о нескольких законах, автором которых считал себя. Не биномы Ньютона, конечно, даже не сомнительные формулы Эйнштейна, однако законы есть законы. Отменить их, по моим наблюдениям, не удавалось еще никому. Попробуйте, может, у вас получится.
Закон первый, или Закон дороги гласит: стоит только на дороге с двусторонним движением появиться (на той стороне, по которой едешь ты) движущемуся или не движущемуся объекту, как-то: пьяному велосипедисту, нетрезвому пешеходу или же просто одинокой старушке, как тут же возникает встречный транспорт, и вы разминетесь с ним именно в той точке, где вы обгоняете этот самый нетвердо передвигающийся объект. Три участника дорожного движения непременно выстраиваются в одну линию, напоминая своеобразный парад планет, чем сильно усложняют себе жизнь. Это опасный и коварный закон.
Объяснения этому закону нет никакого. Почему же я называю его законом? Да потому что он существует.
Закон второй – Закон дома. Если вам дали неточный адрес, а именно: неверно указали номер дома, причем ошиблись совершенно невинно, на какую-нибудь единичку, – то с вами непременно случится странная вещь. Вы никогда и ни за что не найдете тот дом, номер которого вам указали неверно и который необходим вам позарез и сию минуту. Вы потратите час – дом как в воду канул. Это мистика, но в то же время вполне реальная штука. Тут надо учесть, что вас не надували сознательно, не строили козни. Просто ошиблись, непреднамеренно и неумышленно. Однако дома-то вы не нашли. Вы ищите, тратите кучу времени и сил, но ваш дом, координаты которого не точны, но должны быть реальны, как сквозь землю провалился. Скажем, вы ищите дом номер сто семнадцать. Сто шестнадцать на месте, рядом – сто пятнадцать. Все логично и внушает оптимизм. А сто семнадцатого нет, и никто ничего не знает о его существовании. Вы ищите уже из чистого любопытства, забыв о деле, которое привело вас в злосчастный дом номер сто семнадцать. Бывает так, что судьба сжалится над вами и пошлет вам информированного прохожего, который случайно знает, что дом номер сто семнадцать еще не построен, или построен совершенно в другом месте.
Это гнусный закон, но неотвратимый.
Закон третий, имеющий отношение к красоте. Когда вы попадете в изумительно красивое место, вам непременно захочется лечь на землю и закрыть глаза.
