Алуэрна. Сказания волчьей дочери

Анастасия Sunset

Алуэрна. Сказания волчьей дочери

В этих сказаниях живёт шёпот древнего леса, дыхание ветра и тень, что бродит между мирами. Алуэрна – волчья дочь, что слышит голоса забытых духов и хранит равновесие между светом и тьмой. Это её истории нежные и жёсткие, как сама природа.
✧ Эпиграф Сказ – это костёр в ночи.Но если смотреть слишком долго,увидишь не огонь, а тень за ним.

✧ От автора

 Когда я начала собирать эти сказания, не думала, что они возьмут меня в плен так крепко. Это не просто истории – это голоса леса, тени прошлого и нечто, что живёт на грани миров.

 Алуэрна не выдумка, не обычный герой, а проводник между мирами, девочка с глазами цвета луны и душой, слышащей забытые песни. Она идёт по тонкой грани, где пересекаются свет и тьма, и рассказывает то, что скрыто от обычного взгляда.

 Она дитя грани, ребёнок ветра и тумана, рождённая в ночи, когда луна была полна. Волчья кровь течёт в её жилах, а сердце бьётся в ритме древних песен.

 Алуэрна не принадлежит ни одному миру полностью: она и часть нашего, и часть тех, что лежат за пределами. Её глаза зеркало теней и света, её шаг шёпот ветра в чащобе. Она не воитель, не пророк, не героиня.

Она слушательница, хранительница забытых сказаний.

 И этот сборник – её дар миру.

✧✧✧

✧Преддверие

 Я сидела у дороги, грея руки у чужого костра. Мимо прошла группа бродячих артистов усталые, весёлые, пахнущие дымом и вином. Один из них, молодой парень с выцветшими глазами, напевал под нос странную песню про горшок, что жил своей жизнью, и про шута, что его разбил.

 Песня была смешной и нелепой, но в её основе лежала старая правда о том, что даже самая прочная вещь может расколоться, а самое простое желание обернуться бедой. О том, что духи дома и очага иногда покидают нас, и тогда всё идёт наперекосяк.

 Я не записала её дословно. Теперь, когда моя тень уходит, она напевает именно её. Там, куда она уходит, эта история не просто сказка. А предостережение или напоминание.

 Мне кажется, что моя тень задерживается дольше, чем раньше. Что она слушает чей-то голос, не мой. И мне страшно не то, что она уйдёт. А то, что однажды я услышу песню вместе с ней.

 Горшок… На какое-то время наши дороги разошлись, но я верю, нет, я знаю мы встретимся вновь, после его путешествия туда, куда мне нет пока входа, туда, где вычищают души таким, как он. Теням… Но он, я думаю, снова что-то придумает и вернётся, мой верный спутник и помощник.

 С той ночи я не сплю спокойно. Потому что каждый раз, когда зажигается луна, я смотрю на землю и думаю, вернётся ли он в этот раз? Или уже выбрал другую дорогу?

 Я иду не туда, где пели старые песни. Там теперь тишина густая, как воск, как забытая рана под бинтом.

 Теперь другой путь. Тропа тоньше, почти не тронутая ногами.

 Я думаю, что сама её придумываю с каждым шагом, с каждым вдохом. Словно лес не пускает вперёд, пока ты не назовёшь его по имени.

 Деревья здесь чужие, но не враждебные. Просто молчаливые. Они смотрят на меня не глазами, конечно, и шепчут друг другу, что я снова собираю сказки.

 Что я опять пришла туда, где мёртвые не лежат спокойно. Где зовут, и никто не оборачивается. Где невесты носят венцы из берёзовой коры, а в родниках можно увидеть не своё отражение.

 Я записываю то, что слышу. То, что приходит по ночам, когда ты ещё не спишь, но уже не совсем бодрствуешь. Это всё не мои истории. Но они сами приходят, ложатся в ладони, как дождь или семена.

 Я просто слушаю. А потом записываю и рассказываю…

✧✧✧

✧ Сказ первый. Берёзовая невеста

Записанный Алуэрной у южной тропы, на рассвете, среди птичьей тишины

 Иногда я думаю, что лес – это книга, написанная языком, который мы давно забыли.

 Не буквами – шорохами.

 Не словами – тенями.

 Ты идёшь по нему, просто идёшь. А он раскрывается, как старинная летопись чуть коснёшься взглядом коры и перед глазами вспыхивает предание. Не твоё, но словно про тебя.

 Так я и услышала эту историю. В тот миг я не просто шла я замерла, и время сплелось в узлы. Воздух застыл, шёпот вошёл в меня не через уши, а прямо в душу, словно я сама стала на миг этим древним деревом, этой забытой тропой. У кромки Тумного Бора, где листья звенят, как колокольчики, а воздух пахнет багульником и древней печалью.

 Шёпот донёсся от самой берёзы, лес сам поведал мне эту историю. Или это было что-то иное не суть. Я запомнила.

✧✧✧

 Не всегда звался он Тумным Бором, шепчут в народе.

 В стародавние времена называли его Светолесьем сквозь ветви вековых дерев сыпался солнечный дождь, птицы пели без страха, а зверь выходил к человеку, как к брату.

 Но пришли времена раскола миров. Люди забыли лес, забыли Мокошь и Велеса, разучились слушать шёпот листьев. Всё глубже входили они в чащи с топорами и огнём, и всё дальше отступали духи.

 В день осеннего равноденствия, когда ночь впервые перевесила день, сошёл в бор Святобор – древний дух-хранитель. Он ударил жезлом по земле, и из трещин поднялся туман белый, как молоко, но с горечью рябины и сныти.

– Пусть лес скроется, пока не вернётся мудрость, – прогремел он.

 С тех пор деревья стали выше, тени гуще, птицы молчаливей. Солнце больше не касалось сердца леса. А души ушедших тех, кто умер без обряда, стали шептать в ветвях, скользить между стволов, не зная, где Навь, а где Явь. Так стало Светолесье – Тумным Бором.

 С той поры лишь те, в чьём сердце есть равновесие света и тьмы, могут пройти вглубь и выйти обратно. И если ты однажды окажешься у его кромки, и туман коснётся лба не входи с мыслью злой. Иначе заблудишься. Навеки.

 Посреди Тумного Бора росла берёза стройная, белокорая, с листвой, звенящей как серебро. Но была та берёза – не просто деревом.

 С наступлением ночи, в лунном свете, кора трещала, шелест замирал и из ствола выходила дева, чья красота могла затмить сам закат. Имя её было Азарина – от слова «заря», ведь родилась она из вечерней зари, когда алое сияние заката коснулось капли росы на корне древней берёзы.

 Так говорили старые ведуньи: дочь заката, живая граница между днём и ночью, между Явью и Навью.

 Она была проклята и благословенна одновременно. Днём – дерево. Ночью – дева. Так постановила Мокошь, богиня земли и судеб, чтобы Азарина хранила перепутье миров.

 Там, где она стояла, собирались богинки, что пряли нити детских судеб, шептались в корнях кикиморы, пели свои вечные песни русалки, а в ветвях сидели птицы, которых не знал ни один птицелов. Даже Баба Яга, костяная старуха и стражница равновесия, приносила ей дары узелки с ряской, корешки, кости вороньи.

 Однажды весной, когда зима не желала уходить и лёд скрипел в реках даже под солнцем, в селе у опушки решили, что пришла пора призвать весну старинным способом. По обычаю, должны были сжечь чучело Марены, богини зимы и смерти, чтобы та ушла, унеся с собой стужу, голод и болезнь.

 Девушки сплели соломенное чучело, обрядили его в старые лохмотья, украсили лентами и венками из сухих трав.

 Но в тот год чучело кто-то украл. Тогда старейшины сказали:

– В лесу стоит одинокая берёза, тонкая, будто не из здешнего мира. Может, она и есть Марена? Или нечистая сила?

 И собрались люди. Взяли смолу, факелы и пошли вглубь Тумного Бора, не ведая, что ступают за грань дозволенного.

 Когда огонь был поднесён, из чащи вышел Святобор – высокий, как дуб, с глазами, светящимися зелёным пламенем. Земля дрожала под его шагами.

– Не тронь то, что создано Мокошью, – прогремел он. – Азарина стражница. Сожжёте её и разверзнётся путь в Навь.

 Люди не слушали. Один бросил пылающий факел в дерево. И в тот миг случилось чудо.

 Из ствола берёзы вышла Азарина – горящая в отблесках костра, как сама заря. Волосы её струились, как пламя, а в венце сиял цвет папоротника.

 Тут дрогнула земля.

 С хлюпающим вздохом из топкого болота стали вылезать кикиморы горбатые, лохматые, с паутинными пальцами и гнилыми венцами. Они кривились, шипели, ползли по мху, цепляясь когтями за корни, изрыгая проклятия на древнем наречии.

 Без единого всплеска, нарушив гладь воды, поднялись русалки молчаливые, с глазами как омуты, с волосами, струящимися водорослями. Их тела светились в темноте голубым свечением. Они встали полукругом, глядя на людей не взглядом, бездной.

 С резким свистом над кронами пронеслась Баба Яга в ступе, вертящейся сама собой. За ней струился шлейф дыма и пепла. Метлой она метала искры, а голос её разнёсся по лесу:

– Остановитесь, глупцы! Мира лишиться хотите?

 И тогда явилась Мокошь в образе старой травницы с серебряной косой. Она посыпала землю пеплом и пламя погасло.

– За неразумие Азарина не погибнет, но история ваша исказится. Исчезнут из песен имена, перекрутятся в быль сказания. Только чистые сердцем будут помнить истину этой ночи.

 Теперь, никто не сжигает чучело. Вместо него вешают венок из багульника на ту самую берёзу и шепчут:

«Заря-заряница, не гори, сестрица, не уйди в пепел, не стань слезой…»

 А берёза стоит. И ночью её можно увидеть – дева в красном венце идёт среди деревьев. Тот, кто увидит – поклонится. Кто не поклонится – забудется.

 И зовётся та часть леса ныне – Златоветье, ибо листья там навсегда золотые, как вечерний свет, из которого и родилась Азарина.

✧✧✧

 Я ушла оттуда на закате.

 Берёза звенела, как струна. А в её листве мелькнуло лицо как отражение в воде, словно недосказанная песня.

 Не знаю, была ли она настоящей. Или это сказка, родившаяся в страхе и памяти. Но с тех пор в звенящей тишине я ловлю взгляд – печальный и древний, как само Светолесье. Он напоминает мне, что все мы кто деревом, кто тенью, кто словом храним чью-то память.

 В той деревне никто больше не берёт в руки факел.

 А весну встречают шёпотом.

 Потому что память – это не то, что у тебя в голове. Это то, что живёт в земле.

 И если забыть её – земля начнёт говорить сама.

 Корнями. Туманом. И берёзовыми невестами.

✧ Сказ второй. Призрак Орденской Девы

Записанный Алуэрной у северной стены, где ветер шепчет древние имена

 На севере, где ветры завывают сильнее всех, стоит крепость древняя и гордая. Там хранят память о тех, кто сражался не ради славы, а ради клятвы.

 Я услышала эту историю от старого сторожа, чей голос дрожал, словно ветер уносит его.

 Говорят, что дух той, кто пал вместе со своим Орденом, не покидает стены.

 Когда над северной крепостью вновь сгустились чёрные тучи, старики вспоминали забытое имя Алетта из Сейнт-Грааля, последняя Орденская Дева.

 Она пала в тот самый день, когда Орден был уничтожен до последнего воина. Её тело так и не нашли. А доспехи исчезли вместе с ней в глубине подземелий. С тех пор крепость охранял лишь мрак.

✧✧✧

Когда напали ройтские наёмники, стены пали за день. Камни сыпались, словно сами отказывались защищать тех, кто жил за ним. Ворота трещали под ударами таранных бревен, и к вечеру воины отступили к башне.

 Командир Эйдрик держал меч уже не рукой, а волей. Пальцы онемели, ладонь слиплась с рукоятью. Кровь текла по камням, и каждый шаг врага отдавался гулом, и, кажется, сама крепость стонала. Он понимал: конец близко, ладонь горела и пальцы не слушались, но что-то внутри кричало: держись.

 Остатки гарнизона теснились за его спиной – десять израненных людей против сотни вооружённых. И всё же Эйдрик встал в дверях, как в последнем проломе.

 Тишина накатила, словно воздух вычерпали из зала. Наёмники застыли, настороженные, как звери, чуявшие неладное. Никто не шевелился. Даже огонь факелов погасил треск и горел беззвучно.

 Эйдрик шагнул вперёд – и услышал.

 Звон. Не оружия. Не колокола. Звон шагов.

 Ровных, неторопливых, как у того, кто идёт туда, где его уже ждут.

 Воины обернулись к стене. Камень дрогнул, ожил, и из его толщи выступила женская фигура, словно сама крепость открыла ей дорогу.

 Её потускневшие доспехи не отражали свет – напротив, глотали его, делая тени длиннее. Лицо скрывал мрак, но глаза были светлые, как у портретов, висевших в зале героев.

 Она подняла меч. На его лезвии вспыхнули руны Орденской Клятвы, холодным пламенем прорезав тьму.

– Кто ты? – прошептал Эйдрик, и голос его дрогнул.

– Я – клятва, что не может быть забыта, – ответила она.

 Её слова не были громкими, но стены дрогнули, и каждый камень вспомнил ту же клятву. Наёмники попятились, у кого-то дрожали колени, у других выпадали из рук копья. Из-за её плеча вышел ещё один силуэт. Сначала Эйдрику показалось, что это тень. Но тень дышала.

 Волк. Высокий, сгусток ночи с белой отметиной на груди. Его глаза светились тусклым серебром, и в этом свете было что-то древнее, как сама клятва.

 Он ступал рядом с ней, беззвучно, мягко, и всякий раз, когда его лапа касалась камня, враги отшатывались, как если бы земля под ними горела.

 Один из наёмников перекрестился и зашептал:

– Это Фар… Волк, что не оставил её…

 Шёпот его захлебнулся, потому что волк поднял морду к потолку и завыл. Этот вой был не похож на звериный. В нём звучали сразу сотни голосов – павших воинов, сестёр, чья кровь пропитала стены.